Глава 14,
в которой я становлюсь ВРИО тысяцкого

Кончался октябрь, наступал грудень – месяц ноябрь. Вроде и осень, но холодина донимала изрядно.

Именно в начале грудня князь Олег отправлялся в полюдье – собирать дань. А заодно кормиться за счет «налогоплательщиков».

Первые санные «конвои» прибудут в Городище ближе к новому году, когда снег ляжет глубокий, а сам князь вернется лишь весною, не раньше апреля.

Это традиция, которую никто не хотел нарушать. Дружина князева весь год ждала полюдья, предвкушая «национальную охоту в зимний период», пирушки и прочее развлекалово.

Зимой гридни не воевали, отдыхая от трудов ратных.

Третьего грудня я собрал наспех обученных плавильщиков. Стояли утренние сумерки, было холодно, а на заводе и вовсе тьма. При свете костров, подогревавших керамические трубы мехов, стали загружать шихту в домницу.

Шихту готовили тщательно – бурый и красный железняк дробили до крупности гороха или лесного ореха, а древесный уголь измельчали под орех грецкий.

Печь наполовину засыпали углем, а потом чередовали слои топлива и руды.

Запускал завод я сам – вышел в колёсную и поднял заслонку. Студеная вода хлынула на лопасти колеса, утепленные тканью, чтоб не обледенели, и тяжелая конструкция ворохнулась, стронулась с места, совершила свой первый оборот.

Я вернулся на завод. Сипло вздыхали дутьевые мехи, раздувая огонь в печах. Пламя гудело и выло.

– Следите внимательно, – велел я мастеровым, – после полудня железо должно быть готово. К тому времени запалите горны – будем отжигать жидкий чугун!

Тут приоткрылись ворота, и на завод вбежал Лют.

– Командир! – закричал он. – Там жрецы народ мутят, жечь нас подбивают!

– Какие еще жрецы? – нахмурился я.

– Слуги Перуновы!

– Пошли!

Мы очень вовремя прибежали к плотине – там уже шумела большая толпа, многие с топорами явились или просто с дубинами. Моя полусотня стояла на берегу запруды.

Бежать я не стал – к чему авторитет ронять? – а спокойно прошел по верху плотины, защищенной от дождя крышей на столбах – такую же делали на крепостной стене, только уберегала она не от осадков, а от стрел.

Выйдя на берег, я раздвинул строй моих отроков и явился народу. Народ был хмур и растревожен. Мужики, сжимавшие орудия труда и убийства, колебались, не зная, на что им решиться, а перед ними носился, вопил и потрясал посохом верховный жрец Перуна, не старый еще Шинберн Громобой – в длинных белых одеждах, седые волосы растрепаны, борода всклокочена, посохом потрясает…

Завидев меня, толпа зароптала и отступила. Шинберн резко развернулся, сверкая маленькими – так и хочется сказать – свинячьими! – глазками.

– Ага! – возопил Шинберн. – Попался! Вот он, люди, кто не чтит заветов Перуна! Вот кто нарушил покой священной рощи! Бейте его!

– Молчать! – рявкнул я и спросил: – Ты чьих будешь?

Я прекрасно знал, кто передо мной, но решил разыграть комедию.

– Что значит – чьих? – оскорбленно возгремел жрец.

– Чей ты холоп? – Удовлетворившись произведенным эффектом (Шинберн чуть в обморок не грохнулся), я обвел взглядом толпу.

– Я верно служу князю, – проговорил я холодно, – а кланяюсь лишь одному богу. Единому богу, который создал это небо и землю, солнце и всех живущих. И это не Перун! У истинного бога нет имени, ибо нет бога, кроме него! А Перун лишь громовержец. Веруете в Перуна?

– Веруем! – донесся одинокий голос из толпы.

– Ну и веруйте на здоровье! Ложному ли богу вы поклоняетесь либо единственно сущему – мне до того дела нет. Так что насчет того, что я нарушил покой дубовой рощи, посвященной Перуну, заявляю при всех – брехня это! Просто позавидовал Шинберн мне, разозлился, что я отношусь к нему без почтения, вот и решил вас науськать, как глупых собак, чтобы покончить со мной чужими руками. Сам-то он не способен мне противостоять!

– Я – высший слуга Перунов! – пророкотал Шинберн.

