Топор со стола
IV

За окном задували северные ветра. Ухал филин, и волки выли на бледную луну. Это была черная и морозная ночь – Хомбо Хаса, богиня-меведица, ударила могучей лапой и ослепила звезды. Их сверкающие глаза она унесла в берлогу, чтобы отогреть своих детей, – и не думала Хомбо Хаса ни о заплутавших лодках, ни о странниках, обреченных погибнуть во мраке. Мать заботили лишь ее медвежата.

В очаге урчало желтое пламя, и тени набегали на покатый потолок. Их темные языки обвивали смуглые пальцы Пхубу – женщина плела амулет. Тени скользили по лицу юноши, укрытого ворохом шкур, пробегали по связкам оберегов и сушеных трав. Не так давно Пхубу напоила больного целебным отваром и расчесала его волосы, длинные и жидкие, гребнем. У основания костяных зубцов петлял узор: сложенные вдоль позвоночника крылья, хвост с шипами и раскрытая пасть. Этот гребень ей подарила старая дочь шамана, когда Пхубу уходила из племени.

Над кроватью медленно покачивались обереги. Поленья трещали, и шелестели травы. Грудной голос Пхубу змеился вдоль деревянных стен, пролетал над плетеными настилами – привычные для айхов цвета, красный, желтый и синий. Песня текла, и с ней смешивались шепот ловцов для духов, стук бусин и шипение огня.

– Летит Тхигме над морем, и пена лижет его брюхо. – Юноша заворочался на постели. – Спит Тхигме под горой, и самоцветы греют его спину.

Пхубу протянула руку, и ее палец оставил на переносице больного густой смолистый след.

– Пусть чужак набирается сил. Пусть другие чужаки возьмут его на корабль, а потом исчезнут.

Зря она привела незнакомцев в Длинный дом. С господином Пхубу не боялась никаких людей, но теперь испугалась за него самого – женщина чувствовала: зло хлынуло через порог, затаилось в углах. Что Пхубу могла сделать, чтобы защитить мужчину, которого любила?

Желтолицый юноша был беззащитен и слаб, но Пхубу знала: она бы придушила его подушкой, если бы хоть немного верила, что иноземцы уплывут той же ночью и господин забудет о них, а жизнь потечет так же, как прежде. Но нет: об этом плакали ветра, и ухал филин, и выли волки. Сделанного не воротишь, Пхубу. С горы покатилась лавина – так беда стремится накрыть твой дом.

Старая дочь шамана всегда говорила, что чужаки приносят с собой зло. Жаль, что Пхубу вспомнила это слишком поздно. Кому ей молиться, кому предложить в дар свою жизнь – забирайте ее гибкие пальцы, и сильную спину, и черные волосы, которые господин целовал в их лучшие с Пхубу ночи. Женщина задумчиво касалась пучка на затылке – в нем терялись узкие тесьмы с ритуальными орнаментами. На ее коленях лежал недоплетенный амулет: совиные перья, бисер, перекрещивающиеся нити и знаки, высеченные на косточках снежной лисицы. Только хватит ли жадному горю ее любви?

Юноша постанывал под шкурами, борясь с горячечным сном, но Пхубу знала, что сейчас больше ничем не могла ему помочь. Половицы заскрипели под ногами – женщина тихо вышла из комнаты, пахнувшей натопленным деревом и лечебным варом. Она нашла господина там, где Длинный дом переходил в скалу – вечно холодный гранитный зал. Здесь пировали чужеземцы, и здесь ворчал большой камин, чье тепло уносили сквозняки.

Господин сидел в кресле и смотрел на пламя, лизавшее закопченные камни. Лицо мужчины казалось дряхлым: скулы заострились, а глаза выцвели. Длинные скрюченные ногти лениво царапали подбородок, и на руках, как реки, набухали лилово-синие вены. Треугольная бородка и седые волосы сливались с холодной породой стен.

Пхубу молча опустилась у ног господина, а тот словно бы ее не заметил.

