Глава 7
Не выспавшийся, охваченный от усталости мелкой дрожью, Речкин, то и дело потирая пальцами отяжелевшие веки, пытался собраться с мыслями над кипой бумаг. Днем ранее он прокорпел над ними до глубокой ночи. Сначала ему оказывал помощь политрук, но позже Алексей отпустил последнего поспать, так как тот весь день находился на границе, пока Речкин и Круглов были на совещании в штабе отряда. Убыл он на границу со сменой и сегодня утром, так как начзаставы настаивал, чтоб Алексей добил за день все бумажные дела. Даже в состоянии войны осточертевшая всем и каждому бюрократическая волокита неизлечимой болезнью выгрызала из графика приличный кусок времени, а из людей – приличный шмат сил.
Речкин слыл трудягой въедливым, старательным и внимательным, истинным буквоедом. Именно поэтому бумажная рутина была его «коньком» и его же проклятием. Умение, а главное терпение, в работе с документами Алексей, видимо, унаследовал от деда по материнской линии, который проработал всю жизнь писарем при уездном казначействе.
С начала суток на линии границы было удивительно спокойно. Еще ни одна бомба не разорвалась на позициях советских солдат, хотя последние два дня немцы бомбили позиции 95-го стрелкового полка по три-четыре раза в сутки.
Помимо работы с бумагами масла в огонь подливала еще одна проблема – после вчерашней вечерней бомбардировки нарушилась проводная связь с КП 2-го батальона 95-го полка, и теперь их связисты уже несколько часов подряд возились с линией связи в поисках обрыва, то и дело позванивая на заставу переносным телефоном.
Вздрогнув от громкого и уже до безобразия опротивевшего звона телефонного аппарата, Алексей не спешил поднимать трубку, дописывая в одной из хозяйственных книг заставы начатое предложение.
Старшина, который до этого возился тут же за столом со сломанной керосиновой лампой, косо поглядел на лейтенанта и решил сам поднять трубку, оборвав нудящий звон, от которого закладывало уши.
– Седьмой на связи! – громко и зло рыкнул Ваганыч в телефонную трубку. – Хорошо! Понял!
– Ну? – не отрывая глаз от бумаги, вопросительно кивнул головой Речкин.
– Да врач этот уже как три часа с 6-й заставы ушел… – ответил старшина, положив трубку, – так что наведается скоро…
У Алексея совсем вылетел из головы утренний звонок Каленникова. В отряд прибыл военфельдшер от штаба дивизии и ходил по заставам. Цель? А ведь Речкин, позабыв обо всем на свете за навалившимися делами, даже не поинтересовался – зачем тот прибыл.
– Не хватало еще… – зло фыркнул Алексей. – А че так поздно позвонили?
Старшина, вновь занятый лампой, детали которой лежали аккуратной раскладкой на столе, лишь молча пожал плечами.
– При тебе не звонили по поводу немецких самолетов? – отодвинув книгу и потирая затекшую шею, спросил вдруг Речкин.
– Да тишина сегодня какая-то… Может, взлететь не могут? Погода не позволяет… – ответил Ваганыч, взглянув на серую пелену облаков за окном.
Погода держалась пасмурной, но временами все же проступало солнце в брешах облачного покрывала.
– Ваганыч, сделай-ка чайку! – попросил Речкин, скользнув по старшине рассеянным от усталости взглядом.
Старшина недовольно покряхтел, отложив лампу в сторону.
– Горячего не выйдет, печи не топлены, может, только в столовой если подогреть…
– Сделай, а? Все пересохло во рту, да и хоть дух чуток перевести!
Ваганыч не спеша поднялся с табурета, накинул на голову фуражку и молча удалился из канцелярии.
Когда дверь вновь отворилась, чуть скрипнув петлями, Алексей почти уже дремал, водрузив отяжелевшую от длительной умственной работы голову на подставленную руку, упертую локтем в стол. Услышав шаги, он приоткрыл сонные глаза, но увидел совсем не старшину, как того ожидал.
В помещение робко скользнул высокий худощавый молодой человек в фуражке и офицерской шинели. Сонным взглядом Речкин не сразу разглядел петлицы на его вороте.
– Военфельдшер Розенблюм… – так же робко представился он, неумело козырнув растопыренными пальцами.
Следом, притворив за собой дверь, вошел старшина с алюминиевым чайником в руке.
– Вот, товарищ прибыл с заданием из штаба дивизии! – с саркастическим значением в голосе, почти торжественно, рапортовал Ваганыч, ставя чайник на стол.
Гость явно почувствовал колкую интонацию старшины и неловко заерзал под холодным и безразличным взглядом Речкина.
– Ну, садитесь, товарищ военфельдшер, – предложил Алексей, отодвигая бумаги в сторону. – Ваганыч, гостю тоже сделай чайку!
