Аничков дворец был обителью счастья императорской четы еще в ту благословенную пору, когда Государь был Великим Князем и не подозревал, какая ноша ожидает его в будущем. Неудивительно, что после страшного пожара в Зимнем, случившегося в декабре печального 1837 года, царская семья возвратилась в дом своей молодости.

Восстановительные работы в главной резиденции русских государей шли уже дольше года, но конец их был еще далеко — слишком серьезные разрушения принесло пламя, сполохи которого видели даже в семидесяти верстах от столицы. Но страшнее разрушений были — жертвы. О них не дозволено было знать обществу, они были наглухо заперты в папках с докладами следственной комиссии о трагедии и в памяти очевидцев, которым было наказано молчать.

Виктор был одним из этих очевидцев. Он примчался к Зимнему, когда пожар был в самом разгаре. Несколько раз смело бросался внутрь, дабы спасти людей. Но мало кого было возможно спасти в том аду… Приехавший из театра Государь приказал разбить окна, чтобы находящиеся внутри люди не задохнулись, но свежий воздух лишь раззадорил пламя. Гибли пожарные, гибли запертые в страшной печи гвардейцы… А народ отчаянно лез в здание, выносил из него вещи, но не брал себе, а складывал тут же на снег спасенное «Государево имущество». И молился, гадая, к чему бы такое знамение: ведь не амбар какой горит, а символ Империи!..

Трое суток потребовалось, чтобы потушить пожар полностью. Тогда, отогнав зевак, стали вынимать из-под завалов то, что осталось от погибших под ними людей… Солдаты, участвовавшие в этих горестных работах, говорили потом, что за всю жизнь не видели ничего более страшного, чем сожженные и изувеченные тела своих товарищей. Порядка трех десятков душ унесла та памятная декабрьская ночь. И виной всему был не умысел, ни заговор, а глупое разгильдяйство дворцовой службы… Пожалуй, только подобное разгильдяйство да еще наглое воровство могло конкурировать с заговорами врагов России, с их кознями против нее. Однако, с заговорами и врагами возможно бороться, а разгильдяйство победить нельзя, ибо оно — часть характера, оно — повсюду, где не успел доглядеть острый глаз, где длинная палка не нависла неотвратимой угрозой…

Разрушение Зимнего лишило Виктора той привычной потаенной комнаты, где проходили их редкие встречи с Государем. Ходили слухи, что как раз некая потаенная комната сделалась причиной несчастья — разгоревшееся в ней пламя попросту никто не мог заметить вовремя. Так или иначе, важности теперь уже не было. Под покровом темноты бывший поручик Половцев ступил в стены Аничкова дворца, где доселе был лишь однажды много-много лет назад… Вместе с ним была дрожащая от страха женщина, которую он крепко, почти с жестокостью держал за локоть, словно боясь, что в последний миг она передумает и сбежит, обрушив весь его грандиозный план.

Было раннее утро. Государь всегда поднимался рано, и своих визитеров он уже ждал, хотя явно с неудовольствием: ничего приятного это посещение ему не сулило…

Когда проведший гостей в кабинет Императора офицер удалился, женщина по незаметному знаку Виктора бросилась на колени перед Николаем и, получив милостивое дозволение говорить, принялась со слезами рассказывать свою печальную историю. На Государя она не смотрела, не смела смотреть, сознавая собственную преступность, говорила, как могла коротко, как велел ей Виктор, а потому отрывочно и временами сбивчиво. Однако же, суть ее рассказа была слишком проста, чтобы волнение могло повредить его ясности.

Император слушал женщину молча, но видно было, как каменное лицо его постепенно наливается нехорошим румянцем. Рассказываемая история грехопадения отнюдь не относилась к числу любимых им литературных жанров, а потому вызывала лишь гнев, досаду и раздражение.

Наконец, «исповедь» завершилась.

— Вы все сказали, сударыня? — ледяным тоном осведомился Государь.

Она не ответила, лишь еще ниже уронила голову.

— В таком случае оставьте нас. Я должен поговорить с вашим ходатаем наедине.

Женщина что-то пробормотала и, едва не лишившись чувств, все-таки исполнила, поддерживаемая Виктором, монаршую волю. Теперь Виктор остался с Императором с глазу на глаз.

Николай стоял у стола и ожесточенно барабанил по нему пальцами. Взглянув на Виктора, он резко спросил:

— Я полагаю, тебе излишне сообщать, что князь Борецкий венчается нынешним утром?

— Неподалеку от Павловска, где находится один из домов невесты, и куда уже стекаются многочисленные приглашенные ею гости… — невозмутимо подтвердил Виктор.

Император ударил кулаком по столу:

— Так какого же черта ты ждал до этого часа?! Последнего часа?! — он внимательно посмотрел на стоящего перед ним друга юных лет. — Впрочем, я, кажется, понимаю… Теперь никто уже не успеет остановить эту свадьбу без скандала, теперь даже самый быстрый фельдъегерь не домчится до церкви раньше, чем начнется церемония. Раньше, чем преступление и кощунство будет совершено…

— Да, Ваше Величество, именно таково было мое желание, — ответил Виктор.

