Ранения Константина по счастью не оказались серьезными, и через несколько дней он вновь был в строю. Однако, понесенные 16 июля потери ставили под вопрос намеченную стратегию. Вдобавок среди личного состава участились болезни, что всегда является следствием долгих стоянок в местах кровопролитных боев, где сам воздух отравлен трупным ядом. Снабжение столь значительного войска также стало испытывать перебои.

Положение горцев было не лучше. В крепости скопилось множество больных и раненых, пути снабжения были перерезаны русской армией.

Такой расклад заставил Граббе начать переговоры.

— Отправляйтесь к Шамилю и передайте ему условия капитуляции, — таков был приказ Павла Христофоровича. — Кажется, вы уж с ним знакомы.

— Я бы охотнее повел на него наши передовые части! — воскликнул Стратонов.

— Понимаю вас, Юрий Александрович, но мы не можем допустить еще одной бессмысленной бойни.

— Однако, если Шамиль примет условия капитуляции, то это лишь затянет войну! Он вновь поклянется в верности, залижет раны, а через пару лет…

— Вновь начнет разбойничать? — Граббе покачал головой. — Если он примет условия капитуляции, то такой возможности у него не будет.

— В таком случае он не примет их.

— Возможно. Но нужно попробовать. Мы должны думать о наших людях. Мы не можем войти в Ахульго по трупам наших солдат… Не можем допустить, чтобы наша победа стала Пирровой.

Возразить на это было нечего, и Юрий отправился с очередным «посольством» к имаму-бунтовщику. Граббе требовал, чтобы тот отдал своего сына аманатом, а сам со своими мюридами сдался русскому правительству с тем, чтобы то назначило им место жительства и содержание. Все оружие должно было передаться русскому командованию, а оба Ахульго стать на вечные времена землею Императора Всероссийского, на которой горцам не будет дозволено селиться без соответствующего разрешения.

Переговоры, сопровождаемые непрерывной канонадой, длились четыре дня, но, как и следовало ожидать, ни к чему не привели. В планы Шамиля никак не входило быть поселенным в какой-нибудь русской глуши под надзором. Этот человек жаждал власти и верил… Стратонов не мог решить, во что больше верил имам: в того, чьему имени служил, или в самого себя, в свою звезду. А, может, одно не отделялось от другого у человека, считавшего себя избранником своего бога…

17 августа исполнилось желание Стратонова — после неудачи переговоров он повел на штурм три сформированные для оного колонны. Солдаты, уже приноровившиеся к местности, быстро поднялись на скалу, несмотря на град камней и пуль. На передовом укреплении их встречали мюриды под командованием самого Сурхай-кадия. Бились они, как всегда, отчаянно. Никто не искал спасения, и почти все, включая самого Сурхая, нашли в итоге свою смерть на русских штыках. Стратонов закрепился на новых позициях в непосредственной близости от Нового Ахульго и теперь предвкушал финальную битву с самим Шамилем, которая неминуемо должна была завершиться викторией.

Но хитрый имам отнюдь не спешил встретить свою смерть. Теперь уже он пожелал вести переговоры и выслал к генералу Граббе в заложники своего старшего сына Джамалуддина, исполнив таким образом первое требование капитуляции.

— Проклятье! — досадовал Юрий. — Мы могли бы взять крепость за считанные дни, а теперь вновь теряем время, давая разбойникам зализать раны и измыслить какую-нибудь подлость!

— Не кипятись, — Константин был на редкость безмятежен. — Не больно-то им удастся зализать раны в таких условиях.

— Зато придумать какой-нибудь ход, который будет нам дорого стоить, вполне может удаться. Шамиль — это гремучая змея. Один Бог знает, на что способен его изворотливый ум. Он затягивает время и наверняка не напрасно! Поэтому я предпочел бы идти вперед, не останавливаясь, пока этот человек не будет в наших руках живым или мертвым.

— Павел Христофорович — человек на Кавказе новый. Он отличный военачальник, но ему пока не достает знания характера нашего противника, — согласился Константин. — А, признайся, Юра, тебе не терпится взять в плен твоего недавнего визави?

— Скорее, мне не терпится скрестить с ним саблю.

— Не тебе одному…

— Ну-ну, — Стратонов потрепал брата по затылку, — этот противник вам, поручик, покамест не по чину!

Зная воинственный настрой Юрия, на очередные переговоры Граббе отправил генерала Пулло, но и его усилия не увенчались успехом. Шамиль не мог согласиться отдать себя в волю русского правительства и настаивал, чтобы ему было дозволенно жить в горах. Но такой исход означал бы скорее капитуляцию русских. Посему после трехдневного перемирия Павел Христофорович вновь бросил войска на приступ.

22 августа было взято Новое Ахульго, откуда горцы успели поспешно отправить многих женщин и детей в Ахульго Старое… Те же жены, что решили до конца разделить судьбу своих мужей, вновь вышли сражаться с русскими. Сражались они даже без оружия, сражались от отчаяния и от отчаяния же сами бросались на русские штыки. Их вера не позволяла им попасть в руки неверных — вот, почему бились они с таким безумием, ища своей смерти…

Из защитников Нового Ахульго в живых не осталось никого. По взятию аула Граббе приказал Стратонову, ожидавшего своей «партии», идти на штурм Старого Ахульго — последней цитадели Шамиля, где заперся он сам с женой, малолетним сыном, сестрой, несколькими сотнями мюридов и их семьями.

