Обязан ли человек становиться другом того, кто спас его жену? А если это твой злейший враг, как быть тогда? Подобные вопросы мучили Уэллса на протяжении нескольких недель после событий у здания Оперы. Джейн твердила, что они должны отблагодарить Мюррея – или Монти, как она теперь его называла. Разве не подобает всегда ставить вежливость превыше обиды? Уэллс мрачно кивал, словно ребенок, которому приходится выслушивать поучения взрослых, но продолжал хранить несокрушимое молчание на сей счет. Наконец Джейн перестала приставать к нему, и он подумал, что его пассивное сопротивление одолело страсть жены к соблюдению приличий. Но он опять ошибся, поскольку однажды утром она сообщила ему из кухни, как если бы речь шла о сущем пустяке, что сегодня в полдень Мюррей с невестой приедут к ним на завтрак.

Уэллсы переехали в Сандгейт в поисках чистого воздуха, необходимого Джорджу из-за проблем со здоровьем, и сняли там небольшой домик, который, как сразу же выяснилось, не мог стать им пристанищем на долгий срок, как они рассчитывали. Дом находился так близко от моря, что во время шторма волны с грохотом обрушивались на его крышу. Именно к этому дому и подъехала в полдень карета с вычурной буквой “Г” сбоку.

Новый кучер Мюррея, флегматичного вида старик, открыл дверцу экипажа, и оттуда показались улыбающиеся лица миллионера и его невесты. Стоит ли говорить, что хозяин дома принял их не без холодка. Однако Джейн, которая ни за что не позволила бы мужу испортить завтрак, к которому она тайком от него так старательно готовилась, взяла гостей под руки и повела в сад, описывая по пути достоинства здешних мест. Уэллс не пошел за ними и стоял, кипя от злости. Он заметил, что кучер Мюррея улыбается ему с нелепым сочувствием, и писателя тотчас охватило желание поплакать. Но не тихо и незаметно, а пролить целые океаны слез, поскольку изнутри его начала грызть глубокая тоска. Удивленный столь внезапным приступом печали, который нельзя было объяснить только визитом Мюррея, Уэллс поспешил вернуться в дом, так как испугался, что вот-вот станет искать утешения на груди у кучера. В столовой он слегка успокоился и решил поразмыслить над непонятными приступами, но не успел, так как услышал за дверью голоса.

После прогулки по саду и знакомства с домом гости перешли в небольшую столовую, где их ждал писатель, похожий сейчас на загнанную в угол крысу. Мюррей поспешил назвать комнату “уютной”, и Джейн гордо улыбнулась, поскольку утром повсюду расставила свежие розы, чтобы хоть немного скрасить совсем скромную обстановку. А вот Уэллс, напротив, с самого начала дал всем понять, что палец о палец не ударит ради того, чтобы гости почувствовали себя в их доме уютно. И едва они сели за стол, как он с издевкой прошелся насчет “кипучей молодости” нового кучера, нанятого Мюрреем. Однако миллионер пропустил мимо ушей его не слишком вежливую шутку и сказал, что кучер правит неспешно и не пьет, а ему, Мюррею, этого вполне достаточно. Было видно, что он чувствует себя слишком счастливым, чтобы ввязываться в словесные перепалки, поэтому угрюмый вид Уэллса выглядел нелепо и даже смешно на фоне праздничного настроения, царившего за столом. Эмма и Джейн вели себя так, словно дружили с детства, а Мюррей, довольный, что Эмме здесь нравится, болтал о том и о сем, смеялся по любому поводу, хвалил еду, восхищался красотой женщин и пользовался всяким случаем, чтобы выразить свою симпатию Уэллсу, который все больше нахохливался.

В какой-то миг Мюррей жестом фокусника сунул свою огромную лапищу во внутренний карман пиджака и положил на салфетку рядом с писателем приглашение на ужин по случаю их с Эммой помолвки. Джейн заверила гостей, что они непременно будут, а Уэллс скривил гримасу, которая могла означать что угодно, и быстро спрятал приглашение в карман, понадеявшись, видимо, что скоро все о нем позабудут. Чуть позже, когда Джейн похитила Эмму, чтобы показать ей росшие в саду гибискусы, а мужчины сели покурить перед камином, Мюррей с широкой улыбкой сообщил Уэллсу – на случай, если у того еще оставались сомнения, – что чувствует себя самым счастливым человеком на свете и счастьем своим обязан мудрому совету Джорджа. Напрасно тот снова и снова повторял, что не посылал ему никакого письма, Мюррея только умиляло нежелание Уэллса признать за собой столь красивый поступок.

