Монтгомери Гилмор много бы отдал, чтобы не чувствовать иррационального страха высоты, от которого у него кровь в жилах стыла. Страх обосновался где-то внутри непрошеным гостем и, вероятно, корнями уходил в некий давний, уже позабытый эпизод из детства. Падение с забора в родительском саду? Суровые наставления гувернантки, проиллюстрированные слишком уж красноречивыми примерами? Трудно сказать. Как бы там ни было, семя, брошенное когда-то в его душу, незаметно проросло и зацвело пышным цветом в самый неподходящий миг – когда он оказался высоко в небе под круглым брюхом воздушного шара. На беду, летательный аппарат продолжал подниматься все выше и выше, будто задумал добраться до самого солнца, вернее, задумал это не шар, а управляющий им человек, мрачный тип, который на бесконечные вопросы Гилмора: верным ли маршрутом они следуют? нужную ли высоту набрали? благоприятный ли дует ветер? – только пожимал плечами и передвигал между зубами грязную щепочку. Гилмор очень живо представил себе, как душит типа собственными руками, и воображаемая картинка слегка утешила его. Но в реальности, разумеется, он ничего подобного сделать не попытался бы, поскольку для этого ему пришлось бы отцепить руки от края корзины, что Гилмору казалось немыслимым риском, и он не пошел бы на это, даже чтобы стереть со лба струйки пота. Короче, он продолжал сидеть среди заполнивших корзину акробатов – а те готовились выполнить порученный им цирковой номер и вертелись, как стая непоседливых обезьян, – и старался сохранить на губах презрительно отрешенную улыбку. В душе Гилмор мучился вопросом: о чем он, черт возьми, думал, когда решил нарядиться таким вот дурацким образом – лиловый с искрой костюм, на голове цилиндр, весивший не меньше тонны, на шее желтая бабочка, которую тайный механизм заставлял без остановки крутиться, так что она в любой миг могла перерезать хозяину горло.

А думал он о том, как рассмешить Эмму, ответил он сам себе. В письме ему были даны четкие указания. Потому он и очутился в корзине воздушного шара, которая все время угрожающе раскачивалась. Потому и нарядился клоуном. И он своего добьется. Умрет, но своего добьется. Ему представилось, как он выпадает из корзины, как шлепается на траву… Гилмор поспешил отогнать неприятные мысли, поскольку в них не было никакого практического смысла: он затеял весь этот спектакль не для того, чтобы разбиться. И миллионер еще крепче ухватился за край корзины, решив любой ценой добраться живым и здоровым до пастбищ Хорселла, где через несколько минут должно начаться нашествие марсиан – самое забавное из всех нашествий, какое ему только удалось придумать. Таким образом он надеялся завоевать сердце любимой женщины. Или, если Создателю его план покажется слишком дерзким, хотя бы заставить ее рассмеяться.

Дело в том, что, на его несчастье, Эмма Харлоу не принадлежала к числу женщин, которых можно покорить, применяя обычную в таких случаях тактику. Гилмор уже успел перепробовать всё: подарил ей тридцать семь зонтиков, очаровал родителей Эммы и готов был положить к ногам любимой свое огромное состояние, снова и снова уверяя строптивую красавицу, что способен исполнить любое ее желание, каким бы неисполнимым оно ни казалось. Но при всей своей настойчивости добился только одного: Эмме надоели его неуклюжие ухаживания, и она поставила ему столь же жестокое, сколь и неисполнимое условие. Он должен воспроизвести нашествие марсиан, описанное Гербертом Уэллсом в романе “Война миров”, – и тогда она выйдет за него замуж. Естественно, губить землю и всех ее обитателей не требовалось. Достаточно будет инсценировать начало нашествия, но так, чтобы все газеты Англии всерьез откликнулись на это событие. Но если у Гилмора ничего не получится, он честно и откровенно признается, что, берясь за исполнение невозможного, переоценил свои силы. А следовательно, он должен будет прекратить свои нелепые ухаживания.

Услышав столь причудливое требование, Гилмор не знал, плакать ему или смеяться.

Уэллс.