Солдаты были настроены, как нельзя лучше, и шли в бой «на уру». Ворвавшись в крепость, они тотчас опрокинули штыками его защитников. Бой разгорелся в самом ауле. И, пожалуй, во всю свою жизнь не видел Стратонов более безумного сопротивления. В бой бросились даже дети, швырявшие камни в штурмующих. Матери хватали младенцев и, прижимая их к груди, бросались в бездну ущелья, чтобы не попасть в плен. Целые семьи затворялись в своих саклях и предпочитали сгореть заживо, нежели сдаться победителям.

Юрий несколько раз призывал непокорных сложить оружие и вверить себя милости русского правительства, которое уж точно не причинило бы ни малейшего вреда женщинам и детям, но в ответ звучали выстрелы и проклятья. Некоторые мюриды, уже тяжело раненые и истекающие кровью, делали вид, что согласны сдаться. Но когда кто-либо из русских приближался, чтобы принять у них сдаваемое оружие, те из последних сил наносили этим оружием вероломный удар…

Кое-кто из горцев засел в пещерах, вырытых в отвесном берегу Койсу. Наиболее ловкие и смелые солдаты спускались к ним на веревках, чтобы выбить их оттуда. Но эта часть выигранной битвы уже мало интересовала Юрия. С середины боя, когда аул был уже в руках русских, он неустанно искал среди сражающихся Шамиля. Искал и не находил…

Когда-то имам Кази-Магома бился с русскими в полном окружении и пал, попытавшись прорваться из него. Шамиль прорывался тогда вместе с ним и уцелел… Но в этот раз никто не прорывался из крепко сомкнутых русских тисков… И в то же время того, кто был главной целью штурма, не было ни среди многочисленных убитых, ни среди немногих пленных.

Шамиль исчез, словно растворился в воздухе, и этот факт не позволял Стратонову испытать полной радости от созерцания русских знамен, развивавшихся над обеими непреступными башнями-утесами… Несколько дней он самолично допрашивал пленных, но ничего не смог добиться от них. Хотя очень может быть, что они и в самом деле ничего не знали о судьбе своего предводителя…

Армия возвращалась на свои позиции. Она одержала действительно большую викторию, ее солдаты вновь показали себя истинными героями. Но Юрий не чувствовал победы. В канун отхода от Ахульго он с мрачным видом сидел у костра, кляня последнее перемирие. Ведь как чувствовал, что замышляет что-то попавший в западню зверь! Как чувствовал, что нужно скорее двигаться вперед, не дать ему опомниться! А не смог донести этого до Павла Христофоровича… Отличный боевой генерал, он думал о жизнях своих подчиненных, до последнего надеясь сберечь их, склонив Шамиля к капитуляции. Он еще не знал, что такое Шамиль! А Стратонов знал. Еще в ту первую встречу с ним понял…

— Ваше превосходительство, на тебя посмотреть — так мы точно очередной Аустерлиц пережили! — Константин подошел неслышно, сел рядом, беззаботно поигрывая красивым кинжалом, взятым в качестве трофея в последнем бою. — Мы уничтожили все это полчище! Разрушили их укрепления. Может, и самого-то имама в живых нет.

— Он жив, Костя, — покачал головой Юрий. — Я чувствую. Я уверен. А если так, то все прочее уже маловажно… Таких полчищ он наберет сколько угодно — Чечня и Дагестан еще не оскудели головорезами. Помяни мое слово, братец, эта наша победа всего лишь пролог новой большой войны. Он отлежится недолго и вновь поднимет свое знамя в каком-нибудь чеченском ауле. И за ним, чудом спасшимся, пойдут тысячи! И все начнется сызнова… И так кровь, что мы пролили здесь, станет лишь малой долей той крови, которая потребуется, чтобы залить тот пожар, что он разожжет.

— Черт побери, послушать тебя — так впору запить от хандры! Нет уж, довольно! К черту Шамиля, к черту мюридов и всю эту войну. Я выхожу в отставку, Юра, вот что. Я тогда, 16 числа, решил, что если Ахульго возьмем, и башка моя здесь с плеч не слетит, то все — подам прошение об отставке. Не хочу, чтобы моя жена осталась вдовой, а мой будущий сын, не узнавший меня, сиротой.

— Я рад, что ты, наконец, принял это решение, — одобрил Юрий. — Поезжайте с Лаурой в Москву. Вы давно заслужили ваше счастье.

— Ну, а ты, старый вояка? Будешь теперь гоняться по горам за своим Шамилем?

— А на что я еще гожусь? Пока будет воля Государя, чтобы я оставался здесь, буду искать Шамиля и усмирять непокорных. Откроется иной фронт — отправлюсь туда, коли Император прикажет.

Обрисовав этот простой и строго очерченный приказом план, Стратонов подумал о Софьиньке. Эти несколько дней он не писал ей. А, пожалуй, пора. По возвращении к постоянному месту дислокации можно будет, наконец, отправить все те письма, что скопились за месяцы осады. Должно быть, она уже заждалась вестей о нем, как и он о ней… Ангел мой, Софья Алексеевна, как-то вы там живете? Поздорову ли? Как идут ваши дела с Клюквинкой? И зачем-то вам еще и эта ноша!.. Впрочем, вы, без сомнения, возвратите это заброшенное родовое гнездо к жизни, как когда-то вернули того, чье сердце навсегда принадлежит вам, и перед чьими глазами стоит теперь ваш светлый образ, заставляя его забыть войну, Ахульго, проклятого Шамиля и все, и всех…