Процесс обращения был серым и безрадостным. Дороти, конечно же, сделала его для себя еще более трудным. Она ежеминутно себя критиковала, ставила под сомнение свои мотивы и поведение. Она разрывалась между радикальностью прошлых убеждений и преданностью церкви, какой требовала ее новая жизнь. Однажды по пути на почту ее охватило презрение к собственному чувству веры, и она принялась себя порицать: «Вот, ты остановилась в развитии, всем довольна, как животное. Как корова. Молитва для тебя как опиум народа». Она повторяла эти слова в голове — «опиум народа». Но, рассуждала она на ходу, ведь она молится не для того, чтобы избежать боли. Она молится, потому что испытывает радость и приносит Богу благодарность за это.

Она окрестила Тамару в июле 1927 года. После обряда Дороти устроила праздник. Пришел Форстер и принес несколько собственноручно пойманных омаров. Но затем они поссорились: он снова сказал, что Дороти ударилась в суеверия, и ушел.

Дороти Дэй официально приняла католичество 28 декабря 1927 года. Само это событие не принесло ей утешения. «Я не испытала ни успокоения, ни радости, ни уверенности, что поступаю правильно. Просто так следовало поступить — это было дело, которое следовало сделать». Участвуя в таинствах крещения, покаяния, причастия, она ощущала себя ханжой. Она механически выполняла то, что требовалось, опускалась на колени без радости. Она боялась, что ее кто-нибудь увидит. Она переживала, что предает бедных, что перешла не на ту сторону в исторической борьбе, на сторону института, который поддерживает богатых, сильных, избранных. «Уверена ли ты? — спрашивала она себя. — Что это за притворство? Что за игру ты ведешь?»

Самокритичная, как всегда, Дороти в последующие месяцы и годы, гадая, достаточно ли глубока ее вера, может ли она принести пользу, писала: «Как мала, как незначительна моя работа с тех пор, как я стала католичкой, думала я. Как эгоистична, как замкнута, как недостает ей общности с другими! Мое лето тихого чтения и молитв, погруженности в себя казалось греховным, когда я видела, как братья мои борются не за себя, а за других».

Выбрав религию, она выбрала трудный путь. Часто говорят, что религия делает жизнь людей легче, дарит им успокоение, приближая к любящему и всеведущему Отцу. Но Дороти успокоения не обрела, для нее религия была тяжелейшим внутренним конфликтом, таким, о котором пишет Йосеф Соловейчик в примечании в книге «Человек Галахи». Я привожу его в сокращенном виде.

Распространено представление, что религиозное переживание — спокойное, размеренное, нежное и приятное; что это целительный ручей для озлобленной души, тихая гавань для беспокойного духа. Человек, что «приходит с поля усталый», возвращается с поля боя и из жизненных сражений, из светского мира, полного сомнений и страхов, противоречий и опровержений, тянется к религии, как младенец к матери, чтобы она его «приютила под крылышком» и укрыла на груди своей «разбитые сны-мечты», и находит там отдохновение от своих разочарований и испытаний. Это руссоистское представление наложило отпечаток на весь романтизм от начала его развития и до последних (трагических!) его проявлений в сознании современного человека. Таким образом, представители религиозных сообществ склонны изображать религию в обилии ярких красок, в виде поэтической Аркадии, царства простоты, целостности и спокойствия. Но это представление по своей сути ложно и обманчиво. Истинно глубокое и возвышенное религиозное сознание, которое проникает в глубины и взмывает к вершинам, отнюдь не так просто и приятно.

Напротив, оно чрезвычайно сложно, жестко и мучительно. Но сложностью и созидается его величие. Сознание homo religiosis — человека религиозного — истязает себя суровыми обвинениями и немедленно наполняется разочарованием; он судит свои желания и стремления с чрезмерной строгостью и в то же время укрепляется в них; он презрительно клевещет на собственные дарования, бичует их, но так же и подчиняется им. Оно вечно находится в состоянии духовного кризиса, душевного вознесения и падения, противоречия между утверждением и отрицанием, самоуничижением и принятием себя. Религия есть не убежище благодати и всепрощения для отчаявшихся и униженных, не волшебный ручей для подавленных духом, но бурный и шумный поток человеческого сознания со всеми его кризисами, болями и муками.

В начале своего религиозного пути Дороти Дэй познакомилась с тремя католичками; все три намеревались выйти замуж и любили своих нареченных, однако не спали с ними, хотя очевидно было, насколько сильное вожделение испытывали. Дороти, видя, как они отказывают себе в удовольствии, почувствовала, что «католичество многогранно, жизненно, поразительно. <…> Я видела, как они сомневаются, но все же не разочаровываются в нравственных задачах, в принципах, по которым живут, и это делало их благородными в моих глазах».

Дороти каждый день ходила на мессу, хотя ради этого приходилось вставать на рассвете, и выделяла время религиозным занятиям: читала Священное Писание, молилась по четкам. Она читала молитвы по монастырским часам, постилась и ходила на исповедь.

Эти ритуалы могли стать привычкой, как гаммы для музыканта, но Дороти находила рутину, даже самую скучную, необходимой: «Без церковных таинств, прежде всего без евхаристии, я вряд ли смогла бы продержаться. <…> Я не всегда иду к таинству с чувством потребности в нем, с радостью и благодарностью. После 38 лет, что я причащаюсь почти каждый день, я могу признаться, что это вошло у меня в привычку, но привычка эта сродни повседневному приему пищи».

Привычки и ритуалы помогли ей сосредоточить свою жизнь вокруг духовного начала. От внутренней раздробленности юных лет она шла к целостности.