– Там с ними боец еще пожаловал, с ним тубус здоровенный, как у инженеров! – широко расставив руки, показывал старшина размер тубуса. – Там плакаты какие-то свернуты… Наши из тылового дозора говорят, думали, что пулемет тащат! Чуть не укокошили гостьев!
– Боец без чая перебьется! – отмахнулся Речкин и внимательно осмотрел военфельдшера, который осторожно, словно боясь сделать лишнее движение, присаживался на табурет.
Вид у медика был жалок. Запыхавшийся, как загнанный пес, с блестящими мелкими каплями пота на обветренном от, видимо, долгих скитаний по сопкам лице, в неправильно подогнанном, явно великоватом в размере, обмундировании Розенблюм вызвал на лице Алексея ироничную улыбку. Шинель и фуражка были совсем новенькими, даже толком не отглаженными. По всему было очевидно, что форму военфельдшер надел совсем недавно. В целом парень обладал достаточно приятной внешностью: тонкие, прямые, словно отшлифованные черты лица, жгуче-черные кучерявые волосы, выглядывающие густой копной из-под фуражки. И только его темно-карие глаза, не крупные и не маленькие, с хитрым восточным разрезом, уродливо разлились на толстенных линзах крохотного пенсне в тонкой золотистой оправе. Розенблюм совсем был не похож на военного, зато, если б не форма, совершенно точно сошел бы за молодого профессора.
– Так с чем пожаловали? – смачно отхлебнув из поставленного старшиной на стол стакана, спросил Речкин.
– У меня задание от командования 14-й дивизии… – едва слышно, поблагодарив коротким кивком головы Ваганыча за протянутый стакан с чаем, все так же робко лепетал Розенблюм. Он сделал короткий глоток и поставил стакан на стол, продолжая держаться за него, словно за поручень, рукой. – Необходимо во всех подразделениях Титовского укрепрайона провести занятия по оказанию первой помощи лицам, получившим огнестрельные и осколочные ранения.
Речкин насупился, коротко кивнул и призывно махнул рукой:
– Проводи! Зови своего этого друга с тубусом, вешайте плакаты и проводите!
– Но мне с бойцами велено… – хотел было возразить медик, но Речкин его перебил:
– Бойцы мои спят, дорогой мой друг! И хрен я их разбужу, так как им в ночь идти на границу, и они мне выспавшиеся нужны! А те, что не спят – на границе стоят, а там я тебе плакаты свои развешивать не дам, там враг в десятках метров! Так что вот нас, двое, кто готов тебя выслушать, да и то особо времени и желания нет!
– На границе плакаты развешивать никак нельзя! – вмешался с серьезным видом старшина. – Вдруг финны что секретное там разглядят?
Пограничники громко захохотали.
Розенблюм молчал, потупив взор и не отрывая руки от стакана.
На столе вновь затрезвонил телефон, Ваганыч без промедления поднял трубку.
– Вот видишь, у меня здесь горит все! Одно дело, другое, все понимаю, но не до занятий сейчас! – эмоционально махал руками Речкин, пока старшина с кем-то говорил по аппарату. – А на остальных заставах где был, везде провел?
– Не везде… То же самое говорили… – еще больше поник медик.
– Есть связь со вторым батальоном! – бодро доложил старшина, положив трубку. – Сделали все ж, черти-связисты!
– Так что, друг, не обессудь! – Речкин поднялся над столом, готовый распрощаться с непрошеным гостем, но тот вытащил из-под ворота шинели какую-то бумагу, вложенную в плотный целлофановый пакет.
И в сотый раз взорвался пронзительным звоном черный телефонный аппарат.
– Ваганыч, возьми трубку! – зло фыркнул Речкин, снова садясь за стол.
– Отметку хоть поставьте… – тяжело вздохнул военфельдшер, протягивая свернутый лист бумаги.
– Вот так бы сразу! – широко заулыбался Речкин, разворачивая бумагу. – Я тебе и отметку поставлю и еще сообщу начальству, что ты лучший из лекторов, которых мне доводилось слышать!
Алексей скопировал запись с предыдущих отметок на желто-сером листе бумаги, озаглавленном гордо и звучно: «Служебное задание», и почти торжественно протянул его гостю:
– На! Спасибо! Был рад знакомству!
В это время старшина со звоном шваркнул трубку об телефон и обжег Речкина недобрым взглядом.
– Зря радуетесь, товарищ лейтенант, похоже, затянется знакомство ваше, а я тут снова один-одинешенек останусь! – Лицо старшины буквально перекосило в горькой мине. – Начштаба отряда звонил! Сказал вам взять пару вооруженных бойцов и лично сопроводить военфельдшера до Угловой… Говорит, неспокойно там, на левом фланге…
Путь до высоты 255,4, как она обозначалась на картах, или высоты «Угловая», как с недавних пор прозвали ее военные, был для пешего хода неблизким – верст с десяток по сопкам, в обход множественных озер, болотистых лощин и порожистых ручьев. Кроме того, сам Речкин хорошо знал путь к ней только вдоль границы, по направлению линии связи, сейчас же им предстояло следовать в обход, без карты, полагаясь лишь на ориентирование Алексея на местности относительно очертаний знакомых сопок и озер.
