А теперь позвольте мне перескочить через два года со скоростью, с какой карточный шулер, скользнув взглядом по картам, выхватывает нужную, поскольку наша история требует самого подробного описания именно последующих событий. Итак, остановим наше внимание на холодном вечере начала февраля 1900 года, когда в “Арнольд-хаусе” принимали одного из самых известных тогдашних писателей. Со стороны Уэллса это был немыслимый по самоотверженности поступок: он пригласил его, чтобы устроить сюрприз Мюррею.

В условленный час мерный стук копыт известил о прибытии кареты с вычурной буквой “Г” на дверце. Когда лошади наконец остановились у “Арнольд-хауса”, из экипажа вышли сияющие Мюррей с Эммой. Уэллсы встретили их у дверей, и после обычных приветствий хозяева с гостями намеревались войти в дом, но тут Джорджа пригвоздил к месту вопрос кучера.

– У вас, сэр, смею надеяться, нет собаки? – спросил старик, мотнув подбородком в сторону распахнутой садовой калитки.

– Вы отлично знаете, что нет, – ответил Уэллс раздраженно.

На него снова нахлынула та непонятная тоска, которая в последнее время внезапно одолевала его, и это подтверждало подозрение, что приступы каким-то образом связаны с близостью кучера. Такое объяснение выглядело совершенно нелепо, и нельзя было отнестись к нему всерьез, тем не менее за последние месяцы Уэллс убедился: стоило появиться рядом старику, как ему самому становилось дурно.

– Да, правда, правда… Я позабыл. Беда в том, что я боюсь собак – с тех пор как в детстве одна меня укусила… – начал извиняться кучер. Он в очередной раз пытался завязать с писателем разговор.

– В таком случае вам наверняка нелегко работать у Гилмора, ведь у него живет огромный пес, – бросил Уэллс, испытующе глядя на кучера.

– Э-э… да… трудновато. Целый день только и делаю, что прячусь от Базза. Почему-то этот зверюга, как только увидит меня, начинает обнюхивать, будто устраивает проверку. – Уэллс едва заметно улыбнулся, услышав имя, которое Мюррей дал своему старому псу Этерно. – Вот, гляньте-ка, какой шрам у меня с детства остался, – объяснил старик, протягивая Уэллсу левую руку.

– А на правой у вас не хватает нескольких пальцев – это что, тоже собака виновата?

Кучер бросил взгляд на свою правую руку, и выражение лица у него сразу стало таинственным и печальным.

– О нет, это след схватки с куда более страшным врагом… – сказал он и опять повернул разговор на явно интересующую его тему: – Так вот, я ведь вам уже показывал свой шрам, а вы в ответ сказали, что и вас тоже кусала собака, правильно?

– Нет. Я ответил, что меня собаки никогда в жизни не кусали. Вы дважды об этом спрашивали, и я дважды именно так вам ответил.

Старик пристально на него посмотрел:

– Никогда? Вы уверены?

– Ну разумеется уверен! – огрызнулся Уэллс, даже не стараясь скрыть негодования.

– Короче говоря, у вас нет шрама на запястье левой руки… Однако имеется шрам на подбородке, а вот у меня такого нет.

– В пятнадцать лет я свалился с лестницы, – объяснил Уэллс, дотрагиваясь до своего шрама.

– Вот как! А я, знаете ли, всегда вел себя на лестницах крайне осторожно.

Уэллс молча смотрел на кучера, раздумывая, не пора ли наконец выяснить, чего ради тот из раза в раз затевает с ним эти нелепые разговоры, но после короткого колебания решил оставить все как есть.

– Очень за вас рад, – только и сказал он.

После чего направился к дверям. Там его ждали Мюррей и обе дамы, занятые оживленной беседой. Завидев Уэллса, они дружно изобразили сочувствие.

– Что вы так на меня смотрите? – спросил писатель, безуспешно стараясь скрыть свое болезненное состояние.

– Опять тесные туфли, Джордж? – поинтересовался миллионер с ухмылкой. – Боже мой, ты уже два года терпишь эту пытку, не пора ли отправить их на заслуженный отдых?

– Не смейся над ним, милый, – упрекнула жениха Эмма. – Лучше давай сообщим ему нашу хорошую новость.

– Ах да, дорогая… Послушай, Джордж, отец Эммы уже окончательно выздоровел после падения с лошади… Так что наконец-то мы назначили день нашей свадьбы, пока ему не взбрело в голову снова прокатиться верхом. Это будет первое воскресенье марта. Родители Эммы скоро сядут на корабль и прибудут в Лондон за несколько дней до церемонии. Ну и… – Миллионер заулыбался и при этом как клещами сжал плечо Уэллса своей огромной ручищей. – Я был бы счастлив, если бы ты согласился быть моим посаженым отцом.

– Почту за честь, – ответил Уэллс.

– Ведь тем, что наши с Эммой жизни соединились, мы обязаны тебе, – продолжал Мюррей. – Если бы в своем письме ты не посоветовал мне…

– Будь оно трижды проклято, это письмо! Ничего я тебе не писал!

Все тихонько захихикали, словно речь шла о старой шуточной сценке, которую оба время от времени разыгрывали.

– Ну, послушай, Джордж, неужели тебе не надоело?

– Я же тысячу раз доказывал, что… Ладно, хватит об этом! – раздраженно закрыл тему Уэллс. – Забудем. Сегодня я приготовил для тебя сюрприз.

– Сюрприз?

– Именно. Сегодня у нас очень необычный гость – твой любимый писатель, – объявил Уэллс с хитрой улыбкой.

И тотчас повел всех в гостиную. Там спиной к ним у пылающего камина стоял мужчина. Миллионер с растущим любопытством уставился на него: широкие плечи, богатырское сложение… Казалось, он обосновался на этой земле так же прочно, как менгир, древний каменный обелиск. Гость застыл в позе капитана корабля, который отдает четкие приказы, чтобы провести судно сквозь рифы: руки заложены за спину, тело слегка напряжено.

Услышав шаги, незнакомец повернулся и направился к ним как-то уж слишком решительно. На строгом и мужественном лице сверкали темные глаза, выдававшие вулканический темперамент. Волосы его уже начали редеть на висках, но впечатление исправляли роскошные усы с длинными и тонкими, как острие рапиры, кончиками.

– В это трудно поверить… – пробормотал миллионер.

– Как я понял, представления тут излишни, – улыбнулся Уэллс. – И тем не менее я хочу соблюсти протокол. Монтгомери, позволь представить тебе Артура Конан Дойла, создателя твоего любимого сыщика Шерлока Холмса. Артур, это Монтгомери Гилмор и его очаровательная невеста Эмма Харлоу.

