Глава 16

Малах был дотошным офицером. По этой причине он тщательно расспросил участников боя. Мало того, по своей инициативе Малах изъял магазин со сломанной пружиной, намереваясь переслать его маэрским оружейникам, а также озаботился получением на каждую скорострелку новых стволов, причем схему с тремя винтовочными магазинами забраковал на свой страх и риск по причине пониженной эффективной скорострельности.

Старый ствол от этой картечницы также предполагался к отправке на Маэру: командор подумал, что его, возможно, стоит переделать под более совершенные магазины. В результате на Камчатском люнете предполагалось наличие скорострелки с четырьмя запасными блинами и одним запасным стволом, а на редутах к каждой картечнице планировался комплект из шести коробчатых магазинов при одном запасном стволе.

Организовав все это, Малах уселся за писанину. Наверное, лейтенанта из Маэры посетило вдохновение от Пресветлых. Вряд ли что иное могло дать так быстро выход в виде солидной стопки листов, насыщенных текстом, рисунками и даже расчетами. Все это было перечитано, отредактировано, исчеркано и переписано. В конечном счете эти предложения также отправились на родину Малаха. Разумеется, к ним присоединился заказ, сделанный землянами, в том числе четыре малых гранатомета и соответствующий запас гранат.

Конечно же, на похоронах контр-адмирала Семаков присутствовал не в первых рядах. Но перешептывания не услышать было невозможно.

Нахимов распорядился положить гроб рядом с местом успокоения адмирала Лазарева — на том самом, которое приберегал для себя. Все знали, что Корнилов, Нахимов и Истомин не просто уважали друг друга: они находились в самых дружеских отношениях. Стоявшие близко заметили слезы на глазах последнего оставшегося в живых адмирала. Но гроб он помогал нести с совершенно бесстрастным лицом.

Уже уходя с похорон, Семаков подумал то же, что и другие моряки: нужны какие-то меры по спасению Нахимова. Но сходу придумать ничего не удалось.

К тому же мысли капитана второго ранга были заняты другим. Семаков планировал усилить оборону всех укреплений именно малыми гранатометами. Большие он предполагал снять с Камчатского люнета, рассчитывая подбить Нахимова на строительство еще одного корабля, подобного «Морскому дракону», или же (что виделось более вероятным) на переделку каких-то из существующих кораблей с полным снятием парусного вооружения и с установкой этих самых гранатометов. Пусть даже скорость с новыми двигателями будет не тридцать восемь узлов, а всего лишь пятнадцать — все равно ни один соперник не потягается. На такое решение адмирала мог подвигнуть удачный пример баркаса, обретшего завидную скорость, а затраты времени на установку двигателей и дня не составили.

При всем безоглядном оптимизме сих планов трезвый ум Семакова потребовал консультации с профессионалами. Пришлось напроситься в гости к иномирцам.

Тифор и Риммер внимательно выслушали российского морского офицера. Первым высказался маэрский капитан дальнего плавания. Он был дипломатичен: ведь любому капитану случается вести переговоры, а уж если этот капитан одновременно и купец…

— Владимир Николаевич, я не лучший специалист в части судовых движков, но могу уверить: для достижения мало-мальски высокой скорости существующий крупный корабль — скажем, в тысячу и более маэрских тонн — малопригоден.

Риммер запнулся, но коллега его выручил:

— Это примерно четыреста британских тонн.

— Да, спасибо… Тут проблема не только в весе, но и в обводах. Даже при наличии чертежей рассчитать скорость — имею в виду математически корректный расчет — мне не под силу. Насколько мне известно, наши кораблестроители тоже этого не могут. У них есть формулы, выведенные из опыта, но вопрос о границах их применимости остается открытым. Следовательно, только практические испытания могут дать оценку скорости. Далее: согласен с вашим мнением, что если ваше руководство примет решение о… — тут иномирский моряк опять не сразу подыскал слово, — перестройке, то парусное хозяйство…

— Парусное вооружение, с вашего позволения, Риммер Карлович, — учтиво поправил коллегу Семаков.

— …да, конечно… вот его убрать всенепременно, а также мачты, ванты… ну, сами знаете.

— Понимаю. Тифор Ахмедович, будьте так любезны, выскажите ваше мнение.

Магистр был деловит на грани сухости.

— Основной проблемой перестройки крупного корабля является величина кристаллов для его движков. К сожалению, больших у нас мало. Можно было бы использовать мелкие в соответствующем количестве, но тогда неизбежно появятся проблемы в согласовании их работы. А это время; оно для вас ценно, как понимаю.

