Глава 18,
в которой я проспал все праздники
Самое сложное в битве оказалось… что? Не бояться? Держать страх на контроле? Вовсе нет!
Надо было оставаться предельно собранным, внимательным, сосредоточенным, не обращая внимания на оглушительный грохот сражения, на крики своих и чужих.
С огромным трудом я сохранял хладнокровие.
Урманская «свинья» врубалась, въедалась в наши ряды. Трещали копья, древки лопались сами или переламывались под ударами урманских секир.
– Мечи к бою! Щиты теснее!
Больше всего я переживал за тех отроков, что первыми приняли удар. Они были обречены. Выстоять отрокам в атаке урман было невозможно в принципе, тут и опытные гридни отступили бы под могучим напором.
Но задачу свою отроки выполнили – задержали викингов и даже чуток проредили их ряды.
– Все! Пора! Середке – отходить!
Вой труб едва донесся до воинов, но движение стяга уловили многие – и дрогнула середка, отступать стала, ломая строй, как бы поддаваясь чудовищному давлению «свиньи».
Нурманы взревели, чуя слабину, и еще пуще усилили напор.
Отроки поспешно отступали, бросая копья – не во врага, наземь. Пускай неприятель убедится, что победа близка, что русы в страхе бегут!
И «свинья» сама полезла туда, куда мы ее заманивали. Фронт «большого полка» прогнулся дугой, стал походить на подкову. Я и сам пятил своего гнедка, и мои «гвардейцы» отступали следом.
«Клин» все пуще увязал, как топор в сучковатом полене.
И здесь был очень опасный момент. Не стоило викингов считать полными идиотами. Клин на то и клин, чтобы рассекать вражеское войско. А потом «свинья» раздваивалась будто – урмане поворачивали оружие в стороны, наступая на половинки разделенного воинства.
И мне нельзя было допустить, чтобы викинги первыми показали этот фокус.
– Прекратить отход! В атаку!
И вот тогда началось то, чего я ждал и боялся – отходившие отроки снова поперли вперед, а сотни на флангах ударили «свинье» в бока.
Пороки в это время молчали, зато лучники посылали стрелу за стрелой, пуская те навесом – увесистые древки взмывали в небо, теряя силу, переворачивались под весом наконечников, и падали вниз, втыкаясь в спины, в плечи, в головы урман и их пособников.
Викинги поневоле вздергивали щиты, прикрываясь – и открываясь для копий.
– Конники! К бою! В атаку!
Засвистели, заулюлюкали кавалеристы, выхватывая свои спаты да скимитары. Не вся «свинья» пролезла в боевые порядки «полка чело», и конники накинулись на ее «филейную часть».
Все! Враг был окружен! Сотни Веремуда, Лидула, Вольгаста, Идана, перемолов урман, бронями и мечами своими защищавших «свиные бока», набросились на эстов и тех данов со свеями, что составляли легкую пехоту. Их кожаные доспехи легко поддавались секире и клинку.
Особый успех сопутствовал конникам – они наседали на урманский арьергард, безжалостно кромсая живую силу противника. И если кони местной породы просто несли всадников, то лошадки-степнячки сами ярились, кусая урман и забивая их копытами.
Приложив нечеловеческую силу, малый отряд урман прорвал-таки окружение, выдвинувшись в мою сторону, но тут уж мои «преторианцы» не сплоховали, бросились в атаку.
Между их широких спин мелькали ощеренные бородатые хари, красные потные морды викингов, блеснуло красным лезвие топора…
И тут я ощутил резкий удар в бок. Боль пронзила меня – словно раскаленный уголек сунули в кишки. Я зарычал и увидел древко стрелы, торчавшей у меня из левого бока.
Постеснялся, дурак, надеть бронежилет! Решил быть, как все, – в тутошних доспехах. Да никакая кольчуга не выдержит выстрела в упор – убийственное граненое жало раздвинет колечки, погрузится в дрожащую плоть.
Господи, глупо-то как…
Бой словно отдалился, стал слышен глуше, а мысли мои завертелись медленно и натужно.