Со свойственной ему горячностью Конан Дойл поцеловал девушке ручку, сделав при этом вежливый поклон головой, а потом протянул руку Мюррею, который продолжал ошеломленно рассматривать его, ведь человек не каждый день встречает в доме у друга богатейшего писателя Англии, творца одного из самых знаменитых персонажей в истории литературы. В ту пору, когда Мюррей мечтал стать романистом, он буквально заглатывал рассказы про Шерлока Холмса и был им околдован, но никак не меньше его интересовала биография автора. В ней Мюррей хотел отыскать ключи к успеху, хотел понять, как сумел молодой врач, пытавшийся заработать на жизнь в Портсмуте, буквально из ничего сотворить легендарного сыщика.

Именно на этот вопрос Конан Дойлу приходилось отвечать гораздо чаще, чем он того хотел бы, – точнее, всякий раз, когда ему доводилось беседовать с каким-нибудь влюбленным в Холмса читателем или с коллегой, желающим постичь алхимию славы. Знай он когда-то, что, придумывая своего Шерлока Холмса, творит истинное чудо и что подробности процесса придется описывать не раз и не два – в разных ситуациях и разной публике, – он бы постарался обставить начало работы как-нибудь поинтереснее: сплясал бы, скажем, древний танец в своем врачебном кабинете, куда редко заглядывали пациенты, или совершил бы какой-нибудь языческий обряд, или, как минимум, надел бы чистые носки. К несчастью, на самом деле творческий процесс выглядел у него в ту пору куда менее впечатляюще. Точнее сказать, выглядел он так: прежде чем случилось великое чудо, Конан Дойл сидел и барабанил пальцами по столу, в отчаянии раздумывая, как бы пробиться сквозь накрепко запертые для него двери издательств.

Шел 1886 год, и Конан Дойл, которому исполнилось двадцать семь, вот уже три года имел частную врачебную практику в Портсмуте и в своем врачебном кабинете убивал время в ожидании редких пациентов, стряпая рассказы и романы, благо времени для убивания у него было более чем достаточно. Несколько коротких текстов он напечатал в местных журналах, но первый роман – “”, который был задуман с большим замахом и долго вынашивался, так и не привлек внимания издателей. Это был жестокий удар, однако Конан Дойл не отчаивался. Он решил попробовать еще раз. Но, прежде чем снова взяться за перо, задался вопросом, а что, если вместо пухлых романов, которые, как видно, мало кого интересуют, он придумает что-нибудь по-настоящему новое и необычное? Что, к примеру, сам он хотел бы найти в книжных лавках? Что вызвало бы трепет в его душе? Он напряг память и вернулся мыслями в детство, словно решил порасспрашивать мальчишку, каким был тогда, о вкусах взрослого, каким стал теперь.

Конан Дойл вспомнил имя – Огюст Дюпен, великий сыщик, придуманный Аланом Эдгаром По и пленивший его своим логическим мышлением. Для Дюпена не существовало малозначительных деталей, и он избрал верный путь, так как достаточно было бросить взгляд на реальные, а не выдуманные газеты, чтобы убедиться: из улик вырастают версии, и порой самого незначительного следа хватает, чтобы либо отправить обвиняемого на виселицу, либо отпустить на свободу. Эдгар По написал только три рассказа про Дюпена, однако после него герои-сыщики стали робко появляться на страницах романов у таких авторов, как Уилки Коллинз или Чарльз Диккенс. Казалось, мир давным-давно ждал литературного персонажа подобного типа. А если его рождению поспособствует он, Конан Дойл? А если он сделает сыщика самым главным героем романа? Справится ли он с ролью повитухи при столь тяжелых родах? Да, разумеется, справится. Он сделает то же самое, что его обожаемый Эдгар По, но только попроще, чтобы быть понятным самой обычной публике. Осталось лишь придумать детектива, который покорит читателей.

И тогда Конан Дойл вспомнил про Джозефа Белла, хирурга из Эдинбургской клиники, у которого он, еще будучи студентом-медиком, служил ассистентом. Артуру вменялось в обязанность проводить пациентов к знаменитому врачу, и там, в его кабинете, разворачивались сцены, достойные величайших магов. Белл, мужчина с орлиным профилем и пронзительным взглядом, встречал больных, сидя в окружении студентов, и, прежде чем провести обследование традиционными методами, любил угадать профессию и характер посетителя. Для этого он молча и внимательно изучал его внешний вид. Например, однажды Белл с ходу определил, что пациент раньше служил в армии, сравнительно недавно вышел в отставку и даже то, что службу тот проходил на Барбадосе. Потом доктор объяснил пораженным зрителям, каким образом сделал такие выводы: мужчина, войдя в помещение, не снял шляпы, так как еще не освоился с манерами, принятыми в гражданской среде; кроме того, он страдал слоновостью, а эта болезнь распространена на Антильских островах. Но даже подробные объяснения не делали впечатление менее ошеломляющим. И вот Артур решил, что если ему удастся создать образ подкованного в разных науках сыщика, который пользуется методом Белла – иначе говоря, раскрывает преступления благодаря своим дарованиям, а не за счет ошибок и промахов, допущенных преступником, – то он, Конан Дойл, сумеет превратить это отданное на волю случая ремесло в своего рода точную науку.

Все более загораясь новой идеей, Конан Дойл прикинул, что его сыщик мог бы оказывать кое-какую помощь Скотленд-Ярду, но одновременно презирать тамошние методы, как Дюпен презирал парижскую полицию. Конан Дойлу захотелось срочно найти имя для двойника Белла, потому что, только получив имя, персонаж перестает быть неким расплывчатым объектом и начинает обрастать плотью. Конан Дойл взял блокнот и вывел несколько возможных имен: Шеридан Хоуп, Шерринфорд Холмс, Шерлок Холмс… И остановился. Последнее имя, позаимствованное у отца тещи его дяди Генри, директора Национальной галереи Ирландии, звучало гораздо лучше остальных. “Шерлок Холмс”, – со вздохом произнес он. Так впервые прозвучало имя еще не существующего героя, которое совсем скоро будет на устах у всего мира и которое не забудут и после смерти автора…

