Несмотря на то что Эмма Харлоу стояла в крытом портике у дома своей тетки и затянутое тучами небо ничем ей не грозило, она со вздохом открыла зонтик и начала крутить его над головой. На этот день они назначили поездку в Дартмур, и Монти должен был заехать за ней еще полчаса назад. Накануне он обещал Эмме быть точным. “Ни на минуту не опоздаю!” – заявил Гилмор торжественно, словно прочитал девиз, написанный на его фамильном гербе. Мало того, он попросил, чтобы она вышла из дома на несколько минут раньше, потому что приготовил для нее сюрприз. Эмма с притворной неохотой согласилась, хотя в душе обрадовалась, потому что ничего не нравилось ей больше той театральной атмосферы, которой Монти умел окружить любое событие, и тогда она чувствовала себя девочкой, прокравшейся на запретный чердак волшебника. Но вот уже полчаса как Эмма ждала жениха. Ей было скучно, она замерзла и начала раскаиваться, что выполнила свое обещание. Прищурившись, девушка посмотрела на подъездную аллею, потом бросила быстрый взгляд на темное небо, так как не исключала, что жених появится на какой-нибудь безумной машине, вспарывая тучи.

– Господи! Ты все еще тут?

Эмма обернулась с самым воинственным видом, готовясь выплеснуть на тетку весь свой гнев, но едва увидела, что та стоит посреди галереи погребенная под несколькими слоями шалей, почувствовала, как часть гнева мгновенно куда-то улетучилась.

– Да, тетя Дороти, – вздохнула она. – Твоя невероятная проницательность тебя не обманула, я еще здесь.

– А что я тебе говорила? – вскинулась старуха, не замечая иронии в голосе племянницы. – Незачем было выходить так рано. Неужели ты до сих пор не поняла, что пунктуальность не относится к числу достоинств твоего жениха. Хотя… я бы вообще затруднилась назвать хоть какие-нибудь его достоинства.

– Тетя, пожалуйста… Только не сейчас.

– Ох, не беспокойся, я вышла сюда в такую адскую погоду вовсе не для того, чтобы обсуждать твоего дорогого Гилмора. Про него мне уже больше нечего сказать. Или почти нечего. Честно признаюсь, после двух лет знакомства он вызывает у меня только негодование. Я вышла, чтобы попросить тебя вернуться в дом, детка. Здесь просто ужасно холодно! А слуги скажут тебе, когда он явится.

– Нет, тетя. Монти очень меня просил, чтобы я ждала его снаружи. Видно, он приготовил для меня какой-то сюрприз, и я…

– Значит, получишь свой сюрприз, когда выйдешь снова! – перебила ее тетка. – Пойми, ты можешь простудиться! Да еще такая сырость… Страшно даже подумать, что будет, если ты сляжешь за несколько недель до свадьбы. Это будет настоящая катастрофа! А что я скажу твоим родителям, которые вот-вот приедут? Ты ведь и без того страшно расстроила их своей сумасбродной помолвкой и отказом устроить свадьбу в Нью-Йорке… Боже, сколько упреков мне пришлось от них выслушать…

– Никто из тех, кто хорошо меня знает, а родители, поверь, знают меня прекрасно, не станет упрекать тебя за мои прегрешения.

– А они упрекали, да еще как упрекали! Твоя мать, а моя драгоценная невестка, старалась дать мне понять их с мужем недовольство между строк в каждом своем милом письме, а уж на такие дела она мастерица. Можешь не сомневаться: родители считают, что я плохо за тобой присматривала, когда два года назад они отправили тебя под мое попечение, ведь речь шла всего лишь о безобидных каникулах на старом континенте. Но разве могло мне прийти в голову, что молоденькая девушка из такой семьи и с таким воспитанием позволит себе пренебречь всеми правилами хорошего тона? Ладно, к счастью или к несчастью, через несколько недель ты станешь миссис Гилмор, – добавила она со смирением мученицы, – и я сниму с себя всякую ответственность. Но скажу еще только одну вещь, дорогая племянница, несмотря на ужас, какой мне внушает мысль, что родовитая Эмма Харлоу связывает свою жизнь с невежей без роду и племени, который заработал состояние как вульгарный торгаш. Не могу не признаться, что после двух лет совместной жизни я с трудом себе представляю, кто еще, кроме него, способен вынести твои фокусы.

