Прохладный ветерок овевал балкон-террасу дома в горах Коста-Рики, и Алисса не могла понять: то ли ей холодно из-за этого, то ли из-за страха перед тем, как Бреннан Крафт может отреагировать на сравнение с Аль-Йадом.

– Разница в том, – спокойно возразил Крафт, – что я не психопат. И не сумасшедший. Я просто хочу объединить мир под властью одного лидера и по возможности уничтожить коррупцию. Я никогда не имел желания управлять чьей-либо жизнью, кроме своей собственной. И я выше всякой коррупции. Уровень коррупции среди мировых лидеров поистине зашкаливает, – продолжал он. – И то, что нам известно – только верхушка айсберга. Я уверен, ты согласишься с тем, что психопатия и коррупция в странах с диктаторскими, тоталитарными режимами просто повсеместны.

Алисса кивнула.

– Но даже демократические страны, такие, как наша, не избежали коррупции. У отцов-основателей были правильные идеи. Они никогда не думали о том, что политика для кого-то станет профессией. Они хотели, чтобы народные избранники, оставив на несколько лет свои поля и фабрики, служили все это время своим соотечественникам. Гражданская ответственность – как у суда присяжных. Но при нашей текущей системе нужно едва ли не страдать манией величия, чтобы пожелать залезть в выгребную яму политики. И для успеха в этой области требуется готовность бить в спину, отсутствие стыда, лживость и склонность к манипуляциям – и все это возведено в ранг искусства.

Он вернулся к своему плетеному креслу и снова сел лицом к Алиссе.

– Политики взимают деньги с гражданского населения, кладя изрядную часть этих сумм в свои карманы и в карманы своих друзей, а остальное используют, чтобы покупать голоса и усиливать свою власть – в результате чего правительственный штат становится все больше и больше. Едва бюрократия зародилась, она уже не останавливает свой рост – точно раковая опухоль. А правительство не изобретает новые машины, самолеты, компьютеры, оно не производит ничего. Только потребляет.

По тому, как это было сказано, Алисса поняла, что это были мысли того, прежнего Бреннана Крафта. Они были противоречивы, но, по крайней мере, цепь рассуждений была непрерывной.

– Нам нужно, чтобы тон задавал кто-то, неподвластный коррупции. Кто расчистит путь, дабы каждый мог добиться успеха, развив свои способности до высшей точки. Тот, кто даст людям инструмент и поле деятельности, дабы они добились процветания.

– И ты считаешь, будто можешь решать, что будет лучше для всех?

– Нет! – с жаром возразил Крафт. – Решительно нет. И именно поэтому я лучше всех подхожу для такой работы. Но прежде чем я начну развивать свою мысль, давай рассмотрим диктатуры и тоталитарные режимы, где свобода и человеческие права либо вообще отсутствуют, либо присутствуют лишь в малом количестве. Куба, Иран, Ливия, Северная Корея и многие другие. Ты можешь хотя бы допустить, что какого-либо рода демократия при правильном применении могла бы улучшить уровень благосостояния в этих странах?

– Да.

– Итак, демократия западного образца, наподобие той, что установлена в США – лучшая система для большинства людей. Проблема в том, что ее нельзя силой привить в тех странах, у которых нет опыта в подобных вещах. Стандарты жизни повышаются слишком медленно, и люди, не привыкшие решать свою судьбу, могут впасть в замешательство. В подобных обществах насаждение демократии может вызвать еще больший хаос, потому что старые обычаи умирают с трудом. Нужно применить демократию так, чтобы быстро стало понятно, что она работает. Нужно иметь достаточно власти, чтобы продолжать последовательно выпалывать густые заросли коррупции и не отступать ни на шаг.

Крафт сделал паузу, затем продолжил:

– Так вот, обсудив все это, вернемся к твоему вопросу. Почему я считаю, будто могу определить, что для людей будет лучше всего? Ответ таков: я этого не могу. Но, по крайней мере, я знаю, что я этого не могу. Политики в демократических странах обычно полагают, будто умнее всех остальных. Думают, что знают, какую жизнь должны вести люди. Правительства обычно собираются из людей, которые мыслят именно так. Но в любом правительстве не меньше коррупции, чем в любом бизнесе. Ты можешь найти ее в каждой сфере человеческой деятельности, даже в такой башне слоновой кости, какую являет собой теоретическая наука. Но в правительстве и бюрократии, помимо коррупции, обычно превалирует некомпетентность. Сравни почтовую службу США с FedEx. Сравни попытки правительства создать крупный веб-сайт с «Амазоном». Правительство тратит в двадцать раз больше денег, чем «Амазон», получая в двадцать раз меньшие результаты.

