Когда измученный и обозленный Уэллс вернулся домой, Джейн тоже только что приехала из Лондона, где она обедала с супругами Гарфилд. Он сразу же кинулся рассказывать ей про постыдный спектакль, которому невольно стал свидетелем в Хорселле. Описал все сюрпризы, извлеченные Мюрреем из марсианского цилиндра, и по тону Уэллса легко было судить, насколько недостойным он это находит. Однако по мере его рассказа лицо Джейн светлело. Как ни странно, выдумка миллионера растрогала ее до глубины души. По мнению Джейн, ни один мужчина не смог бы сделать ради любимой женщины ничего более романтичного. Восхищение Джейн не столько разожгло в Уэллсе ревность, сколько обескуражило и даже унизило, ведь в таком свете его собственные любовные подвиги стали выглядеть не просто скромными, но и весьма жалкими. Сам-то он никогда не спускался с небес на воздушном шаре, чтобы завоевать ее сердце. Никогда. Но так ли уж велика была заслуга Мюррея? Не стоял ли за всем этим голый расчет? Кстати сказать, Уэллс завоевал сердце Джейн во время долгих прогулок до вокзала Черинг-Кросс, он покорил ее своим красноречием, то есть был с ней самим собой, а не нанимал факиров и акробатов и не напяливал на голову дымящуюся шляпу. Он пошел не самым простым путем, сделав ставку исключительно на собственные остроумие и дар слова. Он не подстраивал никаких ловушек. Однако Джейн, как оказалось, смотрела на вещи иначе. С ее точки зрения, Мюррей мало того что продумал все до мельчайших деталей, но еще и не побоялся выставить себя перед публикой в смешном виде – исключительно ради любимой женщины. А способен ли Уэллс на что-либо подобное? – спросила она. Конечно же нет! Короче, пришла пора начать очищение души от былых обид, иначе там скоро не останется места не только для счастья, но и для самых простых житейских радостей.

Она вышла, громко хлопнув дверью, а ошеломленный Уэллс застыл посреди комнаты. Он терпеть не мог, когда Джейн уходила вот так, в разгар ссоры, и не только потому, что последнее слово оставалось не за ним, а потому, что это не позволяло довести спор до конца и затягивало размолвку. Уэллс рухнул в кресло, не испытывая ни малейшего желания гоняться за женой по всему дому. Итак, она посоветовала ему избавиться от былых обид, повторив, по сути, то же самое, что уже говорила ему, когда он показал ей письмо Мюррея. Уэллс больше не упоминал о письме и решил, что жена преспокойно забыла про тот их разговор. Но нет, не забыла, а просто помалкивала, чтобы не обострять обстановку, а теперь история вдруг всплыла на поверхность, как труп, от которого убийца вроде бы отделался, утопив на дне озера.

Уэллс вздохнул. Джейн для него – шкатулка с сюрпризом. А вот в нем самом для нее не было никаких тайн и загадок, о чем жена не уставала повторять. Он был для нее все равно что стеклянным, словно его сердце, желудок, печень и остальные жизненно важные органы всегда оказывались на виду. На самом деле Джейн пользовалась любым поводом, чтобы как следует изучить мужа, и каждый день выдвигала новые оригинальные теории касательно функционирования того, что она ласково называла “модель Уэллс”.

Вот и на прошлой неделе, если не ходить за примером далеко, она поделилась с мужем очередной своей теорией. Они ужинали в ресторане “Холборн”, и Уэллс минут десять, не меньше, расхваливал поданное им вино, но Джейн в ответ упорно отмалчивалась. Просто слушала и время от времени улыбалась. Ее внимание, судя по всему, больше привлекала окружающая обстановка, чем его мнение. Но Уэллс терпеть не мог, когда кто-то держал при себе свою точку зрения, о чем бы ни шла речь, поэтому он прямо спросил, нравится Джейн вино или нет. Она вздохнула, посмотрела на мужа, словно прикидывая, стоит ли идти на откровенность, потом пожала плечами и, положившись на волю Провидения, ответила:

– Вино неплохое, Берти. Но мне оно не кажется таким уж исключительным. Мало того, позволю себе заметить, что и тебе оно на самом деле таким не кажется.

Уэллс растерялся. Однако тотчас с еще большим пылом начал расписывать удовольствие, которое получал от вина: оно своей бархатной мягкостью ласкает горло, оставляет во рту вкус рассветного леса… Джейн не перебивала его, только едва слышно и раздражающе цокала языком, отчего восторженность мужа постепенно сошла на нет. Наконец Уэллс не без досады решил-таки выслушать ее доводы. И Джейн заговорила с категоричностью, на какую ей давала право верность многих прежних оценок.

– Вино показалось тебе таким замечательным не само по себе, – стала объяснять она с улыбкой, появлявшейся, как только Джейн бралась толковать его поступки, – а из-за здешней обстановки.

И, сделав рукой круговой жест, она предложила Уэллсу приглядеться получше. Они сидели в ресторане, который, как гласила реклама, удачно соединял обаяние парижских заведений со спокойствием и порядком, близким английским привычкам. Кроме того, в тот вечер тут по чистой случайности было мало посетителей, а значит, разговоры не сливались в общий назойливый гул, но как-то приятно шелестели. Уэллсов посадили за столик в углу, в глубине зала, поэтому они могли незаметно и без смущения наблюдать за публикой. Подавший меню официант сразу узнал Уэллса и даже с восторгом отозвался о его последнем романе. Вино радовало идеальной температурой, а бокалы были с узкой ножкой, которая так ловко ложится в руку, что чудится, будто ты держишь мыльный пузырь. Оркестр играет негромко, днем Уэллсу славно писалось… Надо ли продолжать?