Он всегда умел скрывать свои чувства. И когда чужаки вошли в его дом, забылся лишь на мгновение – Пхубу помнила, как он вздрогнул, увидев незнакомца с ожогами. Но потом господин говорил с пришедшими, и отвечал на их вопросы, и держался спокойно и твердо, не выдавая своей тревоги. Но той же ночью рухнул в кресло перед одним из очагов – Пхубу не знала зрелища страшнее.

Господин выглядел мертвым. Пляска огня отражалась в его совершенно пустых глазах, и Пхубу с ужасом понимала, что его кожа тронута инеем и тленом. Женщина различила призрак паутины в волосах и в складках морщин, наледь на ресницах. Господин сидел так до рассвета, застывший и неподвижный, – смотрел, как бесновалось пламя, вслушивался в хруст горящих веток, и трещины ползли из-под его ногтей. Он думал, и Пхубу могла только догадываться, о чем.

Сейчас господин хотя бы походил на живого, и женщина уткнулась лбом в его колени.

– Ступай спать, – попросила ласково. – Здесь слишком холодно.

Он не ответил, лишь выдохнул – изо рта пошел пар – и закашлялся.

Пхубу уже приносила ему одеяла и теплые отвары, но господин говорил, что не нуждается в этом. И сердце женщины сжималось от боли, когда он хрипел и мерз, но отказывался от помощи. Пхубу коснулась губами его лежащей на коленях ладони – та была ледяная. Господин не оттолкнул, хотя и не подался навстречу. Задумавшись, он придерживал лоб пальцами другой руки, упираясь о подлокотник. И смотрел на огонь.

Пхубу прижала его ладонь к своей щеке. Так казалось, что господин ее гладил.

– Тебе следует поспать. И пойти в тепло.

Он молчал, а Пхубу медленно поднялась, проскальзывая между коленей, и обвила его шею, прильнула с поцелуем.

У губ господина был вкус крови и приближающейся беды.

Когда Инжука пришел в себя, Фасольд уже готовился рвать и метать от нетерпения. Для него и его воинов ожидание непозволительно затянулось – еще немного, и Хортиму бы не удалось избежать худшего. Но сейчас, впервые за долгий срок, на сердце юноши было легко.

– Княжич, – прохрипел Инжука, с усилием поднимая шею. Он до хруста сжал руку Хортима и притянул к своему лбу. – Княжич…

Поэтому его любили даже слабым, изгнанным и обожженным. Бешено любили, страшно, и Соколья дюжина знала: случись что, Хортим Горбович не бросит никого из них. Когда чужие князья требовали их крови, когда они умирали от ран и сгорали от болезней, Хортим не раз доказывал, что не отступится от своих людей. Свободной ладонью юноша похлопал Инжуку по плечу.

– Ложись, – кивнул на примятую постель. – Набирайся сил. Ты нам здоровым нужен.

– Когда отплываем? – Не выпуская руки Хортима – сцепленные пальцы уперлись в грудь, – тукер все же откинулся на подушку.

– Как только встанешь на ноги.

– Побыстрее бы, – проворчал Фасольд за спиной княжича. – Нежишься здесь, а мы ждем.

Он стоял у окна в трещинках морозных узоров. С потолка свисали пучки трав и обереги айхов – хмурясь, Фасольд щупал одно из перьев, связанных с бусами и костяными пластинками. Потревоженные амулеты постукивали и шуршали, кружились в воздухе.

Над бровью Инжуки выступила жилка, но Хортим легонько толкнул соратника в грудь. Показал, что переживать не о чем, – Инжука и так чувствовал себя виноватым.

– Отдыхай. – Княжич по-отечески потрепал его за взмокшие волосы. – Боги, как я рад, что ты очнулся.