– А я, дорогая тетушка, не могу не согласиться с тобой. На самом деле до знакомства с Монти я твердо решила никогда не выходить замуж, поскольку сомневалась, что хоть один мужчина сумеет сделать меня счастливой.

– Про счастье кричат слишком много лишнего, дорогая моя, и разумеется, на мой взгляд, большая ошибка доверять свое счастье неуклюжим мужским рукам. Женщина должна искать его самостоятельно и не примешивать к этому делу мужа – насколько такое возможно.

– Именно поэтому ты и не вышла замуж, тетя? – осторожно спросила Эмма. – Чтобы ни один мужчина не запятнал твое счастье?

– Я не вышла замуж, потому что не захотела! Но если бы я на это решилась, то ни за что не выбрала бы такого вот симпатичного клоуна. Главное в муже – воспитанность и деньги, и два эти условия должны служить рамой для красоты и ума жены. Рама придает произведению благородство, хотя без нее можно и обойтись, однако она ни в коем случае не должна быть безвкусной – или картина будет лучше выглядеть совсем без рамы. В конце концов, меня утешает хотя бы то, что в деньгах у вас нужды не будет, учитывая состояние твоего жениха и твое приданое. Но скажи, ты и вправду решила все испортить, схватив прямо сейчас воспаление легких? Ведь тогда я встречу твоих родителей печальным известием, что они, мол, пересекли океан, чтобы навеки попрощаться с тобой у смертного одра.

Эмма закатила глаза:

– Не делай из всего трагедию, тетя. Немного померзнуть еще не значит оказаться на смертном одре, поверь мне. К тому же вряд ли мне вообще суждено закончить свои дни на смертном одре. – Девушка еле заметно улыбнулась. – Насколько можно судить уже сейчас, моя будущая жизнь с Монти будет какой угодно, но только не обычной. Мы оба одинаково ненавидим скуку, поэтому вряд ли умрем в своей постели. Скорее погибнем в пасти плезиозавра в центре Земли или в битве с марсианами…

– Девчонка! – взорвалась тетя Дороти. – Нельзя шутить со смертью. Хорошо известно, что богини парки лишены чувства юмора.

– Спешу тебе напомнить, что этот разговор затеяла ты, – возразила Эмма мягко, увидев, как побледнела тетка. – Успокойся, ради бога. Я никогда не чувствовала себя более здоровой. Кроме того, я тепло одета. И Монти наверняка вот-вот появится… – заключила она не очень уверенным тоном и снова глянула на аллею.

Уловив сомнение в ответе племянницы, леди Харлоу с новым пылом вернулась к перечислению недостатков, которыми, на ее взгляд, в изобилии обладал Монтгомери Гилмор, начиная, само собой, с явной нелюбви к пунктуальности. Все, что она собиралась сказать, было давно и хорошо известно Эмме, которая недаром выслушивала ее ворчание на протяжении двух лет. И надо признаться, девушка была с теткой полностью согласна: ее жених и на самом деле имел каждый из названных пороков – раздражающих, неуместных и невыносимых, и даже кое-какие сверх того. Однако, соединенные вместе, они давали столь замечательный и потрясающий результат, несли в себе такую невероятную энергию, что, соприкоснувшись с Гилмором, приходилось либо полностью подчиниться ему, либо пересоздать себя заново. Он ворвался в жизнь Эммы, как врывается поезд на выстроенный из стекла вокзал, и девушке предстояло выбрать одно из двух: сесть в этот поезд или всю оставшуюся жизнь простоять на разбитом вдребезги перроне. И Эмма не раздумывая выбрала первое. А еще она поднялась в воздух на воздушном шаре и хохотала так, что, к ужасу Монти, чуть не перевернула корзину, в которой они сидели. Да что там воздушный шар! Если бы Мюррей попросил, Эмма оседлала бы оранжевую цаплю и полетела бы на ней к звездам, а то и дальше.

Не без радости Эмма вдруг поняла, что, чем дольше слушала гневные речи тетки, тем меньше сердилась на жениха за опоздание. Все равно рано или поздно он приедет. В этом у нее не было ни малейших сомнений. Она всегда могла положиться на него, вот что было важно. Монти непременно появится, а потом обрушит на нее самые забавные объяснения. И сам же настолько в них запутается, что выставит себя безнадежно виноватым, а Эмме останется только одно – рассмеяться.