Речкин бывал там раньше всего лишь два раза, прошлой осенью, когда на высоте только начиналось строительство бетонных ДОТов – полукапониров, которые должны были послужить мощной преградой на пути финнов, если бы тем вздумалось отвоевать потерянные в ходе Зимней войны земли, и этой весной, когда часть строений уже была возведена. Зато довольно часто посещал он соседнюю 8-ю погранзаставу, что находилась в двух верстах до Угловой. С расположения заставы хорошо просматривалось несколько ДОТов на этой величавой сопке.
К настоящему моменту Угловая обросла восьмью каменно-бетонными сооружениями, способными, по словам инженеров, выдержать два попадания в одну и ту же точку 122-мм снарядов. Всего же планировалось построить свыше двадцати таких могучих изваяний, чтобы обеспечить сплошной перекрестный огонь. В этом случае высота стала бы неприступной крепостью на пути врага. Кстати, на высоте 448,4, где располагался НП заставы, на которой служил Алексей, также обещали возвести ДОТы, даже приезжали высокие чины от инженерных войск, что-то фотографировали, старательно чертили в своих картах, но покамест «воз» оставался на прежнем месте…
Название «Угловая» было весьма характерным. После перекройки границы в марте 1940 года эта сопка оказалась как раз на углу новой линии погранзнаков, что преломлялась напротив высоты и отклонялась от старого направления на полуострова Средний и Рыбачий в сторону губы Малая Кутовая.
Брать с собой бойцов Речкин не стал, хотя и побаивался получить нагоняй от начальства, если те прознают, что пошел в такую даль без сопровождения. Как и предполагал Алексей, и Розенблюм, и его помощник оказались неважными путешественниками… Тащились они медленно, едва поспевая за Речкиным. Алексею то и дело приходилось останавливаться, дожидаясь своих подопечных.
Дорога казалась бесконечной. То и дело троицу останавливали тыловые дозоры растянутого вдоль границы 95-го полка, смотрели документы, косились недоверчиво, но пропускали. Только на 8-й заставе гостям были искренне рады, накормили, даже предложили выпить, но те отказались. Розенблюм же и здесь утешился лишь отпиской начальника заставы.
К Угловой подбирались по тропе, подсказанной политруком заставы. Тянулась она вдоль широкого порожистого ручья, больше походившего на небольшую горную речку. Последние километры давались особенно тяжело. Уже на самом подходе к высоте пришлось переходить ручей вброд. Большая округлая сопка, усыпанная светло-желтыми пятнами ягелевой поросли, уже всецело закрывала горизонт своей могучей фигурой, но ноги до того устали от дальней дороги, что идти до нее, казалось, предстояло еще целую вечность. Издали высота выглядела абсолютно безлюдной. Ни движения, ни костров, лишь сплошь усеянная следами сапог широкая тропа, да едва слышный запах горелого дерева, по-видимому, из печных труб полевых кухонь и палаточных буржуек, верно указывали на присутствие в этих местах людей.
Мускулистый монолит углового ДОТа поражал своими впечатляющими размерами и больше походил на небольшую крепость. Еще один каменно-бетонный богатырь виднелся на северном склоне.
В левую сторону от накатанной техникой и повозками дороги, куда вышел Алексей со своими спутниками после форсирования ручья, уходила вверх по крутому склону хорошо протоптанная тропа, которая и вела к первому на их пути сооружению. Троица свернула на нее. По приближении к вершине сопки все явственней стали просматриваться множество окопов, сложенных из все того же камня. Вызывая у путников неприятное чувство собственной уязвимости, грозно смотрели на них дула пулеметов, торчащие из темных бойниц ДОТа.
– Снаряд! – послышался вдруг голос откуда-то сверху.
Речкин замер, остановив жестом руки своих подопечных.
– Снаряд! – вновь донеслось до них.
Суетливо всматриваясь вверх, Алексей, наконец, рассмотрел бойца, который лежал в одном из каменных окопов, примыкающих к ДОТу. Темное дуло выставленной винтовки смотрело точно на Речкина.
Алексей смекнул. «Снаряд» – это был пароль на текущие сутки.
– Севастополь! – выпалил он в ответ как можно громче.
– Проходите! – Боец поднялся во весь рост и привычным движением закинул винтовку за плечо.
Все трое, ускорив шаг, устремились вверх по тропе.