– Любое приличное вино показалось бы тебе превосходным на таком фоне, Берти. И это же самое вино не заслужило бы твоей похвалы или ты даже счел бы его отвратительным, если бы нам достался столик у двери и весь ужин нас обдувало порывами холодного ветра, когда дверь впускала либо выпускала посетителей. Или если бы официант не был столь любезен. Или если бы освещение было слишком ярким или, наоборот, скудным. Или если бы…

– Хорошо, хорошо. Но ведь так бывает со всеми… – стал защищаться Уэллс не слишком уверенным тоном, словно его возражение было не более чем частью ритуала, который он должен исполнить, прежде чем сдаться перед новой теорией Джейн.

Она помотала головой:

– Нет, Берти, никто не поддается внушению легче, чем ты. Никто.

Уэллс задумчиво молчал, как и всегда после подобных открытий жены. Джейн принялась листать меню, притворяясь, что никак не может сделать выбор между говядиной и лососем, а на самом деле давала ему время поразмыслить; ведь именно так он всегда поступал, выслушав ее суждения: проматывал в голове кое-какие эпизоды собственной жизни, чтобы убедиться, что и на сей раз ее выводы попали в точку. Правда, через несколько минут ему наскучили бесплодные сомнения, и он скрепя сердце признал, что, вероятно, она права. А по дороге домой спрашивал себя, не боится ли Джейн, что их любовь держится на столь же шатких основаниях, сколь странными были обстоятельства их знакомства: отличное настроение, с каким он явился читать лекцию; ее траур по случаю недавней смерти отца; свет, проникавший в окно классной комнаты и золотивший волосы девушки; скука на лицах прочих учеников, что дало им двоим возможность беседовать так, словно они остались наедине… Возможно, если бы в тот день шел дождь и преподаватель явился на занятия промокшим и в скверном настроении или если бы она выбрала платье, в котором не выглядела бы такой хрупкой, нынешний ужин попросту не состоялся бы. Но что толку рассуждать об этом теперь? Обстоятельства сложились благоприятным образом, и вот они вместе и счастливы – наперекор всему.

Дверь гостиной снова открылась, прервав его размышления, и он из своего кресла увидел, как вошла Джейн с ножницами для обрезки роз, чтобы взять с вешалки соломенную шляпу. Водрузив ее на голову, жена покинула комнату, послав в сторону Уэллса угрюмый взгляд, словно ей было досадно видеть его здесь развалившимся в кресле, вместо того чтобы дрессировать труппу шимпанзе, которые могли бы исполнить для нее забавный танец. Всякий раз после размолвки Джейн отправлялась в сад и обрушивала свое раздражение на несчастные розовые кусты, так что потом несколько дней дом благоухал ароматом свежесрезанных цветов. И для Уэллса запах роз был неизбежно связан с гневом жены, хотя – не в меньшей степени – и с их примирениями, поскольку рано или поздно он с покорной улыбкой отправлялся следом за ней, и это был первый шаг из многих, какие ему предстояло сделать, прежде чем она согласится подписать пакт о перемирии, чем дело всегда и заканчивалось. Он почему-то знал, что сроком, данным ему на восстановление отношений, следовало считать время, необходимое розам, чтобы завянуть. А если лень или вялость мешали ему уложиться в этот срок, можно было собирать чемоданы.

И вот сейчас, прежде чем приступить к ритуалу, он в очередной раз задался вопросом, а стоит ли тратить столько сил ради сохранения супружества, в котором ему с каждым днем все тяжелее дышится. С неких пор Уэллс, например, стал замечать, как в нем зародилось желание попробовать на вкус других женщин, испытать новые ощущения и опять пуститься в уже порядком забытые приключения – ухаживать за кем-то, соблазнять кого-то, кто еще не знает всех его приемов. Поначалу такие мысли даже раздосадовали Уэллса, но вскоре он понял: острое желание перемен не умаляло его любви к Джейн. Он ни на миг не усомнился, что она именно та женщина, рядом с которой ему хотелось бы умереть. Кроме того, у них ушло почти три года на притирку друг к другу, так что даже думать не стоило о повторении столь сложного опыта с новой избранницей. Нет, он не предавал Джейн, зато, как ему казалось, предавал себя самого, пытаясь подавить подобные порывы и исполняя супружеские обязанности во славу добродетели и порядочности, в которые сам не верил.

Какой, интересно знать, умник заставил мужчину принять моногамию, хотя более чем очевидно, что это для него противоестественно? Уэллс ощущал в себе потребности, которые супружеские отношения удовлетворить не могли. А если поговорить об этом с Джейн, подумал он, и попробовать объяснить ей, что его душе требуется куда больше эмоций, чем способна дать жена. Он попросит, чтобы она позволила ему иногда заводить интрижки на стороне, и, в свою очередь, пообещает, что сердце его останется с Джейн и что это будут мимолетные, чисто плотские связи, безопасные для их брака. В глубине души именно такие связи Джордж и предпочел бы, поскольку они освобождают от романтических поступков, каких требовала от мужа Джейн. Она навсегда останется рулевым в жизни Уэллса, а предполагаемым будущим любовницам он отведет незавидную роль средства для повышения тонуса – с годами оно будет все более необходимо ему, иначе медленный, но неизбежный путь к старости в конце концов опустошит его душу. Однако он очень сомневался, что жена примет подобные аргументы, какими бы логичными они ему самому ни казались, и уж тем более вряд ли она согласится на новый тип отношений, при котором подконтрольные измены мужа будут восприниматься как смазочный материал для семейной жизни.