Девушка искоса глянула на тетку и почувствовала даже что-то вроде любви. Только тут она поняла, что будет скучать по ней, ну хоть немного, но будет, и еще Эмме подумалось, что и старая дева тоже будет скучать по ней, когда после их свадьбы снова останется одна. Эмма поклялась себе не забывать тетку и в своей счастливой будущей жизни находить время, чтобы навещать ее так часто, как только будут позволять обязанности новобрачной. Новобрачной… От этой мысли в груди у нее что-то затрепетало.

– Надеюсь, твоя глупейшая улыбка не означает, что ты смеешься надо мной, Эмма? И будь добра, перестань вертеть зонтик! У меня уже голова закружилась.

Девушка пару раз моргнула, не сразу сообразив, что тетушка закончила – по крайней мере пока – разбирать по косточкам ее жениха и теперь обращается к ней самой.

– Прости, тетя. Я… мне вспомнился один смешной случай… это было вчера.

– Смешной случай? Какой, интересно знать? Может, когда мистер Гилмор пытался справиться за столом с ножом и вилкой?..

И тут Эмма не выдержала:

– Довольно, тетя! Довольно! Неужели ты никак не можешь понять? Я люблю его!

Девушка опомнилась, увидев, что тетка смотрит на нее открыв рот. Эмма отчаянно старалась придумать что-нибудь не такое избитое, как те слова, которые сорвались у нее с языка, чтобы старуха попыталась понять чувства племянницы. Надо было отыскать магическую формулу, точно выражающую то, что пульсировало у Эммы внутри, то, что можно было бы увидеть, если бы ее положили на операционный стол и разрезали сверху донизу. Но такой формулы Эмма не находила. И снова очень медленно повторила те же самые слова:

– Я люблю его… Я люблю его… И мне нет дела до того, как он пользуется ножом и вилкой. И мне нет дела до того, как он нажил свое состояние – торгуя шнурками для ботинок или чистя нужники. И мне нет дела до того, что он вечно опаздывает, что он может подпустить в разговоре крепкое словцо и что наступает мне на ноги во время танца. Пока я не познакомилась с ним, я не умела смеяться… Никогда не умела, даже в детстве. Мое детство было нелепым и ужасным – я была грустной девочкой, не умевшей смеяться!

– Зато мне ты всегда казалась очень даже интересной девочкой, – заявила старуха. – И я никогда не могла понять, как такой дьяволенок появился из убогого чрева моей невестки. Я не сомневалась, что ты вырастешь свободной от разных любовных глупостей, от всяких романтических выдумок, и этим гордилась. Наконец-то будет хоть одна Харлоу с достойным характером! Признаюсь, ты мне даже немного напоминала меня саму в детстве. И вот теперь я слышу от тебя эту чушь про любовь! Если тебе уж так захотелось посмеяться, пошла бы в зоопарк. Обезьянки такие забавные. Меня они всегда смешат, но я почему-то не спешу выходить за них замуж.

Эмма вздохнула, досадливо покусывая губы. Как объяснить тетке, почему она полюбила Гилмора? Как объяснить, что у нее не было выбора, что она не могла не полюбить его? И вдруг ее осенило:

– Монти – настоящий.

– Настоящий? – повторила тетка.

– Да, настоящий, – кивнула Эмма. – Оглянись вокруг. Все мы идем по жизни, нацепив на лицо маску. Только не Монти. Он неподдельный и ничего не скрывает. Его можно принимать или нет. Но если ты его принимаешь… – Эмма улыбнулась, и на глаза ее навернулись слезы. – О, если ты его принимаешь, то будь уверена, что тут нет никакой лжи. Не знаю, самый ли он чудесный человек на свете, но он единственный, кто не обманет меня, чтобы казаться лучше. Именно это делает его таким чудесным.

– Можешь не продолжать, дорогая, – резко перебила ее старуха. – Больше всего меня пугают романтические штампы. По мне, так всех авторов, которые пишут в этом тошнотворном стиле, следовало бы отправить на виселицу. Вот и сейчас ты непременно заявишь, что не желаешь жить в мире, где не будет твоего Монти, или что-нибудь в том же духе…

Эмма сделала глубокий вдох. Она сказала все, что хотела сказать, и нашла для этого самые точные слова, но вдруг поняла, что ей совершенно безразлично, убедили эти слова тетку или нет.