Но в отличие от политиков и бюрократов, – продолжал Крафт, – я не считаю, будто знаю, что будет лучше для всех. По моему мнению, каждый человек сам знает, что будет лучше для него. Даже тот, кто не получал на экзаменах такие высокие баллы, как я, – добавил он с кривой усмешкой.

– Но ты же не отрицаешь, что нам нужно хоть какое-то правительство?

– Ничуть. Нам нужно обеспечить общую законность. И некоторые учреждения жизненно важны. Но даже те, кого большинство людей назвало бы стражами порядка, следящими за тем, чтобы жадные корпорации не переходили границы, очень часто оказываются чересчур косными. И ничего не могут поделать с этим.

– Можешь привести примеры?

– Хоть целый день напролет, – отозвался Крафт. – Но ограничусь одним. Возьмем FDA. FDA существует для того, чтобы недобросовестные фармацевтические компании не фальсифицировали данные и не ставили под угрозу здоровье людей. Очень важная и ответственная работа. Но агентство с растущей регулярностью заходит дальше необходимого. Во-первых, они избегают риска. Если они запретят лекарство, способное спасти сотни тысяч жизней, большинство людей никогда не узнают об этом. Но если они одобрят лекарство, которое в итоге убьет несколько десятков, то мало им не покажется. Поэтому они склонны отказывать в одобрении лекарствам, способным спасать людей. Своего рода маневр для прикрытия собственной задницы.

Алисса была знакома с тем, как работает FDA, и сама пришла к такому же выводу.

– Но смысл даже не в этом, – продолжал Крафт. – Разве я не могу решать за себя, на какой риск я готов пойти – пока я не подвергаю опасности никого другого? Большинство из нас считает укус пчелы пусть болезненным, но незначительным происшествием. Но для малого числа людей он может оказаться смертельным. В наших генах существуют мелкие различия, которые и отвечают за подобную несхожесть реакций организма. Так что практически невозможно создать лекарство, которое будет совершенно безопасным для всех. Особенно высокоэффективное лекарство, которое принимают миллионы людей. – Он сделал паузу, чтобы смысл его слов дошел до собеседницы. – Ты слышала про старый препарат для похудания под названием «фен-фен»?

Алисса кивнула.

– Да. Но я мало что о нем знаю.

– Это было самое эффективное средство для потери веса из всех, какие когда-либо были разработаны. Оно сильно снижало аппетит, и лишний вес таял буквально на глазах. Однако были смертельные случаи и сообщения о проблемах с сердечными клапанами среди тех, кто его принимал. Поэтому FDA явилась вся такая в белом плаще на белом коне и изъяла фен-фен с рынка. Но следовало ли это делать?

Крафт снова выдержал многозначительную паузу, потом продолжил:

– Разве предельное ожирение не является огромным риском для здоровья? Этот препарат дает некоторый риск сердечных осложнений, но не меньший риск представляет собой вес в шестьсот фунтов! По сути, сильное ожирение куда более опасно для организма. Так насколько покровительственно должно правительство относиться к народу? Разве не следует просто предоставить пациентам всю информацию о полезных свойствах и рисках того или иного препарата и дать им возможность принять собственное решение?

Прежде Алисса не задумывалась о таком, но решила, что здравое зерно в этом есть.

– В жизни все рискованно, – рассуждал Крафт. – Что, если бы арахисовое масло было лекарством? Миллионы детей считают его самой вкусной в мире едой. Но были дети с аллергией на арахис, которые умерли, отведав это масло. Умерли от арахисового масла! И нет стопроцентного способа узнать, кто страдает подобной аллергией, а кто нет – до тех пор, пока чья-нибудь мама впервые не сделает своему ребенку сэндвич с этим маслом. Так же обстоит дело с фен-феном. Миллионы худеющих страстно любили его. Многие из них потеряли сотни фунтов веса, продлив свою жизнь на десятки лет. И да, некоторые могли умереть от этого препарата. Но я готов заявить, что куда большее количество людей теперь умирает от его отсутствия. И если фен-фен запрещен, то почему не запрещено арахисовое масло?

«Хороший вопрос», – подумала Алисса. Следовало бы признать, что будь арахисовое масло лекарственным препаратом, его наверняка запретили бы.

