ГЛАВА XIII Петроград. Август – сентябрь 1914 г
1
Познакомившись с французским военным агентом маркизом де Ля Гишем во время торжественного объявления манифеста о начале войны с Германией в Николаевском зале Зимнего дворца, капитан Уинстон Джилрой договорился с ним об обязательной встрече. Французский атташе с радостью принял приглашение на посещение английского посольства и тут же рассыпался в свойственных французской аристократии любезностях.
Видя нескрываемую радость на лице де Ля Гиша, капитан со свойственной ему прозорливостью разведчика не по должности, а по призванию и образу мышления подумал:
«Сидит здесь давно, а что делается вокруг, знает скорее всего лишь из газет и разговоров. А это значит, что он всеми силами будет стремиться выпытать у меня, что же творится сегодня в мире и в Европе в частности. Ну что же, придется заразить его своими идеями, то бишь идеями Первого лорда Адмиралтейства». С этими мыслями Джилрой вышел из дворца. Поймав извозчика и пообещав ему за быструю езду полтинник, он с ветерком помчался на Литейный, где снимал в доходном доме просторную квартиру, имевшую, кроме парадного, выходы по черной лестнице во двор и на чердак.
На следующий день, встав пораньше, капитан сделал обязательную зарядку, немного размялся, боксируя кожаную грушу, и только после этого занялся туалетом. В восемь часов, когда он уже почти что был одет, раздался звонок в дверь. По привычке выглянув в окно и ничего подозрительного не увидев, открыл дверь. Пришла хозяйская служанка и принесла ему прикрытый крышкой горшок с овсянкой. С первого дня, как здесь поселился, Джилрой лично учил бестолкового повара, как правильно заваривать овсяную крупу, целый пакет которой он привез из Лондона. Потребовалась целая неделя, прежде чем повар смог ему угодить. Дождавшись, пока девушка поставит горшок на стол и плеснет в тарелку тягучую, водянистую, исходящую паром массу, он, по-походному зачерпнув полную ложку овсянки, с видимым удовольствием проглотил все ее содержимое.
– Хорошо, очень хорошо, – с небольшим восточным акцентом промолвил капитан, – повару передашь мою благодарность, а тебе, красавица, монетка на бусы.
Уинстон вынул из кармана гривенник и протянул его покрасневшей отчего-то служанке.
– Что вы, что вы, барин, – всплеснула руками девушка, – хозяйка не велела подарки от постояльцев принимать!
«Какая Россия разная, – неожиданно подумал он, – на восточных задворках Российской империи нравы и обычаи одни, а здесь совсем другие. Вот чертовка, – удивился он, глядя вслед грациозно шествующей к двери полнотелой служанке, – не взяла».
Быстро закончив ранний завтрак, капитан в самом прекрасном настроении вышел на улицу. Ускоренным шагом прошел до проулка и резко в него свернул. Остановился, медленно завязал бантиком шнурок ботинка. Осмотрелся. Не заметив ничего подозрительного, он выскочил на Литейный и, пропустив мимо два пустых экипажа, сел на третий.
– К английскому посольству, любезный, – сухо сказал он.
Явно застоявшийся конь, цокая копытами по мостовой, лихо рванул вперед. Несмотря на раннее утро, солнце уже начинало припекать, только еле уловимая прохлада, тянущаяся от Невы, освежала лицо англичанина, уже отвыкшего от калькуттской жары. Вскоре экипаж выехал на Невский проспект. Джилрой с удивлением и любопытством смотрел на мелькающие по обеим сторонам проспекта дворцы и ухоженные усадьбы, доходные дома и многочисленные государственные учреждения, куда тянулись толпы чиновников. Преодолев мост с чугунным узорочьем перил и фонарей, экипаж выехал на Дворцовую площадь. Перед Уинстоном вновь открылся величественный дворец, который вполне мог поспорить с Букингемской резиденцией Георга V.
«Только внутри королевский дворец выглядит несколько скромнее, чем у русского императора», – подумал он, любуясь сверкающим на солнце ангелом, осеняющим Александрийский столп.
