Глава 6
Серые облака постепенно разверзлись, и на низком северном небе засияло лучистым золотом долгожданное солнце. И вновь согрелась каменистая, скупая на растительность, обласканная лишь холодными пронзительными ветрами земля. Простывший от навалившейся непогоды воздух понемногу потеплел, ветер сменил направление на южное и уже не так зло кусался, а днем даже бархатисто ласкал.
Редкий дурак в этих крайноземных широтах не обрадовался бы такой погоде. Но приход тепла притянул с собой и одну существенную проблему… Пользуясь идеальными погодными условиями, в небе загудели моторами вражеские самолеты. Пограничники поначалу обстреливали проносящиеся над заставой крылатые машины с черными крестами на фюзеляжах, но вскоре по отряду прошел запрет на это. Ведение огня из винтовок и пулеметов было крайне малоэффективно, но отлично демаскировало позиции пограничников, да и попросту переводило впустую патроны.
Речкин, с болью в сердце, понимал, что теперь небо над Мурманском открыто для бомбежек, чем непременно воспользуются фашисты. Его тревоги за свою семью только усилились. И каждый раз, когда в вышине слышался гул немецких бомбардировщиков, Алексей, изнывая от собственного бессилия, горя в огне дурных предчувствий, лишь зло сжимал кулаки с одной страшной мыслью в голове: «На Мурманск…».
Глупые, но вполне понятные любому семейному человеку мысли о том, чтобы хоть на сутки отпроситься в Мурманск, довлели над Алексеем ежеминутно. Как же ему хотелось увидеть жену и сына пусть лишь на минуточку! Убедиться, что с ними все хорошо! Но он не мог себе этого позволить. Сейчас, когда над Заполярьем навис тяжелый молот вероятной агрессии, каждый солдат был важен границе как никогда. Единственное, что было в силах Алексея, – сообщить семье о себе. Так он и сделал. Уже на второй день пребывания на заставе он отправил на адрес родителей жены короткое письмо. Теперь лишь осталось ждать ответа, и ожидание это было невероятно тягостным.
А вскоре стали приходить неутешительные вести из самого Мурманска. Как стало известно, 23 июня несколько групп немецких бомбардировщиков совершили первый авианалет на город и его порт. Вечером следующего дня, после бомбардировки военно-морской базы в Полярном, а также наших позиций на полуостровах Средний и Рыбачий, все те же «Юнкерсы» вновь сбросили бомбы над берегом Кольского залива. При этом пострадало несколько жилых домов на улице Комсомольской, а также детский сад, где появились первые жертвы.
«Комсомольская… – только и вертелось в голове Речкина, обжигая его кипящей волной тягостных переживаний. – Ведь это совсем рядом от Ленинградской, где сейчас Нина и Ванька… Хоть бы с ними там все было хорошо, большего мне и не надо…»
25 июня стало известно, что Финляндия предоставила свою территорию для германских войск и авиации, а днем позже все пограничники заставы, кто не был на дежурстве, собрались по приказу начальника отряда в ленинской комнате в полдень, чтобы прослушать важное сообщение Совинформбюро. Москва вещала: «…финское правительство объявило нам войну… вот уже десять дней происходит сосредоточение германских, а теперь и финских войск и авиации в районах, прилегающих к границам СССР…».
Вчерашний «вероятный» противник перешел в разряд явных. Со штаба отряда вереницей тянулись все новые и новые приказы и распоряжения. Отменялись старые указания и вводились новые. Телефон в кабинете начзаставы не смолкал ни на минуту, посыльные из Озерков с секретными пакетами порой даже пересекались на пороге заставы.
Напряжение, нависшее над границей, нарастало с каждым часом, готовое в любое мгновение разорвать воздух адскими раскатами ружейной и артиллерийской стрельбы. А пока что оно рычало из-за ближайших соседских сопок моторами машин и мотоциклов, чуть слышно нашептывало отголосками финской и немецкой речей, коптило небо струйками дымов от костров и печей подтягиваемых к границе войск. Советские солдаты в окопах молча впились глазами в теперь уже вражескую территорию, командиры, нервничая, ждали, когда весь привычный, устоявшийся мир сорвется из-под их ног, лопнет, словно перегнутый хлыст.