– Мир, где его не будет… – прошептала она со слабой улыбкой. – Дорогая тетя, целый мир сводится в точности к тому расстоянию, которое в каждый миг нас с ним разделяет.

И в этот самый момент глухой рокот, который уже пару минут доносился откуда-то издалека и на который Эмма с теткой не обратили внимания, начал стремительно приближаться. Не без страха женщины уставились на изгородь, отделявшую сад от улицы, – именно оттуда шел страшный рев, двигаясь к главным воротам. Но тут послышался совсем новый звук, похожий на корабельную сирену, и мгновение спустя на аллею ворвался под симфонию из грохота и скрежета необычный экипаж – он двигался без лошадей и оставлял за собой густой шлейф дыма. На скорости, которую можно было назвать не иначе как дьявольской, экипаж подъехал к крыльцу и остановился, взревев словно умирающий зверь. Никогда прежде Эмма не видела ничего подобного. Правда, она не раз рассматривала картинки с изображением первых новых карет, у которых конную тягу заменял мотор, но ей казалось, что они не слишком отличаются по виду от привычных экипажей. Кроме того, как она читала, они не развивали большой скорости – всего около двадцати километров в час, и любой велосипедист с сильными ногами мог легко с ними соперничать. Однако внушительная машина, тяжело дышавшая сейчас перед крыльцом, промчалась по подъездной аллее как молния. При этом и формой она разительно отличалась от всего, что Эмма видела раньше. Кузов бело-кремового цвета с позолоченными украшениями был вытянутым, приплюснутым и к тому же таким низким, что достаточно было поднять ногу, чтобы одолеть расстояние от земли до кабины. На передней части, похожей на большую металлическую коробку с решеткой, торчали, как два причудливых рога, роскошные фонари. Задние колеса были чуть больше передних. Верх автомобиля сейчас был сложен гармошкой. Внизу располагалась уйма всяких ручек и шестеренок, и они, вероятно, подчинялись движениям длинного рычага, торчавшего справа от сиденья, похожего на двухместный трон. Перед троном крепился короткий стержень, на котором держался руль – огромное колесо, украшенное сигнальным рожком, изогнутым на манер поросячьего хвостика. И в этом безумном экипаже с гордым видом, все еще не снимая рук с руля и словно боясь, что в любой момент машина может снова – уже по собственной прихоти – пуститься вскачь, восседал Монтгомери Гилмор в огромных очках, закрывавших пол-лица, и в кожаном шлеме с длинными ушами, висевшими вдоль щек. Все это вместе придавало миллионеру вид неведомого гигантского насекомого. И тем не менее он умудрился послать Эмме ликующую улыбку.

– Святые небеса… – выдохнула леди Харлоу. – Боюсь, дорогая моя детка, твой жених решил отказаться от похвальной старой привычки ходить по земле с открытым лицом.

Эмма не обратила внимания на слова тетки, она спустилась на две ступени и замерла в нерешительности, будто ей не хватало смелости, чтобы сократить безопасную дистанцию между нею самой и машиной. Жених зачарованно смотрел на Эмму. Изумление, сверкавшее в черных глазах, делало девушку такой красивой и милой, что Гилмор мог лишь еще раз возблагодарить того, по чьей воле она полюбила его.

– Эмма, дорогая! Тебе нравится, правда? – закричал он, не скрывая восторга и неловко крутя ручку дверцы, чтобы выбраться наружу и поскорее обнять невесту. Однако ручка не слушалась. – Я ведь сказал, что у меня есть для тебя сюрприз! Это “мерседес” – самый современный автомобиль! Опытный образец, его еще не начали продавать. В мастерской спешно что-то подгоняли и доделывали, и мне пришлось ждать, вот почему я опоздал. Но оно того стоило, правда? Глянь-ка! Этот зверь может дать семьдесят пять километров в час и даже не будет вибрировать! Сама убедишься, какой он удобный, ехать на нем – все равно что скользить по воздуху, сидя на тихом облачке!