Герберт Джордж Уэллс.

Опять он. Опять судьба вынуждала Гилмора вступить в поединок с воображением писателя. Неужели знаменитый автор будет вечно преследовать его? Неужели их жизни так и будут переплетаться – до тех пор пока смерть кого-то одного не разрубит проклятый узел?

Гилмор прекрасно понимал, что девушка придумала такое задание, только чтобы отделаться от самого назойливого из своих претендентов, единственного, на кого не действовали ни колкости, ни явное пренебрежение. И тем не менее Гилмор принял вызов и отправился в Лондон, чтобы заставить мир поверить, будто марсиане вторглись в пределы Земли. Однако он быстро убедился, что инсценировать вторжение марсиан настолько достоверно, чтобы обмануть всю Англию, будет не так просто, как ему показалось сначала. После многочисленных неудачных попыток – и когда уже истекал срок, назначенный Эммой, – Гилмору пришлось обратиться за помощью к единственному человеку, способному ее оказать, – к автору романа, который предстояло инсценировать. Это было шагом полного отчаяния. И миллионер не сомневался, что Уэллс, прочитав его письмо, скомкает его и швырнет в корзину. Но все же в какой-то части души Гилмора теплилась надежда: а вдруг Уэллс ответит, ведь он, безусловно, ставит себя гораздо выше недавнего врага и вряд ли упустит случай лишний раз продемонстрировать свое превосходство. Так и случилось. Всего через несколько дней Гилмор нашел в своем почтовом ящике письмо, отправителем которого значился Г.-Дж. Уэллс. И письмо показалось ему не меньшим чудом, чем цветок на снегу:

Вот так! Уэллс, его заклятый враг, человек, которого он должен был ненавидеть как никого другого на свете, ответил ему! И не просто ответил, а благословил любовь Гилмора, дал совет и – что было самым невероятным – под конец упомянул про крепкое объятие и назвался другом. Ничего подобного отчаявшийся проситель не ожидал, хорошо помня о том, что произошло между ними два года назад. Поначалу письмо показалось ему даже подозрительным, и он попытался разглядеть угрозу, скрытую между внешне безобидными строками и особенно за выражением дружеских чувств, но главное в том, что Уэллс называл миллионера его настоящим именем. Может, предупреждал, что знает тайну Гилмора, и значит, получил над ним полную власть? Может, решил заняться шантажом, а если на долгую пытку не хватит терпения, просто уничтожит врага, открыв миру его подлинное лицо? Какую игру, интересно знать, затеял Уэллс? Однако весьма скоро миллионер поборол сомнения и успокоился. Все его страхи выглядели нелепо, если вспомнить, что он сам обратился к писателю и признался в том, о чем тот, вероятно, и сам догадывался. Иначе говоря, раскрыл Уэллсу секрет, который мало кто знал: предприниматель Гиллиам Мюррей, владелец агентства “Путешествия во времени Мюррея”, знаменитый Властелин времени, не погиб, растерзанный драконом на розовых равнинах четвертого измерения, как о том трубили все газеты. Нет, он инсценировал собственную смерть, оставаясь живым и здоровым, и теперь скрывался под маской миллионера Монтгомери Гилмора. И был он не только жив, но теперь еще и влюблен.

Итак, Уэллс не выдал его, хотя и не научил, как изготовить марсианина, похожего на тех, что действуют в “Войне миров”, чего, собственно, ждал от писателя Мюррей. Зато Уэллс посоветовал рассмешить девушку. Только и всего. И Мюррей решил последовать мудрому совету. Впрочем, выбора у него не было.