– А что насчет транспорта? – продолжил Крафт, не дожидаясь ответа. – Ты с куда большей вероятностью можешь погибнуть, управляя машиной, чем от приема фен-фена. Так почему же правительство не изъяло с рынка автомобили? – с пылом вопросил он. – Почему? Потому что все мы знаем, какие риски поджидают водителя, и готовы принять их. Каждый из нас решает, превосходит ли выгода от езды на машине опасность этой езды. То же самое должно быть верным в отношении фен-фена. Если я страдаю клиническим ожирением и предупрежден о рисках, я должен иметь возможность решить, достаточно ли велика для меня выгода от приема этого препарата, чтобы перевесить риск. Но я не могу ничего решать. FDA решила за меня. Потому что они якобы умнее. Не счесть, сколько людей умоляли фармацевтические компании нарушить закон и дать им лекарства, которые они считали благодетельными. Зная все риски. – Крафт покачал головой. – Правительство всегда полагает, будто знает, что будет лучше для других. Но в действительности сами люди куда лучше способны управлять своей жизнью.

– Звучит по-либертариански.

– Во многом – да. Западная демократия, и в особенности капитализм, привели к самому высокому уровню благосостояния самое большое число людей в истории человечества. К высочайшему стандарту жизни в истории.

– Но капитализм выглядит таким… безжалостным. Таким бесчувственным.

Крафт засмеялся:

– Мне известна его репутация. Он действительно кажется безжалостным. Социализм и коммунизм, напротив, красиво выглядят в теории. Понимающими и сочувственными. Никто не обделен. От каждого по способностям, каждому по потребностям. Честно и поровну. Утопия. Вот только человеческая природа этого не позволяет. Каждая попытка подобного заканчивалась катастрофой. Потому что люди эгоистичны. Они не хотят жертвовать собой ради того, чтобы другие могли что-то получить. Поэтому в итоге проигрывали все.

– И ты считаешь, что это свойство врожденного человеческого поведения?

– Да! – непреклонно заявил Крафт. – Когда мне было лет восемь, я смотрел новости, в которых обсуждалось, достаточно ли налогов платят в Америке богатые люди. Одна сторона утверждала, что богачи, как класс, вносят более девяноста процентов всех собираемых налогов. Что примерно половина страны не платит налогов вообще или даже, напротив, получает деньги в виде талонов на питание и пособий. В то время как люди с высочайшим доходом в итоге вынуждены отдавать правительству примерно половину этого дохода. Другая сторона заявляла, будто нечестно, что эти люди вообще получают так много. Они могут позволить себе отдавать еще больше денег из своего дохода. И что вряд ли они сколотили такое состояние тяжким трудом и риском, как Стив Джобс. Они могли это сделать, только обманывая, грабя и эксплуатируя других людей. – Крафт помолчал. – И я спросил своего отца, на какой он стороне в этом споре.

– И что?

– Он сказал мне: «Представь, что у тебя экзамены в школе, и ты всю неделю день и ночь учился. А твой друг всю неделю резался в видеоигры и валялся на пляже. В итоге ты получил «отлично», а твой друг «очень плохо». И вот учитель говорит – мол, нечестно, что Брен получает «отлично», а его друг «очень плохо», давайте поставим им обоим «удовлетворительно». Вполне проходной балл, что в этом такого? Это же не «очень плохо». Те, кто заслужил «отлично», не должны жадничать». Отец дал мне время подумать об этом, а потом спросил, что бы я в следующий раз делал перед экзаменами? Как бы я готовился к ним? И до меня дошло: если бы я знал, что действительно не смогу получить «отлично», какой смысл убиваться об учебу? Я сказал об этом отцу, и он согласился. И добавил, что вскоре уже весь класс получал бы «удовлетворительно», потом «плохо», а потом и «очень плохо». Вот так работает социализм.

Алисса временно забыла о своем страхе перед Крафтом. Он снова привлекал ее своим могучим интеллектом, опять сделавшись самим собой. Она была согласна не со всем, что он говорил, однако он излагал свои мысли разумно и с обычным для него блеском.

– Отличная аналогия, – признала она. – А как насчет учеников, одаренных от природы? Допустим, какой-то ученик неделю усердно учится, но все равно получает «очень плохо», в то время как ты всю неделю развлекаешься и получаешь «отлично». Это вряд ли можно назвать честным.

– Да, это нечестно. Поэтому у нас введен прогрессивный налоговый кодекс. И поэтому он должен оставаться таковым. Усилия тоже следует принимать в расчет. Мы должны помогать людям, которым повезло меньше. Нельзя доводить дело до чистого капитализма. Нужно стараться гарантировать всем равные возможности. Но если ты пытаешься гарантировать равные итоги, то проигрывают все. Чем больше ты забираешь у тех, кто производит – и неважно, обязаны ли они своим успехом упорному труду или природным способностям, – тем меньше они будут производить. И все будет становиться только хуже.