Отвлекшись, Джилрой и не заметил, как коляска, промчавшись мимо высокого здания с золотым шпилем, увенчанным корабликом, быстро преодолела горбатый мостик и понеслась мимо чугунной решетки редкостной красоты, отгораживающей от дороги тенистый сад. За следующим мостиком извозчик, лихо остановился перед трехэтажным темно-красным особняком.
Протянув вознице за хорошую езду полтинник, капитан, не слушая раболепских слов благодарности, направился к подъезду. У входа его встретил чопорный швейцар с седой бородой, который торжественно и грациозно распахнул тяжелую створку двери посольства.
Подойдя к огромному зеркалу, Уинстон еще раз пригладил раскиданные ветром волосы и скептически осмотрел себя с ног до головы. Гражданский костюм и параллельные брюки, сшитые у известного лондонского портного Шлиберзона, сидели на нем как влитые.
«А в мундире королевской гвардии ты выглядишь куда лучше», – сказал он себе и, лихо щелкнув по ботинку непременным стеком, торопливо поднялся по красивой полукруглой лестнице в бельэтаж.
– Сэр Джорж у себя? – спросил он у секретаря.
– Нет, сэр. Посол выехал в Царское Село, на аудиенцию к российскому императору.
«Что ж, – удовлетворенно подумал капитан, – не надо будет представлять де Ля Гиша послу, а потом выслушивать от него нравоучения».
– А Нокс?
– У майора, как вы знаете, инфлюэнция. Сэр Джорж запретил ему появляться в посольстве до полного выздоровления.
– Что ж, посол прав! Не хватало еще нам в эти напряженные дни заразиться. В одиннадцать часов должен прибыть французский военный атташе де Ля Гиш. Распорядитесь, чтобы его встретили и проводили в бельэтаж. И предупредите меня.
– Да, сэр.
Отдав необходимые распоряжения, Джилрой направился в комнату, выделенную ему по распоряжению самого Первого лорда Адмиралтейства.
Комната была угловой. Из окон открывался прекрасный вид на город, уже затянутый к этому времени сизой дымкой. Над спокойными водами Невы нависал своей громадиной Мраморный дворец великого князя Константина Константиновича. Вдали угадывались очертания Петропавловской крепости с куполами соборов и золотым шпилем.
В этой варварской столице, где капитану, казалось, что нестерпимую жару источает не только солнце, но и камни зданий и мостовых, ему вдруг захотелось иметь свой кусочек прохладного Лондона. И он не пожалел на это ни времени, ни денег. Теперь у Джилроя был свой небольшой, затемненный плотными шторами кабинет, в котором витали чисто английские запахи сигар и кофе, интерьер украшали сверкающие бронза и латунь, а на стенах услаждала взор английская живопись, поднимали воинский дух гравюры на темы Англо-бурской войны.
Открыв шкаф, капитан вынул оттуда серебряный поднос, на котором индийский мастер изобразил танцующую многорукую богиню Шиву, поставив на него две серебряные рюмки и бутылку бренди, убрал все это обратно и закрыл дверцы.
После этого Уинстон с чувством исполненного долга направился к столу, на котором его дожидалась очередная порция петербургских газет. Прекрасно зная, что в современном мире средства массовой информации играют в работе разведчика если и не главную, то достаточно важную роль, он приучил себя каждый день после раннего завтрака читать все доставляемые ему российские газеты от корки до корки, о чем бы они ни писали. И составил для себя уже достаточно обширное досье, охватывающее не только военные приготовления России, но и другие политические и экономические вопросы.
Вот и сегодня с первого взгляда было видно, что ежедневные петербургские издания пестрят сообщениями о войне.
«Русская армия перешла австрийскую границу и вступила в бои с австрийскими войсками.
Утром государь принял 54-летнего болгарского генерала Радко-Дмитриева, который покинул службу болгарского посланника в России и был назначен командиром русского 8-го армейского корпуса. Затем государь принял военного министра В. А. Сухомлинова и министра иностранных дел С. Д. Сазонова. В шесть часов вечера государь принял великого князя Николая Николаевича.
Святейший Синод постановил, чтобы «всё получаемое по должностям членов или присутствующих в Святейшем Синоде жалованье жертвовать на учреждаемый Святейшим Синодом лазарет по адресу Литейный проспект, 62».