— Совершенно понимаю. Будьте благонадежны, я сообщу ваше мнение начальству.

— У меня не все, Владимир Николаевич.

Российский флотский офицер весьма искусно навел на собственную физиономию выражение вежливого внимания, а удивление на ней не проявилось вовсе.

Рыжий продолжил:

— Если не ошибаюсь, супруга Михаила Григорьевича сейчас живет где-то в большом городе?

— Не совсем так: она живет в имении, но оно и точно неподалеку от Киева.

— Нельзя ли через ее мужа передать просьбу: узнать в Киеве цены на необработанные алмазы?

Хозяевам дома вполне могло бы показаться, что гость задумался над ответом на вопрос. На самом деле голова Семакова была занята другим. То, что сейчас высказал господин магистр, было недвусмысленным напоминанием: иномирцы тут не навсегда, а лишь на время, и это время в любой момент может истечь. Мысль стоило обдумать, но не сейчас. Поэтому капитан второго ранга поднял голову и улыбнулся:

— Не смею решать за князя Мешкова, но мне кажется, что это возможно. За спрос денег не берут.

— Согласен с вами. Профессор говорил точно так же.

Высокопочтенный Сарат, сидя в своем кабинете, хмурился. Наедине с собой он мог позволить этой эмоции выйти наружу. Причины для недовольства существовали.

Первой и вполне очевидной было состояние дел с кристаллами фианита. Правда, группа магистра Харира добилась некоторого успеха: довольные собой, ребята представили кристалл размером почти два маэрских дюйма. Сарат очень скоро вспомнил любимое присловье Професа относительно бочки меда и ложки дегтя. В данном случае мед содержал не ложку, а полный кувшин дегтя: магоемкость кристалла выросла отнюдь не пропорционально объему, как то предписывала теория. Хуже того, рассеяние магополей возросло чуть ли не на порядок. Видимо, приращение величины кристалла сопровождалось увеличением количества внутренних дефектов. Харир не прогнал проверку, понадеявшись на внешний вид — и зря. Впрочем, это и не его дело; оно не должно быть на ответственности изготовителя, каковой есть лицо заинтересованное. Хуже другое: если не изменить технологию в сторону улучшения качества кристалла, то даже двухсполовинойдюймовый кристалл не обеспечит нужную магоемкость. Значит, ориентировать на это Харира… но и усилий по увеличению размера не жалеть. Однако существовал еще какой-то неясный фактор, вызывающий беспокойство как раз неопределенностью.

Сарат подвинул к себе увесистую стопку бумаги и вынул оттуда около половины. Это были собранные вместе отчеты Малаха. Там содержались предложения по улучшению вооружения: новые винтовки, новый тип пуль… нет, не то. В бумагах содержалось что-то этакое…

Наступило время работы. Кандидат в академики читал, перечитывал, отчеркивал, задумывался, делал выписки, расставлял даты, откладывал часть листов в сторону.

Был уже поздний вечер, когда бумаги Малаха отправились в папку, а та — на полку. Остались листы с выписками. Сарат задумчиво погрыз кончик магического пера — от этой студенческой привычки он так и не смог избавиться. Предстояло очередной раз подумать.

Предложения по вооружениям — тут все просто. Собрать Шахура, Валада, других доверенных людей, и они все поймут и все сделают. А как насчет того, что следует из совокупности отчетов?

Факты есть? Налицо. Малах что-то упустил? Маловероятно. Из них что-то следует? Нет. Пока что нет. Хотя… наверняка закономерность есть, просто она не дает себя выявить.

Сарат сложил свои собственные бумаги в другую папку, отправившуюся на другую полку. Там лежали материалы, ждущие дополнительного обсуждения. Потом маг подумал, еще пожевал перо, снова взял эту папку с полки и сделал магокопии с листов, решив, что над ними должен поразмыслить не он один.

Последующие дни французские наблюдатели и их английские коллеги были весьма заняты. Используя самые лучшие подзорные трубы, какие только можно было раздобыть, они изучали русские укрепления. Загадочные русские пушки имели щиты; конечно, те предназначались для защиты орудийной прислуги, но за ними было трудно что-либо разглядеть. Сами орудия были, по суждению артиллеристов, очень малого калибра: двухфунтовки, а на Камчатском люнете — что-то среднее между восьми- и двенадцатифунтовыми. То же подтверждалось и вещественными доказательствами в виде неразорвавшихся бомб. Особо зоркие разведчики отметили пятна на щитах и предположили что это следы от попаданий осколков. Но разведка, сколько ни пыталась, не смогла дознаться до секрета бесшумного и бездымного пороха, а равно и до состава невероятно мощного взрывчатого вещества, коим начинялись бомбы.