Я же еще ничего не успел, что ж так рано-то…
Ничего, зато похоронят со всеми почестями, сожгут на костре, а сверху курган насыпят…
Мал обернулся, увидел меня, закричал что-то. Я ему успокоительно улыбнулся – все путем, мол. Глаза сами собой закрылись, щекой я ощутил гриву коня…
И тишина…
* * *
Очнулся я в том же безмолвии, но было тепло. Я лежал на мягком, меня укрывало одеяло из овчины.
Открыв глаза, я долго смотрел на дощатый потолок, гадая, где я и что со мной.
Битва все еще жила в моей памяти, я даже припомнил лицо того самого лучника, что послал стрелу. Мне почему-то казалось, что он держал копье – нет, это был лук. Лицо стрелка было искажено яростью и судорожным усилием – он растягивал тетиву. А потом спустил ее.
Будь у него в руках степной лук, я бы вылетел из седла. Повезло…
Я лежал совершенно неподвижно. Пошевелил пальцами ног – на месте. И руки были при мне. Бок, правда, чесался, но трогать я его не стал – вдруг проснется та палящая, резучая боль?
Послышались негромкие голоса, и открылась дверь. В комнату вошла… Рогнеда. Она была затянута в строгий белый халат, а на ее пышных волосах сидела белая шапочка. В руках девушка держала канделябр византийской работы с семью свечами – мне сразу вспомнилась Бажена.
Рогнеда несла светильник осторожно, чтобы не накапать воска, но качнула подсвечник, увидав мои открытые глаза. Улыбнулась, делаясь еще краше, и сказала:
– Проснулся?
Спросила как-то по-домашнему, просто и нежно.
– Рогнеда! – донесся из соседней комнаты или коридора голос Рады. – Ты где?
– Здесь я! Зови лекаря, тысяцкий проснулся!
Рада ойкнула и убежала. Вскоре я услышал сразу два голоса – девичий и мужской. В мою комнату – палату? – энергично вошел Федор, тоже весь в белом.
– Ага! – воскликнул он. – Ну наконец-то! А то все праздники проспали!
– Какой день сегодня?
– Не помню, – ухмыльнулся интерн, убирая одеяло. – Я и месяцы здешние не до конца выучил. Попали вы в больницу в середине студня, а ныне вторая неделя просинца пошла!
– Январь уже? – вяло удивился я. – Надо же… Как там отроки? Урмане как?
– Не разговаривайте, – строго сказал лекарь, – вам вредно.
– Хочешь, чтобы я сам встал и пошел… ну, или пополз… за инфой?
Федор вздохнул.
– Да все в порядке, разве не видно? Где бы мы все были, если бы викинги одержали победу? Разбили вы их! Разгромили вдрызг! Человек триста побили, а остальные в плен сдались. Яков Сергеич уже приспособил их – пленные лес валят и пни корчуют на трассе будущей «большой прямоезжей дороги» Городище – Ладога.
– Это правильно…
– Все? Успокоились?
– Ага… А моих многих побило?
– Да куда ж тут без потерь? Человек двести полегло, хоронили как героев…
Рада всхлипнула. Я посмотрел на нее.
– Жалко?
Девушка кивнула:
– Ага… Я представила, что и тебя вот так… Как героя.
– Да какой из меня герой… – честно вздохнул я.
– Ты что?! Да ты самый-самый геройский герой!
Я улыбнулся. Пылкая какая…
Щечки горят, глазищи сверкают… Прелесть.
– А Бажена где?
– А она тоже тут, только послали ее к дяде Якуну за лекарствами. Скоро придет.
Федор снял с меня одеяло, сдвинув его до колен. Я лежал на постели голый, как в первый день рождения, но как-то не стеснялся девичьего внимания. Рада вздохнула тихонько и ласково погладила меня по бедру. Ладошка у нее была теплая, даже горячая, но я вздрогнул.
– Радка! – строго сказал Федор.
