Она никогда не думала, что можно быть такой счастливой и почти разуверилась, что счастье вообще возможно для нее. Конечно, она была несказанно, невыразимо счастлива, когда под сводами древней грузинской церкви, чудом уцелевшей в страшные времена персианских нашествий, старик-священник объявил их мужем и женой… Костя был в своем обычном пехотном мундире, а она — в самом простом и скромном подвенечном платье. Но разве платья имеют значение в такие мгновения?

В тот день они не поехали к родителям — и Костя, и сама она опасалась их гнева. Вернулись в дом добрейших колонистов, где отметили свадьбу добрым вином, свежайшей ветчиной и сыром и другими дарами фермерских угодий. Из гостей были лишь веселый немец-хозяин со своими дочерьми, поручик Гусятников, которого Костя успел пригласить запиской и, конечно же, благодетель. Иначе Лаура теперь не называла этого странного человека. Ее недоверие к нему и даже некоторая боязнь улетучились. Она вдруг всем сердцем поняла, сколь несчастен ее попечитель, несмотря на свое богатство, свою самоуверенность, свою необычайную удачливость, свое могущество… Его несчастье, его боль она со всей остротой ощутила лишь в тот день — за свадебным столом. Оттого, быть может, что впервые была счастлива сама. И хотелось отблагодарить его, поделиться тем счастьем, что стало возможно, благодаря ему. Но на другой день он исчез, как будто и не было его.

— Джинн! — только и развел руками Костя.

Ту ночь они провели в доме колонистов вдвоем. Хозяин с дочерьми ушли к соседям, дабы не мешать молодым. И ничего не было доселе в жизни Лауры прекраснее этой душной, лишь прохладой реки освежаемой ночи. Они наконец-то были вместе! Были одним целым! И этого никто, ничто уже не мог изменить или отнять…

Родители встретили их без особой радости, но и без гнева. Они, как оказалось, были уже предупреждены о свершившимся таинстве. Надо полагать, что и о нежданном приданном дочери — также. Позже мать призналась, что в то утро у них побывал странный русский господин, который сумел быть столь убедителен, что даже отец вынужден был принять его доводы…

Вскоре Костя отбыл в свою часть, и счастье сменилось нескончаемой тревогой. Разве можно быть счастливой, зная, что тот, кто составляет все счастье твоего сердца, всякий день рискует жизнью в сражениях с непокорными горцами? Сколькие молодые жизни унесла уже эта длящаяся год за годом война, то обманчиво затихавшая, то вспыхивавшая вновь! Скольких безутешных вдов и сирот она оставила…

Лаура часто навещала семью Чавчавадзе, особенно много времени проводя с Ниной. Прекрасная княжна так и осталась верна памяти своего погибшего супруга, с коим ее счастье оказалось столь кратким. Заменить этого удивительного человека в ее сердце не мог никто. Лаура восхищалась мужеством, с которым Нина несет выпавший ей крест, и внутренне содрогалась от мысли, что такая горькая участь может постигнуть и ее.

Когда Лаура забеременела, Костя поклялся, что экспедиция «на Шамиля» станет его последним делом на Кавказе, и по ее окончании он выйдет в отставку. Это дало робкую надежду, но и увеличило страх. Ведь и Александр Сергеевич уезжал тогда в свою последнюю «экспедицию», надеясь по возвращении предаться, наконец, тихому семейному счастью и литературному творчеству, на которое ему так обидно не доставало времени. А в итоге несчастной Нине пришлось встречать наглухо закрытый гроб…

Все летние месяцы, что русские войска штурмовали твердыню Ахульго, Лаура не находила себе места и терзалась жестокими ночными кошмарами. Но Бог оказался милостив к ней. Костя вернулся к ней в новом чине и с Георгиевским крестом на груди и сообщил, что подал в отставку. Это был второй счастливейший день в жизни Лауры.

А третий настал недавно, уже в Москве, где под кровлей давно скучавшего без хозяев дома Никольских, в котором прошло детство Кости, появился на свет его сын — Александр Константинович Стратонов.

Мать Лауры настаивала, чтобы дочь осталась до родов в Тифлисе, но княжна видела, как рвется муж в родной город, и не хотела продлевать его разлуки с ним. К тому же с его возвращением она чувствовала себя прекрасно и нисколько не боялась переезда.