Конан Дойл поздравил себя с быстрым решением этой задачи, но перед ним сразу встала другая: если его Шерлок начнет похваляться перед читателями своими подвигами, он рискует показаться им фигурой не слишком симпатичной. Иными словами, ему нужен некий летописец, возможно, человек, делящий с ним труды и заботы, но чтобы тот не уставал поражаться, наблюдая дедуктивную работу сыщика. Он-то и будет рассыпаться в похвалах и возведет сыщику алтарь, заражая читателей собственным восхищением. Конан Дойл даст ему самую обычную фамилию – Ватсон. Это будет человек решительный, способный принять участие в делах Холмса, но и достаточно образованный, чтобы потом достойно описать их; возможно, военный врач, по характеру прямодушный, любитель спорта и морских рассказов Уильяма Кларка Рассела, как и сам Конан Дойл. А вот Холмс, в отличие от них, будет читать “Мученичество человека” Уильяма Уинвуда Рида , и эта книга оттолкнет его от католической веры. У сыщика ирландские корни, он наделен гибким и пытливым умом, а также цепкой памятью; кроме того, он хороший боксер, еще лучший фехтовальщик и великолепно стреляет из револьвера. При этом он заносчиво держится с сильными мира сего и добр с людьми простыми и обделенными судьбой; имеет пристрастие к кокаину и долгими часами предается размышлениям, закутавшись в ярко-красный халат и куря свою трубку. А еще он любит соединять кончики пальцев под подбородком – совсем как его автор. Конан Дойл задумался о подобном раздвоении собственной личности на двух противоположных друг другу вымышленных персонажей и решил придать одному из них черту, не свойственную ему самому. Скажем, Холмс будет играть на скрипке. Да, нетрудно вообразить, как он сидит в кресле-качалке, рассеянно водит смычком по струнам какого-нибудь Страдивариуса или Амати и раздумывает над очередным загадочным преступлением, словно музыка отражает движение его неугомонных мыслей.

Как только Конан Дойл отчетливо представил себе своих будущих героев, он написал первую историю под названием “Запутанный клубок”. Преисполненный надежд, Артур разослал ее издателям. Но все до одного отвергли рукопись, и она вернулась к автору, как почтовый голубь. В конце концов, все еще продолжая на что-то надеяться, он отправил повесть в издательство “Уорд, Локк и К°”, которое специализировалось на развлекательной литературе. Там ему предложили за книгу двадцать пять фунтов стерлингов. Первая повесть про Шерлока Холмса, переименованная в “Этюд в багровых тонах”, увидела свет год спустя, однако ее выход не возмутил спокойных вод литературного моря, вопреки чаяниям начинающего писателя. Как, впрочем, и выход второй книги – повести “Знак четырех”.

Где-то он совершил ошибку, но где? Понять этого Конан Дойл не мог. Итак, убедившись, что вряд ли ему когда-нибудь удастся зарабатывать на жизнь литературным трудом, он переехал в Лондон и открыл врачебный кабинет там, на сей раз в качестве офтальмолога, – на Девоншир-плейс, в двух шагах от Бейкер-стрит, на которой в доме номер 221-б, но в параллельном, литературном, мире, обитал сыщик Шерлок Холмс. В своем кабинете Конан Дойл проводил время с десяти до четырех дня, тщетно поджидая пациентов. В эти часы он вновь взял в руки перо.

Нельзя не отметить: чем очевидней становились его неудачи на медицинском поприще, тем больше он утверждался в мысли, что его дело – литература. Но что писать? Опять исторический роман, и печатать его с продолжениями? – раздумывал он, глядя на стопку еженедельных журналов, которые притащил к себе в кабинет, чтобы было чем занять время. В Англии печаталась прорва таких сочинений, хотя Артуру казалось, что у них больше недостатков, чем достоинств. Если, например, читатель терял один номер, он терял и нить повествования, а заодно – всякий интерес к журналу. Почему никто не додумался писать для каждого номера свою отдельную историю с началом и концом? Конан Дойл резко откинулся на спинку стула. А если это сделает он? А если, вместо того чтобы предлагать журналам очередной роман с продолжением, он даст им короткие истории, где будет действовать один и тот же персонаж? Он перебрал в уме своих героев, отыскивая такого, какой годился бы для серии коротких рассказов. И тут же до него, словно просачиваясь в щели между разными измерениями, донеслись звуки скрипки, на которой кто-то играл в квартире на Бейкер-стрит. Перед глазами всплыло имя Шерлок Холмс.

С помощью своего литературного агента Конан Дойл напечатал в журнале “Стрэнд” первый такой рассказ, и уже через несколько месяцев в каждом английском доме знали имена Шерлока Холмса и Конан Дойла. Даже мать написала ему письмо, где восхищалась сыщиком. Наконец-то чудо произошло, и Конан Дойл решился закрыть свой бесполезный офтальмологический кабинет и отныне всё поставить на этого героя – Шерлок Холмс хоть и с опозданием, но доказал, что способен завоевать сердца самых разных читателей. Конан Дойлу было приятно следил за ростом собственной популярности, которая уже успела распространиться и на Америку. Однако очень скоро он обнаружил, что то, что поначалу виделось ему находкой, способной изменить его жизнь, теперь грозило превратиться в особого рода проклятие. Автор попал в им же самим расставленные сети: проблема с Холмсом заключалась в том, что каждый следующий рассказ требовал совершенно цельного и оригинального сюжета, какого с лихвой хватило бы на довольно длинную книгу. А Конан Дойл ни за что не согласился бы плодить истории, которые не удовлетворяли бы его самого как читателя.

Завершив серию из двенадцати рассказов, обещанную “Стрэнду”, он почувствовал себя выжатым как лимон. Между тем журнал, заметно увеличивший благодаря ему свои тиражи, заказал новую серию. Но автору казалось, что детективная жила вот-вот иссякнет. Правда, больше всего он боялся другого: если продолжать сочинять истории про Шерлока Холмса, читатели станут идентифицировать его с тем, что сам Артур отнюдь не считал лучшей стороной своего творчества. И тогда ему пришла удачная мысль: он запросит тысячу фунтов стерлингов за полдюжины рассказов – это будет хорошим способом поставить крест на Шерлоке Холмсе. Однако издатели приняли условие не пикнув, и Конан Дойлу пришлось написать еще шесть рассказов. К тому времени он превратился в самого высокооплачиваемого литератора Англии.

