Никита уже час как возвратился домой и, вопреки обыкновению не поднявшись в детскую, закрылся у себя в кабинете. Монотонно, совсем не в такт непривычно разбредающимся мыслям, тикали большие настенные часы. Если раньше этот звук лишь помогал ему сосредоточиться, подобно дождю, то теперь раздражал нервы. Никита плеснул в стакан воды из стоявшего на столе графина и несколько секунд вертел в руках его тяжелую крышку. Почему-то захотелось со всей силой швырнуть ее в часы и заставить их замолчать… Или же этот стакан… Бросить его об пол, чтобы разлетелся вдребезги… Или сдавить ладонью, чтобы лопнул, изрезав ее… Нет, не хватит силы. Не та у него рука, не стратоновская… А кровь бы пустить не повредило, а то бьется она в висках, грозя разорвать голову на части. А, может, уж тогда не себе пускать ее? А тому?..

Никольский отхлебнул холодной воды и, раскурив трубку, подошел к окну, за которым мягко и безмятежно, в такт надоедливым часам падал снег. Прежде чем принимать решение, необходимо все оценить трезвым взглядом. Но как сохранить его трезвым, если речь идет о твоей жене? А она встречалась с мужчиной… Тайком. В вечерний час. На его квартире. Безо всяких свидетелей…

Можно было бы раньше заметить… Ведь никто не бывал в этом доме так часто, как этот человек. Никто не проводил столько времени с Варинькой, как он. Никто не проводил… Даже он, Никита. Последнее время и поговорить-то толком не успевалось. Все служба, все дела государственные… А Варинька оставалась одна. В чужом городе, среди чужих людей. И негодяй воспользовался моментом! Увлек ее своими стихами да романсами! И ведь каков подлец! Имея прекрасную жену и сына! Ах, как же раньше не замечал, сколь Варинька благоволит к этому ничтожеству? Всегда радуется ему, всегда ласкова с ним… Каким же нужно быть слепцом и болваном, чтобы не понять…

Однако, возможно ли? Неужто Варя могла пасть так низко? Его всегда любящая, верная, чудная жена? Мать его детей? Хозяйка его дома? Друг всей жизни?.. Нет, немыслимо, невозможно! Чем так обольстил ее проклятый, чтобы она, забыв свой долг и приличия, поехала к нему? И ведь, должно быть, не впервые поехала… Сколько же это длится уже? И длится здесь, под его крышей… Какой позор! Лучше было бы никогда не покидать Москвы…

Нет, нельзя бежать от очевидности, как бы страшна и неприглядна ни была она. Если негодяй оскорбил честь семьи Никольских, то должен ответить за это. Подумать только, а ведь еще вчера Никита был ярым противником дуэлей! Можно подумать, что есть иной способ защитить свою честь в подобных случаях… Однако, это все равно скандал. Гнев Государя, отставка, ссылка, горе детей… Может лучше, забыть все виденное и смириться?

Этой мысли Никольский устыдился настолько, что щеки его вспыхнули. В доме, пропитанном ложью, счастья уже не будет все равно. А оставаться в столице при открывшихся обстоятельствах не представляется возможным. Значит, не должно быть места позорному малодушию! Нужно немедленно послать за Стратоновым, и пусть он устроит все должным образом. И как можно скорее… Как можно скорее! На миг Никите показалось, что он просто задохнется, если уже теперь не пустит кровь своему врагу или же сам не окропит ею подвенечно чистый снег…

За Стратоновым, впрочем, посылать не стоит. Это может вызвать какие-то подозрения Вари… Нужно ехать к нему. Да, так гораздо лучше! Как раз и вдали от этого ставшего ненавистным дома побыть, облегчить сердце…

Он уже собрался кликнуть лакея, когда увидел подъехавшие к дому сани. Из них выпорхнула хрупкая женщина в меховой накидке, которая вместе с кучером спустила на мостовую коляску, в которой сидела свояченица негодяя Люба Реден. Как ни занят был Никита своими тяжкими думами, но такой визит немало удивил его. Ведь парализованная девушка почти не покидала дома, и должно было случиться что-то исключительное…

Обе женщины вошли в дом, и Никита заслышал голоса в приемной. Прокопий, коему строго-настрого было запрещено беспокоить барина, категорически отказывался пропустить нежданных визитерш, те же в свою очередь проявляли большую настойчивость.