Отчаявшись, Мюррей бросил крутить ручку и решил попросту перепрыгнуть через дверцу. Он поднял длинную ногу, но ботинок тут же попал в одно из отверстий в руле да там и застрял как в капкане; каблук же надавил на рожок, который оглушительно взревел, заставив Эмму отскочить назад. И рев не умолкал все то время, пока миллионер, в потешной позе завалившийся на сиденье, крутил ногой, силясь высвободить ботинок. Наконец ему это удалось, и он выбрался из автомобиля. Теперь Мюррей смотрел на свою невесту, не зная, что сказать, красный как рак, в измятом пиджаке и съехавших набок очках. Эмма подняла бровь:

– Тихое облачко?

И оба расхохотались.

Семь месяцев спустя леди Харлоу, лежа на смертном одре, клялась, что, когда они засмеялись, воздух между ними просиял. Однако никто не слышал ее слов, так как старая женщина умирала в одиночестве, вернее, рядом была только бесстрастная сиделка, которая входила и выходила, не обращая никакого внимания на бред пациентки. И леди Харлоу раз за разом повторяла сама себе, что видела это собственными глазами: поначалу она сочла, что стала жертвой оптического обмана, порожденного туманом или фарами ужасного автомобиля. Но позднее, когда неизбывное одиночество, воцарившееся в доме без Эммы, стало отравлять ей душу и питать опухоль, которая вскоре отдала ее в ледяные руки той самой богини парки, что начисто лишена чувства юмора, леди Харлоу пришла к убеждению, что в то утро стала свидетельницей истинного чуда.

– Целый мир сжался до расстояния, которое их разделяло… – выдохнула из себя леди Харлоу вместе с остатками воздуха, глядя на равнодушную сиделку, – …сжался до расстояния, которое их разделяло.

И как раз в тот самый миг, когда Эмма садилась в автомобиль, не сдержав восторженного вздоха, за много миль оттуда Уэллс тоже вздохнул, но только от скуки. Терпение его иссякло. До сих пор он из вежливости изображал приличный случаю интерес, но по мере того как экипаж приближался к Дартмуру, занудный рассказ Конан Дойла про его спортивные подвиги все больше навевал на Джорджа уныние, и под конец он понял, что это путешествие будет не таким приятным, как они воображали.

Почему все пошло наперекосяк? Он несколько дней готовился к предложенной Мюрреем поездке и надеялся, что она не только отлично их развлечет, но и позволит одним махом разрешить две проблемы, мучившие его в последнее время.

Первая касалась Мюррея и Конан Дойла, ведь их знакомство в “Арнольд-хаусе” не оправдало надежд Уэллса. Поскольку миллионер с Эммой должны были ехать в Девоншир отдельно от них, Уэллсы договорились с Конан Дойлом отправиться туда вместе, что сулило возможность несколько смягчить ирландца, прежде чем они опять сшибутся с Мюрреем.

Это будет не так уж и трудно сделать, уверял себя Уэллс, поскольку Артур – человек, по собственному его признанию, взрывной, в чем сам он винит ирландскую половину своей крови, но долго зла никогда не держит. В отличие, кстати сказать, от Джорджа, который обладал сомнительным даром лелеять даже крошечный росток ненависти и оберегать его от урагана времени. А Мюррей… Ну что можно сказать об этом влюбленном человеке – он, судя по всему, готов предложить свою дружбу хоть самому дьяволу. Но, несмотря на неудачное начало, Конан Дойл и Мюррей просто обречены понять друг друга, поскольку в их характерах куда больше сходства, чем они желают признать. Они непременно поладят, непременно. Надо дать им еще один шанс, о чем Уэллс и собирался поговорить с Конан Дойлом по дороге в Дартмур.

Второе дело беспокоило его больше. Из-за занятости они с Мюрреем ни разу не виделись после того злополучного дня, когда Джордж неосмотрительно посоветовал миллионеру начистоту поговорить с Эммой. Поначалу, тревожась из-за возможных последствий, Уэллс интересовался развитием событий в записках, которыми они с Мюрреем обменивались, утрясая детали нынешней поездки. Но Мюррей неоднократно предупреждал его, что в письмах никогда не пишет о том, кто он есть в действительности, поэтому Уэллс прибегал ко всякого рода намекам и совсем не был уверен, правильно ли расшифровал столь же завуалированные ответы. Тем не менее время шло, и отсутствие новостей его успокоило. Их поездка не отменялась, и – что было гораздо важнее – свадьба тоже. Это могло означать две вещи: или Мюррей успел поговорить с Эммой и откровенный разговор не привел к катастрофе, или никакого разговора не было. В первом случае Уэллс сегодня же поздравит друга; во втором – ему предстоит улучить момент, высказать Мюррею сомнения относительно недавнего совета и таким образом снять с себя всякую ответственность.