«Наследнику престола цесаревичу Алексею Николаевичу исполнилось 10 лет. Императрица-бабушка подарила ему маленького ослика, чему ребенок был очень рад».
«Днем вдовствующая императрица отправилась в Евгеньевскую общину сестер милосердия Красного Креста (комплекс зданий на Старорусской ул., 3 и на Новгородской ул., 2), где ее дочь великая княгиня Ольга Александровна уже работала в качестве сестры милосердия».
«Утром государь простился с великими князьями Николаем Николаевичем, Петром Николаевичем и Кириллом Владимировичем, которые ночным поездом отправлялись на фронт. До 11 часов утра он посетил мать, а затем принял министра внутренних дел Н. А. Маклакова, главноуправляющего Канцелярии по принятию прошений В. И. Мамонтова и председателя Совета министров И. Л. Горемыкина».
Газета «Петербургский листок»: «Отсутствие в продаже казенной водки побуждает страдающих алкоголизмом привычных пьяниц обращаться к лаку, политуре и одеколону. Вчера один из таких несчастных, кузнец Александр Шварц, 37 л., проживающий в д. № 34 по Б. Гребецкой ул., стал пить цветочный одеколон. Он вскоре лишился сознания и был отправлен в Петропавловскую больницу, где вскоре умер».
«Государь принял генерала от артиллерии великого князя Сергея Михайловича. Затем он принял министра финансов П. А. Барка, обер-прокурора Синода В. К. Саблера, министра путей сообщения С. В. Рухлова. После завтрака у государя на приеме был 46-летний член Государственной думы трех созывов, один из лидеров партии умеренно правых, лидер неославянского движения граф Владимир Алексеевич Бобринский. Граф в тяжелый для страны период решил оставить политическую деятельность. Он поступил корнетом в свой родной лейб-гвардии Гусарский полк и отправлялся на фронт в распоряжение генерала Радко-Дмитриева.
В шесть часов вечера государь принял министра народного образования Л. А. Кассо, который недавно возвратился из Германии и «испытал всякие мерзости от немцев».
Великая княгиня Ольга Александровна отправилась сестрой милосердия с санитарным поездом в армию.
Приказом по военному ведомству № 253 с одежды действующей армии было снято приборное сукно, офицеры переодеты в солдатские шинели и установлены защитные погоны с темно-зелеными звездочками»
.
Петербургский комитет партии большевиков выпустил листовку, в которой говорилось: «…Миллионы рабочих, крестьян России, Германии, Франции, Австрии, Англии и других стран отрываются от мирной жизни и поставлены друг против друга со смертельным оружием в руках исключительно для того, чтобы морями своей крови создать для господ положения возможности еще больше выжимать прибавочной стоимости из рабов капитала… Правительство и буржуазия посеяли ветер – они пожнут бурю!»
«На судоверфи Невского судомеханического завода была спущена на воду малая крепостная немореходная подводная лодка № 1, предназначенная для обороны проходов в минных заграждениях. Предельная глубина ее погружения составляла 40 метров, а экипаж состоял из одного офицера (лейтенант Н. К. Нордштейн) и семи нижних чинов».
«Еще бы схему лодки в своем издании поместили да подробнее о вооружении рассказали, – как истинный военный, искренне возмутился капитан болтливостью газетчиков, – а впрочем, какое мне до всего этого дело», – равнодушно подумал он, вдруг вспомнив, с какой именно задачей он прибыл в Россию…
2
– Сэр, – оторвал Джилроя от раздумья секретарь, – французский военный атташе де Ля Гиш прибыл.
– Спасибо, сэр. Я сейчас его встречу.
Спустившись в бельэтаж, Уинстон увидел торжественно шествующего по лестнице камердинера, который заслонял своим мощным телом невысокого ростом худенького француза. Увидев капитана, тот стал в сторону, давая проход гостю, и, изобразив на лице маску сфинкса, объявил:
– Военный атташе Франции господин де Ля Гиш.