Скрипнули половицы – вошедшая Пхубу держала крынку с водой, и лицо айхи было темнее ночи. Ленты вышивки на переднике напоминали змей, а красно-коричневый подол лизал лодыжки, укутанные в шерсть. Хортим еще помнил встречу с приветливой Пхубу, но с тех пор женщина если и смотрела на них, то злобно и сердито, будто кто-то ее обидел, хотя Хортим знал, что, кроме Инжуки, к ней не приближался никто из его дружины.

В черных глазах Пхубу плескался деготь. Она смерила Фасольда и бренчащие амулеты таким взглядом, словно желала вцепиться воеводе в горло. Поставив крынку на скамью, Пхубу шумно выдохнула, и Хортиму стало стыдно. Что они натворили? Приятное овальное лицо хозяйки исказила лютая, жгучая ненависть – что еще произошло с тех пор, как они пересекли порог?

– Нам нужно идти, – тихо произнес Хортим, а Инжука стиснул его руку сильнее, не желая выпускать. – Послушай, мы помешаем Пхубу, а она ведь пришла тебя лечить.

– Хорошо. – Пальцы тут же ослабли. Инжука вздохнул – в горле заклокотал кашель: – Как скажешь, княжич.

Хортим наклонился к нему, приблизился нос к носу.

– Поправляйся.

Уходя, он поблагодарил хозяйку, решив, что уж этому слову – «спасибо» – Вигге должен был ее научить. Но Пхубу не ответила. И тогда Хортим позвал за собой Фасольда, не сводящего с женщины настороженных глаз. Тот кивнул Инжуке – и вышел в коридор.

– Странная баба.

– Мы не лучше. – Хортим погладил переносицу, направляясь в глубь дома. – И не забывай: жизнь Инжуки – ее заслуга.

– Я заметил, как ты носишься со своим тукером. – Фасольд провел костяшкой пальца по седому усу. – Мои люди не созданы для ожидания, княжич. Сколько можно? Они хотят добычи и моря.

Будет им море. Что о добыче… Утекающее время жалило Фасольда еще и потому, что ему слишком не нравилась вторая часть сказки о Сармате. Та, где он не чудовище, а мужчина, любящий своих жен в недрах горы.

Они нашли Вигге в одной из маленьких комнаток, чьи стены были занавешены вытканными полотнами айхов – желто-красный, коричнево-синий и редкие черно-зеленые нити с нанизанными костяными бусинами. Хозяин стоял рядом свдающейся в стену каменной жаровней. В руках он сжимал кинжал, а на углях догорали его седые волосы. Отросшие пряди Вигге обрезал до середины шеи.

– А, княжич с воеводой, – сказал он, оборачиваясь. И приветственно склонил голову. – Рад видеть.

Хортим едва не вздрогнул: на какое-то мгновение Вигге напомнил ему не то отца – осанкой и длиной волос, не то Мстивоя Войлича – радушным тоном, отдающим студеным холодом. «Он всего лишь охотник, – напомнил себе юноша. – Отшельник, живущий с женщиной из чужого племени».

– Здравствуй. – Княжич шагнул вперед. – Мой человек…

– Я знаю. – Вигге вытирал кинжал тканью. – Хорошо, если он поправляется. Пусть останется, пока не окрепнет.

Мужчина до сих пор подбирал слова медленно, тщательно раздумывая, но его голос стал увереннее и тверже. Хортим не впервые беседовал с ним, и каждый раз это было непросто. Порой Вигге не понимал, что ему говорили. Порой сам говорил так, что Хортим не узнавал родной язык.

– Спасибо.

Вигге убрал кинжал в плетеный короб и предложил гостям присесть на узкую скамью, но Хортим вежливо отказался, понимая, что поступить так будет лучшим решением. Не хватало Фасольду поругаться и с этим хозяином.

– Мы пойдем на корабль, чтобы сообщить дружине об Инжуке.

– Как угодно, – сказал Вигге бесцветно. – Но у меня к тебе просьба, княжич.

Хортим повел обожженной ладонью, догадываясь, как насторожился Фасольд.

– Конечно. Мы многим тебе обязаны.