Алисса обдумала это, но не сказала ничего.

– И неужели ты считаешь, что учитель оказал услугу моему однокласснику, который бездельничал и получил «очень плохо»? Какой посыл несет в себе такой поступок? – Крафт покачал головой. – Ты изучала человеческую природу и человеческое счастье и знаешь, что нам нужны достижения, успехи – ради высокой самооценки. Зависимость от других – рак, который разъедает эту самооценку. Это порочный круг – как наркозависимость или алкоголизм. В глубине души ты знаешь, что от этого тебе один вред, но не можешь вырваться из тисков привычки. Кажется, будто лучше получать все бесплатно и наслаждаться бесконечным свободным временем, чем упорно трудиться – хотя в конечном итоге именно труд позволяет тебе расти, становиться лучше и уважать себя. И напротив, чем больше безделья, тем меньше самоуважения, тем более жалким становится человек. И все-таки это в природе человека – желать, чтобы кто-то взял на себя заботу о тебе. Чтобы ты мог лежать на диване перед телевизором, не осознавая, насколько это на самом деле вредно, разрушительно для души. Предложи детям выбор между неограниченным количеством сладостей и спортивными упражнениями, и как ты думаешь, многие ли выберут упражнения?

– Немногие, – ответила Алисса.

– Вот именно. Хотя это было бы куда более полезно для их самочувствия. Но сладости – это вкусно, а упражнения – трудно. – Он улыбнулся. – И ты лучше, чем кто бы то ни было, знаешь, что люди иррациональны. Ты наверняка знакома с игрой «Ультиматум».

Алисса кивнула. Игра была проста и давала замечательную возможность пристально рассмотреть человеческое поведение. Берем двух людей, незнакомых друг с другом, и рассаживаем их по разным комнатам. Даем одному из них сто долларов и предлагаем ему поделиться со вторым. В каких долях делить – решать только ему. Но второму человеку рассказывают об этом дележе, и он волен принять или отвергнуть свою долю. Если он ее принимает, у каждого из них так и остается его доля. Если отвергает, то оба не получают ничего.

Примечательно, что при дележе «семьдесят мне, тридцать тебе» или еще более неравных раскладах второй человек чаще всего отвергал свою долю.

Это был плевок в лицо экономической теории. Предлагающая сторона говорит: «Я оставлю себе семьдесят долларов и дам тебе тридцать». А вторая сторона отвечает: «Да пошел ты! Я отказываюсь от такой сделки, даже если это значит, что я не получу ничего».

Почему? Потому что человек, отвергающий это предложение, нутром чувствует, что предложенный дележ нечестен. Человек, разделивший деньги, показал себя жадным эгоистом, и второй хочет наказать его за это. Он наказывает и себя тоже, однако готов на это пойти.

Экономическая теория гласит, что разумный человек согласится всякий раз принимать тридцать долларов. Оставим пока в стороне того, кто делит деньги, но для второго-то человека все просто. Ты получаешь тридцать долларов или не получаешь ничего. По такой логике, ты должен согласиться принять любую сумму, отличную от нуля.

Но эволюция не заложила в человеческие поступки жесткой логичности. Ключом к выживанию было сотрудничество. Поэтому люди заточены на то, чтобы наказать того, кого считают нечестным. Да, второй человек теряет тридцать долларов, но он наказывает нечестного партнера, заставив его потерять семьдесят долларов. С экономической точки зрения – дурацкое, совершенно нерациональное решение. Но для многих людей это в порядке вещей.

Крафт продолжил:

– Учитывая современный налоговый кодекс США, если мы снизим налоги, всем будет лучше. В пользу этого можно насчитать огромное множество примеров со всего мира. Пропасть между богатыми и бедными действительно становится шире, когда налоги растут, и сужается, когда они уменьшаются. Это парадоксально. И многие люди отказываются поверить в эти данные, поскольку внутреннее чутье подсказывает им, что это не может быть правдой. Получается сплошная игра «Ультиматум». Одна сторона оперирует точными данными, которые гласят, что всем станет лучше, и это доказанный факт – и они правы. А другая сторона отказывается даже думать о том, что это может быть правдой. И даже если они не отказываются признать точность этих данных, то продолжают настаивать на своем: это все равно нечестно. Люди отказываются от тридцати долларов, зная, что тридцать – это лучше, чем ноль. Зная, что им было бы лучше, даже позволь они предлагающей стороне удержать семьдесят долларов. Но им на это плевать.