Особенно сильно подмывала психологическое равновесие глубочайшая неосведомленность офицеров погранзастав. Они не знали ни хотя бы примерного состава сил и средств, которые неприятель собирался бросить против них, ни места сосредоточения основных ударов. Связь между заставами постоянно барахлила, о чем непрерывно следовали доклады в штаб. Вопрос взаимодействия с пехотой, которая соседствовала теперь с пограничниками, так и не был до конца отработан. Всем вдруг стало не до этого, все ждали… Ждали ежесекундно, непрерывно, напряженно…
В день, когда Финляндия вступила в войну, командир отряда устроил совещание комсостава застав в штабе. Учитывая, что положение на границе стало крайне опасным, Каленников провел совещание весьма быстро и сжато. И понять его было можно. Враг мог ударить в любую минуту, и оставлять заставы без командиров на долгое время было нежелательно и даже преступно.
На совещании начотряда огласил наиболее вероятные места прохода врага, а также предположительные силы, выделяемые им для этого. Конечно, офицеры очень ждали сей информации. Но за радостью следовало глубокое разочарование. Сумбур, да и только… Если до этого, в беззнании на дальнем горизонте размышлений было по-утреннему туманно, то теперь в обилии неточной, а порой и взаимопротиворечащей информации стало по-вечернему сумрачно и расплывчато.
Исходя из сказанного майором Каленниковым, стало известно, что по ту сторону границы, супротив всего Титовского укрепрайона, немцы стягивают до целой дивизии из состава горнострелкового корпуса «Норвегия». По сведениям, переданным в штаб отряда свыше, это примерно десять тысяч человек. Кроме того, дивизия имела в своем составе артиллерию численностью до одного полка.
И Алексей, и другие офицеры с застав, конечно же, догадывались, что цифры эти скорее всего специально занижены начальством, чтобы не сеять панику на границе. И это удручало.
Еще оставалось совершенно неизвестно – сколько войск придадут немцам финны или же просто ограничатся предоставлением им своих территорий. Каленников умышленно не стал заострять на этом вопросе внимание, упомянул лишь вскользь, дабы не будоражить фантазии молодых командиров не подкрепленными фактами предположениями.
О возможных сроках нападения точной информации не было. Каленников привел несколько наиболее вероятных дат, некоторые из них успокаивали своей дальностью, другие, напротив, пугали близостью.
Также оставалось неясным и наиболее вероятное место главного удара. До начала войны командование делало ставку на высадке морского десанта на полуостровах, но эту версию словно молотом сметал теперь тот факт, что большие силы стягиваются именно возле сухопутной границы. И все же если предположить, что немцы собираются высаживать основные силы с моря, то какова их численность, учитывая, что на второстепенном направлении, на суше, они стягивают целую дивизию?
Вопросов стало еще больше, чем до собрания. И груз их беспощадно терзал умы молодых командиров.
– Дело табак, парни… – сокрушался начальник 6-й погранзаставы лейтенант Непышный на крыльце штаба после совещания. – Целая дивизия! Вдобавок еще финские войска, морской десант!
– Да, дело дрянь… Иначе и не скажешь! – зло плюнул в сторону политрук с 5-й заставы, которая располагалась на полуостровах. – И чем мы их встретим? Наш погранотряд да два полка? А что от полков толку? Один растянули по всему побережью Рыбачьего и Среднего, а второй что? Так же, поди, а, Леха? Как там у вас на большой земле?
– Да… – согласно кивнул Речкин. – Так растянули пехоту по границе, что местами роты далее прицельного выстрела расположены…
– Не забывайте про два полка артиллерии, 35-й разведбат, плюс еще саперов батальон! – вмешался в разговор помощник начальника 8-й погранзаставы, но тут же был поднят на смех.
– Ты еще медсанбат вспомни! – пуще всех смеялся Непышный. – Где разведбат, а где целая дивизия?