Наконец, они оказались прямо перед ДОТом. Речкина, Розенблюма и бойца с тубусом встретили двое солдат, которые уютно разместились на подстеленных плащ-накидках в каменном окопчике. Оба плосколицые, с раскосыми азиатскими глазами, маленькие, щуплые в больших, не по размеру, шинелях.
– Здравия желаю! – приветливо заулыбался один из них, отчего его глаза сузились до толщины швейной нити. – А разрешите ваши документы!
Второй боец-азиат хранил молчание и отрешенную суровость вида. Казалось, он даже не понимает, что происходит и о чем идет речь.
Речкин коротко кивнул и достал из нагрудного кармана гимнастерки зеленую книжку – удостоверение личности. Протянули свои документы и Розенблюм с ассистентом.
Боец благодарно кивнул, бегло осмотрел документы и вернул их хозяевам.
Речкину доводилось и раньше сталкиваться с представителями Средней Азии. Когда он служил на границе с Эстонией, на его заставе были двое совершенно однолицых якутов. Невысокие, худощавые, порой вспыльчивые, но в целом очень трудолюбивые, приветливые и услужливые. И этот здешний азиат походил на тех двух не только манерой общения, интонацией и даже высоким тембром голоса, но и, казалось, был почти неотличим от них внешне. Второй же сильно выделялся тучностью фигуры и соответственно округлостью физиономии.
– А вы к кому? – не спуская с лица улыбки, поинтересовался азиат.
– А кто здесь самый старший? – убирая удостоверение обратно в карман, спросил в ответ Алексей.
– Вообще, комбат, но редко появляется! Командир роты в основном здесь бывает!
– Ну, вот, значит, к нему! Он где сейчас?
– Вообще, отходил вроде… – растерянно развел руками азиат, чуть не обронив с плеча винтовку. – Вы поднимайтесь на самый вверх, там НП! Увидите палатку большую! Если музыка играет – значит, вернулся!
– Музыка? – недоуменно сдвинул брови Речкин.
– Да! Музыка! – кивнул боец, поддернув за ремень винтовку плотнее к плечу. – Комполка запретил пластинку включать! Солдатики боятся! А ротный придет – обязательно включит! Он у нас смелый, никого не боится!
– Ну, спасибо! – улыбнулся Алексей, украдкой еще раз покосился на второго азиата, что продолжал хранить молчание, и, с отвращением взглянув на своих подопечных, махнул рукой: – Пойдемте дальше, товарищи вы мои ненаглядные, чтоб вас черти на том свете жарили!
Превозмогая сковавшую ноги усталость, все трое вскарабкались по камням на самую верхотуру. Рельеф здесь выравнивался, образуя некое скальное плато с многочисленными выступами и расщелинами.
Несмотря на полное безветрие, что преследовало троицу всю дорогу, не давая покоя от назойливых комаров, здесь, на самой вершине Угловой, воздух все же колыхнулся и гулял теплой, бархатистой волной средь тысячелетних камней, приятно лаская покрытые потом лица.
Вместе с дуновением ветра донеслись и отдаленные звуки какой-то знакомой мелодии. Речкин смекнул, что ротный на высоте, и повел своих ненавистных попутчиков прямо туда, откуда слышалась эта знакомая музыка.
На вершине сопки солдатская жизнь кипела. Все чаще встречались каменные укрепления. Они образовывали защищенные ходы сообщений, которые разветвлялись по множественным огневым точкам. По краям вершины, с каждой стороны света, были выложены из крупного камня мощные наблюдательные пункты, в которых дежурили бойцы. По пути встретилось даже место, оборудованное под небольшой загон для лошадей. Это была глубокая ниша в скале, скорее искусственная, чем естественная, перекрытая сверху навесом. В ней, стоя на привязи, устало фыркали кони, отгоняя пышными хвостами мошкару.
Попался по дороге и деревянный геодезический знак, который, по-видимому, специально свалили набок для дезориентировки противника.
Вид вокруг был восхитителен! Не только не привыкшие к подобным пейзажам Розенблюм и его помощник, но и сам Речкин были просто поражены его великолепием! Местность просматривалась во все стороны на многие километры и представлялась наглядной как подробная карта в сиянии яркого солнечного света! Потрясающий своей красотой край застывших в безветрии озерных зеркал и множества словно вылепленных руками талантливого творца сопок уходил в бесконечность, растворяясь в дымке теплого летнего дня.
Пехотинцы на высоте с нескрываемым интересом рассматривали явившуюся к ним, в самое поднебесье, троицу. Таращили из-под срезов касок и сбитых набекрень пилоток полные праздного любопытства глаза, о чем-то перешептывались. Речкин мысленно отметил то примечательное обстоятельство, что почти все бойцы, как и те двое из дозора, были азиатских кровей. Невольно вспомнилось распространенное в училище погранвойск НКВД мнение, что в пехоту «берут всех подряд».
