Дороти Дэй было за тридцать — в то время Великая депрессия была в самом разгаре. В 1933 году Дороти основала газету The Catholic Worker («Католический рабочий»), чтобы мобилизовать пролетариат и направить социальное учение католичества на достижение единой цели — создание общества, в котором людям будет легче творить добро. Газетой дело не ограничилось — сформировалось целое общественное движение со скромной конторой в Нижнем Манхэттене, где сотрудники работали на добровольной основе. За три года тираж газеты вырос до 150 тысяч экземпляров, она распространялась в 500 приходах по всей стране.

Газета организовала столовую для бездомных, где каждое утро питались до полутора тысяч человек. Она финансировала сеть ночлежек, которые между 1935 и 1938 годами дали кров почти 50 тысячам людей. Кроме того, Дороти Дэй и ее коллеги организовали более тридцати ночлежек в США и Англии. Позднее под их руководством или по их примеру на всей территории США, от Калифорнии до Мичигана и Нью-Джерси, стали появляться аграрные коммуны. Отчасти это были попытки построить сообщество, исцелить одиночество, с которым сопряжена человеческая жизнь.

Дэй воспринимала отчужденность как грех — грех отчужденности от Бога и друг от друга. Сплоченность же напоминала ей о священном единстве — слиянии человека и духа. «Католический рабочий» соединял многое: это была и газета, и гуманитарная добровольческая организация, это было религиозное издание, как писавшее о духовной жизни, так и ратовавшее за изменения в экономике и высказывавшее радикальные политические идеи. Оно сводило вместе бедных и богатых, соединяло богословие с экономикой, материальные проблемы с духовными, тело с душой.

Дороти отстаивала радикальную позицию, пытаясь докопаться до корней социальных проблем. Газета была католической, но сама она придерживалась философии персонализма — утверждения достоинства каждого человека, ибо создан он по образу и подобию Божию. Как персоналистка Дэй с подозрением относилась ко всем крупным организациям, будь то государственное учреждение, корпорация или даже благотворительный фонд. Она постоянно побуждала своих коллег «действовать помалу» — начинать работу со своего родного района, с небольших и конкретных проблем, которые бросаются в глаза: помогать разрядить напряжение на работе, накормить голодного человека, стоящего перед вами. Персонализм провозглашает, что у каждого из нас есть глубинный личный долг — жить в простоте, заботиться о нуждах ближних и делить с ними их радости и страдания. Персоналист как личность служит другой такой же личности. А этого можно достичь только личным контактом в небольших сообществах.

Дороти Дэй провела остаток дней, вплоть до своей смерти 29 ноября 1980 года, как католический рабочий: она трудилась над газетой и подавала хлеб и суп бедным и умственно неполноценным. Она написала одиннадцать книг и более тысячи статей. Ее служение было тяжелой, рутинной работой. Компьютеров и ксероксов еще не было, и каждый месяц сотрудники печатали на машинках десятки тысяч наклеек с адресами, чтобы разослать газету подписчикам. Авторы статей сами продавали газету на улицах. Дороти чувствовала, что недостаточно просто заботиться о бедных, «надо жить с ними, делить с ними их страдания. Поступаться своей частной жизнью, умственным и душевным комфортом, равно как и физическим». Она не просто посещала приюты и ночлежки, чтобы потом вернуться в уют своего дома. Она жила в ночлежках сама, рядом с теми, кому служила.

Работа не прекращалась никогда: надо было постоянно подавать кофе и суп, искать деньги, писать статьи в газету. «На завтрак толстый ломоть черствого хлеба, — записала как-то в дневнике Дэй, — и очень дурной кофе. Я диктую десяток писем. В голове туман. Я слишком слаба, чтобы подняться по ступенькам. Прописала себе день постельного режима, но продолжаю думать, что это душа моя не в порядке. Меня окружает отвратительный беспорядок, шум, люди, и во мне нет духа внутреннего одиночества или бедности».