Завидя важно вышедшего из-за спины камердинера француза, Джилрой изобразил на лице радостную улыбку и протянул руку. Де Ля Гиш словно давнему другу обхватил его ладонь двумя своими холодными, словно с мороза, худенькими ручками, сквозь тонкую кожу которых проглядывались жилки, набухшие голубой аристократической кровью.
«И откуда такие берутся? – неожиданно для себя подивился капитан. – Ведь Наполеон, насколько мне известно, извел под корень почти все французские аристократические роды», – и тут же, с легкостью отбросив эту явно не запланированную мысль, он, все так же улыбаясь, произнес:
– Я искренне рад приветствовать вас, коллега, в нашей скромной, но истинно британской обители. – Капитан сразу же начал разговор на русском языке, потому что французский за время долгих скитаний по Индии достаточно подзабыл.
– О да! – также на русском восторженно отозвался де Ля Гиш, осматриваясь вокруг. – Это настоящий островок европейской цивилизации в этой варварской Московии, – сделал он довольно прозрачный комплимент с дальним намеком.
Неторопливо обмениваясь любезностями, европейские союзники медленно поднимались по снежно-белой мраморной лестнице на третий этаж, где располагались большие и малые гостиные, зал для торжественных приемов и кабинеты. Мажордом, он же и камердинер, шествовал впереди, раскрывая настежь двери, пока не уперся в запертую дверь углового кабинета.
– Вот мы и пришли, – провозгласил Уинстон и, распорядившись прислать официанта с угощениями, отослал мажордома. После этого он отпер дверь и дружеским жестом пригласил француза в свой небольшой, но уютный уголок.
У окна с видом на Неву стоял невысокий столик красного дерева в окружении двух кресел. Капитан предложил гостю место напротив окна, а сам по привычке занял кресло, стоящее в тени шторы. Оттуда он, словно паук, расставивший свои липкие сети, зорко следил за самыми малозаметными эмоциональными всплесками, отражающимися на лице жертвы, и, будучи достаточно опытным физиономистом, мог читать самые затаенные ее мысли.
Конечно, Джилрой не считал своего французского коллегу жертвой, все-таки они были людьми цивилизованными, мало того, союзниками в таком масштабном и важном деле, как большая политика, для которой даже начавшаяся война была лишь одним из ее эпизодов.
– Сигару, сэр! – Капитан достал из шкафа поднос с бренди, коробку сигар и поставил все это на столик. Твердой рукой разлил по рюмочкам бренди и только после этого, раскрыв коробку, достал оттуда сигару и, обрезав кончик, протянул ее своему гостю.
– Спасибо, сэр, – смущенно произнес де Ля Гиш, – я предпочитаю сигареты.
Он с нескрываемой гордостью вынул из кармана серебряный портсигар с вензелем российского императора Николая II, усыпанный бриллиантами. Достав тоненькую сигаретку и прикурив от серебряной же зажигалки с такой же, как и на портсигаре, монограммой, он с чувством огромного удовлетворения на лице затянулся.
«Э-э, да ты не так прост, как я думал, – подумал капитан, – но и я, как говорят русские, «не лыком шит», и меня такими безделушками не удивишь!»
– Какая прекрасная вещь, – решил подсластить пилюлю Уинстон, прежде чем начать более серьезный разговор.
– О да, сэр. Мне этот бесценный дар преподнес сам государь император во время визита президента Пуанкаре в Россию, – самозабвенно начал де Ля Гиш, – это были незабываемые дни. Мы с президентом побывали во многих царских дворцах. Самым прекрасным из них был Петергофский, чем-то напоминающий мне Версаль. После парадного завтрака все отправились царским поездом в Красное Село. Здесь состоялся объезд войск, выстроившихся на большом поле. Государь объезжал войска верхом. За ним в коляске ехала императрица с президентом и двумя дочерьми. По окончании церемонии объезда войск главнокомандующий войсками Гвардии и Санкт-Петербургского военного округа великий князь Николай Николаевич (младший) и его супруга пригласили царскую семью и нас с президентом на праздничный обед, который состоялся в огромном и довольно роскошном шатре. Там я с будущим верховным главнокомандующим русскими войсками и познакомился. И потом не раз бывал у него запросто…
– Ну и как вам главнокомандующий? – внезапно прервал явно затянувшийся светский разговор Джилрой.