Когда пара наконец отбыла в Лондон, писатель не мог не почувствовать, что ликование миллионера пробило узкую брешь в стене его враждебности. Однако вряд ли стоило тревожиться, ведь речь шла скорее лишь о ничтожной трещинке, и, чтобы расширить ее, понадобятся годы, а Уэллс ни за что этого не допустит. Правда, как он очень скоро обнаружил, его собственные планы и намерения мало кого волновали, поскольку женщины, любуясь гибискусами, тайком договорились о новой встрече – через неделю на ипподроме в Аскоте, куда съезжаются сливки английского общества. Уэллс выслушал новость стойко и без протестов, поскольку знал, что спорить с Джейн – дело пустое. Он ведь вполне внятно выразил свое нежелание сближаться с этой парой, на что у него были более чем веские основания, и тот факт, что жена наметила поездку в Аскот, с очевидностью показывал, как мало значило для нее его мнение.

На ипподром Уэллс прибыл с выражением гордого смирения на лице. Мюррей, наряженный в элегантный серый фрак при сером же цилиндре, был в прекрасном настроении и повел их в свою ложу, по пути не переставая рассыпаться в благодарностях за согласие к ним присоединиться. Они пересекли людское море, состоящее из дам и джентльменов, которые скользили с места на место, словно участвуя в каком-то унылом балете, и выверяли при этом каждый жест, чтобы он выглядел как можно изысканнее. Мужчины были похожи один на другого: безукоризненные серые фраки с белым пятном цветка в петлице, закрученные кверху кончики усов и непременный бинокль на шее. Женщины демонстрировали великолепные платья, часто с длинными шлейфами, на которые трудно было не наступить, а также жемчужные ожерелья, крошечные обшитые кружевом зонтики и огромные до нелепости шляпы.

В ложе их ждала Эмма, затянутая в узкое белое платье с черными вставками по бокам. Как и положено, на голове у нее красовалась роскошная шляпа, украшенная не только большим бантом в черно-белую полоску, но еще и белым воздушным облаком и двумя пунцовыми цветками. Когда Джордж увидел, с каким ликованием встретились обе женщины и как радовался ему самому Мюррей, он счел за лучшее отказаться наконец от взятой на себя роли человека угрюмого и колючего и от души наслаждаться и великолепным днем, и скачками. Что толку плыть против течения, коли знаешь, что все равно рано или поздно пойдешь ко дну? Итак, он изобразил, будто чувствует себя своим среди этой всесильной и рафинированной публики, и как-то незаметно для себя самого начал обмениваться с Мюрреем шуточками по поводу показных манер джентльменов в соседних ложах и придумывать сравнения для невообразимых дамских шляп.

– Вон та похожа на колокол, – сказал Мюррей.

– А та – на акулий плавник, – нашелся Уэллс.

– А вон та – на гриб.

– А шляпка ее подруги напоминает птичье гнездо, – не отставал писатель и, прежде чем миллионер указал еще на одну, поспешил сам отыскать достойный внимания объект: – А у той девушки шляпа похожа на вазу для фруктов.

Мюррей посмотрел в ту сторону и с загадочной улыбкой покачал головой.

– Что, придумал сравнение получше? – недоверчиво спросил Уэллс.

– О нет, Джордж, ты попал в самую точку. Просто я знаю эту девушку. И смею тебя заверить, она способна и на куда более экстравагантные поступки. – Ее зовут Клер Хаггерти, а сопровождает ее муж, сын богатого судопромышленника по фамилии Фербенк. Нас познакомили с ними на одном приеме неделю назад. Она, разумеется, не узнала меня, но я-то никогда ее не забуду.

– Почему же, позволь поинтересоваться? – спросил Уэллс, заподозрив любовную интрижку.

– Потому что она была одной из участниц второй экспедиции в будущее, которые я тогда устраивал, – ответил Мюррей. – И клянусь тебе, глядя, как она поднимается на борт “Хронотилуса”, даже вообразить не мог, что в ее головке зародилась безумная мысль потихоньку отделиться от группы и спрятаться среди развалин в двухтысячном году. Понимаешь ли, она решила остаться там жить. К счастью, мы обнаружили ее, прежде чем дело зашло слишком далеко. И думать не хочется, чем бы все обернулось, не найди мы беглянку вовремя.

– А чего ради кому-то вдруг взбрело в голову остаться жить в разрушенном мире? – удивился писатель.

– Кажется, она влюбилась в капитана Шеклтона. – Мюррей снисходительно улыбнулся, увидев, что Уэллс поднял брови. – И поверь, она была не единственной. Ты и представить себе не можешь, на какие фантазии способны некоторые девчушки.