– Все, все…
«Медсестрички» удалились, перешептываясь, а интерн, поглядев им вслед, вздохнул:
– Рада с Баженой были при тебе неотлучно, по очереди спали. Радка пот тебе вытирала, когда ты метался в горячке, удерживала ладошками, плакала и уговаривала не помирать. А потом целовала тихонько… Везде. Я не подсматривал, это мне Рогнеда рассказывала…
– Уговорил-таки?
Интерн улыбнулся застенчиво:
– Не знаю… Все ж видели, как тебя на санях привезли и ко мне в больницу положили. А что я один? Выхожу из дверей, вижу – Рогнеда проходит. Я прямо к ней – так, мол, и так, надо бы помочь тысяцкому, и вообще… Рогнеда сразу согласилась. Мы с ней дежурили вместе, но она вольностей не допускает. Пока…
– Надеешься? Правильно… И пусть будет при тебе, при больнице… Я даже рад! Очарует тебя Рогнеда, и уже не сбежишь в будущее…
– Да я и так…
Федор покачал головой и рассмеялся:
– Ей-богу, мне здесь нравится! Очень. Помню, 23-го декабря… Или какого? По-моему, 23-го. В общем, самая длинная ночь в году. Скандинавы местные праздновали Йоль, а мы – Коляду. Ряженые ходили, взрослые костры жгли, детишки угощенья выпрашивали, песни были, пляски… А мы с Рогнедой только в окошко на все это действо глядели, к операции готовились… Ох, как я тогда боялся… Нету ж ничего! Инструментов – один комплект, и все. А перетаскивать вас в будущее – никак! Не пережили бы вы такого переезда…
– Хватит меня на «вы» величать, здесь «выканье» не в ходу. Трудно, значит, пришлось…
– Еще как… Хорошо хоть спирт был. Сколько ж его извел… А потом даже развел маленько и выпил! Каюсь, был грех. Стрелу-то мы вынули, а повреждения внутренние? Почистил все, как надо, зелий здешних наложил, а потом неделю вздрагивал, когда Радка прибегала. Вдруг забежит и доложит, что воспаление пошло! Все тогда… Но ничего, пронесло, залатали… э-э… тебя.
– Спасибо.
– Не за что, – интерн улыбнулся, но вскоре улыбка его поблекла. – Это вам спасибо, что викингов этих драных расколошматили. А то было б нам. Стоит только на рожи их посмотреть… Ну ладно, заговорил я вас… тебя. Сейчас Рогнеда повязку сменит, и отдыхайте… Отдыхай.
– Буду, – сказал я.
Рогнеда пришла с каким-то тазиком, а в нем – полосы мягкой ткани, в воде прокипяченные и в каком-то снадобье вымоченные. Стала она менять повязку, и от касанья ее пальчиков я замлел, даже глаза закрыл.
– Ингорь… – негромко сказала девушка.
– А? – отозвался я, не открывая глаз.
– Ты почему Радочку обижаешь?
– Я? – от удивления я разжмурился.
– А кто? Она же переживает, наверное. Почему ты одну Бажену в жены берешь? А Рада? Как ей одной? Да и любит она тебя! Али не по нраву она тебе?
– Да нет, почему же… – промямлил я. – Рада – девочка хорошая…
– Ну, так чего ж ты? Не огнищанин какой, чтоб с одной женой жить!
Тут я ухмыльнулся, решив поддеть красавицу.
– А мне для полного счастья три жены нужны. Пойдешь за меня?
Рогнеда рассмеялась и погрозила мне пальчиком.
– Это ты нарочно сказал, я же вижу. Любиться-то мы можем… – девушка запустила руку мне в промежность, да так, что у меня дыхание сперло. – А потом что? Одной хоти мало для счастья…
– Ты права, – ответил я, стараясь успокоиться. – Просто… Понимаешь, в тех землях, откуда я родом, принято заводить всего одну жену. Вот я и думаю, как же я… Раду, если со мной Бажена будет?
– А что Бажена? – не поняла меня Рогнеда. – Разве она против?
Тут в коридоре послышались торопливые шаги, и моя невеста ворвалась в палату.
– Любый мой!
Раньше Бажена кинулась бы обнять меня, но больничные порядки приучили ее к бережному отношению к пациенту.