Корзину воздушного шара несколько раз сильно тряхнуло, и это прервало размышления Мюррея. Он бросил грозный взгляд на акробатов, которые уже начали перелезать через борт, но сразу понял: значит, их цель близка. Сердце у него заколотилось как бешеное. Он опасливо глянул вниз – и худшие его опасения подтвердились. За пышными кронами деревьев расстилались зеленые пастбища Хорселла, где под покровом ночи был установлен марсианский цилиндр. Сейчас цилиндр окружала возбужденная толпа, и когда воздушный шар стал снижаться, Мюррей почувствовал густой запах пороха, оставленный фейерверком. Он сам распорядился, чтобы из цилиндра запустили фейерверк, которым и должно открываться представление. Потом миллионер услышал игравший внизу оркестр, потом увидел лошадей, слонов, танцовщиц, фокусников, шпагоглотателей, клоунов и жонглеров. Насколько он мог оценить сверху, публика была в восторге. Приглядевшись, Гилмор увидел мнимого марсианина – нелепая кукла высунулась из открытого люка и плясала под развеселую музыку, держа перед собой плакат с придуманной Мюрреем надписью: “Хочешь выйти за меня замуж, Эмма?”

В этот миг раздалась барабанная дробь, и люди в толпе начали крутить головами в ожидании нового чуда. Воздушный шар опустился еще на несколько метров, но пока его еще никто не заметил. Хотя Мюррей находился уже совсем близко от земли и начал различать отдельные физиономии, сердце его подскочило, когда под беспрестанно вертящимся зонтиком он узнал удивленное лицо Эммы. Да, она стояла там – смелая как амазонка и нежная как цветок. Она без опоздания явилась на свидание, которое сама же и назначила для разрешения их спора. “Марсиане непременно появятся на общинных пастбищах Хорселла, мисс Харлоу, – пообещал он. – Они там появятся, вот вам мое слово. Они прилетят с Марса, чтобы вы вышли за меня замуж”. И она приехала в Хорселл, желая своими глазами увидеть его поражение в попытке достичь невозможного. Но Эмма и в самом деле обнаружила в Хорселле марсианский цилиндр, из которого как из рога изобилия высыпал на поле целый цирк.

Мюррей боялся, что у него сдадут нервы. Как, интересно знать, отреагирует девушка, когда из корзины воздушного шара вылезет он сам, сотворивший все это безумие? Но времени на ответ у него не осталось, так как рядом с Эммой он заметил Уэллса. На писателе был экстравагантный костюм-тройка в клетку, и только он один мог носить его с такой естественностью. Уэллса сопровождал долговязый тип, с ног до головы в черном, так что создавалось впечатление, будто писатель забрал в свое личное пользование все яркие цвета из окружающего мира. Несмотря на волнение, Мюррей не сдержал улыбки. Уэллс не только одарил его советом, но и прибыл собственной персоной на место событий – вероятно, дабы подбодрить своим присутствием. Неужели знаменитого автора до такой степени взволновала судьба чужой любви? Это тронуло Мюррея больше, чем если бы он услышал песнь кита, и вызвало прилив нежности к Уэллсу, а заодно и ко всему роду человеческому, за исключением разве что флегматичного пилота, управляющего воздушным шаром. В порыве чувств Мюррей решил, что, если он сумеет добиться руки Эммы, Уэллс будет его посаженым отцом на свадьбе и что больше он, Гилмор, никого не возненавидит так, как раньше ненавидел писателя, и никогда больше не будет ни с кем враждовать, и никогда больше не наживет себе ни одного врага. Он станет самым щедрым человеком на свете и от избытка счастья никогда не пожелает несчастья другим. Станет человеком, очищенным любовью, воплощением добра и любви к ближним.

Именно в этот миг огромная тень воздушного шара упала на толпу, и сотни лиц наконец-то обратились к небу. Мюррей отпрянул от бортика. Ему не хотелось, чтобы его узнали, прежде чем корзина коснется земли и он ступит на траву, торжественно вскинув руки. Все последние дни он репетировал свое появление перед зеркалом. Оно должно выглядеть триумфально, внушал себе Мюррей. Тем временем акробаты по ярким канатам спускались из корзины вниз и выделывали умопомрачительные трюки, после чего повисли над землей в изящных позах. Когда воздушный шар замер точно над тем местом, где ему предстояло опуститься, совсем рядом с цилиндром, акробаты спрыгнули на землю, а потом, грациозно и почтительно изогнувшись, приготовились встретить своего повелителя. Мюррей судорожно глотнул воздух, включил механизм, пускавший из его шляпы дым, а также другой механизм, который заставлял крутиться бабочку на шее, и выбрал самую ослепительную из всех доступных ему улыбок. Настала пора выйти на сцену и принять участие в спектакле, им же самим срежиссированном.