Иными словами, он ждал намеченной поездки с большим нетерпением. В Дартмур они намеревались ехать в карете Мюррея, так как ни Уэллс, ни Конан Дойл в тот день по разным причинам собственными экипажами воспользоваться не могли. Это, между прочим, значило, что Уэллсу опять придется выслушивать весьма странные вопросы старого кучера. Мелочь, конечно, по сравнению с удовольствием, которое сулило им путешествие, поэтому утром Уэллс проснулся в превосходном расположении духа и спустился на кухню, чтобы выпить чаю и полистать газету в ожидании кареты. Правда, прежде она должна была заехать за Конан Дойлом. Уэллс не подозревал, что ближайшие несколько минут и следа не оставят от его радужного настроения.

Первый удар ему нанесла газета. “Появился человек-невидимка!” – было набрано крупным шрифтом. Уэллс отчаянно заморгал, словно в глаза ему брызнули лимонным соком. Видно, автору этой заметки – одной из многих, что описывали сверхъестественные явления, происходившие в последнее время в Дартмуре, – показалось остроумным использовать в качестве заголовка панический крик, с которым в романе Уэллса люди в ужасе убегали от невидимого человека. Как легко догадаться, шутка бездарного щелкопера раздосадовала Джорджа – ему не нравилось, когда другие присваивали себе его выдумки. Эту фразу он написал, чтобы пронять читателей, апеллируя к самому древнему из страхов – страху перед тем, чего нельзя увидеть, зато можно вообразить. И теперь Уэллса возмутило, что какой-то писака так вольно обошелся с чужим текстом, чтобы потешить публику, хотя содержание статьи еще меньше пришлось Уэллсу по душе, ибо под остроумным заголовком этот безмозглый осел в самом издевательском тоне описал странные события, случившиеся недавно в тех местах. Судя по всему, призраки ни с того ни с сего проявили прямо-таки невероятную любовь к Дартмуру и его окрестностям. Хотя вполне может быть, ехидничал газетчик, что человек-невидимка встретил там когда-то женщину своей мечты, такую же бестелесную, как он сам, а потом их союз дал многочисленное и тоже бесплотное потомство, которое, расселившись среди “видимых” людей, пытается теперь отвоевать для себя всю территорию и с этой целью запугивает тамошних обитателей. “А почему бы и нет? – заключал он. – Уж коли люди верят в стулья, которые двигаются сами собой, и в летающие по воздуху тарелки, любое объяснение будет не менее, если не более приемлемым, чем вера в то, будто половина привидений Англии избрала это пустынное место, чтобы провести там каникулы”.

Уэллс отбросил газету. Он опять почувствовал пустоту в желудке. Не слишком ли странное совпадение: газета извлекла фразу из его романа для названия заметки, где речь идет о месте, куда они собираются нынче поехать? Хочешь не хочешь, а трудно отмахнуться от такой случайности. Мало того, некоторые из жутких событий, описанных в номере, произошли как раз в Брук-Мэноре, первой усадьбе из тех, что они наметили посетить! Соседи утверждают, что видели в якобы пустом доме огонек, порхавший как светлячок от одного окна к другому. Там уже сменилось несколько сторожей – все они отказывались от службы, так как в мрачных коридорах день и ночь слышались жуткие голоса, завывания и чьи-то шаги.

