Николай всегда любил долгие прогулки. В экипаже, конные, пешие — любые. Иногда он брал с собой кого-нибудь из приближенных, но чаще прогуливался один. Во время прогулок хорошо размышлялось, а поразмышлять всегда было, о чем. А еще можно было немало любопытного подглядеть в городской жизни, ибо горожане редко узнавали в высоком, статном офицере своего Императора. Иной раз и поговорить по душам удавалось с кем-то из подданных, и нуждающегося оделить, и виновного — к ответу призвать. Случались и вовсе курьезные случаи. Однажды пришлось самолично нетрезвого солдата арестовать и препроводить на гауптвахту. Бедняга до последнего не верил, что перед ним его Царь…

В этот вечер Николаю недолго пришлось мерить шагами набережную в одиночестве. Вскоре к нему присоединился человек, которого он ждал.

— Ну, здравствуй, Половцев… Давненько не виделись.

— Вашему Величеству довольно было позвать меня, если я вам был нужен.

— Мне многие нужны. Только отчего-то все они ставят свои личные дела ваше службы мне. Например, один из моих генералов, нарушив мой запрет, давеча соизволил драться на дуэли. И попробуй только сказать, что ты не знаешь, отчего это вышло.

— Почему я должен об этом знать?

Николай остановился и пристально посмотрел на Половцева:

— Отвечай на вопрос, Половцев. У меня нынче не то настроение, чтобы терпеть чьи-либо увертки. Будь они даже твои.

— Ваше Величество, вы требуете, чтобы я рассказал вам чужие тайны…

— Требую, Половцев, ибо я ненавижу тайны. Они слишком дорого обходятся. Изволь отвечать.

— Хорошо, я расскажу все, что знаю, если вы пообещаете, что это не будет иметь последствий для тех, кто будет упомянут в моем рассказе.

— Ставишь условия Императору? Не забывай, что, если бы не моя охранная грамота, ты был бы сейчас в крепости.

— Если Ваше Величество раскаивается в том, что выдали мне эту грамоту, то я тотчас верну ее вам.

— Знаю, что вернешь, — Николай похлопал Половцева по плечу. — Ты упрям, но честен. Можешь быть уверен, что никто не пострадает от твоего рассказа. Я тебя спрашиваю теперь не как судья, но как старый товарищ твой и Стратонова. Я хочу знать, что произошло.

— Князь Михаил Борецкий устроил низкую интригу в отношении Варвары Никольской, пытаясь оболгать ее в глазах мужа и нанеся тем самым глубокое оскорбление чести последнего. Никита Васильевич посчитал своим долгом ответить на оное подобающим дворянину образом.

— Он почел долгом! — воскликнул Николай. — Его долг разрабатывать законы, делать дело, к которому я его приставил, а не подставлять свою голову под пули!

— Ваше Величество, а как бы поступили вы, если бы речь шла о чести вашей супруги?

— Да будет тебе известно, Половцев, что Император Всероссийский всегда поступает так, как велит ему долг перед Богом и Отечеством.

— А если бы вы не были Императором?

— Тогда бы я исполнил свой долг перед моим Государем. Запомни, Половцев, из всех долгов, которые есть у человека в жизни, нет долга выше, чем долг перед Богом, Отечеством и своим Государем. Впрочем, мои сановники, офицеры и друзья, по-видимому, считают иначе…

— Стратонов не мог допустить, чтобы Никита Васильевич дрался на дуэли с Борецким…

— И вместо того, чтобы исполнить долг верноподданного и рассказать о произошедшем мне, он предпочел совершить глупость вместо своего друга. Прекрасно! Ничего не скажешь!

— Я согласен, Ваше Величество, что Стратонов поступил неверно. И каждый день кляну себя, что не смог ему помешать… Мне не хватило каких-то жалких минут!

— Теперь уже ничего не поправишь, — вздохнул Николай. — Секундантов я посадил в крепость, а потом отошлю из столицы, а состояние самих дуэлянтов таково, что о каре для них думать не приходится… Кстати, что там Стратонов? Есть ли вести?

— Пока все очень скверно, — покачал головой Половцев. — Пуля прошла совсем рядом с сердцем. Если он выживет, это будет чудом…

— Но раз он до сих пор жив с такой раной, то есть надежда?

— Эжени говорит, что надеяться можно только на Бога. Но я, вы знаете — плохой христианин, а потому надеюсь на нее. Когда-то она спасла жизнь мне. Надеюсь, что теперь сможет сделать то же для Юрия.