– Вы знаете, как Николая Николаевича называют в армии? – сморщив недовольно носик, ответил вопросом на вопрос француз.
– Откуда же мне знать, ведь я здесь недавно.
– И майор Нокс вам ни о чем таком не говорил?
– Что вы имеете в виду? – несколько повысил голос капитан, который из-за глупых вопросов француза, несмотря на всю свою британскую выдержку, начал выходить из себя.
– Я просто не хотел вам сразу говорить о довольно прохладном отношении великого князя ко всему английскому…
– Вы хотите сказать, что главнокомандующий англофоб? – удивленно спросил Уинстон.
– Ну, во всяком случае, не англоман, – уклончиво ответил де Ля Гиш, многозначительно ухмыльнувшись.
Эта хитрая ухмылка не осталась незамеченной.
– Вы, наверное, видели, как после ухода царской четы из Николаевского зала офицеры гвардии и армии устроили великому князю дикую овацию. Даже качать его на руках начали. И это несмотря на его гигантский рост и вес. Это вам о чем-то говорит?
– В какой-то мере, да! Но вы же знаете, что русские непостоянны в своих симпатиях. Еще месяц назад российский император считал кайзера своим лучшим другом, всячески поощрял торговые и экономические связи с немцами, а недавно толпы народа разгромили германское посольство, сдирают с магазинов вывески с немецкими названиями. Да что говорить, даже Петербург переименовали в Петроград. Варвары, они и есть варвары!
– Но не только же из-за любви офицеров император назначил своего дядюшку на такую ключевую, особенно во время войны, должность? – спросил капитан. – Ведь мне достоверно известно, что императрица и некоторые сановники были против этого назначения.
– Вы правы, – согласился французский атташе, – но большинство в окружении монарха было против его непосредственного участия в войне. А чтобы в руках великого князя не была сосредоточена вся полнота военной власти, император решил поделить ее между Николаем Николаевичем и преданным ему военным министром Сухомлиновым…
– Но это же абсурд, – искренне возмутился капитан, как человек военный, – всему цивилизованному миру известно, что армия не терпит двойственности и подчиняется только диктатору, единственному начальнику…
– Но это в цивилизованной стране, а здесь господствуют свои, азиатские нравы, – снисходительно промолвил де Ля Гиш.
– Вы так и не ответили на вопрос, как главнокомандующего называют в армии, – напомнил французу капитан.
– В армии Николая Николаевича называют «лукавым», и не зря. Выпивоха, игрок и грубиян, он был настолько грубым и неудержимым, что в бытность его Главным инспектором кавалерии перед его инспекцией в полках загодя читались молитвы «…избави нас от лукавого…». С тех пор и прилипло к нему это прозвище. А вообще великий князь, несмотря на все свое фамильное величие и гигантский рост, натура мелкая и тщеславная. Обладает известной волей, переходящей, впрочем, часто в упрямство. В ходе учений он обычно отстаивал свое мнение не вескими аргументами, а громовым голосом, подкрепленным крепкими русскими выражениями…
– Так за что же тогда его любят офицеры? Я же своими глазами видел, как они качали его в Николаевском зале…
– Великому князю обязаны все сливки высшего общества Петербурга и их храбрые отпрыски – гвардейцы и высшие офицеры. Дело в том, что «своих» он всячески покрывает и в обиду не дает. Говорят, один из помощников князя, генерал Газенкампф, ехал к главнокомандующему на извозчике с совершенно секретными журналами главного крепостного комитета по вопросам обороны Финского залива. Сойдя с извозчика у дворца великого князя, генерал, забыл бумаги в пролетке. Когда вспомнил – ни извозчика, ни бумаг не было… И что же? Великий князь даже не пожурил преступника – не то что под суд отдать. Вот такой у русских главнокомандующий.
– И как же русские собираются оборонять Финский залив от германских дредноутов? – закинул удочку Уинстон.