Маленький Саша появился на свет через две недели по приезде в Москву, двумя неделями раньше срока. Роды были тяжелыми, но прошли в целом благополучно: ребенок был совершенно здоров, а счастливая мать быстро пошла на поправку. За окном щедро расточала свои краски золотая осень, как-то особенно гармонировавшая с пестротой московских церквей и домов, с ее золотыми куполами.

В эти дни пришла еще одна радостная весть. Приехал Гоголь! Эта новость вмиг облетела обе столицы, перебудоражив все образованное сословие. Ведь после гибели Пушкина место главы русской литературы пустовало. Появлялись новые интересные имена, и среди них особенно выделялось одно — Лермонтов. Его стихами были переполнены литературные журналы, за которыми Лаура привычно и жадно следила, вышел его роман «Герой нашего времени» — вещь, какой еще не было в русской словесности. Молодой поэт служил на Кавказе, и княжна немного сожалела, что Косте и ей не довелось встречаться с ним там. Хотелось посмотреть в глаза этого человека. Кто он, Печорин, как утверждают некоторые? Но нет, того не может быть. Печорин никогда не написал бы чистоструйной молитвы, которую Лаура выписала в свой альбом и затвердила наизусть…

Все же Лермонтов, чья звезда только восходила, не мог занять места Пушкина. Потому так и взволновало всех возвращение автора «Миргорода» и «Ревизора». Вот он — природный наследник! Глава отечественной словесности!

Лаура же взволновалась по иной причине. Николая Васильевича еще с петербургских времен она полюбила самой преданной и чистой дружеской любовью. Ей нередко хотелось увидеться с ним, поговорить, как бывало прежде. Но Рим был так непоправимо далеко!

И, вот, Гоголь в Москве! Его привез Погодин и поселил в своем доме на Девичьем поле. Лаура немедленно отправила туда посыльного с запиской, приглашая Николая Васильевича непременно быть у них с мужем во всякий день. Сама она еще не выходила из дому и лишь недавно стала сходить из своей комнаты вниз.

Дорогой гость прибыл несколько дней спустя ближе к вечеру. С неподдельной радостью приветствовал княжну и ее супруга, само собой, не обделил вниманием и малыша, сердечно поздравив молодую мать. Костя недолго составлял общество гостю, сославшись на неотложные дела. Лаура, однако, поняла, что муж попросту решил не мешать беседе старинных друзей, встретившихся после долгой разлуки, будучи вовсе не знаком с Николаем Васильевичем и весьма поверхностно с его творчеством.

— Что же, — спросила княжна Гоголя, — надеюсь, вы теперь не покинете нас? В России вас так не хватает…

— Боюсь, что не оправдаю ваших надежд, — покачал головой тот. — Верите ли, ужасно не хотелось ехать сюда… А теперь всего более хочется воротиться назад.

— Отчего же? Неужели родина встретила вас так дурно?

— Напротив. Даже слишком радушно… Я искренне радуюсь, встречая многих дорогих друзей, но я не могу здесь… — Гоголь помолчал. — Я должен работать. Должен писать… А здесь для этого нет никакой возможности. Здесь одна суета… На днях милейший Сергей Тимофеевич уговорил меня пойти в театр на моего «Ревизора». Видели ли вы сие представление?

— Я пока еще ничего в Москве не видела, — призналась Лаура.

— Я не смог дождаться конца представления, ушел…

— Неужели постановка столь дурна?

— Дело не в постановке… Мне казалось, что весь зал смотрит не на сцену, а на меня! Они желали, чтобы я сам вышел на эту сцену, что-то сказал…

— И вы сбежали?

— Точное слово! Теперь г-н Загоскин на меня, кажется, сердится… И, знаете, княжна, я верно знаю, что чем дольше я буду оставаться в России, тем больше людей станут на меня сердиться. Пожалуй, в конце концов, на меня ополчатся все, включая самых близких людей!

— Вы преувеличиваете.

— Нисколько… Поймите мое положение. На меня смотрят, как… На пророка или что-то в этом духе! А я ючусь по чужим углам, питаюсь с чужого стола и живу за чужой счет! В России должно служить, иметь поприще и верный заработок, а в противном случае ты из человека превращаешься в какое-то недоразумение, странное и непонятное для всех. Но если я стану служить, то писать уже не смогу. У меня недостанет сил…

— Вы слишком мучаете себя, — заметила Лаура.