Если так воспринимал происходящее Мюррей, то Уэллс смотрел на все совсем другими глазами. Когда огромная тень, словно при затмении солнца, скользнула над ними, писатель и агент Клейтон задрали головы и оторопело уставились на огромный воздушный шар, готовый к приземлению. Уэллс сжал бледные губы в тонкую ниточку и не отводил глаз от шара, украшенного сверкающей замысловатой буквой “Г”. Под шаром висела корзина, и, хотя пока было видно только ее дно, Уэллс знал, кто в ней находится. Да, отлично знал. Он только фыркнул, следя за тем, как изображавшие ливрейных лакеев акробаты вылезали из корзины. Так обставить свое появление, настолько пошло и помпезно, мог только один человек на свете. Уэллс еще не понял, хватит ли у него выдержки, чтобы вновь встретиться с ненавистным Мюрреем после двух лет, которые протекли вполне спокойно, ибо писатель верил, что навсегда избавился от него.

Он хотел было развернуться и уйти, но передумал, решив стоять, где стоял, потому что не успел до конца понять, зачем и в каком качестве агент Клейтон попросил его приехать сюда. Теперь однорукий полицейский внимательно следил за происходящим, но его чувства выдавала лишь слегка приподнятая правая бровь.

Утром он явился в дом к Уэллсу с новостью: марсианский цилиндр приземлился на пастбищах Хорселла, как это и описано в “Войне миров”. Разумеется, Уэллс отнесся бы к визитеру как к шутнику или безумцу, если бы месяцем раньше не получил письма, где сообщалось о предстоящем нелепейшем спектакле.

Письмо, проклятое письмо… Уэллс, увидев имя отправителя, не без опаски вскрыл конверт, и, когда прочитал послание, дикая ярость вытеснила из его души все прочие чувства:

Уэллс не верил своим глазам! И как только у Мюррея хватило наглости обращаться к нему! Неужели он и вправду на что-то надеется? Неужели полагает, что есть хотя бы минимальный шанс получить помощь от Уэллса? Нет, это слишком даже для такого самоуверенного типа, как Гиллиам Мюррей.

Уэллс хотел тотчас выбросить письмо, но решил прежде показать его Джейн. Он не сомневался, что жена возмутится не меньше и они вдвоем от души поиздеваются над беспардонностью и наивностью миллионера, может, даже выпьют по бокалу вина, пока солнце будет вяло опускаться за деревья. И что же? План Мюррея показался Джейн прекраснейшим романтическим подвигом. Мало того, мысль, что они могут ему помочь, привела ее в восторг.

– Люди меняются, Берти, – сказала она. – Ты, конечно, человек постоянный, но большинство людей весьма склонны к переменам. Ясно ведь, что Мюррей стал другим. И виной тому любовь!

Уэллс скептически рассмеялся. Любовь! Мюррей не мог придумать лучшего аргумента, чтобы убедить Джейн в своем сомнительном превращении из мистера Хайда в мистера Джекила, но и чтобы оттолкнуть самого Уэллса. Если он удостоит миллионера ответом, то лишь коротко проинформирует, что его обиду не загладить ничем – и уж тем более набором слезливых откровений. Но любой ответ значил бы, что писатель снова включается в ту же игру, которая оставила по себе не самые приятные воспоминания, поэтому он решил вообще не отвечать, ведь если подумать, безразличие – самое страшное оскорбление, какое можно в нынешней ситуации нанести Мюррею.

