Глава 16
Крымским горам далеко до кавказских пронзающих небесный купол пиков. Зато прямо под кручами их то ревет, то бормочет ласково — море! Синее и искрящееся золотом в ясную погоду, и черное, мятежное, страшное — в дни грозовые. Последние дни аккурат таковыми были, и казалось порой, что вздымающиеся ввысь разъяренные волны стремятся дотянуться до замершего на горном уступе, словно вросшего в нависшую над бушующими волнами скалу дома… Но ярость их была напрасна, вновь и вновь разбивались они о многометровый природный фундамент этого странного жилища, рассыпаясь на миллионы брызг, оседая белой гневной пеной…
Дом был невелик, но выстроен умелым зодчим, коего хозяин явно не ограничивал в средствах. Мрамор различных оттенков, винтовая лестница, вырубленная прямо в скале, ажурные барельефы и оконные наличники, оранжерея… Решительно, жилище это отличалось немалой оригинальностью. Проплывавшие вблизи рыбаки могли нередко видеть хозяина, часами просиживавшего на балконе. Иногда компанию ему составляла женщина… Что-либо еще разглядеть на такой высоте было невозможно, а потому довольно любопытных судачили о странном доме и строили различные гипотезы относительно его обитателей.
Женщина много времени проводила в оранжерее, устроенной специально для нее. Ей доставляло удовольствие заботиться о многочисленных цветах и редких овощных культурах. Иногда она пеняла хозяину:
— И зачем нужно было строить этот замок на мертвом камне. Чем вам не угодила земля? На земле я разбила бы чудесный сад, где бы цвели и плодоносили вишни и яблони, благоухал жасмин…
— Эжени, неужто с летами в вас проснулась тяга к ведению хозяйства? Я уже боюсь однажды застать вас за шитьем или варкой варенья!
— Чем вам не угодило варенье? Вам же не мешает, когда я варю свои настои…
— Признаться, не понимаю, для чего вы возитесь с ними? Вы продаете их людям, но ведь в этом нет никакой нужды…
— Для вас — нет. А для них — есть. И для меня — есть. Я не могу целыми днями сидеть на этом балконе, смотреть вдаль и ждать… Чего вы ждете, Виктор?
— Я жду, когда грянет гром, моя дорогая. Вас тянет к земле, а меня манит небо. Мне хорошо здесь, вдали от людей. Жизнь на земле не позволяет отдалиться от них настолько, насколько мне бы хотелось.
— Вам так досадили люди?
— Да, мне досаждает глупость и подлость. А мой жизненный опыт свидетельствует, что они удел большинства человечества.
— Что ж, ожидайте грома… Он скоро грянет, коли вы так его жаждете…
Эжени не помнила, когда в ее душе явилось это ясное предчувствие надвигающегося грома. В Петербурге ли еще или уже здесь, в этом укрытии, воздвигавшемся несколько лет по личному проекту Виктора? Так или иначе, но однажды явившись, это предчувствие уже не покидало ее, угнетая с каждым днем все больше. А теперь еще эта буря, эти страшные косматые тучи, упрямо не желавшие оставить захваченных позиций и уступить место солнцу. И… одиночество. Целыми днями просиживавший на одном месте Виктор сам все больше напоминал мраморное изваяние. А кроме него в доме были лишь безумная Маша и немой Благоя, с печалью наблюдавший мизантропию своего хозяина.
— Что же нам делать, Благоя? — иногда тихо спрашивала его Эжени, когда он помогал ей в оранжерее. — Ведь он… словно каменный гость на этом свете… Ему ничего не нужно, и никто не нужен. Господи, я отдала бы всю мою душу, чтобы возвратить его к жизни, чтобы…
Верный серб с жаром прикладывал руку к груди и кивал головой: он тоже был готов отдать за своего господина душу.
— Но наши души бессильны… Наши молитвы не долетают к престолу Целителя Душ. Потому что мы грешны… В особенности, я… Я даже не имею права обращать свой взор к Нему. Ты лучше меня, много лучше.
С этим Благоя соглашаться не хотел категорически, выражая свое несогласие эмоциональной жестикуляцией.
— В этом доме лишь одна чистая душа… Но эта душа помрачена. Ее молитва спасла бы его, но она его даже не помнит…
Серб печально вздыхал. Он, как и Эжени, предпочел бы вновь странствовать со своим господином по чужим землям, пускаясь в опаснейшие авантюры, нежели сидеть на этой скале и ждать неведомого.