Уэллс встал с кресла и, возжелав вернуть воды в старое русло, для чего надо было приложить известные усилия, пошел искать Джейн, дабы испросить прощения. И он получил его ближе к полуночи. На сей раз Джейн как будто забыла, что муж выражает свои чувства совсем не так, как ей бы того хотелось, или притворилась, что забыла. А вот он забыть не мог. И не потому, что его мучила совесть, а потому, что мешал Мюррей. В последующие дни не было такой газеты, которая не посвятила бы восторженных строк невероятному и потрясающему сватовству миллионера, не было и такого клуба, где не велись бы бурные споры о его дерзости и безрассудстве. После событий на пастбище Хорселла Монтгомери Гилмор и мисс Эмма Харлоу стали модной парой. Весь Лондон судачил о них. Сотни людей, влачивших самую незавидную жизнь, с обожанием смотрели на жениха и невесту и были счастливы уже тем, что хоть кому-то другому дано воплотить в реальность их собственные несбыточные мечты. Уэллс старался спокойно относиться к народной любви, отданной миллионеру, он не читал газет и не слушал салонных сплетен.

Однако два месяца спустя судьбе было угодно столкнуть их в Королевской опере. Уэллс пришел туда вместе с Джейн на “Фауста”. Они удобно устроились в креслах, расположенных довольно близко от сцены, так что не приходилось напрягать зрение. Уэллсу нравилась трагедия Гёте, да и акустика была замечательной… Но тут по публике пробежал шепоток, и все бинокли направились на ложу, в которой только что появился Монтгомери Гилмор вместе со своей невестой и ее теткой. Заметив, что к ним приковано всеобщее внимание, Гилмор снисходительно, с видом римского императора поприветствовал зрителей и попросил Эмму сделать изящный реверанс – к неудовольствию грозно взирающей по сторонам тетки, в чьем доме, как слышал Уэллс, жила девушка. Публика ответила бурными овациями. Сразу бросалось в глаза, что счастье было этой паре совершенно впору, как сшитый по мерке костюм. И тем не менее писатель не присоединился к дружным аплодисментам. Он сидел скрестив руки на груди и смотрел на хлопающую Джейн, из чего следовало заключить, что в этом вопросе их позиции навсегда останутся непримиримыми.

Тут открылся занавес, и Уэллс приготовился насладиться оперой, однако, как и предвещала Джейн, некий дестабилизирующий фактор – или присутствие Мюррея, что одно и то же, – явно мешал ему. Писатель нервно заерзал в кресле, которое вдруг показалось ему неудобным, и в его душе между тем стала зреть почти животная ненависть к оперному жанру. Он закрыл глаза, и сцена, где сопрано обрывала лепестки маргаритки, стоя перед элегантным Фаустом, сразу исчезла. Он снова открыл глаза, а когда собрался опять закрыть их, Джейн, заметившая тоскливую гримасу на лице мужа, мягко опустила свою ладонь ему на руку и подбодрила взглядом. “Не обращай внимания на дестабилизирующий фактор, – как будто говорила она. – Наслаждайся оперой и забудь обо всем остальном”. Уэллс вздохнул. Хорошо, он так и поступит. И не позволит Мюррею испортить ему вечер. Джордж опять попытался сосредоточиться на том, что происходило на сцене, где Фауст в узком фиолетовом камзоле и в берете с перышком крутился вокруг Маргариты, но его отвлекало перешептывание в задних рядах. “Какая красивая девушка”, – услышал он восторженный комментарий. “Да, а еще говорят, будто он попросил ее руки, инсценировав роман какого-то Джеффри Уэсли”. Уэллс стиснул зубы, чтобы не выругаться вслух. Господи, когда же закончится эта бестолковая опера?

Пока они сидели в театре, снаружи хлынул обычный для Лондона дождь, когда кажется, что вода в основном парит в воздухе, словно его плотность мешает ей пролиться вниз. Поэтому у зрителей, покидавших Королевскую оперу, создавалось впечатление, будто они ныряют в огромный аквариум. Лакеи в красных с золотом ливреях изо всех сил старались выстроить хотя бы в относительном порядке вереницу экипажей, с трудом пробивавшихся по улице к подъезду. Дамы посылали своих спутников, будь то мужья или любовники, с героической миссией подстегнуть слуг, чтобы те заставили их кареты подняться в воздух и пролететь над остальными экипажами, а сами тем временем укрывались в крытой галерее и, разбившись на группки, обсуждали постановку, хотя большинство из них не удостоили сцену даже рассеянным взглядом. Всем хотелось как можно скорее попасть домой, скинуть мокрую накидку, тесный корсет, неудобные туфли, сесть у камина и дать отдых замерзшим ногам. Однако при этом дамы вежливо улыбались, словно и здесь чувствовали себя прекрасно. Тем более что спектакль, который разворачивался перед их глазами, был куда занимательнее, чем показанный в театре.