– Тем не менее она вроде бы нашла своего героя – и в будущее ехать не пришлось, – сказал Уэллс, имея в виду нежные взгляды, которые Клер бросала на своего богатого мужа.

Мюррей кивнул, а потом, отвлекшись от девушки, стал рыться в кармане.

– Кстати, Джордж, я тебе кое-что принес.

– Приглашение посетить двухтысячный год – в дополнение к моей коллекции?

Мюррей расхохотался, и от его смеха ложа чуть не развалилась.

– А зря ты все-таки тогда ни одного не принял, – сказал он. – Поверь, получил бы от путешествия истинное удовольствие. Но сейчас речь не о приглашении.

С почтительной осторожностью Мюррей вложил в руку Уэллса то самое письмо, которого писатель ему якобы не посылал. Уэллс развернул его и начал читать. Кто-то, подписавшийся как Г.-Дж. Уэллс, советовал Мюррею отказаться от мысли воспроизвести марсианское нашествие. Достаточно будет просто-напросто рассмешить Эмму.

– Ну? Что ты скажешь теперь, Джордж?

Уэллс победно ухмыльнулся.

– Почерк не мой, – уверенно сказал он, возвращая письмо. – И я легко могу это доказать.

Мюррей сложил листок и бережно спрятал в карман. Потом с интересом посмотрел на Уэллса:

– Однако имитатор старался подделать именно твой почерк, правда ведь? Кроме того, как ты объяснишь, что посторонний человек ответил на письмо, содержание которого было известно только нам двоим – тебе и мне?

Уэллс пожал плечами. На миг он даже вообразил, как Джейн тайком отвечает на письмо, им самим оставленное без ответа… Но нет… К тому же это не был почерк Джейн.

– Знаешь, что я думаю? – спросил Мюррей. Уэллс снова пожал плечами. – Почерк до невероятности неуклюжий, как будто кто-то весьма грубо пытался скрыть свой собственный, чтобы, допустим, потом иметь возможность отрицать такой альтруистический поступок.

Миллионер подмигнул Уэллсу, и это едва не разбудило в том прежние обиды, которые он с таким трудом похоронил. Однако писатель понадеялся, что загадочное недоразумение в конце концов как-то разрешится, и счел за лучшее сменить тему.

Неделю спустя, во время объявления о помолвке, Уэллс больше прочих гостей аплодировал жениху и невесте. Он привык к тем знакам любви, которыми обменивалась эта пара, и теперь, когда они обручились, сердце его возрадовалось. Мюррей и Эмма решили сыграть свадьбу в Лондоне, городе, пережившем марсианское нашествие. Однако дата свадьбы назначена не была – требовалось подождать, пока отец девушки поправится после падения с лошади. Несмотря на желание обоих завершить дело поскорее, приходилось терпеть до прибытия родителей Эммы из-за океана. Жених и невеста и без того нарушили слишком много правил, установленных традицией.

Жизнь тем не менее продолжалась, и Уэллс, простив Мюррея, начал испытывать что-то вроде умственного застоя, и это, как ни странно, принесло ему некоторое умиротворение. С тех пор как у него не было заклятого врага, писатель чувствовал себя на удивление спокойным. И если он не решался назвать это счастьем, то лишь из недоверия к однозначным определениям. Вскоре и работа пошла на лад, словно откликнувшись на его настроение. Далеко позади остались сумасбродные метания, свойственные начинающим писателям, когда Уэллс, чтобы выработать собственный стиль, со шпионской дотошностью вчитывался в книги любимых авторов и мечтал при этом сплести настолько необычный сюжет, чтобы он превзошел все, написанное когда-либо прежде. И у него неплохо получалось: критики с похвалой отзывались о силе воображения, питавшего как его творчество в целом, так и каждый роман в отдельности. Однако следует честно признать, что не всегда идеи новых сочинений Уэллса отличались оригинальностью. “Машина времени”, а также “Остров доктора Моро” и “Чудесное посещение” кое-чем были обязаны Джозефу Меррику , более известному как Человек-слон. Их встреча состоялась в 1888 году и очень много дала Уэллсу. А “Война миров”… Если какой-нибудь из его романов имел странные и удивительные корни, то именно этот.