– Да у них целая система крупнокалиберных островных батарей, – начал вдохновенно француз, – которые запирают все подступы к Петербургу. Вы знаете… – неожиданно де Ля Гиш осекся и, изучающее взглянув на хозяина, повернул разговор в другую плоскость: – Вы знаете, – повторил он, – что великий князь согласно франко-русской военной конвенции, по которой Россия обязывалась выступить на 15-й день после начала мобилизации, выполнил свое обещание, данное нашему послу Палеологу, и начал наступление на Австро-Венгерском фронте несколько раньше.
– Да, я осведомлен об этом. Но я бы хотел услышать от вас более подробно о фортификациях русских в Финском заливе. – Капитан настойчиво вводил разговор в прежнее русло.
– Я знаю об этом ровно столько, сколько знают все, – сделав недоуменное лицо, развел руками француз.
– Господин военный атташе, – перешел на официальный тон капитан, – моя страна со дня на день вступит в войну на стороне России и Франции. Для высадки в Нормандии готовится целый экспедиционный корпус, а вы не хотите поделиться со своим союзником добытой информацией. Это не по-дружески, – с сожалением произнес Джилрой.
– Простите, капитан, – вспыхнул да Ля Гиш, – в этой варварской стране я стал чертовски подозрительным и неблагодарным по отношению ко всем, даже к союзникам, что не делает мне чести.
– Я все прекрасно понимаю, дорогой коллега, но давайте наши эмоции оставим за порогом моего кабинета и будем разговаривать как два истинных цивилизованных союзника. Ибо цель, поставленная нашими правительствами перед нами, одна: заставить русских принять на себя главный удар Австро-Венгрии и Германии и не позволить России победить в этой войне. Ибо в противном случае произойдет непоправимое: в случае победы условия нового мира в Европе будут диктовать не наши страны, а Россия, новые границы будет определять Россия, и черноморскими проливами будет управлять Россия! Тем самым безграмотная Московия покроет европейскую цивилизацию, и еще не известно, что из этого выродится…
– Я полностью с вами согласен, сэр, – вскочил со своего кресла де Ля Гиш и, погрозив своим кулачком в сторону Петропавловской крепости, злобно добавил: – Если бы не генерал мороз, то русские еще сто лет назад были бы нашими послушными вассалами и нам не пришлось бы прозябать здесь, на задворках европейской цивилизации…
Капитан встал вслед за гостем, но лишь затем, чтобы налить в рюмки новую порцию бренди.
– Выпьем за нашу победу над врагами! И ни чешуи ни хвоста! – словно перед рыбной ловлей провозгласил он непонятный для француза тост и тут же, не глядя на него, выпил.
После третьей рюмки, провозглашенной за содружество Англии и Франции, язык де Ля Гиша развязался, и он со свойственной аристократам высокомерностью начал поучать капитана:
– Так вот, мой дорогой Уинстон, одна из наших главных задач сегодня – нащупать и опереться на те слои высшего света Петербурга, которые готовы заставить российского императора в полной мере выполнять требования франко-русской военной конвенции. Надо сделать все, чтобы изолировать людей, и сегодня толкающих его на путь сепаратного мира…
– Вы хотите сказать, что настало время найти недовольных нынешней политикой офицеров русской гвардии, готовых придушить царя и царицу, чтобы передать потом бразды правления его более воинственному родственнику, такому, как Николай Николаевич?
– Вы слишком прямолинейны, сэр, – сморщил свое личико де Ля Гиш, – сегодня необязательно повторять грубые средневековые методы, отравлять или протыкать кого-то шпагой. В наш передовой век достаточно ограничить монархию конституцией или парламентом, наконец, законами, благоприятными для самых деятельных сословий общества – промышленников и купцов. А они уж сами выберут, по какому пути из подсказанных нами идти…
В дверь постучали.
Капитан открыл дверь, пропустил в кабинет официанта с огромным подносом, уставленным самыми разнообразными закусками.
– Через час принесите нам кофе, – приказал Джилрой.
– Слушаю, сэр, – ответил слуга и исчез за плотно прикрытой дверью.
– Теперь можно выпить и за демократию, о которой вы только что с таким жаром говорили, – воскликнул Уинстон.
– За нашу демократию, – восторженно поддержал тост француз.