Скоро он понял, что не существует вознаграждения, соответствующего тем титаническим усилиям, которых требовал от него Холмс. “Я предполагаю убить Шерлока Холмса в шестой истории. Он мешает мне думать о других, лучших вещах”, – написал Конан Дойл матери; и она, чтобы помешать сыну лишить жизни этого ангела-хранителя Лондона, единственного, кто способен спасти город от произвола и преступного мира, обещала подыскивать сюжеты для новых рассказов. Мать и вправду станет прочесывать газеты и расспрашивать соседей, а также пересказывать сыну разные случаи из жизни, способные вдохновить его. Конан Дойл стиснув зубы согласился, и Холмс получил отсрочку. Когда “Стрэнд” заказал ему очередную серию, Конан Дойл опять затребовал за нее безумные деньги, и журнал, к его изумлению, опять мгновенно согласился. Тогда писатель понял, что есть только один способ избавиться от Холмса – убить сыщика. И он сделает это в конце новой серии – вопреки протестам матери.

Во время короткой поездки в Швейцарию, стоя у , Артур вдруг злобно ухмыльнулся: он нашел могилу для несчастного Холмса. Здесь сыщик свалится с обрыва в ужасную бездну, где несется горный поток и откуда доносится оглушающий грохот, от которого душа уходит в пятки. “С тяжелым сердцем приступаю я к последним строкам этих воспоминаний, повествующих о необыкновенных талантах моего друга Шерлока Холмса” , – так начинал свой рассказ Ватсон, в то время как Конан Дойл счастливо улыбался, словно находился по другую сторону зеркала. И в “Последнем деле Холмса”, завершавшем серию и опубликованном в декабре 1893 года, этот персонаж, чья популярность вышла за все мыслимые рамки, этот коллекционер, который собирал и раскладывал по темам вырезки из газетных криминальных отделов, а также не скрывал своего восхищения хорошо задуманным и изящно исполненным преступлением; который отлично разбирался в анатомии и химии, но не знал, что Земля вращается вокруг Солнца; который мог определить по пеплу сто сорок сортов табака и назвать профессию человека, рассмотрев мозоли и ногти у него на руках, – этот персонаж упал в Рейхенбахский водопад, сойдясь в смертельной схватке с профессором Мориарти, вечным своим противником, специально придуманным ради этого случая суперврагом, равным ему по интеллектуальным способностям. И вот уже семь лет знаменитый сыщик покоился там, на дне страшного, пенящегося и кипящего колодца, и Конан Дойл не имел ни малейшего желания воскрешать его, несмотря на постоянные предложения издателей и настойчивые мольбы читателей. Артур был счастлив – у него появилось время для написания других вещей или просто для того, чтобы навещать друзей и участвовать во встречах вроде той, что устроил Уэллс, решив познакомить его с миллионером Монтгомери Гилмором. А тот наконец-то одолел изумление и протянул ему руку.

– Я мечтал познакомиться с вами, мистер Гилмор, – сказал Конан Дойл, отвечая Мюррею не уступающим по силе рукопожатием. – Ваше объяснение в любви прославило вас на всю страну. Вы добились, что теперь все девушки нашего королевства требуют от своих женихов чего-то большего, нежели обычное обручальное кольцо.

– Ну, знаете ли, в мои цели вовсе не входило ставить кому-то палки в колеса. Я хотел лишь доказать одной капризной девушке свою готовность сделать все что угодно, чтобы растопить ее ледяное сердце, – ответил Мюррей, улыбнувшись Эмме. – В любом случае, хотя мне и льстит ваше желание познакомиться со мной, поверьте, сам я просто мечтал о знакомстве с вами. Со временем мой скромный поступок забудется. Но вы… Вы создали Шерлока Холмса, и это останется в людской памяти навсегда!

– Уверяю вас, Монти говорит совершенно искренне, – вмешалась в разговор Эмма. – Истории про Холмса буквально околдовали его, мистер Конан Дойл. Я убеждена, что ни одна женщина не сумеет украсть у меня его внимание, но этот ваш сыщик справляется с этим запросто.

– В таком случае я тем более рад, что сбросил его в Рейхенбахский водопад. Чтобы мужчина хоть на миг отвлекся от столь очаровательной девушки, как вы, – это кажется мне непростительным грехом, – галантно ответил Конан Дойл, улыбнувшись заодно и Джейн.

И пока обе благодарили его за комплимент, Уэллс с довольным видом слушал этот милый обмен любезностями. Как он и подозревал, два столь схожих человека, как Мюррей и Конан Дойл, не могли сразу же не проникнуться друг к другу симпатией.

– Вот именно, непростительным, – согласился Мюррей. – Прекрасной даме нельзя отказать ни в чем, правда ведь?

– Полностью с вами согласен, – поспешил ответить Конан Дойл.

– Даже если бы она попросила вас воскресить Холмса?

Конан Дойл оценил его шутку.

– Боюсь, тут я был бы бессилен, – стал извиняться он. – Холмс ушел из жизни навсегда. Никто не может выжить после такого падения, это лишило бы всю историю правдоподобия.

– Знаете, а я готов с этим поспорить, – заметил Мюррей. – Пожалуй, тут имеется некий выход из положения.

– Да? И какой же? – весело поинтересовался Конан Дойл. – Как поступили бы вы, чтобы заставить читателей поверить в спасение Холмса после падения в пропасть глубиной восемьсот футов?

– О нет, остаться в живых после такого падения никак невозможно, – признал миллионер. – На самом деле, прочитав “Последнее дело Холмса”, я не переставал размышлять, имел ли сыщик шанс избежать трагического конца, поскольку мне никак не хотелось верить, что вы его все-таки убили. Нет, такой замечательный человек, как Холмс, не мог умереть. И поверьте, я говорю правду: последние семь лет я не переставал искать решение проблемы, и для меня это было своего рода головоломкой. Я даже совершил путешествие в Швейцарию, чтобы своими глазами увидеть то самое место. Я стоял, прижавшись спиной к скале, скрестив руки на груди, глядя на бурный поток внизу и почти что соперничая с Ватсоном, который последним видел Холмса. Однако мне не оставалось ничего другого, как признать, к большому своему сожалению, что выжить после такого падения было нельзя. Но тут я понял: да ведь Холмс вовсе и не падал в водопад.

Конан Дойл, со скрытой радостью кивавший в ответ на каждое слово Мюррея, от неожиданности поднял брови:

– Что? Нет, нет, он именно что упал туда!