Мы иногда представляем себе святых или людей, живущих подобно святым, как бестелесных созданий, обитающих в возвышенном мире. Но часто они живут в еще менее возвышенной обстановке, чем мы сами. Они выбирают жизнь простую и приземленную, более тесно соприкасаются с бытовыми и материальными проблемами окружающих. Дороти Дэй и ее коллеги спали в комнатах без отопления, носили одежду, пожертвованную благотворителями, и не получали зарплату. Большую часть времени Дороти размышляла не о богословских вопросах, а о том, как избежать того или иного финансового кризиса или обеспечить такому-то человеку такое-то лечение. В 1934 году она описывала в дневнике свой обычный день, где духовное мешается с мирским: встала, сходила на мессу, приготовила завтрак для работников, ответила на письма, поработала с бухгалтерскими документами, почитала, написала текст для листовки, который надо будет размножить на мимеографе; потом пришел социальный работник и попросил платье на первое причастие для двенадцатилетней девочки, за ним пришел новообращенный со своими религиозными трактатами, потом фашистский агитатор пытался разжечь ненависть среди жильцов ночлежки, затем студент-художник принес изображения святой Екатерины Сиенской и так далее, и так далее.

В подобной же атмосфере немецкий врач-миссионер Альберт Швейцер работал в больнице в африканских джунглях. Он не брал к себе на работу ни идеалистов, ни тех, кто наслаждался праведным чувством, как много он дает миру. Не брал, конечно, и тех, кто хотел «сделать в жизни что-то особенное». Ему нужны были надежные сотрудники, которые день ото дня служили бы общему делу, выполняя что требуется. «Только тот, кто видит в своих намерениях нечто само собой разумеющееся, а не из ряда вон выходящее, кто расценивает их не как геройство, а как свой долг, принимаемый с энтузиазмом и одновременно с трезвым пониманием его безусловной обязанности, способен стать духовным искателем приключений, в которых нуждается мир».

Дороти Дэй не была от природы, что называется, общественным существом. Она обладала писательской натурой — довольно замкнутая, нуждающаяся в одиночестве, но при этом она находилась среди людей почти весь день, каждый день. Среди тех, кому она помогала, многие были умственно неполноценными или страдали от алкоголизма. Постоянно бушевали споры, люди грубили, непристойно себя вели, ругались. Однако Дороти заставляла себя сесть за стол и сосредоточиться на конкретном человеке. Он мог быть пьян и выражаться бессвязно, но она сидела и внимательно его слушала.

Дороти носила с собой блокнот и в свободные минуты писала: дневниковые записи для себя и постоянную череду колонок, эссе и репортажей — для других. Чужие грехи были для нее поводом размышлять о собственных, куда более тяжких. Однажды она записала в дневнике: «Пьянство и все вытекающие из него грехи настолько очевидно уродливы и чудовищны и несут такое несчастье бедному грешнику, что тем важнее не судить и не осуждать его. В глазах Господа скрытые, незаметные грехи, должно быть, куда страшнее. Мы должны прилагать все усилия воли, чтобы любить больше и больше, чтобы с любовью поддерживать ближнего. Пусть он покажет нам уродство наших собственных грехов, чтобы мы поистине покаялись и возненавидели их».

Дороти Дэй предостерегала против духовной гордыни, ханжеского самодовольства, которых стоит опасаться всякому, кто творит добрые дела. «Иногда приходится себя останавливать, — писала она. — Случается, что я бегу от одного человека к другому, миска за миской супа, тарелка за тарелкой хлеба, и благодарность голодных становится громким шумом у меня в ушах. Голод моего слуха бывает столь же неумолим, как для кого-то голод чрева; радостно слышать эти слова благодарности». Грех гордыни скрывается за каждым углом, считала Дэй, и даже в доме призрения углов очень много. Служить другим означает жить в большом соблазне.