“Неужели этот дом им и предстоит осматривать всего через несколько часов?” – поежившись, подумал Уэллс, но пугали его не древние легенды про призраков – к ним он относился спокойно, а то зашифрованное послание, которое он имел привычку вычитывать в любом событии. Почему такая заметка появилась именно сегодня, а не вчера или не появится завтра? Что это – тайный знак? Пожалуй, не слишком удачная мысль – направиться прямиком в логово, где вроде бы скрывается, сбежав со страниц романа, его многострадальный персонаж…

Уэллс попытался укротить свое бурное воображение и рассуждать здраво. Понятное дело, сказал он себе, досадно видеть, как кто-то стирает границы между его романами и реальным миром, пусть отчасти и в шутку. И в такой реакции нет и намека на по-детски наивную обидчивость. Эти опасения имеют свою логику, ведь каждый раз, когда случалось что-то подобное, в его жизни начинались неприятности. После “Машины времени” появилась фирма “Путешествия во времени Мюррея”, которая принесла ему кучу забот, а заодно и злейшего врага. Хотя, с другой стороны, попытка воспроизвести марсианское нашествие из “Войны миров” превратила того же врага в одного из лучших его друзей. А что, интересно знать, может повлечь за собой встреча с человеком-невидимкой? Новую домашнюю зверушку? Или Джейн родит ему тройню? Лучше и не гадать.

Но он не успел посмеяться собственной шутке, так как услышал стук копыт, извещавший о прибытии экипажа с вычурной буквой “Г” на дверце. Через кухонное окно он увидел, как Конан Дойл помогает выйти мисс Джин Лекки. Это окончательно испортило Уэллсу настроение. В общем-то он ничего не имел против Джин, наделенной особым, изысканным и воздушным типом красоты – зеленые глаза с ореховым отливом, русые волосы, миниатюрная и стройная фигурка. Такими обычно изображают фей. К тому же Уэллс ценил ее острый ум и чувство юмора. На самом деле обе пары охотно проводили время вместе с тех самых пор, как Конан Дойл стал появляться с Джин в обществе, хотя ради соблюдения приличий девушку неизменно сопровождал ее брат Малькольм или какая-нибудь дуэнья. И тем не менее, как бы ни нравилась ему Джин, в то утро он счел ее присутствие помехой своим планам и в душе ругнул Конан Дойла. Джордж достаточно хорошо его знал и потому сразу понял: при ней тот проигнорирует совет более терпимо отнестись к неуемному Монтгомери Гилмору.

И Уэллс конечно же не ошибся. Во время долгого пути в Дартмур он несколько раз пытался завести разговор на эту тему, но всякая его попытка с треском проваливалась. К счастью, Джейн удалось смягчить напряжение. Она спросила Конан Дойла про матч на стадионе “Лордс”, в котором тот принимал участие в составе Мэрилебонского крикетного клуба и который уже превратился в легенду. Артур клюнул на приманку и начал нескончаемый рассказ о битах, лупивших по мячу, следуя каким-то причудливым правилам, понятным, видимо, только ему одному. В довершение всего они ехали до смешного медленно, и Джордж даже стал опасаться, как бы задремавший кучер не свалился с козел.

В конце концов ему наскучило слушать ирландца, и он уставился в окошко. Они все еще двигались по прекрасной равнине, дорогу окружали зеленые пастбища и густые леса, а среди них время от времени возникали чудесные, увитые плющом домики. Однако Уэллсу показалось, что в пейзаж постепенно проникало и некое уныние – так порой едва моросящий дождик становится предвестником бури. Уткнувшись лбом в окошко, он различал вдалеке очертания холмов на фоне неба, такого темного, что оно больше напоминало болото. В это царство печали они и направлялись… Теперь у Джорджа не осталось никаких сомнений, что их ждет ужасный день.

Еще с полчаса они ехали по дороге, которую плотно обступали дубы и ели. Наконец экипаж достиг вершины небольшого холма, тут уставшие лошади остановились. Конан Дойл прервал свои объяснения, и его спутники выглянули наружу. Они увидели долину в форме чаши, а прямо перед ними расстилалась фантастическая пустошь, похожая на потертый ковер. Земля вокруг казалась покинутой людьми, заметить можно было лишь три-четыре постройки, расположенные на большом расстоянии друг от друга. Кое-где мелькали красноватыми пятнами скалы или стояли одно-два скрюченных дерева, мотавших под порывами ветра своими лохматыми головами. Образно выражаясь, это было воплощенное одиночество. Будто еще в давние времена смерть расстелила здесь свой покров и с тех пор бродила по свету нагая и свирепая.

– Вот он, Брук-Мэнор, – сумрачно объявил кучер, указав вперед кнутом.