Безразличие… Наверное, именно так следовало себя вести три года назад, когда этот наглец спросил мнения Уэллса по поводу написанного им романчика. Как, вероятно, кто-то из читателей помнит, в те времена Мюррей был еще не знаменитым Властелином времени, а просто начинающим писателем с большим гонором и небольшим талантом. Он мечтал получить одобрение того, кого почитал лучшим английским романистом. И Уэллс, по правде сказать, вполне мог отделаться парой пустых, но любезных фраз. Однако он предпочел быть, что называется, искренним, и не только потому, что ради кичливого толстяка не стоило тратить сил на притворство, а потому, что весь вид Мюррея требовал, чтобы кто-то преподал ему урок, щелкнув по носу. Трудно было побороть соблазн и не воспользоваться случаем. Уэллс им воспользовался, честно высказав Мюррею свое мнение, и сделал это излишне сурово. Короче, Уэллс бросил несчастному новичку вызов, позднее втянувший обоих в нелепую и долгую вражду.

Роман Мюррея представлял собой крайне беспомощное сочинение научно-фантастического толка. Он изобразил далекий двухтысячный год, когда автоматы захватили власть на Земле и только маленький отряд во главе с отважным капитаном Шеклтоном рискнул вступить с ними в борьбу. Сюжет был бредовым, и это позволило Уэллсу, разобрав его по косточкам, заявить, что такое будущее “неправдоподобно”, а следовательно, роман глуп и не заслуживает внимания. По словам Уэллса, воображение – дар, который должен служить только правде. Любой идиот способен напридумывать кучу неправдоподобных вещей, и только настоящие гении способны увидеть в реальности ее бесконечные возможности. Но молодой автор, вне всякого сомнения, не из числа последних. Полученная выволочка возмутила Мюррея, он ушел, пригрозив, что скоро весь Лондон поверит в реальность его выдумки, а этого не добиться ни одному, даже самому искушенному, писателю.

Несколько месяцев спустя агентство “Путешествия во времени Мюррея” распахнуло свои двери, чтобы доставлять жителей девятнадцатого века в будущее, в то будущее, которое, к изумлению Уэллса, было в точности таким, каким Мюррей изобразил его в своем романе, раздраконенном Уэллсом.

И целых два года знаменитый автор терпел унижения, регулярно получая приглашение принять участие в экспедициях, которые устраивал в неправдоподобное будущее Мюррей, становившийся все богаче, все сильнее и, если принять во внимание слухи, ходившие в портовых кабаках, все опаснее. Но потом Властелин времени вдруг решил инсценировать собственную гибель. Уэллс наконец-то вздохнул спокойно и попытался отнестись ко всей истории как к дурному сну.

И вот, когда он почти свыкся с новой ситуацией, пришло это смешное письмо. Он не ответил на него, но и не выбросил. Письмо было слишком красивым. Иногда писатель тайком извлекал его из книги, где нашел ему место, и с наслаждением перечитывал строки, в которых Мюррей признавал полное превосходство Уэллса над собой. И хотя Джордж никогда не ставил сего факта под сомнение, ему было весьма лестно, что Мюррей собственноручно об этом написал.

В последний раз он перечитывал письмо как раз нынешним утром, когда истекал срок, назначенный Мюррею любимой девушкой. Ставя чайник на огонь, Уэллс вообразил, какие чувства испытает сейчас Мюррей, ведь он убедился, что даже все его деньги не помогли воспроизвести нашествие марсиан и что есть все-таки на свете вещи, которые ему не по зубам. Такие мысли успокаивали и тешили писателя, поскольку, полагал он, именно воображение было тем высшим даром, что поднимает человека над животными, открывает ему врата знаний, эволюции и прогресса, а следовательно, надо ограждать царство воображения от грубых имитаторов, бесталанных нахалов, торгашей, пожелавших на нем нажиться, и особенно от влюбленных, готовых выставить себя на посмешище.