Гром грянул на четвертый день бури. Промокший до нитки Благоя, спускавшийся к подножию горы, куда причалила лодка какого-то отчаянного смельчака, принес Виктору запечатанное письмо. Тот быстро сломал печать и стал читать, бледнея с каждой прочитанной строчкой. Наконец, отбросив бумагу, произнес с каким-то злым торжеством:
— Он все-таки сбежал!
— Князь Михаил?
— Да. Мой агент сообщает, что негодяй ухитрился уйти из-под надзора, и наши безмозглые ищейки, само собой, пока не смогли напасть на его след! Идиоты! — Виктор ударил кулаком по столу. — Они не могут напасть на след! Я не имею вашего дара, Эжени, но, черт побери, даже я знаю, где искать этот след!
— Вы полагаете, он попытается бежать заграницу?
— А вы считаете иначе? Он, конечно, нищ, как церковная крыса, теперь, но он игрок, не забывайте. И шулер… А, значит, голодная смерть ему точно не грозит!
— Он не сбежит заграницу, — тихо промолвила Эжени.
Виктор пристально посмотрел на нее и, нахмурившись, потребовал:
— Ну, говорите, моя дорогая. Клянусь честью, вашему дару в таких делах я доверяю больше, чем догадкам своего ума.
Говорить не хотелось. Резко закружилась, заболела голова, как бывало во мгновенья внезапных наитий, отнимавших все силы. В глазах потемнело, и в сумрачной пелене замелькали неясные силуэты…
— Серпухов! — вымолвила она, оседая на кресло. — Серпухов…
— Что вы говорите, Эжени? Зачем ему ехать туда? Зачем ему ехать к женщине, которая никогда не примет его после такого обмана?
Эжени качнула головой, отпила воды из поданного Благоей стакана:
— Я сказала вам то, что есть… То, что вижу… Не спрашивайте больше…
— Если только он обезумел… Благоя! Немедленно спускай лодку! Мы отплываем немедленно!
— Я еду с вами! — встрепенулась Эжени.
— Нет, мон шер, вы останетесь с Машей.
Что-то оборвалось внутри от этих слов, как от приговора. Стакан выскользнул из похолодевших рук и разбился вдребезги. За окном ослепительно вспыхнула молния. Виктор улыбнулся:
— Ну, вот, и дождались! Теперь все решится окончательно! Нам двоим нет места на этой земле…
Она ничего не смогла сказать ему на прощание, даже перекрестить не хватило мочи. Отрешенным взглядом проследила, как мелькает в бушующих волнах умело правимая Благоей шлюпка, а, когда та исчезла из виду, поднялась к на удивление спокойно спавшей Маше…
Этот человек постучал в ее дом ночью. Тетки Аграфены и ее верной Ариши не было — они еще неделей раньше уехали поклониться Преподобному. Дети уже спали… Зачем она открыла дверь? Почему не заперлась вместо этого на все засовы, не затворила ставни? Неужели лишь оттого, что стало жаль этого несчастного? За то время, что она не видела его, он исхудал и состарился на добрых десять лет. Глаза его блуждали. Он выглядел совершенно больным… И она не смогла оставить его на улице…
— Я вернулся к вам, Елизавета Кирилловна!
От этих слов ей сделалось не по себе.
— Что вам угодно, князь?
— Что мне угодно? — Михаил болезненно усмехнулся. — А разве вы этого не знаете? Мы ведь с вами, ма шер, уже почти открыли новую страницу нашей жизни, когда нас столь грубо прервали…
— Как вы смеете вспоминать об этом? Вы, вероломный обманщик!
— Замолчите! — лицо князя исказила злая гримаса. — И вы еще уверяли меня в вашей любви! Хороша любовь! Поверить первому клеветническому обвинению, поверить интриге и тотчас отречься! Вы даже не вспомнили обо мне во все это время! Даже не справились о том, кого называли своей жизнью! А я думал о вас всякий день! И кто же после этого вероломный обманщик?
— Вы безумны, князь! Ваша жена…
— Моя жена?! Да будет вам известно, что я был уверен в ее смерти! Она исчезла много лет назад, и мои поиски оказались тщетными! Скорее всего, она сбежала со своим любовником! А мой враг нашел ее и использовал, чтобы разрушить наше счастье и мою жизнь! А вы поверили ему, даже не пожелав меня выслушать! Даже не пожелав увидеться со мной!
— После того дня я была больна несколько месяцев и едва не умерла! А не могла увидеться с вами!