Правда, один из французских инженеров высказал гипотезу, что никакого бесшумного пороха нет, ибо таковой не существует, а ядра приводятся в движение магнетической силой. К чести его коллег будь сказано, они всерьез стали поверять расчетами это предположение. Простейшие выкладки сразу же показали, что для магнетического метания ядер нужны весьма объемные катушки Румкорфа, а самое главное: электрические батареи невообразимой мощности. Ни того, ни другого на русских укреплениях не наблюдалось.

Со своей стороны, и флотские, и сухопутные английские офицеры склонялись к другой версии. Они упирали на то, что русские по причине отсталости вообще ничего принципиально нового придумать не могут, но даже если немцы на службе у российского императора что-то такое изобрели, то об этом должно было быть известным в Великобритании. Следовательно, имеется некий неучтенный фактор. На это заявление французский инженер-лейтенант с истинно галльским высокомерием, весьма похожим на хамство, ответил, что он согласен с многоуважаемыми английскими коллегами: действительно, немец российского подданства по имени Якоби придумал замечательные морские мины и даже применил их близ Кронштадта. Намек был прозрачнее некуда: об этом изобретении Королевский флот не имел понятия и принужден был отойти после того, как эти мины повредили несколько кораблей, о чем англичане в Крыму уже были хорошо осведомлены.

С картечницами дело обстояло еще хуже. Достоверно было установлено, что на каждом укреплении имеется одна такая. Так и не удалось выяснить ни одной характеристики этого дьявольского оружия. Анализ мер противодействия дал нерадостные результаты: ввиду того что стрелок находился в яме, выставив наружу лишь ствол и голову, попасть ядром в такую цель было абсолютно нереальной задачей; можно было бы попробовать накрыть стрелка навесным огнем, но точность стрельбы с закрытых позиций не давало практически никакой возможности решить задачу.

Полученные выводы были доложены во штабах союзников. Настроение штабных снизилось: при такой эффективности русского огня захват укреплений представлялся крайне затруднительным, если вообще возможным.

При обсуждении доклада в английском штабе некий чин предложил использовать метких стрелков для истребления орудийной прислуги и офицеров. Обсуждение проходило бурно. Возражения так и сыпались:

— Джентльмены, как раз против тех самых особо мощных орудий это средство окажется наименее действенным: ведь стрелки не смогут поразить цели, прячущиеся за орудийными щитами.

— Тогда пусть отрядят опытных егерей, привыкших долго ждать в засаде. Рано или поздно кто-то из обслуги выйдет из-за щита…

— Допустим, этот егерь-штуцерник дождется своего шанса. Но от потери подносчика бомб ущерб невелик.

— Но если тот уронит бомбу, а та взорвется…

— Не было ни одного случая взрыва этих бомб на русских позициях и даже больше скажу: бывало, что они не взрывались в нашем расположении…

— Джентльмены, обращаю ваше внимание: при сколь угодно умелой и расторопной обслуге этих пушек без грамотного командира, распределяющего цели, эффективность их неизбежно снизится. Офицеры — вот приоритетная цель!

— Согласен, но как ее поразить? Мой опыт гласит: ни один стрелок, сколь бы хорош он ни был, не сможет попасть в человека, находящегося на расстоянии тысячу ярдов.

В обсуждение вмешался французский офицер связи в чине майора. В его служебные обязанности входило присутствовать на подобных совещаниях, слушать внимательно и докладывать в свой штаб. Обычно он так и делал, но на этот раз высказался:

— Господа, если позволите, могу предложить решение: траншеи, которые позволят расположить стрелков на расстоянии, скажем, до трехсот метров. Для меткого пехотинца со штуцером этого будет достаточно.

Английские офицеры переглянулись. Высокая репутация французской военной школы в части тактики в очередной раз подтвердилась.

Решение было принято. Его представили лорду Раглану. Тот дал согласие и распорядился официально известить о своем решении французов.

И в очередной раз саперы принялись копать траншеи. Дело шло не быстро: по приказу из штаба земляные работы старались проводить скрытно (по возможности).