Поразмыслив несколько мгновений, Никольский вышел из кабинета.

— Все в порядке, Прокопий, — кивнул он верному слуге, — пропусти. Негоже заставлять дам ждать в передней, — и учтиво поклонился Любе, не уделив внимания ее спутнице, в которой узнал известную шарлатанку Эжени. — Прошу ко мне в кабинет, Любовь Фердинандовна.

— Благодарю вас, — ответила девушка, выглядевшая столь бледной и измученной, что Никите показалось, будто она вот-вот лишится чувств.

— С вами все хорошо, Любовь Фердинандовна? Как вы себя чувствуете? — спросил он с беспокойством.

— Спасибо, Никита Васильевич, слава Богу, — негромко отозвалась Люба, через силу улыбнувшись.

— Не велеть ли чаю?

— Нет-нет, не нужно, — качнула головой девушка, — у меня срочное дело к вам…

— Вижу, что срочное, коли вы решились покинуть дом и навестить меня в такой час… — отозвался Никольский, затворяя дверь кабинета.

Опустившись за стол, он жестом предложил кресло Эжени, но та так и осталась стоять, не произнося ни слова, предоставив говорить Любе.

Той было явно тяжело подбирать слова к непростому разговору, и сильная дрожь левой руки выдавала ее волнение.

— Никита Васильевич, простите нас за столь внезапный и поздний визит… Но дело в том, что мы узнали нечто очень важное. Против вас, вашей семьи устроили злую интригу.

— Вот как? — усмехнулся Никита. — Да, я уже знаю об этом.

— Вы не о том знаете… простите…

— Не о том, мадмуазель Реден? А о чем же?

— Вы сегодня ложь за правду приняли, а настоящий лжи и ее виновника не знаете! Варвара Григорьевна, ваша жена — она ни в чем не виновата…

При этих словах Никольского бросило в жар. Этого еще не хватало! Уже весь Петербург о его позоре знает? Неужто этот чистый, несчастный ребенок пришел выгораживать мужа сестры?

— Простите, а что вам об этом известно, Любовь Фердинандовна? И откуда? — спросил сдержанно, ломая пальцы.

Люба подняла умоляющий взгляд на Эжени — было видно, что у нее больше нет сил говорить.

— Вы позволите, сударь? — в свою очередь спросила та, подняв свои черные, почти не мигающие глаза.

Никите совсем не хотелось слушать эту женщину, но умоляющий взор больной девушки не оставлял ему выбора.

— Я слушаю вас.

— Я была сегодня в том же месте и в тот же час, что и вы.

— Прекрасно! И что же?

— Я знаю, что ни ваша жена, ни тот, кто был с нею пред вами не виноваты.

— Простите, но мои семейные дела вас не касаются. И ваши прорицания меня не интересуют.

— Это не прорицания. Я просто знаю человека, который страстно желал вашу жену, но не имея никакой надежды, решил отомстить ей, воспользовавшись чистотой ее души и доверчивостью своего друга. Он специально устроил их встречу и прислал вам записку, чтобы вы увидели то, чего нет и никогда не было. И не могло быть.

Никита промокнул платком лоб:

— Скажите мне, мадмуазель, почему я должен верить вашему слову?

— Потому что оно правдиво, — спокойно ответила Эжени. — Иначе бы Любовь Фердинандовна не предприняла столь тяжелый для нее путь.

— Насколько я понимаю, мадмуазель Реден знает о произошедшем с ваших слов?

— Эжени говорит правду! — неожиданно громко сказала Люба, выпрямившись в кресле. — И вы должны верить не нам, а Варваре Григорьевне, которая ничем не заслужила низких подозрений! Я знаю, что Саша очень привязан к ней. Возможно, больше, чем это подобает. Но их отношения никогда не переступали грани… Если бы было иначе, я бы поняла… Я слишком хорошо знаю Сашу.

Никита покачал головой. Что могло знать о жизни, о человеческой низости это неотмирное дитя? В глазах ее стоят слезы, она свято верит в то, что говорит… И хочется верить этим светлым глазам, этим словам… Но слова — не ее. Слова — темнокудрой шарлатанки, что привезла ее сюда, зная, что саму ее не пустят и на порог.

— Кто же придумал эту подлость? — спросил Никольский, не глядя на Любу.