— Слишком? — Николай Васильевич печально усмехнулся. — Мои сестры окончили теперь пансион. Их судьбу нужно устраивать. Мое самое большое желание, чтобы они нашли свое, достойное место в этой жизни. И достойных спутников себе. Но даже для того, чтобы привезти их из Петербурга, я вынужден буду одалживаться, не имея надежды отдать долга. И жить моим бедняжкам также придется в людях, пользуясь чьим-то милостивым расположением, чьей-то сердобольностью… А тут все эти ждущие от меня чего-то невероятного взоры! Все эти славословия! В Риме у меня был покой, а здесь о нем не приходится и мечтать.

Печально было слышать Лауре эти горькие слова. Перед ней сидел гениальный писатель, по праву называемый наследником Пушкина, обожаемый читающей Россией… Но вся эта слава не могла дать ему того малого, в чем он нуждался, кажется, более всего — покоя. Не может иметь покоя человек, не имеющий своего угла, обремененный хлопотами о трех младших сестрах, человек, гордый и самолюбивый, но вынужденный постоянно быть у кого-то в долгу. Да не у кого-то, а, пожалуй, у большинства своих знакомых… И добро если знакомые достаточно тактичны, чтобы никаким намеком не напомнить о долге, не взыскать оного требованием какого-либо особого отношения к себе, своим изданиям или чего-то в этом роде. Но много ли наберется таких? Да и если наберется, как не чувствовать себя постоянно должным? Как не сжиматься внутри, когда кто-то из кредиторов обращается с просьбой, которую исполнить претит душе? Как не терзаться угрызениями совести, особенно если совесть чересчур чутка и отягощена изрядной мнительностью? Воистину трагическое положение! Особенно, учитывая то, что поставленный в него ничуть не был в нем повинен. Гоголь не был игроком, чуждался увеселительных заведений, жил, как монах-отшельник…

Лауре вдруг пришла в голову мысль всех счастливых в браке женщин: что Николаю Васильевичу следовало бы подумать не только о партиях для сестер, но найти спутницу себе. Хотя и нелегкая это задача… Особому человеку, гению и жена нужна особая, в своем роде гениальная, ибо быть хорошей женой гению — это тоже большой и редкий талант. Не дай Боже, если она окажется обычной женщиной с обычными капризами и требованиями, пусть даже вполне естественными и законными. Тут нужна женщина необычная, чуткая, мудрая и сильная, которая оградила бы своего гениального мужа от изматывающих его житейских забот, дав ему необходимый домашний уют, заботу и возможность творить без оглядки на мелочную суету…

Однако, это, пожалуй, не женщина, а ангел, — осадила сама себя Лаура. А ангелы на землю спускаются слишком редко… Но появись такое создание, и вся жизнь этого измученного человека могла бы совершенно перемениться. Он обрел бы свой дом, рядом с ним была бы преданная и понимающая душа, заботящаяся о нем. Тяжело человеку, когда некому позаботиться о нем, хотя целая толпа рукоплещет ему и славит его имя. Как порой щедра судьба на грустные парадоксы…

Лауре очень хотелось поделиться с дорогим гостем своим необъятным счастьем, которого хватило бы на десятерых. Она взяла с него слово, что он непременно навестит ее с сестрами по возвращении из Петербурга, пообещав помочь девицам, чем будет в силах. Хотя чем могла помочь сама княжна? Ведь они с мужем тоже жили в чужом доме и пока что за чужой счет. Костя еще не нашел себе службы, и выручали лишь проценты, получаемые с положенной на имя Лауры благодетелем суммы.

Что ж, по крайней мере, некоторые добрые советы и полезные уроки бывшая фрейлина сможет преподать юным выпускницам пансиона. При первых шагах в обществе, в отсутствие старших опытных подруг и матери, которая когда еще приедет из их полтавского имения, им такие наставления точно не будут лишними.

Живые расспросы Лауры о любимых сестрах явно обрадовали Николая Васильевича. Он угадал в них живое участие и неподдельное внимание, которое он редко встречал в подобных важнейших для него предметах. Вместо этого он находил большей частью любопытство к своей персоне, которое его, закрытого по натуре, немало раздражало. Гоголь охотно рассказывал княжне о своих девочках, вспоминая их детские годы, и было заметно, как оттаивал он от этой задушевной и непринужденной беседы. Эта легкость общения, редкая для обоих, была свойственна их отношениям почти с первых дней знакомства, и оба дорожили ею.