В тот самый миг агент Клейтон и постучался к нему в дверь, чтобы сообщить: на пастбище Хорселла приземлился марсианский цилиндр. И писатель, кляня на чем свет стоит не пожелавшего признать поражение Мюррея, сел в экипаж агента. А что ему оставалось делать? В конце концов, раз в Хорселле появился такой же цилиндр, какой он описал в “Войне миров”, выглядела вполне логичной настоятельная просьба Скотленд-Ярда прибыть на место происшествия. Куда менее логичным Уэллс счел то, что агент вроде бы не исключал реальности марсианского нашествия, возможно, самим Уэллсом и спровоцированного. Писатель показал ему письмо Мюррея, чтобы Клейтон удостоверился, что все это было не более чем шуткой бывшего Властелина времени, очень склонного к подобному юмору. Агент взял письмо и спрятал в карман. Он прекрасно понимал, что теперь вся история представала совершенно в ином свете, но работа специального подразделения Скотленд-Ярда состояла именно в том, чтобы перетасовывать любые возможности, а значит, нельзя было исключить, что это сам Уэллс написал письмо с целью запутать следствие и взвалить вину на покойника. Выслушав столь безумную версию, писатель буквально онемел, и остаток пути они проделали в тяжелом молчании.

– Какая нелепость – подозревать, будто я каким-то образом связан с марсианами, и только на том основании, что в своем романе описал их вторжение! – воскликнул он наконец, не в силах и дальше сдерживать возмущение.

– Не большая нелепость, чем поверить, будто кто-то воспроизводит марсианское нашествие, чтобы завоевать сердце дамы, – отрубил агент.

Ладно, подумал Уэллс, отводя глаза от дымящейся шляпы Мюррея, и бросил исполненный торжества взгляд на агента. Вот ведь, и на самом деле оказалось, что кто-то и впрямь совершил все это именно для того, чтобы завоевать сердце дамы. И теперь Клейтону придется извиниться перед писателем. Однако агент, судя по всему, извиняться не собирался.

– Значит, Властелин времени жив… – вдруг заключил он, как будто сам Уэллс за время пути раз сто не повторил ему это.

Писатель закатил глаза и воздел руки, словно рассчитывая, что на них сядет парочка голубей. Да, Гиллиам Мюррей и не думал умирать. И сейчас он собственной персоной приземлился на воздушном шаре, хотя мало кто узнал бы его в этом сильно похудевшем мужчине с рыжеватой бородкой – и тем более в клоунском наряде. Только глаза, глаза коварного зверя, в которых, словно в шляпе фокусника, могло таиться все что угодно, оставались прежними. Уэллс почувствовал, как в душе у него вскипает былая ненависть. Опять этот Мюррей! На сей раз он насмеялся над Уэллсом, превратив его последний роман в пошлое цирковое представление. В результате писатель был вынужден уехать из дома, не допив чашки чаю. И вот теперь он стоит здесь, выпачкав грязью ботинки, в орущей толпе и смотрит отвратительный спектакль. Значит, его снова вовлекла в дикую историю магнетическая сила человека, который умел подчинить себе все, что попадалось ему на пути. К тому же Уэллсу пришлось защищаться от обвинений в шпионаже и предательстве планетарного масштаба. Неужто он никогда не избавится от Мюррея?

– Интересно, весьма интересно, – услышал он голос размышляющего вслух Клейтона. – Воскрешение мистера Мюррея пришлось как нельзя кстати. Во всяком случае, у меня возникло желание задать ему кое-какие вопросы про его фирму, и эти вопросы, вне всякого сомнения, до сих пор не потеряли актуальности. Вернее, я давно хотел задать ему кучу вопросов и теперь добавлю к ним несколько новых.

Уэллс с удивлением увидел, как губы полицейского кривятся в злой ухмылке. Клейтон явно уже предвкушал тот миг, когда загадочный Властелин времени очутится в его власти, то есть будет по решению судьи сидеть в комнате для допросов и объяснять ряд запутанных обстоятельств.

– Значит, вам повезло, агент Клейтон, с чем вас и поздравляю, – бросил Уэллс совсем не дружелюбно. – А раз никаких марсиан тут нет и любые подозрения с меня снимаются, с вашего позволения я откланяюсь – у меня есть дела поважнее, чем участие в бредовых игрищах.

