Вот уже который день вся жизнь дома Никольских была прикована к одной единственной комнате, в которой длилась жестокая битва жизни и смерти. Думая о том, что лучший друг может умереть от полученной раны, Никита готов был рвать свои уже порядком поредевшие волосы. Такое горе — и все из-за него! Из-за глупой вдруг проснувшейся гордости! К чему было настаивать на этой проклятой дуэли? Отказал бы подлецу от дома, и дело с концом! Ведь дуэльного пистолета и в руках-то не держал никогда… Чисто бес попутал! Ослепил… А платить за ослепление это Юрию пришлось.

После случившегося должен был Никита рассказать всю правду Варе. Для нее, бедняжки, это, конечно, немалым потрясением стало — с той поры как в воду опущенная ходила, на себя не похожая. Даже дети приутихли, понимая, что случилась беда. А Петруша-крестник, Стратонова сын, плакал горько. Хоть отец никогда не был ласков с ним да и вообще не часто баловал встречами, а любил его Петя, восхищался им.

Целыми днями у одра больного находилась Эжени. Не нравилась Никольскому эта неведомо откуда взявшаяся особа, но он помнил, как в недоброй памяти вечер Юрий сказал, что всецело доверяет ей — значит, были тому причины… Значит, надо принять ее. Кто знает, может, и впрямь владеет она какими-то знаниями и способностями, которые медицине неведомы.

Из Зимнего уже несколько раз приезжали справиться о здравии Стратонова. Беспокоился о нем Государь. Прислал немалую сумму на лечение. Да Никита бы и сам последнее отдал, чтобы только друг любезный на ноги встал… А ему не становилось лучше. Ни врачи помочь не могли, ни Эжени, ни молитвы, всем домом возносимые. Врачи так и вовсе руками развели — странно, де, что, получив такую рану, пациент не умер в тот же день…

В который раз пытался Никольский сосредоточиться на работе с документами, но никак не выходило. Летели тоскливые мысли от рабочего стола прочь — к комнате, за дверями которой лежал недвижимо Юрий.

— Барин, тут вас барышня спрашивает, — сообщил, просунувшись в кабинет, Прокопий.

— Что за барышня?

— Не могу знать. Софья Алексеевна Муранова. Так-с.

— Софья Алексеевна… — Никита нахмурился, пытаясь вспомнить, кого бы из знакомых барышень так величали. — Муранова… Постой, постой… Я, кажется, знаю… — с этими словами он быстро поднялся из-за стола и сам поспешил навстречу гостье.

Та ожидала в приемной. Совсем юная девушка, в благородном лице которой читалась, однако, недюжинная сила воли и решимость. Да без них разве оказалась бы она здесь? Сколько-то верст проделала из имения своего? Лицо-то осунувшееся и глаза воспаленные — должно быть, не одну ночь не смыкала их. Платье дорожное — кажется, и не заехала никуда, так с дроги сюда и направилась.

— Рад познакомиться с вами и приветствовать вас в своем доме, Софья Алексеевна! — обратился Никольский к заметно волновавшейся гостье. — Много наслышан о вас, но не ждал увидеть так вдруг. Однако, как же вы узнали о нашей беде?

При этих словах Муранова вздрогнула, и губы ее побледнели.

— О какой беде? — спросила она едва слышно.

— Разве вы ничего не знаете? — удивился Никольский. — Юрий Александрович тяжело ранен…

Софья Алексеевна пошатнулась, и Никита едва успел подхватить ее, чтобы она не упала.

— Прокопий! Воды! И… соли!

Бережно усадив гостью в кресло, Никольский подал ей воды:

— Простите… Я подумал, что вы приехали, потому что кто-то вам сообщил…

— Сон… — прошептала Софья Алексеевна. — Я видела сон… Что же он? Очень плох?

Жаль было причинять еще большую боль этому прекрасному созданию, но и нельзя же солгать, когда раненый в соседней комнате…

— Увы, рана весьма серьезная.

В кабинет вошла Варя и тепло поприветствовала гостью.

— Вы, должно быть, только что с дороги, Софья Алексеевна? Не окажете ли нам честь остановиться у нас?

Никита мысленно обругал себя: ведь и в голову не пришло предложить гостеприимство, не подумалось, что юной помещице из смоленской глуши негде остановиться в столице, так как никого у нее здесь нет. А Варя, душа золотая, сразу сообразила.

— Нет, что вы! Это неловко…

— Отчего же неловко? Вы не смотрите, что мы в Петербурге. У нас в доме старые-добрые москвитянские традиции — всякому гостю угол найдется. Я велю перенести ваш багаж и приготовить вам комнату. Вам непременно нужно отдохнуть с дороги. Вы выглядите очень уставшей. И чаю! Немедленно чаю!

С этими словами Варя отправилась отдать соответствующие распоряжения, но в самых дверях кабинета ее едва не сбила с ног взволнованная Полина.

— Очнулся! — воскликнула она, сияя. — Юрий Александрович очнулся!

Потрясенный Никита взглянул на Муранову. На глазах той выступили слезы. Она часто закрестилась, беззвучно шепча благодарственные молитвы дрожащими губами. Никольский перевел взгляд на застывшую в дверях жену.

— Чудо… — прошептала та, со значением посмотрев на гостью.

— Чудо… — повторил за ней и Никита.

А та, что, сама того не ведая, принесла в скорбящий дом это чудо, продолжала молиться, глотая беззвучные слезы.