Одним из джентльменов, вынужденных шагнуть под дождь, чтобы привлечь внимание ближайшего лакея, был Уэллс. Он настойчиво постукал лакея по плечу, но тот никак на это не отреагировал, увлеченный перебранкой с сонными кучерами. Наконец писателю надоело терпеть тычки и выслушивать извинения мужчин, получивших такое же задание, и он счел за лучшее вернуться под крышу, где оставил Джейн беседовать с престарелыми супругами Стэмфорд. Скромно стоя за колонной, Уэллс высматривал в море цилиндров и причудливых причесок изящную шляпку Джейн, украшенную бледными розами. Он вел себя осторожно, так как боялся ненароком встретиться взглядом с Мюрреем. К счастью, его огромной фигуры, которая торчала бы из любой толпы, как закладка из книги, поблизости видно не было. Вероятно, миллионер относился к числу счастливцев, которые уже дождались своего экипажа, подумал Уэллс с надеждой, или он занял первую попавшуюся карету, верный своей привычке захватывать то, что ему не принадлежит. Тут писатель заметил в дюжине метров от себя каштановые волосы Джейн и с большим облегчением двинулся в ту сторону, но едва сделал пару шагов, как почувствовал на плече мощную руку, словно решившую вбить его в землю.

– Джордж, черт такой, а я уж решил, что не отыщу тебя в этой толчее!

Уэллс как-то слишком опасливо обернулся. Да, это был он, покойный Властелин времени. Но сейчас Мюррей трогательно улыбался как человек, неожиданно встретивший друга детства.

– Джордж! – снова завопил он, продолжая лупить Уэллса по плечу. – Вот так встреча! Нет, пожалуйста, ничего не говори! Ты наверняка презираешь меня, и ты прав, прав! – Мюррей опустил голову в знак глубокого раскаяния. – Да, я неблагодарный. Знаю. За два месяца не удосужился хотя бы запиской поблагодарить тебя за то, что ты сделал для меня… Хотя, клянусь, я не раз собирался написать!

Уэллс смотрел на него все тем же невозмутимым, как у жареного поросенка, взглядом. Это несколько пригасило восторг миллионера.

– Ты небось рассердился? Что ж, ты в своем праве. Чем я могу оправдаться? Тем, что два эти месяца жил, купаясь в счастье? Что и сама наша планета, и все ее жители казались мне чем-то далеким и ирреальным, как сон? В конце концов, что я могу сказать тебе про любовь, чего сам ты не знаешь и что не умеешь выразить куда лучше? О Джордж, Джордж… – Мюррей схватил писателя за плечи, будто решив раздавить, и окатил таким нежным взглядом, что Уэллс даже испугался, как бы восторг миллионера не вылился в поцелуй. – Ну хватит сердиться! Как раз завтра я хотел написать тебе и пригласить на прием, который устраиваю у себя в будущем месяце, и заранее скажу, что никаких отговорок не приму. Однако само Провидение пожелало, чтобы мы встретились, и я лично сообщаю тебе чудесную новость. Догадываешься, о чем речь?

Уэллс робко покачал головой, оглушенный напором Мюррея, но тот, как опытный чародей, тянул паузу.

– Очаровательная мисс Харлоу и я… после того как она два месяца держала меня в подвешенном состоянии… Мы помолвлены!

Миллионер победно улыбнулся, ожидая реакции Уэллса. Но если до этого мгновения писатель выслушивал его болтовню с той же смесью изумления и тревожного ожидания, с какой слушают пророчества волшебного дерева, то тут почувствовал, как внутри у него вскипает прежнее бешенство.

– А можно поинтересоваться, в какую игру ты играешь теперь, Мюррей? – бросил он, задыхаясь от гнева. – Какого дьявола ты хочешь добиться этим своим…

Мюррей не дал ему договорить. Он взял писателя за руку и, прежде чем тот опомнился, потащил за самую дальнюю колонну.

– Ты с ума сошел, Джордж? – зашипел он с трагическим видом. – Ты назвал меня настоящим именем!

– Убери руки, черт тебя побери! – прорычал Уэллс. – Что ты себе позволяешь? И как еще прикажешь тебя называть?

Мюррей скроил растерянную мину:

– Ты сам прекрасно знаешь как, Джордж! Теперь для всех я Монтгомери Гилмор.

– О да, знаю! Для всех, но не для меня, – процедил Уэллс сквозь зубы. – Я очень хорошо знаю, кто ты такой и на что способен, Гиллиам Мюррей.

Миллионер испуганно завертел головой:

– Замолчи, Джордж, прошу тебя! В любой миг к нам может подойти Эмма и…

Уэллс ошарашенно уставился на него:

– Неужели и твоя невеста тоже не знает, как тебя зовут на самом деле?

– Я… – пробормотал Мюррей. – Пока не подвернулось удобного случая сказать ей, но я непременно это сделаю… Разумеется, сделаю! Надо только подождать подходящей ситуации, чтобы…

– Подходящей ситуации, говоришь… – повторил Уэллс с насмешкой. – Что ж, пожалуй, лучше всего будет сделать это, когда она придет навестить тебя в тюрьме. Если, конечно, у нее будет охота навещать тебя.

Мюррей прищурился и мрачно спросил:

– На что ты намекаешь?

Уэллс отступил на полшага:

– Да нет, ни на что.

– Тебе что-то известно про этого проклятого агента, который никак не хочет оставить меня в покое? – шепотом поинтересовался Мюррей, снова взяв писателя за руку. – Да, понятное дело, тебе что-то известно. Я видел вас вместе, когда спускался на воздушном шаре.