Мюррей коварно усмехнулся:

– Да, так подумал Ватсон. Но… А если на самом деле все случилось иначе? Вспомните, ведь свидетелей не было. Когда Ватсон, обнаружив обман Мориарти, вернулся к водопаду, он нашел там альпеншток Холмса, прощальную записку и два ряда следов, обрывавшихся у края пропасти, из чего он и вывел, что сыщик и его заклятый враг вместе свалились в бездну. Но вообразите себе, что во время схватки Холмс, владевший приемами джиу-джитсу или какого-то другого боевого искусства, вырвался-таки из объятий Мориарти, и тот один свалился вниз. И вдруг сыщик понял, что судьба подарила ему единственный в своем роде шанс сойти за погибшего и таким образом получить возможность вести охоту за остальными преступниками. Холмс вскарабкался вверх по скале, чтобы не оставлять на тропинке следов, которые дали бы Ватсону надежду, что самый лучший и самый хитроумный человек из всех, кого ему довелось знать, спасся от смерти.

У писателя отвисла челюсть.

– Великолепное решение, мистер Гилмор, – признал он, придя в себя от изумления. – Не могу не согласиться, что это был бы вполне правдоподобный способ спасти Холмса, хотя деталь вроде японской борьбы и кажется мне не слишком убедительной.

– Рад это слышать, – сказал Мюррей. – Теперь вы сами сможете исправить ужасную ошибку, которую совершили, убив Холмса, и продолжить описание его приключений.

– Ужасную ошибку? Я бы не назвал это ошибкой. Как легко догадаться, я убил Холмса вовсе не для того, чтобы потом воскрешать. Нет, я убил его, чтобы раз и навсегда от него избавиться. Проклятый сыщик отодвинул в тень остальные мои сочинения, он мешал им занять более высокое место в литературе.

Конан Дойл старался скрыть, насколько эта тема выводит его из себя, хотя Уэллс прекрасно понял настроение гостя и забеспокоился. Получалось, что Мюррей наконец-то встретил писателя, на которого не произвели впечатления ни его непосредственность и прямодушие, ни его миллионы. Но если раньше подобное наблюдение порадовало бы Уэллса, теперь оно заставило его насторожиться.

– А я всегда считал, что место, которое занимает писатель в литературе, определяется не им самим, а читателями, – ухмыльнулся Мюррей. – Теми самыми читателями, которых вы лишили одного из еженедельных удовольствий, а в некоторых случаях это было, возможно, единственное, что помогало им по утрам встать с постели. И, судя по всему, вы не чувствуете ни малейших угрызений совести. Но я вас не виню, обычно писатели неуязвимы для собственных чар, и вы, разумеется, полагали, будто сбрасываете в пропасть всего лишь существо из бумаги, горстку слов, а вовсе не человека, хотя для многих его почитателей Холмс стал таким же реальным, как родной брат или кузен.

– Что? Вы меня не вините?.. – Конан Дойл возмущенно тряхнул головой. – Холмс принадлежал мне! Это я создал его из ничего и поэтому имел право сделать с ним все, что мне заблагорассудится, – хоть прикончить, хоть превратить в монаха-отшельника.

Мюррей хохотнул, в то время как Уэллс обменялся тревожным взглядом с Джейн, а она – с Эммой.

– Такая судьба была бы для него хуже смерти, – отозвался миллионер. – Но в любом случае, боюсь, вы ошибаетесь, мистер Конан Дойл: с того самого дня, как вы напечатали свой первый рассказ, Холмс стал принадлежать не только вам, но и читателям.

– Понятно. Иными словами, я должен был посоветоваться с ними, прежде чем убить собственного персонажа. И что намерены теперь сделать вы, мистер Гилмор? Предложить мне денег, чтобы я его воскресил? Уж не для этого ли ты устроил нам встречу, Джордж? – повернулся он к Уэллсу, который собирался что-то сказать в свое оправдание, но Конан Дойл прервал его взмахом руки. – Ну что ж, давайте, я готов выслушать ваше предложение, мистер Гилмор, только должен предупредить: это обойдется вам куда дороже, чем моим издателям.

Мюррей смотрел на него несколько секунд, словно забавляясь.

– Поверьте, я мог бы в сотни раз превысить суммы, которые выплачивают вам издатели, но ни за что не стану этого делать. Это было бы проявлением неуважения и к вам как писателю, и к себе самому как читателю, хотя вряд ли сей аргумент способен понять человек, не уважающий собственных персонажей.

Уэллс хотел было вмешаться, но Конан Дойл опять остановил его резким жестом:

– Погоди, Джордж, погоди. Наш разговор становится с каждой минутой все интересней. Итак, вы полагаете, что я недостаточно уважительно отношусь к своим персонажам, мистер Гилмор? Вы на это намекаете?

– Именно на это, – ответил Мюррей невозмутимо. – По-моему, вы куда тщательнее работаете над вашими рыцарскими романами, нежели над детективными рассказами.

Конан Дойл молча глянул на него, потом перевел взгляд на женщин, потом – на Уэллса, словно взвешивая, может ли он дать волю сжигающему его изнутри пламени или стоит усмирить бешеный темперамент, коим он был обязан ирландской части своей крови.

– Вы правы, мистер Гилмор, – признал он наконец, выбрав, к облегчению Уэллса, примирительный тон. – Но это не значит, что я небрежничаю с Холмсом.

– Скорее все-таки небрежничаете, – настаивал Мюррей.

Конан Дойл фальшиво рассмеялся, как будто хотел показать присутствующим, что этот спор его страшно забавляет.

– И у вас есть тому доказательства? – поинтересовался он словно между прочим.

– Непременно, – ответил Мюррей. – Я сотни раз прочел каждую из историй про Холмса и записывал в специальную тетрадку все ошибки и неточности, какие встречал, – на случай, если когда-либо доведется обсудить их с вами.

– Очень жаль, что ты не прихватил с собой эту тетрадку, Монти, – вступил в разговор Уэллс. – Но ничего не поделать, пошлешь ее Конан Дойлу завтра, и он сможет спокойно с ней ознакомиться. А сейчас…

– Так я и поступлю, не сомневайся, – заверил его Мюррей. – Но, к счастью, некоторые из своих замечаний я помню. Например, не существует того места, где обнаруживают труп Дреббера в “Этюде в багровых тонах”. Дом номер три в Лористон-Гарденс совсем не такой, правда, Эмма?

Все перевели взоры на девушку, и первым Конан Дойл, который уже и не пытался изобразить улыбку.

– Да, правда. Однажды вечером он повел меня туда, и мы несколько раз прошли по этой улице взад и вперед, но не нашли дома, описанного в повести, – пояснила Эмма не без смущения, и в голосе ее слышались как извинение перед Конан Дойлом, так и досада при воспоминании о том скучнейшем вечере, когда ее жених вдруг возомнил себя Шерлоком Холмсом.