Сюжет ему подарил некий незнакомец, когда Уэллсу было всего пятнадцать лет и он томился от скуки в мануфактурной лавке в Саутси, куда его отправила мать, чтобы пристроить к делу, и каждый вечер после окончания работы парень спешил на набережную и, уставившись на черные воды реки, в отчаянии раздумывал, не лучше ли утопиться и таким образом обмануть ожидавшее его мрачное будущее. Возможно, это единственный путь к спасению. Именно в такой печальный вечер к нему подошел странный человек лет пятидесяти и заговорил, словно знал его лучше самых близких людей. Поначалу Уэллс отнесся к нему с недоверием, но они все же поговорили, и разговор их был коротким, но поразительным. Незнакомец рассказал юноше страшную историю о том, как марсиане завоевали Землю. Потом сообщил, что дарит сюжет ему. Если тот когда-нибудь станет писателем, в чем незнакомец почему-то не сомневался, он сможет положить историю про марсиан в основу романа. Но при одном условии: надо придумать финал подостойнее – чтобы он нес в себе надежду. Со временем предсказание незнакомца сбылось, Уэллс стал писателем и, напечатав пять романов, счел себя готовым выполнить совет, полученный семнадцать лет назад. Книга, на взгляд самого Уэллса, ему удалась. Но, как это случилось и с “Машиной времени”, публика не восприняла социальные идеи, скрытые в романе, и увидела в нем лишь чистую фантастику. Правда, Уэллса утешала мысль, что, если незнакомец с набережной еще жив и прочел роман, результат его, возможно, порадует.

Между тем поиск необычных сюжетов занимал Уэллса с каждым разом все меньше, и в последние месяцы он решил-таки резко сменить курс и отказаться от фантастических историй, хотя они и принесли ему завидный успех. Пора было обратиться к собственному жизненному опыту и собственным взглядам на окружающий мир. Теперь он худо-бедно завершил “” и, практически не выплывая на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, принялся за “Киппса” – комический роман в стиле Диккенса с толпой забавных персонажей, занятых самыми обыденными делами. Как ему казалось, он нашел неиссякаемый источник для творчества. К тому же переезд в Сандгейт был, безусловно, удачной идеей: здесь за один день происходило больше событий, чем в Уорчестер-парке за неделю.

Таким образом пять месяцев спустя, когда стало более чем очевидно, что воздух Сандгейта благотворно действует на Джорджа в самых разных смыслах, они переехали в “Арнольд-хаус” – дом, расположенный дальше от моря, чем их прежнее жилье. Там их часто навещали Эмма с Мюрреем. Соседи, супруги Попхэм, рантье с изысканным вкусом и не обремененные делами, быстро сошлись с Уэллсами. Попхэмы много читали, поэтому с ними можно было беседовать о последних книжных новинках и любимых произведениях; кроме того, они увлекались спортом. Общими усилиями научили плавать и Мюррея, для чего закрепляли плот метрах в тридцати от берега и заставляли миллионера доплывать до него.

Совершенно неожиданно и без особых стараний с чьей-то стороны “Арнольд-хаус” превратился в центр бурлящего культурного мира, где устраивались встречи с лидерами фабианцев  и обсуждались вопросы искусства и политики, хотя большое внимание уделялось также спорту, кулинарии и многим другим предметам, о которых можно было рассуждать как серьезно, так и в шутку. Поблизости жило немало писателей и философов, и, поскольку местные расстояния измерялись велосипедными прогулками, тотчас установились связи, скажем, с домом Бландов  в Димчерче, куда тучами слетались литераторы, актеры, художники и прочие служители муз. Там устраивались долгие посиделки, которые порой заканчивались бурными спорами на разные темы, а те, в свою очередь, – партиями в бадминтон. Беседы и обсуждения перетекали в кутежи, и нередко они затягивались до двух-трех часов ночи. На следующий день, уже ближе к двенадцати, из спален выползали похожие на привидения похмельные гости и с жадностью накидывались на ставшую традиционной яичницу с беконом.

Уэллс, который благодаря успеху своих романов уже не испытывал, как прежде, нужды, мог позволить себе эту приятную и внешне даже беспечную жизнь, хотя и знал меру. Но больше всего он радовался, глядя на Мюррея и Эмму, – те отлично освоились в кружке его новых друзей и знакомых, и Уэллс даже чувствовал гордость, оттого что распахнул для них двери столь занятного мира, куда иначе они никогда не смогли бы попасть. Добавим – к чему отрицать? – что его самого приводила в восторг возможность появляться на этих сборищах в сопровождении знаменитого миллионера и представлять его как некую экзотическую птицу, пока присутствующие гадали, что же этих двоих связывает и насколько в действительности крепка их дружба. Случалось, что в разгар спора Уэллс вдруг на полуслове замолкал и с радостью наблюдал, как удачно Мюррей пускает в ход свою иронию, как умеет добиться, чтобы буквально через несколько минут все забыли про его особый статус миллионера, поскольку он с готовностью хватался за любую работу и помогал обрезать живую изгородь или таскать дрова.