— Князь Михаил Борецкий, — отозвалась та.

Князь Михаил… Что ж, этот человек и впрямь на любую гнусность способен — наслышан был о нем Никита. И в доме этом бывал он, набиваясь в близкие друзья. Пожалуй, может и правдой статься то, о чем говорят нежданные гостьи. Однако, все это слова, слова… Хотя бы один факт! Один факт против того, что видел он собственными глазами… Иначе никак не освободить сердца от впившегося в него ядовитого жала.

— Мне бы хотелось верить вам, но…

— И ты должен поверить! — в дверях кабинета внезапно появился Стратонов, позади которого маячил растерянный Прокопий.

Никита знаком велел ему уйти. Юрий же приблизился и повторил уже тише:

— Ты должен поверить этим дамам, Никита.

— Тебе что-то известно? — с робкой надеждой спросил Никольский.

— Достаточно, чтобы поручиться головой за правдивость слов мадмуазель Эжени и Любови Фердинандовны. Моему слову ты можешь поверить?

— Во всяком случае, хотел бы… — после паузы отозвался Никита.

— Скромный ответ для лучшего друга. Полагаю, лучше теперь нам побеседовать наедине, если дамы нас извинят, — при этих словах Стратонов обернулся к Любе и Эжени.

— Конечно, — кивнула Люба. — Слава Богу, что вы пришли. А нам давно пора уходить. Матушка, должно быть, очень волнуется.

— Благодарю вас, Любовь Фердинандовна, за то, что вы сделали для меня и Варвары Григорьевны, — сказал Никита. — Я провожу вас до экипажа.

— Нет-нет, не стоит, — покачала головой девушка. — Мы не хотим мешать вашему разговору с Юрием Александровичем. До свидания, Никита Васильевич! Храни вас Бог!

Когда Эжени увезла Любу, Никольский вопросительно взглянул на Стратонова:

— Может, хоть ты все мне объяснишь?

— Я объясню тебе, Никита, что ты просто осел, — отозвался Юрий. — Как ты мог допустить подобную мысль о Варе? Об этом ангеле во плоти?

— Твой свояк весьма постарался о том!

— Мой свояк всегда был волокитой и слюнтяем! Не собираюсь его защищать. Но единственная женщина, которая полюбила его и приняла на себя подвиг быть с ним — Ольга Фердинандовна.

— А что же Варя?

— Варя? Послушай, Никита, я гораздо лучше разбираюсь в лошадях, чем в женщинах, но могу поручиться, что единственное чувство, которое питает Варя к моему непутевому родственнику — это чувство старшей сестры, матери… А, вот, относительно Борецкого я ведь остерегал тебя, ты помнишь? Этот подлец сломал уже не одну жизнь для своей потехи. Именно он приехал сегодня за Варей и отвез ее в известное тебе место. И одновременно послал записку тебе. А ты и поверил!

— Зачем она поехала с ним?

— Да мало ли, что он мог ей наговорить, зная ее доброту и отзывчивость… Например, что бедный Сандро лежит при смерти в горячке… Друг мой, твоя Варя не знает, что такое Петербург, не знает здешних нравов. Ее простосердечие было просто обмануто. Забудь эту глупость и лучше уделяй ей хоть немного больше времени. Чаще говори с ней, смотри в глаза — и подозрениям не останется места. Ты же не думаешь, надеюсь, что Варя может хладнокровно лгать тебе?

Никита опустил голову:

— Должно быть, ты прав, и я, действительно, осел… Скажи, откуда ты знаешь эту женщину?

— Какую?

— Эжени. Ты ведь головой за ее слова поручился…

— Она друг человека, в котором я уверен, как в самом себе.

— Что за человек?

— Никита, — Стратонов поморщился, — есть вещи, о которых я не могу говорить. Не имею права.

— Очень уж много тайн и загадок в этой истории, — хмуро сказал Никита, наливая себе очередной стакан воды.

В кабинет легонько постучали. Этот стук Никольский знал, и сердце его дрогнуло. Так стучала только Варя.

— Входи, Варинька!

Варя, одетая в светлое домашнее платье, вошла в кабинет и сплеснула руками:

— Юра! Какой гость!

Стратонов поднялся ей навстречу, поцеловал протянутую руку:

— Здравствуй, Варинька! Видеть тебя — всегда радость!