– И что? – ухмыльнулся я. – Дашь мне своей палкой по башке? Или, думаешь, Перун испепелит меня молнией с небес? Не испепелит! Не тронут меня ни Перун, ни Мокошь, ибо единственно сущий господь бог спасет и сохранит меня. Перун лишь ангел грома и молний, но в подчинении бога – сонм ангелов, вестников небесных, помощников божьих! А какие-то там заветы перуновы выдуманы вот такими, как Шинберн и прочие бездельники, что держат вас в страхе, требуя жертв и подношений. Существуют лишь заповеди божьи, которые следует чтить. «Не убий без суда». «Не укради». «Почитай отца твоего и мать твою». «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего». Вот как звучат некоторые из заповедей! Так что расходитесь, люди добрые, а тебя, Шинберн, я приказываю связать и посадить под замок!

Верховный жрец буквально онемел. Даже в страшном сне не могло привидеться ему, что простой смертный осмелится хотя бы слово сказать против него. Но связать?! Посадить?!

– Шинберн Громобой! – возвысил я голос. – Ты повинен в том, что оболгал меня, в том, что бунтовал людей, подбивая их на умертвия. Взять его!

Вот в отроках своих я был уверен. Пожилые гридни молились Перуну и Велесу, а вот молодежь не шибко следовала стариковскому обычаю. Хватало среди них и крещеных, особенно это касалось тех, кто отслужил хоть раз в императорской гвардии – в Константинополе высоко ценили «варангов» из холодной страны Рос. Так что я не слишком опасался гнева дружины.

Мал и Прастен подхватили Шинберна под белы рученьки и поволокли в поруб, тюрьму-подвал.

– Ва-ва-ва… – только и выдавил из себя верховный жрец.

Толпа, потрясенная и впечатленная увиденным, медленно расходилась. Иные были задумчивы.

А я вернулся на завод. После полудня плавильщики пробили ломами отверстие, и жидкий пламенный чугун хлынул по керамическому желобу в горны на отжиг. Сыпались искры, клубился подсвеченный дым. Калившийся белым и желтым металл пыхал нестерпимым жаром.

Я с тревогой посматривал на деревянные стены – мы их все оббили дранкой и толстым слоем глины замазали в противопожарных целях, но тысяча триста градусов – это ой как много.

Жидкий чугун из домницы поступал в горны, но это неправильное название, а правильное звучит так, что не сразу запомнишь – пудлинговая печь. Первыми до нее додумались китайцы еще до нашей эры, а европейцы дойдут до идеи плавить чугун без контакта с топливом аж в XVIII веке!

Суть в том, что получить чугун проще всего. Жидкую сталь мы не увидим еще очень долго, для ее получения требуется очень высокий жар, а вот расплавить чугун куда легче и проще. Но толку-то? В чугуне столько углерода (он же варится вместе с углем!), что ныне его все выкидывают, называя «свиным железом» – ведь ничего из чугуна не выкуешь, хрупкий он.

А вот если отжечь его, удаляя лишний углерод, то в жидкой массе начинают «остывать» частицы железа. Остается только собрать металл.

– Начали, ребята, – скомандовал я своим пудлинговщикам.

Все они были людьми могутными, а иначе не выдержать – тяжкая у них работа. Надо было ломами мешать расплавленный чугун, чтобы железо налипало на них, пока не получался этакий чупа-чупс из вязкой, как тесто, стали весом в четыре пуда.

Поди-ка, подыми такую! «Чупа-чупс», вернее, крицу плющат огромным деревянным молотом, а потом проковывают. И неплохая сталь выходит!

Пудлинговщики были одеты в стеганые штаны и куртки. Окуная свои ломы в расплав, они медленно размешивали его – мышцы так и перекатывались под толстой тканью.

– Первый раз вижу такое действо! – послышался громкий голос Олега.

– И еще не раз увидишь, княже! – отозвался я. – К вечеру у нас будет сто пудов доброй стали. Сейчас мои парни разломают эти куски железного «теста» на заготовки, и можно кузнецам передавать.

– Здорово! – оценил князь. – Я смотрю, ты свое золото в железо обращаешь… Не жалко?

Я усмехнулся:

– Золото для того и нужно, чтобы сталь получить. Плугов понаделаем, топоров, лопат… Мечей. Оружие я тебе продавать не стану, княже. Так отдам.