— Но и не желали! Не отрицайте, Елизавета Кирилловна! Иначе вы хотя бы написали мне приветное слово в тот ад, куда я был водворен злобой моих врагов и вашим безучастием.
По тому, как лихорадочно говорил Борецкий, как дурно блестели его глаза, Елизавета Кирилловна догадалась, что он не в себе. Однако, было уже поздно…
— Я, однако же, прощаю вас, ма шер. Вы всего лишь слабая женщина… А я люблю вас и верю вашему страданию из-за меня. Теперь все будет иначе! Теперь мы все исправим!
— Что вы хотите этим сказать?
— Та неверная, что чуть не погубила нас, добилась от Святейшего Синода развода со мной, чтобы вновь выйти замуж. Так что теперь ничто не помешает нам соединиться!
— Да ведь вы же бежали из ссылки!
— Бежал! Бежал, чтобы вновь видеть вас, чтобы заключить вас в объятия и назвать женой!
Елизавета Кирилловна в испуге отшатнулась:
— Вы сошли с ума!
— Ах вот, как ты заговорила? — недобро ухмыльнулся Михаил. — Что, никак разлюбить успела? Экие вы быстрые на любовь-то! Сегодня любим одного, завтра — другого? Шлюхи… Все вы шлюхи… Ну, довольно! Больше я не стану обращаться с тобой, как с благородной! Не хочешь быть моей женой подобру, так я свое силой возьму!
Князь резко схватил Елизавету Кирилловну за руку и, притянув к себе, впился сухими губами в ее уста. В этот миг раздался испуганный возглас няни Стеши, что вышла на шум из своей комнаты.
Михаил быстро обернулся к ней и, не выпуская руки своей «невесты», выхватил пистолет:
— Заткнись, дура! — прикрикнул. — А не то убью и тебя, и твою барыню.
Стеша от страха присела на пол, всхлипнула, дрожа всем телом. Князь подтолкнул к лестнице Елизавету Кирилловну:
— Поднимайся живо наверх!
Она повиновалась, отчаянно пытаясь найти выход из создавшегося кошмара. Наверху спали дети, и этот обезумевший человек мог причинить им зло! А он, точно мысли ее читая, как раз дверь в детскую отворил:
— Иди к своим щенкам! — приказал и, повернувшись к Стеше: — Ты тоже! Ну!
Обе женщины, до смерти перепуганные, покорно вошли в комнату. Михаил захлопнул за ними дверь и запер ее на задвижку.
— Откройте сейчас же! — воскликнула Елизавета Кирилловна, бросаясь к двери. — Что вы хотите от меня? Денег? Я дам вам, сколько есть в доме!
— Как же вы скверно думаете обо мне, ма шер… Впрочем, мог ли я ждать чего-то иного от купеческой вдовушки? Нет, мне нужны не деньги. Мне нужны вы! И вы станете моей, потому что иного выхода отсюда у вас не будет!
— Скоро вернется тетушка!
— Надеетесь на помощь? Напрасно! Я даю вам срок до завтрашнего вечера. Если вы согласитесь обвенчаться со мною, то мы уедем с вами и совершим обряд в одной из отдаленных церквушек, после чего отбудем заграницу и будем жить долго и счастливо, как собирались.
— А если я не соглашусь?!
— Тогда ни вы, ни ваши дети не выйдут из этой комнаты никогда. Вы умрете, — прозвучал ответ.
Потрясенная Елизавета Кирилловна бросилась к проснувшимся и перепуганным детям. Пока успокаивала их, услышала странные звуки за оконными ставнями. Бросилась к ним, попыталась открыть и не смогла… Они оказались заколочены снаружи.
— Вы не выйдете из этой комнаты никогда, если не пожелаете исполнить данное мне обещание! — раздался голос снаружи.
— Матушка-барыня, что ж теперь будет? — ахнула няня.
— Успокойся, Стеша, — строго откликнулась Елизавета Кирилловна (не хватало еще, чтобы она своими слезами и причитаниями детей до смерти напугала!). — До завтрашнего вечера есть время. Я уверена, что кто-нибудь обязательно придет нам на выручку! Мы же не в лесу живем… Молись лучше! Бог нас не оставит. А вы, дети, ложитесь спать. Мама рядом. И никто не причинит нам вреда.