— Никита, что же ты не сказал, что Юра будет к ужину?

— Он нагрянул вдруг…

— Как снег на голову, как всегда, — рассмеялась Варя. — Ну, ничего. Сейчас распоряжусь, чтобы еще один прибор поставили. Ужин будет готов через четверть часа. Не задерживайтесь, а то все остынет.

— Варя, — окликнул Никольский жену и спросил, когда та обернулась: — А где ты была сегодня вечером? Тебя не было дома, когда я вернулся…

Варя чуть поморщилась:

— Глупейшая история, Никитушка. Представь, князь Борецкий нынче приехал ко мне с ужасными вестями об Апраксине. Будто бы он тяжело заболел и желает меня видеть. Я, конечно, сразу собралась и поехала с ним.

— И что, что-то серьезное?

— Слава Богу, нет. Александр Афанасьевич сказал, что ему уже лучше и был весьма смущен тем, что князь столь напугал меня.

— С чего бы князю такие шутки шутить с тобой? — нахмурился Никольский.

Варя пожала плечами:

— Князь странный человек. Мне трудно понять его. Тяжелый человек… — она покачала головой. — В нем что-то темное живет, недоброе. Ну да Бог ему судья. В последнее время он не баловал нас визитами. Надеюсь, что и впредь мне не придется принимать его часто.

Когда Варя ушла, Юрий спросил:

— Я надеюсь, теперь душа твоя спокойна?

— Напрасно надеешься, друг мой, — Никита хрустнул пальцами. — Какой-то мерзавец пытался оклеветать мою жену в моих глазах и разрушить нашу жизнь, а ты хочешь, чтобы я был спокоен?! Ты не можешь себе представить, что я пережил в эти часы!

— Отчего же, легко могу…

— Ах да, прости… Но скажи по чести, как бы ты поступил на моем месте? Облегченно вздохнул и обо всем забыл?

Стратонов промолчал.

— Молчишь? Правильно! Ты бы в тот же вечер надавал подлецу пощечин и вызвал его на дуэль! И пристрелил, не задумываясь!

— Может быть…

— Может быть? А я, значит, должен сделать вид, что ничего не произошло, и по-прежнему встречаться и раскланиваться с этим сукиным сыном?!

— Остынь, Никита Васильич… Борецкий — один из лучших стрелков и фехтовальщиков. А ты, прости, на охоте в одну утку из десяти попадаешь, коли повезет. К тому же ты занимаешь важную должность и не должен нарушать запрета на дуэли. Ты ведь сам всегда был их противником!

— Все твои доводы, Юра, я знаю наперед. И сам привожу себе. Но есть то, что их превосходит.

— Не гневи Государя, Никита.

— Государь — человек чести и любящий муж! Он поймет меня.

Стратонов быстро подошел к Никольскому и с силой тряхнул его за плечи:

— Не дури, прошу тебя! Борецкий убьет тебя! Пожалей хотя бы Варю и детей!

— Довольно, Юра, не трать понапрасну слова. Если ты откажешься быть моим секундантом, я найду других.

Юрий опустился на стол, теребя ус. Помолчав несколько мгновений, ответил:

— Хорошо, друг мой, я стану твоим секундантом, если ты исполнишь два моих условия.

— Каких?

— Во-первых, ни слова Варе.

— Об этом ты мог и не просить. Само собой.

— Во-вторых, отложим окончательное решение до утра.

— Какого черта?! Я все решил!

— Ты сам всегда говорил, что важные решения нужно принимать на свежую и холодную голову. А ты сейчас весь горишь. Если завтра утром ты подтвердишь мне свое безрассудное намерение, я пойду к Борецкому и устрою все надлежащим образом. В противном случае можешь прямо сейчас искать других секундантов.

— Будь по-твоему, — устало махнул рукой Никольский. — Одна ночь ничего не изменит… — взглянув на часы, он добавил. — А теперь отставим это и спустимся в столовую. Нас ждет Варя и ужин.

— Прости, Никита, но на ужин остаться никак не могу. У меня еще есть дела по службе, которые я оставил, поспешив к тебе. Прошу, извинись за меня перед Варей.

— В таком случае, я жду тебя к завтраку, — многозначительно сказал Никита.

— Я непременно буду. Я же обещал.

— Благодарю тебя, дружище. Кроме тебя в этом городе мне решительно не на кого положиться!