Николай подошел к нему почти вплотную и спросил после паузы:

— Зачем? Зачем тебе все это?

— Затем, что если преступление будет совершено, то Ваше правосудие покарает преступника. А если бы я предотвратил его, то кара так и не настигла бы его!

— Твоя ненависть ослепила тебя окончательно!

— Возможно. Но не вы ли, Ваше Величество, требовали от меня, чтобы я не творил самосуда, но просил отмщения у вас? Я лишь исполняю вашу волю.

— Будь добр, Половцев, хотя бы избавить меня от подобных лукавых объяснений. Единственная воля, которая имеет для тебя важность, твоя. Ты привык использовать людей для своих целей… Теперь решил использовать и меня, своего Государя?

— Ваше Величество, я всегда готов был отдать за вас жизнь, а теперь прошу лишь вашего правосудия. Разве это так много, что я заслужил подобные упреки?

— Моего правосудия не надо просить. Оно будет совершено, и князь Михаил, которого ты так ненавидишь, отправится по стопам своего брата. Но несчастная его невеста? За что ты ее решил обречь такому позору и горю? Она-то что тебе сделала?

— Ничего. Она лишь была столь неразумна, что связалась с негодяем, которому не должно быть места на этой земле, а не только в столице и ее окрестностях! — зло бросил Виктор, чувствуя, как правый глаз его начинает подергивать нервный тик, в последнее время приставший к нему.

— И тебе не жаль эту женщину? — спросил Николай. — Хотя к чему и спрашивать… Тебе никого не жаль. Не ее, ни ту, что теперь была здесь, ни…

— Вы правы, Ваше Величество! Мне жаль совсем другую женщину! Одну единственную женщину! Женщину, которую я любил, и которая погибла, не вынеся позора и истязаний, которым подверг ее этот проклятый выродок! — воскликнул Виктор. — Вот, уже двадцать лет я каждую ночь убиваю его в своих кошмарах, смотрю, как капля за каплей сочится гнилая кровь из его тела… Не требуйте от меня ни жалости, ни милосердия, Государь! Я слишком мало видел в жизни того, и другого! А хуже того: если бы я попытался добиться правосудия за то, что навсегда искалечило мою жизнь, то вряд ли преуспел бы. И даже ваша дружба не помогла бы мне в этом. И вы не возразите мне сейчас, потому что знаете, что я говорю правду.

Николай ничего не ответил. Вернувшись за стол, он произнес:

— Михаил Борецкий ответит за преступление, которое ныне свершается с твоего попустительства. Но ведь не станешь и ты возражать, что это ничего не изменит? — Император устремил на Виктора пытливый и вместе с тем печальный, сострадающий взгляд. — Мое правосудие не сможет удовлетворить твоей ненависти. Она так и продолжит сжигать, испепелять тебя… Что ты станешь делать дальше? Что еще придумаешь для отмщения? Чьими еще судьбами и чувствами пожертвуешь?

— Мне нечего вам ответить, Ваше Величество, — едва слышно отозвался Виктор. — Да вы бы и не поняли меня, потому что нельзя понять меня, не зная моего ада…

— Иногда, когда я слушаю тебя, мне кажется, что лучшее, что я мог бы для тебя сделать, это… связать тебя… — покачал головой Николай.

— Не стоит, Ваше Величество, — криво усмехнулся Виктор. — Я еще не настолько безумен. Безумие, к несчастью, не заразно… И тот, кто вынужден с любви и милосердия связывать другого, сам остается в полном рассудке…

— О чем ты?

— Неважно, Государь… Все это неважно, потому что ничего нельзя изменить… Ничего… — последнее он произнес с глухой болью раненого зверя и, подняв глаза на Императора, добавил, взяв себя в руки: — Уже светает. Дозволите ли вы нам с моей протеже удалиться?

— Боишься не успеть к кульминации действа? — угадал Николай. — Ступай. И да не оставит тебя Бог, Половцев…

Виктор низко поклонился Государю и вышел. На душе было невыносимо скверно. «Мое правосудие не сможет удовлетворить твоей ненависти. Она так и продолжит сжигать, испепелять тебя», — так и стучало, звенело в ушах. Да, так и есть… Именно так… И это самое страшное. Страшно носить в душе полыхающий Зимний дворец, который бессильна потушить вся вода петербургских каналов… Никакое отмщенье не зальет это адово пламя. И все же оно должно свершиться!

— Едемте, сударыня! — бросил он ожидавшей его смертельно бледной Анне Дмитриевне.

— Куда?.. — едва слышно проронила она, но, поймав его раздосадованный взгляд, больше не задавала вопросов и покорно последовала за ним — так, точно вел он ее не к справедливому возмездию и последующей безбедной жизни заграницей, а на бойню. Безумная женщина! Такая же безумная, как ее несостоявшийся муж, доселе грезящий о ее возвращении… Ну, да Бог с ними со всеми! Настал решительный час! Сколько лет он шел к нему… И теперь до дрожи в руках казались нетерпимы последние оставшиеся минуты.