Она сказала это так твердо, что дети послушно улеглись в постель, хотя младшенький Боря еще долго всхлипывал. Стеша же бухнулась на колени перед расставленными в углу иконами, озаренными розоватой лампадой, и беззвучно, чтобы не тревожить маленьких ангелочков, стала молиться, скрестив на груди крупные руки и едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону.
Елизавета же Кирилловна, сидевшая рядом с Боринькой, в ужасе думала, что прийти к ним на помощь совсем некому. Все знают, что тетка в отъезде, а саму ее почти никто не навещает здесь… Господи, хоть бы старица Евфросинья беду почуяла! Раз уже спасла от погибели, так хоть бы и теперь выручила!
Неблизок путь от Крыма до Серпухова… А к тому досадовал Виктор, что к полувековому рубежу приближаясь уже не так легко дается сутками гнать коня. Конь-то что — коня на всякой станции заменить можно, а себя заменить как? Прежде и в голову мысль такая не приходила, а тут…
— Благоя, неужели к нам подбирается старость?
Вот так неприятное открытие! А, главное, не ко времени… Сидя на балконе нависшего над морем «гнезда мизантропа», все одно, быть ли молодым или древнем старцем. Но когда твой враг может скрыться от тебя и, хуже того, совершить новое злодейство, когда кровь кипит желанием отмщения, когда… О, тут нужны молодые силы! Те силы, которых ни тысячи верст пути, ни кровавая рубка — ничто в мире исчерпать не может!
Верный серб знаками предложил продолжить путь в кибитке, как простые путешественники. Только кибитки не доставало! Кибитка не полетит, как ветер, ее размеренный ход отнимет драгоценное время, а его — нет! Нет! И вновь шпорил Виктор коня — воспоминания о Маше и жажда сквитаться с Борецким прогоняли усталость.
Ну, вот, наконец, и Серпухов… В сгущающемся ночном сумраке показались купола Владычнего монастыря. Виктор остановил коня, перевел дух, сделал несколько глотков вина из притороченной к седлу фляги и передал ее Благое:
— Глотни и ты, мой славный друг. Хоть это и не живая вода, но бодрости нам она придаст.
Почерневший от пыли и усталости серб лишь тяжело вздохнул.
— Знать бы еще, куда ехать теперь… Где дом этой Мелетьевской тетки… Нужно предупредить Елизавету Кирилловну об опасности. Всего лучше, если она вовсе уедет отсюда, не привлекая внимания. А мы останемся и подождем. Если Эжени не ошиблась, а она никогда не ошибается в таких вещах, то мы дождемся незваного гостя… Однако, какая неудача, что на дворе ночь. Не у кого даже дороги спросить! Надо поискать какой-нибудь постоялый двор. Устроить лошадей и заодно узнать, где проживает почтенная Аграфена Павловна.
Рассуждая так, Виктор доехал до монастыря. Внезапно прямо под копыта его коня бросилась странная фигура. Конь заржал и встал на дыбы, так что Виктор едва удержался в седле. Фигура, между тем, выпрямилась и оказалась иссохшей старухой в ветхом капоте и тряпице, неряшливо покрывавшей ее голову.
— Ошалоумела, что ли, старая?! — прикрикнул на нее Виктор.
— Что медлишь, странник? — спросила старуха. — Поспешай! Жарко будет, ох, жарко… Горит, горит все! А ты поспешай! — она закружилась, охаживая себя ладонями. — Жжет! Жжет! Разгорается пламя! Поспешай, странник! Не то поздно будет!
— Да ты что, бабка? Объясни… — начал было Виктор, но тут Благоя с силой толкнул его в бок и куда-то яростно указал рукой. Там, впереди, рвался в темное небо столб дыма. Совсем рядом что-то горело…
— Не может быть… — прошептал Виктор, побледнев. — Неужели он нас опередил…
Он хлестнул коня и помчался в сторону занимающегося пожара. Горел большой двухэтажный бревенчатый дом. Пламя охватывало еще только второй этаж, откуда доносился детский плач и женские крики. Виктор сразу отметил заколоченные окна верхней комнаты и понял, что там заперта несчастная Елизавета Кирилловна с детьми.
— Благоя, найди какую-нибудь лестницу и позови людей. А я иду в дом! У нас мало времени. Это не дом, а дровяной сарай!
С этими славами он устремился к дому, прячась в тени деревьев и высматривая острым глазом каждую мелочь, которая могла бы помочь или помешать ему. Дверь была заперта, а потому ничего не оставалось, как воспользоваться окном веранды. Оказавшись внутри, Виктор явственно расслышал доносящиеся сверху голоса.