Клейтон рассеянно кивнул, зачарованно глядя на поле. Да и Уэллс тоже не двинулся с места, поскольку от происходящего невозможно было оторвать глаз. Толпа расступилась, образовав коридор – он начинался там, где стоял Мюррей, и вел прямо к очаровательной девушке с зонтиком, несомненно, той самой, ради кого миллионер и устроил эту забаву. Уэллс внимательно к ней присмотрелся и решил, что Мюррей в своем письме не сумел по достоинству описать ее. Девушка была невероятно красива. Своей игривой легкостью она напоминала мыльный пузырек, кожа казалась золотистой, а глаза, хотя сейчас они были широко распахнуты от изумления, таили в себе как раз ту смесь нежности и неукротимости, которая способна свести с ума любого мужчину. Уэллс разглядывал Эмму несколько секунд, показавшихся ему вечностью. Она стояла, нервно крутя зонтик, а в другом конце образованного толпой коридора почти в такт ему крутилась бабочка на шее Мюррея. Сам же миллионер словно окаменел: он застыл, сияя улыбкой и широко разведя руки, в одной из которых держал снятый с головы цилиндр. Он ждал, когда же Эмма взглядом любви вернет его к жизни, то есть сыграет роль Горгоны Медузы, только наоборот. Не дождется, буркнул про себя Уэллс, уверенный, что прямо сейчас красавица развернется и пойдет прочь, оставив Мюррея на поле со своим дымящимся цилиндром и вертлявой бабочкой – на милость толпы.

Да и могла ли она поступить иначе? Ведь миллионеру так и не удалось восстановить картину нашествия, хотя он попытался выйти из положения, устроив этот балаган. Эмма Харлоу выглядела достаточно умной девушкой и никак не могла клюнуть на такой дешевый трюк. Но тут Уэллс, к своему удивлению, увидел, как губы Эммы тронула улыбка, и, хотя поначалу она попыталась совладать с собой, все услышали ее обворожительный смех. И тотчас вздох облегчения пролетел по толпе.

Уэллс же с глубоким разочарованием проследил за тем, как Эмма под рукоплескания публики идет к Мюррею, и решил, что с него довольно. В сильном гневе он отправился искать экипаж, чтобы тот отвез его обратно в Уорчестер-парк – к оставленной утром на кухонном столе чашке чаю и к роману, над которым он работал. К той нормальной и обычной жизни, где решительно не было места для любовных подвигов вроде тех, что каждодневно совершал Мюррей. Уэллс тряхнул головой. Удачи им, подумал он с презрением. А девушке удача, безусловно, понадобится, если она в конце концов выйдет замуж за этого типа. Видать, не так уж она и умна, если полагает, будто чувство юмора – надежное основание для семейного союза, подумал Уэллс; но в то же время робкий голосок у него в душе спрашивал, а когда сам он в последний раз заставил Джейн смеяться так, как смеялась сейчас возлюбленная Мюррея.

С какой стороны ни глянь, счастье этой пары не будет продолжительным, размышлял писатель, поскольку неуемный агент Корнелиус Клейтон готов вернуться к делу фирмы “Путешествия во времени Мюррея”. Наконец хоть кто-то займется ее делами, заключил Уэллс с усталым вздохом, мечтая поскорее добраться до дому и рассказать Джейн об увиденном. И тогда она волшебным образом разложит детали по полочкам, оценит всю историю со свойственной ей здоровой иронией, докажет, насколько мало это их касается, поможет ему взглянуть на случившееся с нужной точки зрения, а потом и задвинуть в самый дальний уголок памяти, чтобы воспоминания не путались под ногами.

Уэллс посмотрел в сторону холма, где стояли экипажи, и попытался прикинуть расстояние, которое придется пройти пешком, но тут внимание его привлекла некая фигура. Человек стоял сгорбившись и потому выглядел старым, но он находился слишком далеко, чтобы различить черты лица. Уэллсу почудилось, будто незнакомец с не меньшим любопытством разглядывает его самого. И внезапно он почувствовал сильную тревогу и даже вынужден был остановиться, а потом согнулся пополам, словно в приступе тошноты. Его и вправду сильно мутило, а душу охватила лютая тоска. С ним очень давно ничего такого не случалось… Почему же именно сейчас?.. Но дурнота схлынула так же быстро, как и возникла, оставив по себе лишь неприятный осадок. Когда Уэллс снова посмотрел в сторону холма, старика там уже не было.