– Благо, твой человек выздоравливает. – Вигге остановился напротив вороха тюков, скрестив руки на груди. – И, кажется, позже вы отправитесь в Девятиозерный город.

Хортим не скрывал это от выручившего их Вигге. На губах запекся горький смех: раз ему отказали родовитые и богатые князья, пришло время отправиться к грошовому. Купеческий город лежал на девяти озерах к северу от Княжьих гор, и правил им тот, кого князем назвало портовое вече, – сын кожемяки. Говорили, он был добродушным и заботливым. Хортим знал, что Девятиозерный город, похожий на пухлого веселого торговца, против дракона ему не помощник. Но там его дружина могла пополнить запасы и найти отдых.

– Возьми меня на корабль, княжич. Даже твой кормчий не знает эти воды лучше, чем я. Так слушай: я выведу вас из этих морей, а вы отвезете меня в Девятиозерный город.

Поначалу Хортим потерялся. Потом длинно выдохнул и прочистил горло.

– Зачем…

– Я засиделся на севере, – объяснил Вигге. – Пора бы вспомнить, чем живут Княжьи горы.

– Как… как ты вернешься назад?

– Не беспокойся. Всегда найдутся те – рыбаки, купцы, искатели приключений, – кто поможет мне добраться до подножия самого южного пика айхов. И там я разберусь.

– Но Пхубу…

– Пхубу? – переспросил Вигге, будто услышал это имя впервые. Подумав немного, поскреб подбородок и ответил: – с ней ничего не случится. Я уезжал не раз – она привыкла.

– Послушай, я… – Хортим был сбит с толку. Он думал, Вигге лишь укажет им путь, прежде чем распрощается навсегда, но и отказать ему юноша не видел причины. Да и велика ли такая цена за жизнь его соратника? – Хорошо. Хорошо, будь по-твоему.

Вигге кивнул, и ему вторило шипение обугленных волос в жаровне. Но Хортим чувствовал, что должно было последовать дальше, – не ошибся.

– Подожди, княжич. – Широкая рука Фасольда легла на обух топора, с которым он не расставался. И Хортим согласился с напряжением и недоверием в его голосе. Ему самому меньше всего хотелось брать на борт едва знакомого, пусть и помогшего им человека. – На нашем корабле ходят воины, Вигге из Длинного дома, а путь до Девятиозерного города неблизок. Скажи, ты воин?

Вигге медленно повернул голову в его сторону.

– Ты не выглядишь сильным. – Фасольд был прав: высокий, болезненно-худощавый, хоть и жилистый Вигге не казался тем, кто мог одолеть врага в поединке. Его светлые, будто выцветшие глаза слабо блеснули, но лицо осталось таким же холодным и одновременно безмятежным. Он хотел что-то сказать, но закашлялся.

Фасольд фыркнул.

– Слышишь? Хрипит как при смерти.

Кашлял хозяин долго – Хортим даже выступил вперед, теряясь и не понимая, чем помочь. Вигге согнулся, одну ладонь приложил к бешено вздымающейся груди, а второй вытащил из-за пазухи тряпицу, которой закрыл рот. Звук, рвущий его горло, был клокочущий, булькающий, страшный.

«Да он умирает».

Стоило кашлю ослабнуть, как Вигге торопливо вытер лицо тряпицей, – Хортим видел, что та была в крови. И на серебряных усах и в уголках губ тоже осталась кровь.

– Послушай, – повторил Хортим и протянул руку, чтобы Вигге мог на нее опереться, но мужчина распрямился сам. – Ты ведь болен. Я не могу тебя взять.

– Нет, княжич, – просипел в ответ. – Это ты послушай. Я болен, но…

Пол простонал под весом лязгнувшего зубами Фасольда, которому все явно начало надоедать.

– Поверь, княжич, я буду тебе очень полезен.

Жаровня потухала – в ее неверном свете Хортиму привиделось, что зрачки у Вигге вертикальные.