Осушив рюмки, коллеги закурили каждый свое. Капитан – новую сигару, де Ля Гиш – ароматную сигаретку. Спрятавшись за реденькой дымовой завесой, они почти однообразно размышляли о том, что же еще можно выпытать друг у друга.
Приглашая французского военного атташе к себе, Джилрой надеялся получить от этого простофили, как охарактеризовал его майор Нокс, не только необходимую ему информацию о расстановке сил в окружении российского монарха, но и необходимые для дальнейшей деятельности связи. Но прошло уже больше двух часов, а он так и не смог выудить из де Ля Гиша даже малой доли того, что планировал.
«Да-а, – с горечью подумал капитан, – не так уж и прост этот французский аристократ. Под маской овечки, оказывается, скрывается настоящий хищник! С ним надо быть предельно осторожным».
Закончив курить, союзники положили свои недокуренные табаки в пепельницу. Перемирие закончилось. Начинался новый раунд неторопливых разговоров, из которых каждый хотел хоть что-то урвать.
– В российской политике непомерно большую роль играет ее величество императрица Александра Федоровна, – сказал француз, словно продолжая свой оборванный с приходом официанта разговор, – она внучка королевы Виктории и по воспитанию более англичанка, чем немка, хотя ее русские недруги считают, что их государыня типичный немецкий продукт… Мадам крайне истерична, не переносит общества, кроме, разумеется, своего мужа и немногих близких друзей… К числу ее советчиц и поверенных в самых деликатных делах принадлежит фрейлина Вырубова и, конечно же, царский друг Григорий Новых…
– Что, в друзьях императрицы несколько Григориев? – удивленно спросил Уинстон.
– Это фамилия все того же Григория Распутина, – пояснил де Ля Гиш, – императрица посчитала, что фамилия Распутин – неблагозвучна, там более что она планирует строительство храма его имени, поэтому и порекомендовала старцу новую фамилию – Новых.
– С Новых все ясно, – сказал Джилрой, – а что вы хотели мне посоветовать, говоря об императрице? Она англоманка? – прямо спросил он.
– Наверняка была бы, если бы не чуралась высшего света.
– А кто в светском обществе Петербурга, по-вашему, относится к Англии более или менее благожелательно?
– Прежде всего, конечно же, бывший премьер Коковцев, который в свое время выступил против железной дороги через Персию в Индию, строительство которой лоббировал Столыпин…
– За что тот и поплатился, – неожиданно вырвалось у капитана.
– Вы хотите сказать, что это ваших рук дело? – удивленно спросил француз.
– Это я всего-навсего предполагаю, – пошел на попятную Уинстон, поняв, что сам того не ведая, чуть было не высказал то, что сказал ему об этом темном деле перед отъездом в Россию его великий тезка, Первый лорд Адмиралтейства.
– Для выхода в петербургский высший свет, который всегда все знает и ведает обо всем, – продолжал как ни в чем не бывало де Ля Гиш, – я бы рекомендовал вам заручиться поддержкой таких влиятельных при дворе императора людей, как министра двора Фредерикса, недавно возведенного в графское достоинство, и генерала свиты и дворцового коменданта Воейкова. Последний хитрый пролаза и скряга. Очень любит деньги и подарки.
– А чем можно завлечь министра двора?
– О-о, по-моему, это человек честный, и единственная возможность ему понравиться – добиться рекомендации фрейлины Вырубовой…
– Или друга царской семьи Григория Распутина, то есть Новых, – после небольшой паузы добавил француз.
Официант принес кофейник с горячим напитком. За кофе разговор продолжился, но уже не было той неожиданности и остроты, которыми он изобиловал ранее. Коллеги, попивая горький обжигающий кофе, лениво перебирали всем известные факты из жизни императорской семьи и их влиятельного друга Распутина.
Прощаясь, капитан договорился со своим коллегой о новой встрече, но уже во французском посольстве. Проследив, как за де Ля Гишем закрылась дверь, Джилрой резюмировал:
«Французский военный атташе, конечно, знает больше того, что дозировал мне, но он не сказал пока ничего такого, чего не знал бы я или майор Нокс».