Но чем по-настоящему упивался Мюррей, так это разговорами с писателями. Он познакомился с Бобом Стивенсоном, кузеном писателя Роберта Луиса Стивенсона, с Фордом Мэдоксом и Джозефом Теодором Конрадом Коженёвским, низкорослым и молчаливым поляком, который укоротил свои имя и фамилию и превратился для английских читателей в Джозефа Конрада. Мюррей читал все их книги и пользовался любым случаем, чтобы с безыскусной прямотой высказать собственное мнение, но, к удивлению Уэллса, который не раз напоминал ему о болезненном тщеславии литераторов, дело обходилось без явных обид и ссор. Скорее наоборот, большинство авторов с улыбкой слушали, как миллионер по косточкам разбирает их произведения. Кто-то соглашался с ним, а кто-то даже просил совета по сугубо художественным вопросам. Уэллс никак не мог взять в толк, чем объяснялась такая снисходительность – то ли броней, которую создавало вокруг Мюррея огромное богатство, то ли поразительной остротой его комментариев. Во всяком случае, было очевидно, что Мюррей чувствует себя среди писателей привольней, чем сам Уэллс. Возможно, потому, что у миллионера не было собственного романа, который они, в свою очередь, могли бы разгромить, как это бывало, к несчастью, с сочинениями Уэллса.

Разговоры про выразительность письма и точность слова обычно заставляли Джорджа держать ухо востро. Скажем, его просто бесила мания Конрада докапываться до того, какую задачу ставил перед собой в реальности Уэллс, садясь за очередной роман. На подобные вопросы у него никогда не имелось ясного и убедительного ответа. Однако именно строптивость поляка помогла Уэллсу неожиданно для себя понять, что за эти последние месяцы Мюррей стал его лучшим другом.

А дело было так. Однажды после обеда Джордж с Конрадом лежали на пляже в Сандгейте и, глядя на море, спорили о том, как лучше описать лодку, показавшуюся на горизонте. За пару часов ни одному не удалось переспорить другого, и в конце концов возмущенный поляк зашагал к воде с видом лихого дуэлянта, сокрушившего соперника. Тогда Мюррей приблизился к Уэллсу, сел рядом и стал его утешать. Мол, Конрад всегда пишет о страхе перед какими-то необычными местами, и если критики относятся к нему снисходительно, то исключительно благодаря экзотике, которая англосаксонскому уму не может не мерещиться, когда иностранец берется писать по-английски. На взгляд Мюррея, проза Конрада была плодом не менее изнурительного труда, чем индейский орнамент. Уэллсу сравнение понравилось, и он расхохотался, а потом неожиданно признался, что не раз задавался вопросом, не вредило ли ему самому как писателю равнодушие к эстетической стороне литературного творчества. Мюррей возмутился. Это шутка? Ни в коем случае! Просто Уэллс не принадлежит к числу таких авторов, как Конрад и прочие адепты щегольской, так сказать, прозы, и ему абсолютно неинтересно играть в их игры. Единственная цель, которую ставит перед собой Уэллс, принимаясь за роман, это, по мнению Мюррея, сделать текст понятным – для чего он ищет самые простые фразы и по ходу дела излагает свое видение мира самым естественным манером, не искажая картины. Он придумывает занимательные истории, которые помогают разоблачать пороки, присущие окружающей жизни, но так, чтобы способ изложения не отвлекал внимания читателей.

Уэллса поразила точность услышанной характеристики. Он молчал, глядя на море, где все еще маячила вызвавшая их с Конрадом спор лодка. Потом перевел взгляд на Мюррея, тот сидел рядом и с улыбкой наблюдал за Эммой, которая бегала по берегу с Джейн. Джорджу захотелось обнять миллионера, но он сдержался, зато сказал, что при первой возможности представит Мюррея своему литературному агенту Джеймсу Бранду Пинкеру, чтобы тот помог напечатать его роман, из-за которого и вспыхнула когда-то их вражда. Но предложение это опоздало на несколько лет. Тем не менее Мюррей поблагодарил Уэллса, хотя и отказался от услуги. Он уже давно перестал думать о публикации, да и не собирался ничего больше писать. Зачем? Он счастлив – у него есть любовь Эммы.

С этими словами он встал и легким шагом пошел к воде, а Уэллс, глядя ему вслед, почувствовал укол зависти. Джордж видел перед собой человека, переполненного счастьем, которому ничего в жизни больше не нужно. Кроме одного: чтобы никто не отнял у него то, чем он сейчас владеет.