– А еще в той же повести, – продолжил Мюррей, не замечая реакции Конан Дойла, – Ватсон говорит, что пуля попала ему в плечо во время Афганской войны, а в “Знаке четырех” он упоминает уже о раненой ноге. И где, интересно знать, производят такие шустрые пули, способные нанести сразу две раны, мистер Конан Дойл? Я бы рад был прикупить несколько штук.

– Просто пуля отскочила от кости в плече, задела подключичную артерию, вышла из тела, прошла по прямой вниз и угодила в ногу, – объяснил Конан Дойл сердито.

– А… – улыбнулся Мюррей. – Или в бедного Ватсона выстрелили, когда он справлял нужду за кустами, и таким образом одна и та же пуля прошла через плечо и попала в ногу.

Миллионер расхохотался, сотрясая воздух, но никто его смеха не подхватил. Постепенно в воздухе сгустилось напряженное молчание. К счастью, Джейн догадалась поскорее пригласить гостей к столу, и вид у нее при этом был такой, будто спор, при котором все они только что присутствовали, следует считать всего лишь неприятной галлюцинацией.

Пять минут спустя Джейн уже разливала чай, а Эмма помогала ей, обнося гостей блюдом с песочным печеньем. Чтобы как-то справиться с неловкой паузой, девушка на все лады расхваливала печенье, и Джейн сообщила, что любит “Кемп” именно за прекрасное сочетание аниса со сливочным маслом. Но, на беду, тема быстро иссякла, и молчание, словно слой пыли, опять накрыло присутствующих.

Уэллс рассеянно откусил кусочек печенья, которое его жена называла чудом кондитерского искусства. Он все больше раскаивался, что устроил эту встречу. Ему было отлично известно, до какой степени Конан Дойл ненавидит своего Холмса, и Джордж понимал природу подобной ненависти, поскольку ему и самому не нравился сыщик, хотя тот принес громкую славу автору. Истории про Шерлока Холмса он считал изобретательной и хитроумной игрой, где Конан Дойл проявлял себя скорее как фокусник, чем как писатель, а любой маг, даже самый великий, перестает интересовать публику, едва объяснит ей секрет своих трюков. Уэллсу был куда больше по вкусу совсем другой Конан Дойл – поклонник Вальтера Скотта, автор таких блестящих исторических романов, как “” или грандиозный “Белый отряд”, где он создал слегка идеализированный портрет английского рыцарства. Именно одного из рыцарей былых эпох, сильных и отважных, напоминал Уэллсу и сам Конан Дойл, ибо был человеком слишком честным для нынешних времен и слишком бескорыстно любящим людей, человеком, который словно в рыцарских доспехах шел по жизни и свято блюл давно вышедший из употребления кодекс чести. Природа наградила Конан Дойла грозной внешностью, как если бы судьба уготовила ему суровые и опасные испытания, и это вместе с несокрушимым и напористым характером до сих пор помогало писателю выходить целым и невредимым из ловушек, расставленных жизнью. Но он был наделен еще и бешеным темпераментом, с которым сам не всегда справлялся. Уэллс вздохнул, он видел, как напряженно Конан Дойл сидит на стуле, пытаясь стереть с лица следы обиды. Хозяин дома понимал, что только воспитанность мешает Артуру вскочить и покинуть столовую, и стал придумывать тему для разговора, которая помогла бы всем хоть отчасти расслабиться, но вместе с тем и более интересную, чем рецепт печенья. В этот миг наверху послышался сильный удар, заставивший и гостей и хозяев вздрогнуть.

– Опять это окно! – воскликнула Джейн. – Отвалился крючок, и как только подует ветер… Ты напугалась, дорогая, прости, – обратилась она к Эмме, которая чуть не пролила чай на платье. – Берти обещал починить раму… – Она насмешливо посмотрела на мужа и добавила: – Два месяца назад.

– Мое обещание остается в силе, Джейн, – стал оправдываться Уэллс. – Раз я сказал, что починю раму, значит, починю… Как только допишу роман.

– “Как только допишу роман”, – уныло передразнила мужа Джейн. – Авторы считают, что жизнь замирает на то время, пока они пишут свои романы.

Тут раздался новый удар, еще громче прежнего.

– Мне кажется, тебе следует починить раму как можно скорее, Джордж, если ты не хочешь, чтобы гости пустили слух, будто в твоем доме водятся привидения, – пошутил Мюррей. – Хорошо еще, что никто из нас не верит в такие глупости.

Над столом опять повисло молчание. Миллионер пробежал взглядом по лицам присутствующих, не понимая, почему Уэллс и Джейн внезапно так побледнели, а в глазах Конан Дойла сверкнули молнии. Этот последний и решил внести в ситуацию ясность.

– Это неловкое молчание, мистер Гилмор, вызвано тем, что вот уже семь лет как я являюсь членом Общества по изучению паранормальных явлений, – заявил он желчно, но и с явной гордостью. – А еще я подписан на спиритический журнал Light и сочинил для него несколько статей… Короче, я хочу сказать, что достаточно серьезно отношусь к вопросу о привидениях. Но при этом вполне способен оценить хорошую шутку, – заключил он, не уточнив, относит ли шутку Мюррея к названной категории.

Миллионер смотрел на него во все глаза. Он вовсе не считал себя специалистом в подобных вопросах, но обычно с большим любопытством прочитывал статьи про спиритизм, которые время от времени появлялись в газетах.

– Вы хотите сказать, что, когда человек умирает, душа его покидает тело и бродит где-то там, как черепаха без панциря?

– Монти, бога ради… – взмолился Уэллс, но Конан Дойл не дал приятелю договорить.

– Если этот занятный образ вы относите к существованию загробной жизни, то мой ответ будет “да”. И с каждым разом я все больше убеждаюсь в своей правоте, мистер Гилмор, – ответил Конан Дойл.

Мюррей снисходительно улыбнулся:

– Простите, мистер Конан Дойл, но трудно поверить, чтобы создатель такого рационального персонажа, как Шерлок Холмс…

– Смею вас уверить, что мой подход к спиритизму абсолютно рационален, – перебил его Конан Дойл, который не хотел дослушивать фразу, и без того надоевшую ему до тошноты. – Вот и Джордж наверняка подтвердит вам, что я никогда не стану утверждать того, в чем глубоко не убежден, даже если это идет вразрез с моими собственными интересами или, как в случае со спиритизмом, вызывает насмешки – к ним я привык. Так или иначе, у вас нет причин удивляться, если человек вроде меня верит в духов. С самого момента зарождения спиритизма немалое число выдающихся людей примкнуло к этому течению, и многие из наших самых знаменитых ученых поверили в существование сверхъестественных явлений. К сожалению, – произнес он, словно обращаясь уже к самому себе, – длинный список великих людей только усилил нападки хулителей, поскольку те поняли, что отныне имеют дело не с кучкой фанатиков или недоумков, а с гражданами, чьи оценки способны повлиять на массы.