– Не было еще у меня бояр, кои без заднего умыслу, без корысти служили… – проговорил Олег и глянул на меня пытливо.

– Да понятно… – не обиделся я. – А у меня метода иная – правду глаголить. Самое верное дело! Не надо мучительно вспоминать, что ты соврал вчера, чего сбрехнул с утра… Говорил и повторяю: мне нужна великая Русь! Богатая, сильная… Чтоб ни одна сволочь даже пикнуть не смела в нашу сторону!

Князь хмыкнул и сказал:

– Выйдем-ка…

Мы вышли, и Олег степенно пошагал к реке, где гудело, скрипело и плескалось водоналивное колесо.

– А не много ли железа? – сказал князь.

– Много? – удивился я. – Да где ж его много? Чтобы поля пахать, тысячи плугов нужны! Да тут и десятью заводами не обойтись. Ну, плугами-то мы торговать будем. Но для своих – по умеренным ценам, а лишнее за границу вывезем. Ну, в здешних местах плуги ни к чему, они нам в землях вокруг Киева потребуются – там слой плодородной земли толст, палку воткнешь – зазеленеет.

– Все забываю, что ты волхв, – проворчал Олег. – Дознался-таки, чего я задумал?

– Княже, ты же продолжаешь дело Рюрика, – ответил я с оттенком укоризны, – так чего ж тут незнаемого? Все ты правильно задумал… Небось, не только на Киев махнешь, но и Смоленск по пути оприходуешь?

– А как же! – хохотнул князь. – Весь путь из варяг в греки нашим стать должен!

– Тогда следующая цель – путь из варяг в арабы.

Олег глянул на меня и кивнул.

– Вот тут-то и пригодилось бы большое войско, – вздохнул князь. – Хазар бы, кровососов, скинуть!

– Хватит и двадцати пяти – тридцати тысяч, княже. Спуститься по Оке, заодно местных под свою руку приняв, и напасть на булгар – они верные союзники хазар. Занять Булгарию и вниз по Итилю идти. Конница пускай берегом скачет, а пехота на судах сплавляется. Буртасы особого сопротивления не окажут, а хазары без союзников ослабеют. Да, войско кагана велико, но это всего лишь большая вооруженная толпа, а на нашей стороне будет строй. Стоит только начать одерживать победу над хазарами, как многие беки покинут кагана и умотают в степь! Или даже на нашу сторону станут, если мы пообещаем их не трогать и стад не отнимать. А вот печенегов, давних противников хазар, можно и привлечь… Не думаю, что печенежская орда будет нам верным союзником, но их конница в сражении с войском хазарским была бы очень даже кстати.

– Да у тебя уже готовый план! – заулыбался Олег.

– Было время подумать, – отшутился я.

– Ладно, – решительно сказал князь. – Вернусь с полюдья – в поход двинусь, на Киев пойду. А как с этим делом поладим, сразу начнем войско великое собирать!

– Оружием и доспехами обеспечим, – вставил я, думая: наконец-то!

– Да, – молвил Олег, будто вспомнил чего. – Жаловались тут на тебя. И не просто так, а смерти твоей требовали…

– Небось, жрецы Перуновы? – усмехнулся я.

– Они. Доносили мне… – князь глянул на меня внимательно: – Ты христианин, как ромеи.

– Христианин, но не как ромеи! Они верят в Троицу, верят, что Христос – сын божий, а мы знаем, что Иисус – сын человеческий, но величие души его было таково, что сам Господь воскресил его и вознес к себе на небо. А бог – он один, Творец и Вседержитель.

Олег подумал.

– Я не стану вмешиваться в ваш спор, – сказал он. – И не буду просить богов указать правого. Пускай люди сами решат, какая вера сильнее. Но для этого нужно время и… и святилище. У Перуна оно есть, а у твоего бога его нет.

– Я готов выстроить храм божий, – заявил я. – Только дозволь.

– Дозволяю! Чем больше высших сил хранят Городище и землю нашу, тем лучше. Завтра я отбываю в полюдье, многие уйдут со мной. Оставляю тебе тысячу молодых воинов и назначаю посадником новгородским. Будешь смотреть за городом и крепостью сей до моего приезда!

– Присмотрю, княже. Счастливого пути!

– Раз путь у нас один, – улыбнулся князь, – то и счастья нам обоим!