— Вы сошли с ума, князь! Отворите немедленно! — кричала женщина, стуча ладонями в запертую дверь.
— Я предупреждал вас, ма шер, что не прощу обмана. Вы, впрочем, еще можете исправить свою ошибку. Я ведь вас люблю, а потому готов простить даже теперь. Согласитесь исполнить данное вами мне слово, и ни вы, ни ваши дети не пострадаете. Поверьте, я отнюдь не хочу причинять вам зла! Но вы, кажется, не верили в серьезность моих намерений, поэтому мне пришлось доказать их вам… Надеюсь, теперь вы понимаете, что я не шучу?
— Да, я понимаю! Откройте же, умоляю вас!
— Нет, не так. Сперва вы попросите прощения и скажете, что любите меня по-прежнему и готовы сочетаться со мной браком. А затем я открою вам, и мы уедем с вами вдвоем! Решайтесь, ангел мой. Пламя уже охватило крышу, и вы можете не успеть…
— Не успеешь ты, мразь, — холодно произнес Виктор, бесшумно поднявшийся по лестнице и совсем неожиданно для помешавшегося Михаила наставивший на него пистолет. — Немедленно отопри дверь!
— И ты здесь… — прошипел Борецкий. — Тебя-то мне и не хватало! Теперь я отправлю тебя в ад!
— Готов сопровождать тебя туда, но прежде ты отпустишь женщину и детей, или я пристрелю тебя, как бешеную собаку!
Михаил отодвинул задвижку, но в этот миг тяжелая пылающая балка упала сверху, отрезая путь в комнату, где была заточена Елизавета Кирилловна.
— Благоя!!! — крикнул, что было сил, Виктор, понимая, что без помощи верного слуги может не успеть вывести из охваченного пламенем дома несчастных пленников. В тот же момент Михаил с удивительной прытью бросился на него, обнажая саблю. Виктор легко увернулся и, также обнажив клинок, ринулся в бой. Их силы были равны. Один был измучен месяцами ссылки, другой — долгой дорогой без отдыха. Но обоих питала ненависть. Впрочем, Борецкому было легче. Его ненависти ничто не развлекало, Виктор же ни на мгновение не забывал о судьбе Елизаветы Кирилловны.
— Кто ты? — прорычал Михаил, стараясь оттеснить противника к лестнице и сбросить его вниз. — Назови свое имя! Я хочу знать его, прежде чем ты сдохнешь!
— Мое имя Половцев! Говорит ли оно что-нибудь твоей памяти?
— Оно не столь славно, чтобы что-либо ей говорить!
— Вот как? Тогда я освежу твою память! Помнишь старуху-вдову, что жила в соседнем с вашим имении? Помнишь, как твой подлец-брат подделал документы, чтобы ваш отец мог отнять ее поместье по бесстыдной тяжбе и оплатить им ваши карточные долги?! Помнишь?!
Борецкий изловчился уколол Виктора в сухую правую руку. Половцев, однако, не почувствовал ни боли, ни потери хлынувшей из раны крови.
— А помнишь крепостную, что была той старухе, как дочь? Помнишь! Помнишь, как ты со своими дружками похитил ее и надругался?! Помнишь, как истязал ее день за днем, доведя до безумия?! Сегодня она будет отмщена! Хотя вся твоя проклятая кровь не стоит ни единой ее слезы…
В доме что-то угрожающе затрещало, отчаянно закричали дети. Этот вопль отрезвил Виктора от мучительных воспоминаний и, выбив из руки князя клинок, он с такой силой ударил его, что тот, перевалившись через поручни, рухнул на пол первого этажа. Заслонив рукой глаза, Виктор прорвался сквозь огонь в комнату Елизаветы Кирилловны. Снаружи уже слышался спасительный стук. Это Благоя, что есть мочи, рубил заколоченные ставни.
— Голубчик, спаситель вы наш! — рухнула на колени перед окровавленным Виктором Мелетьева.
— Бог с вами, сударыня. Вам бы меня проклинать, а не благодарить надо, — отозвался Виктор, устремляясь к окну, чтобы помочь Благое изнутри. — Нужно было просто давным-давно пристрелить этого мерзавца, и тогда бы вы не знали горя…
Ставни распахнулись, а перед дверью обрушилась еще одна балка. Огонь уже плясал по стенам комнаты, перекидывался на мебель. Виктор поспешно сорвал с окна и отбросил прочь вспыхнувшие шторы и, схватив младшего сына Мелетьевой, протянул его показавшемуся в окне Благое. Серб подхватил его и стал спускаться вниз. К дому уже спешили разбуженные люди. Ждали пожарных, хотя очевидно было, что они уже ничем не смогут помочь. Чьи-то руки внизу подхватили мальчика, и Благоя вновь устремился наверх.