— Ты так веришь способностям этой женщины?

— Ваше Величество, она уже много лет мой самый близкий и преданный друг, практически мое второе «я». И если я верю ее дару, значит, у меня есть на то весомые причины.

— Вероятно. В чем — в чем, а в легковерии тебя не упрекнешь, — Николай оперся на гранитный парапет набережной, устремив взгляд на еще застывшую, но уже готовую со дня на день взбунтоваться и взорвать ледяные оковы Неву. — Доктора князя Михаила настаивают на его лечении заграницей…

— И вы ему дали разрешение на выезд?! — воскликнул Половцев.

— А что бы ты хотел? Чтобы я отказал в необходимом лечении человеку, чья жизнь сейчас висит на волоске?

— Это не человек… Это… — голос Половцева охрип, а лицо потемнело. Гнев его был столь велик, что он так и не закончил начатой фразы.

— Что у тебя за счета с Борецким? — спросил Николай, всматриваясь в перекошенное лицо старого друга.

— На этот вопрос я не отвечу, Ваше Величество. Скажу лишь, что теперь к ним добавился еще один счет. И Бог мне свидетель, мерзавец заплатит по ним сполна!

— Хочешь по примеру своего друга также совершить какую-нибудь большую глупость?

— Кажется, до сего дня Вашему Величеству не приходилось меня упрекать в недостатке осторожности.

— Напротив, напротив…

— Даю слово, что и не придется. Я не Стратонов, Ваше Величество, и жизнь давно научила меня, что методами, подобающими для людей чести, нельзя бороться с людьми, чести лишенными.

— Вот как? — Николай помолчал, а затем спросил: — А что, Половцев, князь Владимир и впрямь помогал заговорщикам?

В лице Половцева не дрогнул ни один мускул. Как прежде прямо глядя на Государя, он ответил:

— Мне кажется, его арестовал граф Бенкендорф? Разве у Вашего Величества есть основания сомневаться в уликах, найденных Александром Христофоровичем?

— Точнее, услужливо предоставленных ему неким инкогнито… Не знаешь ли ты, Половцев, кто бы это мог быть?

— Откуда же мне знать, Ваше Величество? Я не знаком с агентами Третьего Отделения.

— Стало быть, князь — изменник?

— Я считаю изменником всякого, кто своими бесчестными деяниями бросает тень на Высочайшее Имя.

— Я не люблю лукавства, Половцев, ты это знаешь, — сказал Николай.

— Вы желаете помиловать Борецкого, Ваше Величество?

— Нет, не желаю. Его вина доказана, а я всегда следую закону. Ближайшие годы он проведет в Сибири, лишенный дворянства и всех прав. Ты можешь быть доволен.

— Разумеется, Ваше Величество. Всякий подданный доволен, когда торжествует закон и правда.

— Ступай, Половцев. Позаботься о нашем друге…

— О нем заботится теперь вся семья Никольских.

— Я вызвал с Кавказа его брата. И послал деньги ему на лечение… Как бы то ни было, я люблю его благородство и его самого. И очень надеюсь, что еще смогу обнять его.

— Я надеюсь на то же, Ваше Величество…

— Прощай, Половцев.

— Честь имею, Ваше Величество.

Сухопарая фигура Половцева, словно тень, исчезла в вечернем сумраке. Так и осталась закрыта душа его, мысли… Николай не сомневался, что этот человек, не задумываясь, отдал бы за него жизнь, но поверить ему пережитое, как подобало бы не верноподданному, но другу, он не желал. Знать, осталась дружба где-то в далеком прошлом, в беспечной юности, еще не знавшей предательств… А теперь не верит Половцев никому, и жизнь у него своя, странная и непонятная… А о князе Владимире солгал он. Документы Александру Христофоровичу именно он передал — это ясно. Не сам, конечно, но какая в том важность? Важно, что в свою личную месть уже впутал он самого Государя, а при том не смущается лгать ему, прямо в глаза. С людьми без чести можно расправляться, пренебрегая правилами чести — так он считает… А заодно пренебрегает этими правилами с теми, кому этот упрек уж никак не предъявишь… Хоть бы уж Стратонов с одра своего поднялся. «Вот, подлинно, Израильтянин, в котором нет лукавства!» Горько будет такого человека потерять, ни один другой его места занять не сможет…