– Отпусти меня, Гиллиам, – велел Уэллс, стараясь, чтобы в голосе его не проскользнуло страха, вызванного глазами Мюррея, в которых внезапно сверкнула дикая злоба, словно всплывшая на поверхность из глубин того, прежнего, Мюррея. Теперь Уэллс опасался, что разговор их закончится отнюдь не поцелуем. – Я сказал, что…

– Короче, ты сообщил ему, кто я такой, так ведь? – перебил писателя Мюррей, еще крепче сжимая его руку.

– Да, сообщил, пропадите вы все пропадом! – пробурчал Уэллс, чувствуя одновременно и страх и бешенство. – Мне пришлось показать ему твое письмо. А что мне еще оставалось делать, по-твоему? Он явился ко мне домой и обвинил в том, что по моей вине случилось нашествие марсиан. И вообще, подумай сам: если бы ты хотел по-прежнему считаться умершим, неужели представление в Хорселле – лучший способ заставить людей забыть о себе?

Мюррей молчал – внутри у него шла явная борьба. Потом он воззрился на свою руку, сжимавшую локоть Уэллса, и некоторое время смотрел на нее с таким любопытством, словно рука была вовсе и не его. Но вдруг отпустил писателя.

– Прости, Джордж, я не хотел причинять тебе боль… – Он провел ладонями по лицу, словно пытаясь справиться с отчаянием. – Я страшно нервничаю. Этот полицейский доводит меня до умопомешательства, понимаешь? – Он уставился на Уэллса с потерянным видом. – Неужели в Скотленд-Ярде и вправду подумали, что ты руководил марсианским нашествием? И этому долговязому спесивцу поручили всех нас спасти? Хотелось бы мне взглянуть, как он станет биться с настоящими марсианами… Вот ведь проклятый недоумок! Он решил во что бы то ни стало довести до конца дело о моей бывшей фирме… Но ты не бойся, он ничего не найдет, потому что мне нечего скрывать. И насколько я знаю, человека не отправляют в тюрьму только за то, что он объявил себя погибшим, а? На самом деле меня волнует лишь одно: по вине агента поползли кое-какие слухи, и я не могу допустить, чтобы они дошли до ушей Эммы, прежде чем сам ей все не расскажу. К счастью, мне удалось прекратить эти разговоры, во всяком случае на ближайшее время.

– Могу себе представить, каким образом ты их прекратил, – с подчеркнутым презрением отозвался Уэллс, продолжая потирать пострадавшую руку.

– О нет, Джордж. Речь вовсе не о том. Такими вещами я не занимаюсь. По крайней мере, уже не занимаюсь. Как я написал тебе, я стал другим человеком. А заткнуть кое-кому рот можно и при помощи денег… Если не всем. Хотя этот полицейский, кажется, не падок на деньги. Он скорее похож на хорошо натасканного пса. И что он собирается отыскать, черт бы его побрал?

– Думаю, правду.

– Правду? – Мюррей печально улыбнулся. – А что такое правда, Джордж? Где она? В настоящий момент в помещении фирмы “Путешествия во времени Мюррея” можно отыскать только пыль да паутину, ведь дыра в будущее закрылась…

– Дыра в будущее закрылась… – эхом повторил Уэллс. – Естественно.

– Именно так, Джордж. Она закрылась. Да только публика, вечно жаждущая сенсаций, никогда бы в это не поверила. Сам знаешь. Вот мне и пришло в голову объявить себя погибшим, чтобы люди оставили меня в покое. Именно это я попытался объяснить упрямому полицейскому, твоему приятелю, но он не верит ни одному моему слову.

– И ты ставишь ему это в упрек?

– Что с тобой, Джордж? – Мюррей смущенно вздохнул. – Ведешь себя как малое дитя. Ничего не понимаю! Когда ты ответил на мое письмо, я решил, что все наши размолвки остались в прошлом…

– Что? – Уэллс оторопел. – Я не отвечал на твое письмо.

– Да нет же, ты ответил, – сказал миллионер растерянно.

– А я говорю, что не отвечал.

– Не знаю, зачем тебе отпираться? Ты, конечно, не слишком распространялся, но ответ все-таки написал. И посоветовал не стараться в точности воспроизвести нашествие марсиан. Если я хочу завоевать сердце Эммы, надо просто рассмешить ее.

Уэллс недоверчиво улыбнулся:

– Ты сошел с ума. Рассмешить? Да с какой стати, черт возьми, стал бы я давать тебе такие советы?

– Понятия не имею, Джордж! Но именно так ты написал, и я все сделал по-твоему! И устроил весь этот цирк – чтобы рассмешить ее. А ведь подействовало! Еще как подействовало! Ты сам был тому свидетелем! Мы с Эммой любим друг друга, собираемся пожениться, и своим счастьем я отчасти обязан тебе, друг мой. – Мюррей глянул в глаза писателю с глубоким волнением. – Скажи, какой вывод мог я сделать, прочитав твое письмо? Конечно, что ты решил закопать топор войны. Не понимаю, зачем теперь ты вздумал отпираться… Может, ты раскаялся в том, что откликнулся и помог мне?

– Да нет же! То есть… я не могу раскаяться в том, чего не делал!

– Берти!

Оба резко обернулись. В нескольких метрах от них стояла женщина в шляпке, украшенной бледными розами, и с большим любопытством наблюдала за ними.

– Что-то случилось, Берти? – спросила Джейн, встревоженная тем, что при виде ее мужчины сразу примолкли. – Я нигде не могла тебя найти, а наш экипаж – третий в очереди… С тобой все в порядке?

– Да, Джейн, со мной все в порядке.