Все хранили гробовое молчание, и оно нарушалось лишь перестуком копыт и скрипом колес, пока экипаж спускался к дому – каменной громаде, над которой тянулись к темному небу две одинаковые башни с зубцами. Справа от дома лежала пустошь, вдалеке расположились маленькая деревня и пара ферм. Уэллс вспомнил, что где-то в четырех-пяти милях отсюда находится Принстаунская тюрьма, известная своими суровыми условиями. Через несколько минут экипаж остановился перед узорными чугунными воротами на двух обшарпанных каменных столбах. Это совершенно безумное творение теперь было щедро покрыто ржавчиной.

Путешественники вышли из кареты, чтобы рассмотреть ворота, а заодно и размять ноги, но ледяной ветер тотчас заставил их поплотнее закутаться в накидки и пальто. Дрожа от холода, они подошли к воротам и увидели впереди длинную аллею со старыми деревьями. Аллея вела к дому, который сейчас был затянут туманом. Казалось, дом окружен коконом и медленно пульсирует, подобно злому существу, возвращенному к жизни с помощью черной ворожбы. Приехавшие молча стояли, ухватившись за прутья решетки, как будто боялись, что этот мглистый коридор сейчас же засосет в себя их души. Между тем ветер набрасывался на них, трепал одежду, затем мчался по аллее, превращая палую листву в стаю обезумевших воронов.

– Если бы дьявол надумал вмешаться в людские дела, лучшей сцены ему не отыскать, – прошептал Уэллс.

– Точно замечено! – рявкнул, обернувшись к нему, Конан Дойл. – Признайся, Джордж, если бы здесь появился страшный пес и побежал разинув пасть в нашу сторону, ты бы, несмотря на весь свой скептицизм, решил, что он явился прямиком из преисподней.

– Пожалуй что так…

Уэллс внимательно осмотрел аллею, и ему на ум пришел Черный Шак, знаменитая собака из Норфолка, которая убивала одним своим взглядом. Что ж, Мюррею придется потратить кучу денег на электрические лампочки, если он хочет, чтобы друг Джордж навещал его в этом жутком доме.

– Ну, а доведись мне увидеть, как на меня несется проклятый пес, простите, если вмешиваюсь в чужой разговор, – сказал кучер, который успел слезть с козел и незаметно приблизиться к группе, – меньше всего я раздумывал бы, из какого мира он выскочил. Уж поверьте, я помчался бы со всех ног к любой двери, лишь бы за ней укрыться.

Все в недоумении повернулись к старику.

– Вы не любите собак? – любезно поинтересовалась Джин.

Кучер очень серьезно покачал головой:

– Я их ненавижу, мисс Лекки, вы даже вообразить себе не можете, как я их ненавижу. Тот, кого в детстве кусал этот коварный зверь, никогда в жизни не станет им доверять.

– Да, это правда, многие терпеть не могут собак, – вставила Джейн, сочувственно улыбнувшись кучеру, – но не будете же вы отрицать, что есть породы очень славные и совершенно безобидные.

Старик несколько секунд молча смотрел на Джейн, и во взоре его промелькнула странная нежность.

– У всех собак имеются зубы, миссис Уэллс, – наконец изрек он и засмеялся.

– Ничего не могу на это возразить, – ответила она и тоже засмеялась.

– Здесь снаружи слишком холодно! – фыркнул Уэллс, недовольный тем, как приветливо Джейн беседует с кучером. Он вдруг задал себе вопрос: какого черта они торчат посреди пустоши, замерзая и болтая со стариком о том, как он боится собак. – Думаю, лучше нам будет подождать Мюррея с Эммой в экипаже.

Спутники охотно с ним согласились.

– Я ненавижу собак, а вы – лестницы в мануфактурной лавке Эдвина Хайда, так ведь? – шепотом бросил кучер Джорджу, когда тот проходил мимо.

Писатель посмотрел на него выпучив глаза, он пытался припомнить, когда мог рассказать кучеру, что действительно в юности упал с лестницы в мануфактурной лавке в Саутси. Старик еле заметно усмехнулся и ткнул пальцем в то место у себя на подбородке, где у Джорджа остался маленький шрам. Но тут всеобщее внимание привлек жуткий грохот, донесшийся с вершины холма. Сквозь туман к ним на немыслимой скорости мчалась поразительная машина, она приветствовала их ревом, который разносился по всей пустоши и почти заглушал вой ветра.