Засиделись допоздна. Наконец, гость засобирался уходить. Было заметно, что возвращаться в погодинский дом ему не хочется. Но делать было нечего. Тепло поблагодарив Лауру за чудесный вечер, он обещал бывать у нее как можно чаще.

— В вашем доме так спокойно и уютно, так просто и сердечно… Пусть здесь всегда будет именно так!

— Должно быть, эту атмосферу дом сохранил от своих хозяев, а мы с Костей переняли ее от него.

— И правильно сделали, что переняли. Берегите ее, княжна!

Проводив Николая Васильевича, Лаура поднялась к себе. Она впервые заметила, что ее никогда не стесняет ограниченность собственных средств. Зато неизбежно стесняет нужда чужая. А, вернее сказать, собственная невозможность оной помочь. Что может быть лучше возможности помогать? Возможности, будучи счастлива сама, дарить частичку этого счастья ближним? Только такое капиталовложение, пожалуй, и может вернуть этому холодеющему миру гармонию и теплоту.

Засыпая, она мечтала, какую кипучую благотворительную деятельность развернула бы, если бы вдруг сделалась богатой! Люди должны быть счастливы… Хотя бы чуть-чуть… Непременно должны…

Наутро княжна была разбужена чуть свет. Горничная сообщила, что ее дожидается неведомый посыльный, желающий непременно видеть именно барыню, а не барина. Делать было нечего и, наскоро одевшись, Лаура, с трудом сдерживая зевоту, спустилась к ожидавшему ее. Посыльный низко поклонился княжне, не проронив ни слова, вручил ей небольшую шкатулку из темного малахита с искусным узором на крышке, и, поклонившись еще раз, удалился.

Растерянная и еще не очнувшаяся от сна Лаура не нашлась удержать его и спросить, кем он послан. В шкатулке был ключ, и она тотчас открыла ее. Внутри лежали десять тысяч рублей ассигнациями и короткая записка.

«Примите сей будничный дар от друга, не нашедшего дара лучшего. И извините ему запоздание, с которым он поздравляет вас с рождением Вашего сына». Почерк был Лауре незнаком, а подпись в записке отсутствовала. Однако, она могла поклясться, что дар сей мог прислать лишь один человек — ее так неожиданно исчезнувший благодетель.

— Он точно чародей! — воскликнула княжна. — Кажется, он читает мои мысли даже на расстоянии!

— Читать мысли чистых душ не так сложно, — раздался голос Кости, который, оказывается, уже некоторое время наблюдал за женой, стоя на лестнице. — Хочешь, я тоже прочту их?

— Попробуй, — ласково улыбнулась Лаура.

— Ты сейчас рассуждаешь, на какое бы благое дело употребить свалившиеся с неба деньги. Ведь все истратить на себя даже при нашем неказистом положении было бы грешно, не так ли?

— Ты не согласен с этим?

— Напротив. Я был бы рад, если бы ты употребила так все его деньги…

— В тебе говорит гордость и напрасно. Это дар от чистого сердца, преподнесенный с большим тактом. Я оставлю меньшую часть его на крестины малыша, а остальное… Остальное пусть поможет тому, кто нуждается теперь больше нашего.

— Твой вчерашний гость… — вздохнул Костя, спускаясь вниз.

— Я и впрямь похожа на открытую книгу с большими буквами?

— С очень большими, ангел мой, — Костя с нежностью обнял жену. — Подарок сделан тебе, так что распоряжайся им по своему усмотрению.

— Но я не справлюсь с этой задачей без тебя!

— Чем же я могу помочь?

— Я не хочу, чтобы адресат знал, от кого получит деньги.

— Творите милость свою тайно?

— Не ставьте людей в положение должников, если дорожите дружбой с ними. Я прошу тебя, устрой это как-нибудь.

Костя улыбнулся и, отечески поцеловав Лауру в лоб, пообещал:

— Я готов исполнять все ваши приказания, княжна, и даже принять на себя роль вашего тайного посыльного.

Может, в этом доме и впрямь царит особая атмосфера, передающаяся всем его обитателям? Нужно впитать ее, чтобы она не ушла, даже если придется жить под другим кровом. Хотя она, конечно же, не уйдет… И их дом, каким бы он ни был, будет счастливым. И неважно, сколько комнат в нем будет, сколько блюд будет подаваться к столу… Важно лишь, что в нем будет много любви и много детей. И один из них будет непременно носить имя того отчаянно одинокого человека, благодаря которому все это невероятное счастье стало явью. Это самое малое, чем возможно его отблагодарить…