Алисса не могла оспаривать эту точку зрения. Более того, люди страдали от явления под названием «склонность к подтверждению», которое раз за разом проявлялось в многочисленных опытах. Как только мы сформировали у себя в голове некое мнение или заняли какую-нибудь позицию – неважно, относительно политической ситуации, телевизионной передачи или глобального потепления, – мы начинаем фильтровать новые данные, принимая то, что подтверждает нашу позицию, и отсеивая или отвергая то, что ей противоречит, каким бы достоверным оно ни было. Мы цепляемся за наше мнение даже перед лицом неопровержимых доказательств, опровергающих его.

И к тому же людям нравится считать себя сострадательными, – рассуждал Крафт дальше. – Взять старую поговорку: дай человеку рыбу – и он будет сыт один день, научи его ловить рыбу – и он будет сыт до конца жизни. Так вот, многим кажется, что дать человеку рыбу – это добрый поступок. Ты проявляешь щедрость и сострадание. Удовлетворяешь его непосредственную нужду. А учить его ловить рыбу, напротив, может быть долго и трудно. Но в итоге дар самоуважения окажется куда ценнее, чем дар в виде одной-единственной рыбы. Нужно просто найти золотую середину. Дать человеку достаточно рыбы, чтобы он не умер от голода, но не избавить его от необходимости учиться рыбной ловле. Даже если тебя будут называть бесчувственным монстром.

– Значит, ты рассматриваешь себя как снисходительного диктатора либертарианского толка?

– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, но, допустим, так. Я дам всем свободу идти к успеху. И одновременно буду направлять определенные ресурсы на решение проблемы, касающейся более широкого использования нулевой энергии. У людей будет мотивация трудиться, если они будут знать, что в случае успеха этот успех останется при них. А еще я вместе с теми, кого мы поднимем до моего уровня, смогу уничтожить бедность. Не буду говорить, как мы это сделаем, но мы можем производить практически бесплатную и неограниченную энергию. А если мир будет объединен под моим руководством, человечество сможет сэкономить триллионы на военных расходах, в которых больше не будет необходимости.

Крафт глубоко заглянул в карие глаза Алиссы:

– Так что ты скажешь?

Алисса была вынуждена признать, что он нарисовал весьма привлекательную картину. Она тщательно обдумала свой ответ.

– Я согласна с большей частью того, что ты сказал, – произнесла она через несколько секунд. – И кто знает, может быть, мир действительно станет лучше, если ты возглавишь его, помогая расчистить путь, давая людям инструменты и не препятствуя их развитию. – Она вздохнула. – Но диктатура, вне зависимости от того, благосклонная она или нет, все же остается диктатурой. Я не хочу принимать в этом участие.

Крафт преобразился мгновенно, как будто сбросив маску. Его теплый, задумчивый, рассудительный взгляд внезапно вспыхнул яростью, лицо побагровело. Алиссе отчаянно захотелось убежать – она поняла, что задела переключатель, превращавший его из здравомыслящего человека в безумца.

– Какая же ты тупая сука! – прогремел он, и весь дом затрясся. – Как я мог ожидать, что такая безмозглая дура сумеет понять все величие моего плана?

Алисса в ужасе сжалась в комок.

Несколько крупных валунов, видимых с балкона, разлетелись на куски, словно от взрыва, и зазубренные куски камня понеслись во все стороны, точно шрапнель. Две птицы в разноцветном оперении, порхавшие вдали, вспыхнули пламенем и через несколько секунд бесследно исчезли.

– Если бы у тебя в башке была хоть капля мозгов, ты была бы опасной! – выкрикнул Крафт. Выражение его лица было безумным и хищным, словно оскал бешеного волка.

Плетеное кресло, в котором сидела Алисса, взлетело и зависло в трех футах над балконом. Несколько деревьев внизу, как ранее камни, разлетелись на части, и полдюжины обломков размером с кинжал воткнулись в стену в считаных дюймах от головы Алиссы. Она была в таком ужасе, что не могла даже закричать.

– Мне следовало знать, что не стоит вести интеллектуальные беседы с такой тупой сукой, как ты! – прошипел Крафт с невыразимой яростью и презрением.

Потом он взмыл с балкона в воздух, а кресло Алиссы рухнуло на прежнее место.

– Меня тошнит от тебя! – прорычал он и добавил: – Даже видеть тебя больше не желаю!

Затем он рванулся прочь, в небо, и внизу, отмечая его путь, взорвалось еще несколько деревьев.