– Не сомневаюсь. Массы легко поддаются влиянию. Но могли бы вы убедить в своей правоте не массы, а одного-единственного человека, мистер Конан Дойл? – спросил Мюррей, предлагая себя самого в качестве подопытного кролика.

– Артур пришел к нам сюда совсем не за этим, Монти, – вмешался Уэллс, все больше раздражаясь.

– Не сомневаюсь, Джордж. Но раз уж он здесь, ему, вероятно, не захочется упустить случай обратить знаменитого миллионера Монтгомери Гилмора в свою веру. Что вы скажете, мистер Конан Дойл? Рискнете попробовать? На беду, ни одна религия не удовлетворяет меня! Помогите мне выбраться из потемок, в которых я блуждаю! Прошу вас! Подумайте только, сколько денег я мог бы внести в фонды Общества, к которому вы принадлежите.

– Довольно, Монти! – упрекнула его Эмма. – Мистер Конан Дойл вовсе не обязан участвовать в твоих играх.

– Вот именно, – поддакнул Уэллс.

Но тут раздался голос Конан Дойла, громкий и отчетливый:

– А вы вообразите, что кто-то из дорогих вам людей умирает, мистер Гилмор. Вообразите, что после того, как вы несколько недель горько оплакивали утрату, пытаясь смириться с мыслью, что никогда больше вам не удастся поговорить с этим человеком, дух его входит с вами в контакт. И вообразите, что он говорит такую вещь, какая известна только вам двоим, или упоминает столь интимную подробность, до которой ни один мошенник не смог бы докопаться. Вы и тогда не поверите в существование духов?

Мюррей, который все еще держал руку Эммы, замер и сглотнул, но так, будто пытался протолкнуть в горло крикетный мячик. Потом ответил, стараясь выглядеть спокойным:

– Поверю, если дух будет беседовать со мной напрямую, мистер Конан Дойл, но, разумеется, ни за что не поверю, если посредником будет выступать один из тех шарлатанов, что называют себя медиумами.

– И будете правы, – сказал Конан Дойл. – Большинство из них – обманщики, бессовестные плуты, которые используют разного рода трюки и технические приспособления, чтобы убедить наивных простаков в своих сверхъестественных способностях. И цели у них, как правило, преступные. Впрочем, так бывает всегда: лжепророков больше, чем пророков истинных. Однако достаточно встретить хотя бы одного подлинного медиума, только одного, чтобы получить доказательство того, что душа живет после смерти. И вот тогда вам будет наплевать на сотни, тысячи фальшивых медиумов, расплодившихся по свету, не так ли?

– Думаю, да, – согласился миллионер.

– А с вами когда-нибудь такое случалось, мистер Конан Дойл? – спросила Эмма. – Вам довелось встретить медиума, которого вы сочли настоящим?

– Да, мисс Харлоу, и не раз, но далеко не с первой попытки. – Конан Дойл слегка наклонился вперед и о чем-то задумался. – Если мне не изменяет память, я заинтересовался сверхъестественными явлениями еще до того, как покинул Портсмут, то есть двенадцать или тринадцать лет тому назад, хотя в ту пору был всего лишь молодым человеком, получившим кое-какое образование, однако меня живо увлекали все эти чудеса, якобы шедшие вразрез с научными законами. Иначе говоря, я был настроен весьма скептически, когда начал посещать спиритические сеансы, к тому же духи в контакт со мной входить не желали… Пока наконец не нашелся один…

Эмма почувствовала, как у нее перехватило горло.

– И что он вам сказал? – отважилась спросить она.

– Что мне не следует читать книгу Ли Ханта .

Увидев недоумение на лице девушки, он объяснил, что в те дни раздумывал, браться ему или нет за “Комедийных драматургов Реставрации” некоего Ханта.

– Помилуйте, это не слишком убедительный пример, – вмешался Мюррей.

– Может, вам он и не кажется убедительным, мистер Гилмор, но я-то ни с кем не обсуждал своих сомнений, поэтому легко догадаться, какое впечатление на меня произвел тот случай; я даже описал его в журнале Light. Так или иначе, тогдашний эпизод, вероятно, был не более чем доказательством возможности телепатических контактов между людьми. Я расскажу вам другой…

– Позвольте! Телепатия? – спросил Мюррей.

– Да, телепатия, передача мыслей от одного человека к другому. В те времена я уже занимался подобными вещами вместе с архитектором Стэнли Боллом, и результаты мы получили очень даже весомые.

– Вы занимались телепатией? – Мюррей даже не старался скрыть недоверия. – Кажется, у вас поприбавится работы, мистер Конан Дойл, теперь вам придется убеждать меня еще и в ее существовании.

– Извольте, я готов в любое время и с вами провести опыты по передаче мыслей на расстоянии, – предложил Конан Дойл.

– Э-э… Значит, договорились… Хорошо, но, возвращаясь к призракам, думаю, когда вы заявили, что имеете доказательства их существования, все мы ожидали услышать что-то более убедительное. Например, доводилось ли вам хоть раз иметь дело с этими… как их… эктоплазмами? Я имею в виду настоящие эктоплазмы, а не фокусы.

– Нет. – Конан Дойл вздохнул. – Но это вовсе не означает, будто я отрицаю способность отдельных медиумов создавать их. Кое-кто из них умеет выделять из своего организма светящиеся облака, из которых потом сам же лепит то, что постепенно начинает напоминать человеческий облик. А кое-кто, хотя таких медиумов гораздо меньше, производит материализации, и они ничем не отличаются от живых людей. Братья Эдди , например, обычные фермеры из Вермонта, заставляли появляться краснокожего индейца гигантского роста и его жену по имени Хонто. На одном из сеансов свидетели одиннадцать раз взвесили эту женщину – и она всякий раз теряла в весе, как будто ее тело было чистым симулякром, способным изменять свою плотность по прихоти хозяйки. – Мюррей скривил рот в скептической улыбке, а Конан Дойл продолжал: – Само собой разумеется, у меня нет ни малейших сомнений, что большой процент медиумов прибегает к помощи трюков, хотя самые наши авторитетные ученые исследовали многих из них и, как правило, в своих отчетах сообщали, что не обнаружили никакого обмана. Можно поставить под сомнение оценки некоторых проверяющих, но чистая логика мешает выразить недоверие абсолютно всем. Кроме того, лично мне необязательно увидеть что-то собственными глазами, чтобы поверить в реальность этого чего-то.