В этот миг из-за двери, из-за стены огня грянул выстрел. Раздался пронзительный крик няньки, упавшей на пол. Пуля, по-видимому, адресованная Виктору, попала в ее дебелое тело — она случайно заслонила его, устремившись к иконе, чтобы снять, спасти ее от огня…
Виктор схватил брошенную на пол саблю и вновь, преодолев огненную завесу выскочил на лестницу. Еще один выстрел просвистел в дюйме от его виска. Князь Михаил, придя в себя, готов был продолжать сражение. Готов был и Виктор. Его одежда и волосы дымились, его лицо и руки были обожжены, его рана, которую в суматохе некогда было перевязать, кровоточила, но ярость вновь придала ему сил. К тому же теперь он был спокоен за Елизавету Кирилловну и детей…
— Теперь я вспомнил тебя, Половцев! И тебя, и твою дуру-девку, что строила из себя барышню! Знал бы, что она мне столь дорого станет, нашел бы развлечение подешевле! Хотя… Дешевые развлечения скучны!
— Сегодня ты обретешь вечное развлечение у чертей на сковородке!
Огонь уже охватил весь дом. Снизу раздался крик Елизаветы Кирилловны:
— Господин Половцев, уходите скорее! Крыша сейчас обрушится!
Глаза слезились от дыма и уже почти ничего не видели. Клинки были отброшены, теперь два непримиримых врага схватились врукопашную, катаясь по полу, нанося друг другу удары, забыв о своей жизни и алча лишь одного — смерти противника. Любой ценой. Треск, дым, пламя… Земной ад уже бушевал, готовясь пожрать свои жертвы. Наконец, Виктор оступился и покатился вниз по лестнице, увлекая за собой Борецкого, рухнувшего на него. А дальше… Дальше сверху с треском и грохотом посыпались пылающие доски, и все потонуло в огне.
Маша проснулась в первом часу ночи и внезапно села на постели. Эжени, не спавшая у ее постели, тотчас встрепенулась, опасаясь приступа, но, приглядевшись, поняла: приступа не будет… Лицо страдалицы было необычайно спокойно и светло. Эжени никогда не видела его таким. Даже что-то подобное улыбке скользнуло по бледным губам.
Маша медленно поднялась с постели и шатко подошла к окну, приоткрытому в эту теплую ночь. Постояла чуть-чуть и открыла его настежь, словно хотела вобрать в себя чудо Божиего мира — море, такое же спокойное сейчас, как она, небо, звезды, легкий бриз, наполненный тонкими, неповторимыми ароматами… Сколько лет она не видела этой красоты? Глаза — видели, а душа — нет… И вдруг открылось.
— Как хорошо… — сорвалась едва слышное с уст, десятилетия не извергавших ничего, кроме бреда и проклятий…
Эжени замерла в своем кресле, боясь шелохнуться, напугать страдалицу неосторожным движением, звуком, а еще больше — догадаться, отчего произошла с ней такая перемена.
Маша еще немного постояла у окна, затем вернулась в свою постель, сложила руки крестом и несколько минут лежала так, глядя в залитый лунным светом оконный проем.
— Как хорошо… — повторила вновь и закрыла глаза.
Несколько мгновений Эжени оставалась неподвижна. Затем осторожно поднялась и подошла к больной. Грудь ее более не вздымалась дыханием, а лицо наконец-то лучилось обретенным счастьем. Маша была мертва…
— Ныне отпущаешь рабу твою… — прошептала Эжени, крестясь. И вдруг, как подкошенная, рухнула на колени, вцепилась пальцами в свои густые неприбранные космы, завыла отчаянно:
— Господи, с ним-то что?! С ним?! Господи!!! Смилуйся! Не надо мной, над ним! Спаси его, Господи! Я пред Тобою преступница! Меня покарай! Как угодно! Хоть на место этой несчастной водвори! Хоть в камень неподвижный, бессловесный обрати! Все приму! Только его пощади! Пощади, Господи! Пощади! Пощади!.. Ее страданиями, ее молитвами, что она теперь к Престолу Твоему возносит, пощади!..