На прощание он бросил на Мюррея желчный взгляд и двинулся к жене, намереваясь взять ее под руку и поскорее увести прочь. Но миллионеру хватило пары широких шагов, чтобы опередить его. Он встал перед Джейн и почтительно поклонился.

– Миссис Уэллс, позвольте припасть к вашим стопам, – произнес он, церемонно целуя ей руку. – Монтгомери Гилмор, ваш покорный слуга. Возможно, мое лицо вам знакомо. Вдруг вы помните типа, который несколько лет назад явился, чтобы писатель Герберт Джордж Уэллс высказал свое мнение относительно сочиненного им романа… Я хотел бы подчеркнуть, что вы ошибаетесь: я – это не он. Перед вами стоит только что появившийся на свет человек, человек, спасенный любовью. И ради этой любви, которой я ни в коей мере не достоин, умоляю вас, вступитесь за меня перед вашим упрямым супругом.

– Немедленно пошли отсюда, Джейн! – взревел Уэллс.

Но жена словно не слышала его. Она изучала лицо миллионера, а тот по-прежнему держал ее руку в своей, как дрожащего воробышка. И что-то такое она разглядела в глубине его взгляда, поскольку, к отчаянию Уэллса, мягкая улыбка всплыла на ее губах.

– Вы правы, мистер… Гилмор, – ответила она любезно. – И хотя мы видимся с вами впервые, ваше лицо кажется мне знакомым, но, вероятно, виной тому бегущая впереди вас слава. Я много чего знаю про вас, и, к сожалению, не только хорошее. Однако не могу не сказать, что ваш способ просить руки любимой девушки – самый прекрасный, волнующий и романтичный из всех мне известных.

– Джейн, ради бога! – воскликнул Уэллс. – Ты сошла с ума? Почему ты называешь его Гилмором? Ты не хуже меня знаешь, что…

– Я называю его так, как он мне представился, Берти.

– Хватит! – окончательно вышел из себя Уэллс. – С меня хватит, пошли!

Он схватил за руку жену, которая успела проститься с Мюрреем быстрой извиняющейся улыбкой, и потащил к тротуару, где ждали своих хозяев экипажи. Миллионер преградил им путь.

– Джордж, прошу, не выдавай меня, – взмолился он. – Не желаешь быть моим другом – ладно, я это пойму. Но только не раскрывай секрета, хотя бы до тех пор, пока я сам не объяснюсь с Эммой. Я смогу отблагодарить тебя…

– Монтгомери Гилмор! – пропел хрустальный голосок у него за спиной. – Можно узнать, куда ты запропастился? А ведь вроде бы пошел осведомиться про наш экипаж. Надеюсь, тебе не пришло в голову нанять воздушный шар? Моя тетушка этого не вынесет.

Все трое судорожно обернулись, как трое заговорщиков, пойманных на месте преступления.

– Эмма, любовь моя! – воскликнул Мюррей и сделал шаг вперед, протянув к ней руки. – Где ты была? Я страшно беспокоился. Мне уже стало казаться, что ты меня покинула!

– Не говори глупостей! Это я ищу тебя уже больше четверти часа.

– Правда? А я был здесь, разговаривал со своими дорогими друзьями, супругами Уэллс, – ответил Мюррей, снова поворачиваясь к ним с развязной светской улыбкой, от которой писателю стало тошно. – Мистер и миссис Уэллс, имею честь представить вам мою невесту мисс Эмму Харлоу. Дорогая, ты видишь перед собой знаменитого писателя Герберта Джорджа Уэллса и его прелестную жену.

– Мистер Уэллс! Для меня огромная радость познакомиться с вами! – воскликнула приятно удивленная Эмма. – Я большая поклонница вашего творчества. Читала все ваши книги.

Уэллс поцеловал ручку, которую ему изящно протянула Эмма, но в душе проклинал завидное самообладание миллионера и старался скрыть собственное бешенство. Больше всего на свете он хотел бы разоблачить обманщика перед наивной девушкой, которая имела несчастье стать его невестой. Однако чувство приличия и, главное, боязнь показаться смешным перевесили чувство долга. Хотя… А если забыть про всякие там правила вежливости и во весь голос заявить, что Монтгомери Гилмор – это на самом деле Гиллиам Мюррей, якобы погибший Властелин времени? Как поведет себя бедная Эмма? А полнотелая дама, которая садится сейчас в экипаж, прижимая к пышной груди крошечного пекинеса? А лакей, который спешит сообщить, что их собственный экипаж будет следующим? А каждый из джентльменов, которые что-то оживленно обсуждают, стоя кружком неподалеку? Здесь, под сводами галереи, любезно улыбаясь друг другу и стараясь избежать толчеи, собралась половина лондонского высшего света. Уэллс не сомневался: его откровения дадут им богатейшую тему для пересудов на весь долгий и скучный зимний сезон. И разве сможет всесильный Мюррей помешать ему?

– Берти, дорогой, мисс Харлоу задала тебе вопрос.

– Что?

Уэллс растерянно заморгал, но, прежде чем он успел извиниться, желудок его скрутило в мучительный узел. Он не сдержал стона.

– Берти, что с тобой? – испугалась Джейн.

Мгновенно побледневший Уэллс достал платок и вытер пот со лба, спрашивая себя, не приступ ли это несварения.

– Вам нехорошо, мистер Уэллс? – услышал он голос Эммы.

– Нет, нет, все в порядке. Просто… э-э… жмут ботинки, – с трудом выговорил он, пытаясь выпрямиться. – Простите, мисс Харлоу, вы что-то спросили?