– Ты опять плачешь… – проворчал я и погладил девушку по руке.
– Это я так… – вздохнула Бажена и шмыгнула носом. – О, боги, как же я рада!
– Баженка, – сказала вкрадчиво Рогнеда, – знаешь, почему он не хочет на Радке жениться? Боится, что ты обидишься!
– Я?! – изумилась Бажена.
Мне было удивительно хорошо и спокойно, никакие тревоги не касались меня сейчас. Поэтому я и перестал следить за словами и разводить церемонии.
– Ладно, – сказал я, – женюсь на вас обеих!
В этот самый момент в дверях показалась Рада. Услыхав последние слова, она резко побледнела. Да и что ей было думать, слыша мое решение и видя двух девушек у моего ложа?
Бажена обернулась ко входу. Поняв, что чувствует сестра, она торопливо проговорила, вскидывая руку:
– Он берет тебя в жены! Меня и тебя!
Рада без сил опустилась на корточки, закрыла лицо ладонями и заплакала.
– Да что ж вы все ревете, – пробрюзжал я.
Тут из коридора донеслись шаги, и девчонки мигом заспешили, засуетились. Бажена меня поцеловала нежно, Рада поцеловала горячо, и даже Рогнеда чмокнула в уголок губ.
– Укройте меня, – продолжалось мое ворчанье, – я же не из железа деланный…
Девушки захихикали, исполнили мою просьбу и чинно удалились, разминувшись с Яшкой. Амосов куртуазно поклонился дамам.
– Привет! Очухался? – бодро заговорил он. – Ну, ва-аще! Город до сих пор не угомонился, а уж отроки твои… Заважничали! Но нечего сказать, имеют право. А ты молодец! Стратег! Все как по нотам отыграл!
– Хватит мне тут оды петь! – пробурчал я. – Врагов не осталось? Всех взяли, кого не ликвидировали?
– Всех! И обоз захватили, и трофеев набрали. Одних мечей штук триста! Хорошие клинки, франкской работы. Добыча знатная.
– Пленных ты, говорят, на лесоповал наладил…
– Пущай работают! Лет пять будут вкалывать за харчи, а потом посмотрим. Может, и отпустим.
– Насчет дороги ты хорошо сообразил…
– А то!
– И чего это я все у тебя выспрашиваю? – снова я стал брюзжать. – Докладывай, давай!
– Так все в штатном режиме, в рабочем порядке! Церковь достраивается, к весне точно сдадим… – деловито заговорил Яшка. – Да! Я чего придумал. Подключил семинаристов-иконописцев из будущего, они нам иконы напишут. Сто два образа! Мы даже пару человек нашли в Городище, согласных в церковном хоре петь. У одного и вовсе басище архиерейский. Как затянет, все дрожит. Инфразвук! Что еще? На днях мыло сварили – обычное хозяйственное, но для здешних мест – высший класс.
– Это хорошо…
Покашливание обозначило интерна.
– Ухожу, ухожу! – заверил его Яшка. – Выздоравливай давай! Апельсинов тебе занести?
– Иди ты… – добродушно ответил я.
– Пошел! – хохотнул Амосов, скрываясь в коридоре.
Но до конца соблюсти дисциплину лекарю не дали. Вновь зазвучали шаги, Федор попытался было загородить гостю вход, но тот властно отодвинул «главврача» в сторону. Это был Олег Вещий.
– Княже? – удивился я. – Еще ж не весна…
Князь усмехнулся и оседлал табурет, уперев руки в колени.
– Я, как только узнал про урман, сразу обратно повернул. Всякого себе напридумывал, а ты справился, тысяцкий…
– Временно…
– Нет уж, постоянно! Человек, который вывел в бой отроков и учинил разгром урманскому войску, достоин и не такой чести. Спасибо тебе, боярин, что город оборонил, не допустил силу вражью.
– Служба такая, – улыбнулся я.
– Ладно! – хлопнул князь по коленям. – Пойду, а то лекарь ваш косо на меня смотрит!
Олег ушел, а я остался. Боярин Тучин.