– А полки артиллерийские неполного состава… И тоже раздроблены кучками… – попыхивая папироской, спокойным тоном заметил Круглов.
– Да, парни, и мы, до последней машинистки, не более шестисот человек, растянуты здесь по сопкам аж на тридцать верст! – поднял вверх со значением указательный палец политрук с 5-й заставы и почти шепотом добавил: – По сути, горстка самоубийц!
– Эх, жаль, ДОТы не успели достроить! – с досадой протянул Непышный. – Ведь всю границу планировали прикрыть! На Угловой вон какие отгрохали, я пару месяцев назад бывал там, видел!
– Восемь штук всего, а планировали двадцать один… – задумчиво заключил Речкин.
Совещание это было проведено уже спустя несколько дней, как противник начал вовсю бомбить позиции наших войск, расположенных на границе. День за днем, безустанно, планомерно. Вскоре прошел слух и о первой потере. 24 июня погиб завделопроизводством 95-го стрелкового полка.
Егеря еще не перешли в массированное наступление, а первые выстрелы уже прокатились раскатистым эхом по пологим склонам сопок на левом фланге укрепрайона. Акции эти походили больше на разведку боем, легкие прощупывания советской обороны на данном рубеже. Тем не менее 2-й батальон 95-го стрелкового полка понес первые боевые потери. А вскоре прошла весть о том, что около десятка солдат из 6-й роты пропали без вести. Каких-либо подробностей никто не сообщал, а потому слухи ходили самые разные. Одни говорили о том, что бойцов, несших дежурство на НП батальона, окружили немецкие егеря и взяли в плен, другие нашептывали о самовольном переходе на сторону врага.
Война докатилась и до этих мест. Становилось очевидным, что еще день-другой, и враг мощным напором прорвет хлипкие проволочные ограждения границы и вонзится своими мощными цепкими щупальцами в худое горло нашей обороны.
На участке погранзаставы, где служил Речкин, пока что все было спокойно. И Алексей, как и все другие офицеры и простые бойцы, жил надеждой на то, что, теперь уже неизбежное, наступление начнется как можно позже. Очень нужно было выиграть еще немного времени! Подтянуть силы, боеприпасы, провизию, укрепить границу…
Морем из Мурманска ежедневно прибывало пополнение, которое тут же вливалось в ряды полков, застывших в ожидании бойни. Вскоре пришла и еще одна благая весть – по Мишуковской дороге в сторону Титовки спешили два пехотных и два артиллерийских полка. С такими силами можно было б достойно встретить немецких егерей. Лишь бы успели…
Алексей без конца думал о Нине и Ване. Прошло всего несколько дней, как он не видел семью, а уже очень соскучился. Им доводилось разлучаться и на гораздо большее время, но тогда был мир, теперь же шла война. И постоянное ощущение опасности, волнение за супругу и сына только подогревало эту немыслимую собачью тоску по ним. Часто Речкин мысленно проговаривал письма, которые хотел написать им, но так и не взялся, ибо каждый раз, когда он собирался это сделать, его отвлекали. Лишь одну скромную весточку успел написать Алексей и передать в штаб отряда, откуда отправлялась почта в Мурманск.
Сегодня опять немецкие бомбардировщики летали в сторону города. Новостей оттуда пока никаких не было, но дурные предчувствия не покидали Речкина. Они неумолимо грызли его изнутри, и он никак не мог продохнуть это давящее на грудь предчувствие чего-то плохого.
– Чего грустим, товарищ лейтенант? – раздался поблизости бодрый голос старшины.
Речкин сидел на краю деревянного мостика, который врезался в озеро, что находилось за зданием заставы, закатав галифе и опустив ноги в прохладную воду. Сапоги, с разложенными на них портянками, стояли рядом, и, оборачиваясь на голос, Алексей чуть не столкнул их в воду локтем.
– Чего скучаете, говорю? – неловко улыбнулся Ваганыч, будто решив, что отвлек лейтенанта от важного дела.
Он вступил на дощатый настил мостика и направился к Речкину. Два толстых бревна, служащих опорами строению, чуть заметно задрожали, гоняя по воде вокруг себя круги.