– Хорошо, а если бы я предоставил вам возможность увидеть? – хитро прищурившись, спросил Мюррей. – Согласились бы?

Конан Дойл испытующе глянул ему в лицо, пытаясь угадать, шутит миллионер или нет, и в конце концов решил принять предложение всерьез:

– Без колебаний.

– Даже если речь пойдет о призраке собаки?

– Собаки?

– Легавой, если быть точным.

– И ничего другого вам добыть не удалось? А я-то думал, вашего богатства хватит на что-нибудь более… убедительное, – усмехнулся Конан Дойл.

– О, можете поверить: речь идет об очень убедительной собаке. Вам знакомы земли Дартмура в Девоншире?

– Да. Там находится знаменитая Принстаунская каторжная тюрьма.

– Так вот, в Дартмуре есть одна усадьба – Брук-Мэнор, которую тамошние жители считают заколдованной. Согласно легенде, пару веков назад в усадьбе жил местный сквайр Ричард Кэбелл. Кэбелл был заядлым охотником, а по нраву – сущим чудовищем. Вроде бы он продал душу дьяволу, и вообще за ним водилось много всяких грехов. Однажды ночью, заподозрив жену в измене, он в приступе ревности набросился на нее. Она убежала на болота. Кэбелл погнался за ней со своей охотничьей собакой, которой дал понюхать вещи жены. В конце концов он догнал несчастную и убил. Но тут собака накинулась на хозяина и перегрызла ему горло, хотя Кэбелл все-таки успел несколько раз пырнуть пса ножом. Пятого июля тысяча шестьсот семьдесят седьмого года были похоронены в склепе бренные останки человека, который бесчестил все, к чему прикасался, но это только начало истории. В ночь после погребения в тех местах появился призрак собаки, и она то выла у склепа, то бродила по болотам. Местные жители уверяют, будто и до сих пор призрак ночью наведывается в усадьбу. Собака похожа на легавую, но такого огромного пса люди никогда прежде не видели. Кроме того, из пасти его вырывается пламя, глаза сверкают как уголья, а все тело светится нездешним огнем.

Сидящим за столом стало жутко, они молчали и в душе порадовались, что окно, которое Уэллс все никак не удосуживался починить, не грохнуло еще раз, усиливая эффект от рассказанной Мюрреем истории.

– Ну что, вам не захотелось взглянуть на этого зверя, мистер Конан Дойл? – спросил миллионер.

– Еще как захотелось! Но, боюсь, придется уговаривать хозяина усадьбы, чтобы он позволил нам посетить его владения, а это всегда непросто. Из собственного опыта я знаю…

– Об этом можете не беспокоиться, – перебил его Мюррей, – так как усадьба принадлежит мне. Как раз сегодня утром я ее купил.

– Ты купил заколдованный дом? – переспросил Уэллс.

– Именно, Джордж, вместе с парой других. Из-за того, что в той местности уже давно происходят странные вещи, никто не отваживался купить эти дома, и цена стала просто смехотворной. Но, как ты можешь убедиться, там, где другие видят одних только призраков, я вижу еще и выгодное дело. Мы с Эммой собираемся на будущей неделе поехать осмотреть купленные дома, чтобы спланировать ремонтные работы. И вы можете присоединиться к нам, если желаете, мистер Конан Дойл. И вы, разумеется, тоже, – повернулся он к Уэллсам. – Поездка обещает быть занятной. Ну, что скажете? А вдруг нам повезет и мы повстречаем там призрак собаки?

– Боюсь, все это не более чем легенда, – отозвался писатель. – Впрочем, не стану отрицать, мне нравится посещать заколдованные дома, хотя, к сожалению, большинство из них в действительности могут похвастаться разве что мрачным антуражем. Бывает такая обстановка, которая очень располагает ко всяческим домыслам, мистер Гилмор, людям кажется, будто они видят необычные явления там, где их нет и в помине…

– Ну же, решайтесь, – настаивал Мюррей. – Если не натолкнемся на призраков, сможем поупражняться в телепатии.

– Что ж, соблазн слишком велик.

Эмма устало тряхнула головой:

– Благодарю вас, мистер Конан Дойл. Мы будем очень рады вашей компании. И не тревожьтесь, обещаю вам, что невежливость моего будущего мужа совершенно безобидна. На самом деле это всего лишь слепая и безыскусная чистосердечность. Монти – самый правдивый человек из всех, кого я знаю. У него, конечно, есть и другие достоинства, но я полюбила его именно за это, – призналась она с милой улыбкой. – Хотя, как я понимаю, на вас его манеры действуют несколько иначе.

Конан Дойл впервые, с тех пор как переступил порог “Арнольд-хауса”, расхохотался. Это был искренний смех – веселый грохот камней, летящих вниз по горному склону. Уэллс с облегчением вздохнул. Конан Дойл смеялся, и напряжение как будто спало. Может, дальше все пойдет хорошо. А почему бы и нет? Может, они с Мюрреем сумеют побороть взаимное раздражение и даже придут к пониманию. Но тут Джейн заметила, что на блюде больше не осталось печенья, и собралась было сходить за коробкой на кухню, однако Мюррей опередил ее, учтиво предложив свою помощь. Он исчез в конце коридора, а Конан Дойл принялся рассказывать женщинам про свои фантастические приключения в Арктике. Наконец-то все вошло в нужное русло.

Снаружи завывал ветер, время от времени сотрясая оконную раму на чердаке, отчего она жалобно стонала, напоминая о нерадивости хозяина дома. Однако здесь, в гостиной, было тепло, огонь в камине распространял свое жаркое дыхание на всю комнату, и люди, казалось, радовались мгновениям неожиданного покоя.

Правда, для Уэллса покой этот продлился не больше пары минут, потому что через окно, расположенное за спинами остальных, он увидел, как Мюррей понуро бродит по саду, словно на него взвалили роль самого несчастного человека на свете.

– Э-э… кажется, Монти не может отыскать печенье. Пойду-ка помогу ему, – сказал Джордж.

Джейн рассеянно кивнула, так как все ее внимание было отдано приключениям Конан Дойла.

– Если я чему и научился во время путешествия, то в первую очередь тому, что мужчине, чтобы по-настоящему оценить женщину, надо провести вдали от нее полгода, – услышал Джордж слова ирландца, по-тихому выскальзывая из коридора в сад.