– О, как говорил мне Монти, возможно, вы не сможете прийти на званый ужин, который мы вскоре устраиваем, и я хотела бы знать, нет ли надежды убедить вас переменить решение. Я ведь, когда захочу, бываю очень настойчивой.

– Эмма, дорогая, – быстро перебил ее Мюррей, – я не сомневаюсь, что у Джорджа и его прелестной супруги имеются достаточно веские причины, чтобы не…

– И я в этом не сомневаюсь, дорогой. Но веские причины – это как раз то, что твоей будущей жене всегда и больше всего нравится сокрушать, как ты, надеюсь, уже понял, – ответила девушка, а потом спокойно и безмятежно улыбнулась Уэллсам с видом человека, привыкшего в любых ситуациях добиваться своего. – Понимаете, мистер Уэллс, как вы, разумеется, знаете, ваш последний роман сыграл важную роль в истории нашей любви, я бы даже сказала решающую роль, – уточнила она, послав на сей раз улыбку Мюррею. – Кроме того, Монти бесконечно восхищается вами – не меньше, чем я. И если этого мало, то мне известно, что вас связывает в некотором роде дружба, о которой, правда, мой весьма неразговорчивый жених почти ничего не захотел мне сообщить. Хотя, если честно, сей факт мало меня беспокоит, поскольку я надеюсь вытянуть нужные сведения из вашей очаровательной супруги. Иными словами, мистер Уэллс, вы с женой должны непременно присутствовать на нашем празднике.

Сияющая улыбка Эммы едва заметно помрачнела, когда она увидела, что Уэллс опять потерял всякий интерес к разговору и напряженно смотрит куда-то поверх ее головы. Изысканное воспитание не позволило девушке обернуться, поэтому она не могла выяснить, что же с таким интересом рассматривает писатель, зато я это знаю и охотно удовлетворю ваше любопытство: Уэллс впился взглядом в спину мужчины, который тихо отделился от своего кружка и почти вплотную приблизился к Мюррею, точно желал подслушать, о чем тот беседует со спутниками. Вид этой чуть сгорбленной спины вызвал у писателя непонятную тоску, которая показалась ему знакомой. Эмма бросила взгляд на жениха, но тот в ответ лишь пожал плечами.

– Мисс Харлоу, – вступила в разговор Джейн, – мы с Джорджем от души благодарим вас за любезное приглашение и, смею вас заверить, сделаем все возможное, чтобы доставить вам удовольствие…

– Я очень сожалею, дорогая, но все же вряд ли нам удастся доставить это удовольствие мисс Харлоу, – перебил ее Уэллс. Из-за внезапного недомогания слова его прозвучали едва ли не грубо, поэтому, глядя в глаза удивленной девушке, он добавил уже более вежливым тоном: – Очень прошу принять наши извинения, мисс Харлоу.

– Господа, ваш экипаж подан, – сообщил Уэллсу один из лакеев. – Будьте так любезны…

– Великолепно, великолепно! – заговорил Мюррей с явным облегчением. – Как тебе повезло, Джордж, экипаж ждет вас. Наконец-то твои ноги получат отдых. Мало того, сразу видно, у вас хороший кучер, он похож на тех, что были в прежние времена. Ты должен дать мне адрес агентства, в котором его нанял, а вот адрес твоего сапожника оставь при себе. Ты даже вообразить не можешь, как мне не везет с кучерами! Нынешний – просто болван, к тому же имеет привычку напиваться в самый неподходящий момент. Судя по всему, сейчас он тоже пьян в стельку, потому и опаздывает. Я не вижу нашей кареты даже в конце очереди. Он не в первый раз испытывает мое терпение, но, клянусь, этот раз будет последним! Нынче же выгоню его. Хотя довольно о нем, иди, Джордж, не заставляй ждать твою очаровательную жену, ливень-то вон какой! – Мюррей взял руку Джейн и, сильно нервничая, поцеловал ее аж несколько раз. Потом замахал на Уэллсов обеими руками, как заботливый отец, настаивая, чтобы они поскорее уходили. – Быстрее садитесь в экипаж, без церемоний. Рад был увидеть тебя, Джордж, как и всегда. – Он сделал было движение, словно хотел похлопать писателя по плечу, но вовремя передумал и ограничился тем, что начертил рукой в воздухе непонятную фигуру. – И не беспокойся из-за нашего праздника, мы тебя заранее прощаем. Мы с Эммой прекрасно понимаем, что у такого известного человека бывает сотня неотложных дел. Правда ведь, радость моя?

Однако, прежде чем Эмма успела возразить ему, случился целый ряд очень странных событий. Экипаж, в котором сидела полнотелая дама с пекинесом, остановился рядом с ними, еще не покинув общего ряда, но тут лошади сильно занервничали и начали взбрыкивать. Почти в то же время Уэллс почувствовал, как необъяснимая тоска, сдавившая ему грудь, как по волшебству схлынула, и он почему-то стал опять искать взглядом человека, который прятался за спиной Мюррея, но тот был уже далеко и спешно заворачивал за угол, двигаясь неровной старческой походкой. Пекинес истошно залаял, и все до одной лошади будто заразились его волнением и начали ржать и бешено бить копытами, а возницы тщетно пытались успокоить их. Затем, прежде чем кто-то понял, что происходит, песик выпрыгнул из окошка экипажа и в панике, что характерно для животных его породы, кинулся под ноги лошадям. При этом он яростно тявкал, словно готов был куснуть любую кость, попавшуюся ему на пути. Хозяйка высунулась наружу и стала визжать и звать собаку, одновременно она старалась открыть дверцу, но безуспешно. Джейн сразу поняла, что обезумевший пекинес вот-вот исчезнет под копытами и будет безжалостно затоптан. Она решила удержать его.