– Да ничего… – невнятно буркнул в ответ Алексей.
– Не холодна водица? – кивнул старшина на ноги Речкина, присев возле него на корточки.
Вода, конечно, была холодна, но не студила. Погода стояла пасмурная, но теплая, легкий ветерок ласкал открытые участки кожи, что, однако, не мешало рою комаров кружить вокруг.
– Да ничего вода, не для купаний, но сойдет, – несколько погодя с ответом, промямлил Алексей. – А ты чего довольный такой расхаживаешь?
– А я порыбачить ходил, под сопку на ручеек… – улыбался старшина, который слыл заядлым рыбаком.
У Ваганыча не было с собой ни удила, ни сумки под рыбу, только расстегнутая верхняя пуговица гимнастерки да съехавшая набекрень с черных, с проседью, кучерявых волос фуражка говорили о том, что он успел где-то вспотеть.
– А где улов?
– Жене занес. А там гляжу из окошка – вы тут ванночки себе устраиваете. Мошка-то поела, поди?
– Есть немного… – легким хлопком раздавив на лбу очередного комара, согласно кивнул Речкин. – Сегодня пока из штаба отряда шли – думал, с ума от них сойду, а «Гвоздику» ни я, ни Круглов не прихватили, раззявы!.. Много поймал?
– Одного кумжачка хорошего, с полкило, да форельки немного… – Старшина сунул руки в озеро и полными водой ладонями ополоснул лицо, смачно и горланисто рыкнув: – Шли б вы спать! Замаялись-то, поди, с дороги такой!
Речкин отодвинул рукав и, взглянув на часы, присвистнул.
– Мать моя!.. Уже начало двенадцатого! – удивленно округлил он глаза. – А я что-то совсем во времени потерялся… Солнца не видать ни черта, где оно там бродит, вот и думал, что часов девять только… А поспать, один черт, пока не выйдет! Надо бумаги кое-какие подбить…
Речкин встал, отряхнул от воды ноги и принялся обуваться.
– Скажи мне, Ваганыч, – вдруг спросил он затянувшегося папиросой старшину, – вот тебе много где довелось повоевать… А здесь, на сопках, сложнее обычного? Вот все толкуют, мол, егеря – егеря, специально обученные войне в горах… А как же нам? Ведь нас на сопках да скалах воевать никто не учил!
Старшина скукожился от такого вопроса, нервно покряхтел.
– Сложнее ли обычного?.. – задумчиво промолвил он после небольшой паузы, стряхивая пепел с кончика папиросы в воду. – Любая война – уже дело не простое… Какой бы обученный ты ни был, а идти на смерть все ж противоестественно человеку. Сложнее ли воевать в горной местности? Пожалуй, скажу, что да… Сопку сложно взять, но и сложно удержать… Голым-голо все вокруг, да и окопа толком не выроешь! Я здесь по зиме повоевал, сейчас лето. Летом всегда проще, но и противнику тоже проще. Где-нибудь в Галиции мы за каждую высотку бились! А здесь? Вон их сколько! Сопка наша – сопка ваша! Местная стратегия, мать ее…
Старшина отбросил окурок в сторону, тот с шипением упал в воду. Алексей закончил обуваться и стоял молча, внимательно слушая рассуждения повидавшего жизнь товарища.
– Здесь многое не как в остальной России… – продолжал Ваганыч, поправляя фуражку на голове, не спеша, словно играя ею. – Ни деревца, ни бревнышка… Пустошь! Болото, озеро, ручей, да камень на камне… Здесь даже тишины не бывает!
Речкин нахмурился, не понимая, о чем он говорит.
– А разве не так? – заметил старшина вопросительный взгляд лейтенанта. – Вот идешь по сопкам – что слышишь? Ветер! Сильный, слабый, не суть, но он здесь вечно! Шумит себе, шумит… И стихает лишь тогда, когда начинает здесь рявкать война! Как сюда приехал, а ветер перестал слышать в сопках лишь пока бои с финнами шли, а закончилось все и опять уже больше года он только в уши и шепчет что-то… Все здесь не как везде… И мир, и война…