Именно тогда многие увидели, как мужчина гигантского роста в широкополой шляпе, завернутый в длинный черный плащ, вынырнул из мрака в конце улицы. Загадочный незнакомец на несколько секунд замер под фонарем, но тотчас сорвался с места и со всех ног кинулся к зданию Оперы. Позднее свидетели рассказывали, что сцена произвела на них жуткое впечатление, поскольку великан несся с немыслимой скоростью, плащ зловеще реял у него за спиной, а в руке он держал необычную трость, на рукоятке которой кое-кому удалось разглядеть восьмиконечную звезду, и эта звезда волшебным образом сверкала. От топота тяжелых черных сапог с заклепками дрожала земля. Однако наши друзья, занятые спасением пекинеса, не замечали мужчины, пока тот вихрем не ворвался в середину их кружка. Уэллс получил такой сильный удар, что завертелся волчком, хотя и устоял на ногах. Слегка оглушенный, он тем не менее успел проследить взглядом за чужаком и увидел, как тот исчез за тем же углом, куда только что свернул старик.

Истошные крики заставили Уэллса обернуться, и его глазам предстала невероятная и ужасная сцена – она словно застыла в круглом пятне фонарного света, как в капле янтаря: Эмма с искаженным лицом, пышнотелая дама, вцепившаяся толстыми пальцами в оконную раму, вставшие на дыбы и словно изваянные из камня лошади, а на земле совсем рядом с их копытами – Джейн, его Джейн. Секунду – она длилась бесконечно – Уэллс смотрел на жену, которой грозила неминуемая смерть, так, будто разглядывал картину жестокого художника, и с таким чувством, будто зловещие детали полотна можно изучать как угодно долго, хоть всю жизнь. Но тут волна паники лишила его легкие воздуха, а тело – души, и сцена внезапно опять ожила. Но, прежде чем Уэллс успел что-то сделать, огромная тень метнулась к Джейн и выдернула ее из-под конских копыт – буквально за миг до трагедии.

Как только писатель заставил свои ноги слушаться, он подбежал к жене, Эмма последовала за ним. Джейн по-прежнему лежала на земле, но теперь ее закрывал своим телом Мюррей. Несколько мужчин схватили лошадей за поводья и пытались удержать подальше от этой пары, хотя, надо сказать, животные словно по мановению волшебной палочки вдруг утихли, как и пекинес, который, продемонстрировав всем свою храбрость, снова очутился в экипаже на руках у хозяйки. Уэллс и Эмма опустились на колени рядом с Джейн и Мюрреем, но все еще не пришли в себя от страха за них. Мюррей поднял голову, убедился, что опасность миновала, и встал, освободив Джейн от импровизированного щита, устроенного с помощью его тела. Джейн лежала с закрытыми глазами.

– Миссис Уэллс, Джейн… – прошептал он мягко. – С вами все в порядке?

Она робко кивнула, потом открыла глаза и поискала взглядом мужа.

– О Берти, я так испугалась… – с трудом выговорила она. – Лошади встали на дыбы, этот мужчина в плаще толкнул меня, я потеряла равновесие и упала прямо под… Боже, я думала, они меня…

– Забудь об этом, дорогая. Ты вне опасности.

Они, рыдая, обнялись, а рядом с ними точно так же обнялись Мюррей и Эмма. Толпа вокруг разразилась бурными аплодисментами. Поверх растрепанной головы Джейн Уэллс встретился глазами с Мюрреем, и тот улыбнулся ему.

– Чертов безумец, – пробормотал Уэллс. – Не знаю, как тебе это удается, но ты вечно оказываешься главным героем любого спектакля.

Мюррей, светясь счастьем, звонко расхохотался. Понемногу все четверо поднялись на ноги, им помогали лакеи, которые сразу стали на удивление усердными. Уэллс отряхнул одежду и краем уха слушал, как свидетели опасного происшествия благодарят миллионера, и тут же заметил, что Джейн делает ему едва заметный знак. Всего лишь легкий кивок и быстрый взгляд, но писатель прекрасно ее понял. Он фыркнул и повернулся к Мюррею:

– Вот ведь… Мне трудно найти нужные слова, чтобы поблагодарить тебя за твой поступок, поэтому прошу хотя бы об одном: воспользуйтесь с Эммой нашим экипажем, так как твой кучер, судя по всему, бросил вас на произвол судьбы… – Тут он почувствовал, как Джейн ткнула его в бок, чтобы он продолжал в том же духе. – Э-э… Позвольте, мы развезем вас по домам. И надеюсь, за время пути мне в голову придут более приличные случаю слова благодарности…

Предложение было принято, и все четверо направились к экипажу Уэллсов. Но прежде они, разумеется, отыскали тетку Эммы, которая все это время стояла со своими приятельницами и на все корки ругала совершенно несносного жениха племянницы. Она не заметила того, что случилось в двух шагах от нее. Садясь в экипаж, тетка поморщилась, словно попала в свинарник. После того как три дамы устроились, стали усаживаться мужчины. С вежливой улыбкой Мюррей пропустил вперед писателя:

– Прошу, Джордж…

Уэллс в ответ ухмыльнулся, отступил на шаг и сказал:

– Нет уж, ты первый. Я предпочитаю не оставлять тебя у себя за спиной… Монти.