Второй ночной рейс боцманмата Кроева со товарищи прошел намного менее гладко, чем первый. Разумеется, виноватой оказалась предательница-луна.

На этот раз сложенные ящики нашли без труда. Правда, по тяжести те не уступали вчерашним, но Кроев, таскавший наравне с другими, проворчал, что-де хоть и тяжелешеньки будут, но на обратном переходе отдохнем.

Полнолуние заливало ясным светом ночной пейзаж. Волнение было небольшое; офицеры оценили бы его в три балла. Не стоит удивляться, что баркас, огибавший в тот момент мыс Херсонес, мгновенно заметили на фоне лунной дорожки с турецкого парусника, шедшего в сторону Балаклавы.

Сидевший на руле Кроев отреагировал почти мгновенно, переложив курс на зюйд и прорычав:

— Полный вперед!

На всякий случай боцман сопроводил команду комментариями и пояснениями, хотя в них нужды не было.

Турецкий капитан оказался грамотным. Сначала он привел свой корабль под ветер, оказавшись с баркасом на параллельных курсах. Турок рассчитывал догнать русских и взять на абордаж, но очень скоро понял свою ошибку: суденышко резво разгонялось без весел и паруса, то есть приводилось в движение машиной. В состязании с ней паруса корабля, идущего в полном грузу, могли проиграть.

— Юсуф, мы можем достать русского из пушек?

Старший помощник Юсуф сразу понял мысль капитана. На успех погони можно было рассчитывать, только повредив корпус удирающего баркаса или, в крайнем случае, машину.

— Картечью, эфенди.

— Командуй, топчи-баши.

Этим титулом капитан высказал суть насмешливое уважение старшему помощнику.

Артиллеристы не проявили большой расторопности, если судить по английским, французским или русским меркам. И все же не прошло и двух минут, как первое из трех бортовых орудий рявкнуло, посылая картечь в сторону баркаса, который к тому моменту находился на дистанции около двух кабельтовых. Выстрел был из удачных. Баркас заметно вздрогнул корпусом.

— Затыкай пробоины! Вычерпывай!

Одна из образовавшихся дырок в борту, собственно, не нуждалась в срочном ремонте, ибо находилась чуть ниже самой близкой к носу уключины. Со второй было хуже: она располагалась почти на ватерлинии, и вода хлестала сквозь нее неравномерной струей, но ближайший матрос заткнул пробоину собственной бескозыркой.

Пока экипаж трудился, вычерпывая воду парой черпаков, ахнула вторая пушка и почти сразу вслед за ней третья. Вот она-то наделала дел больше других.

— Рука! Убили! Помогите, братцы!

Молодой матрос Игрунков изо всех сил жмурился, чтобы не видеть того, во что картечина превратила руку выше локтя. Собственно, руки уже почти не было: то, что от нее осталось, висело на остатках кожи и чудом уцелевших связках.

Боцману даже не понадобилось отдавать команды: товарищи все сделали сами.

— Перетягивай же, да плотнее! Тришка, на-ка, хлебни винца. Да придерживай руку, мать твою якорем!

Баркас, вздевши нос, набрал самый полный ход, уходя от преследования. За кормой вздымался огромный, выше транца, бурун и тут же опадал: «Гладкая вода» работала исправно. Однако от погони отрывались медленнее, чем хотелось бы.

Кроеву незачем было вмешиваться в заделку повреждений в оказание первой помощи раненому: там справлялись и без него. Командир баркаса напряженно вглядывался в освещенный луной борт неприятельского парусника. Боцман не был артиллеристом, но суету на шканцах видел отлично. Плохо различимые и потому с виду нестрашные рыльца пушек еще можно было разглядеть, но при таком освещении их поворот в сторону цели не засек бы никто.

Раненого уложили на дно баркаса. Игрунков громко стонал. Его подбадривали:

— Ты не переживай, Триша, до госпиталя доставим, а там Марья Захаровна возьмется.

— Она дело знает, эт точно. Да взять хоть унтера Зябкова…

Ближнее к баркасу орудие пыхнуло облаком дыма, через пару секунд донесся звук выстрела, но наводчик подкачал: картечины хлестнули по воде далеко за кормой. Все же артиллеристы с «купца» — совсем не то же, что умелые вояки с боевым опытом. К тому же скорость баркаса сильно недооценили.

Почему-то две другие пушки так и не выпалили. Никто из экипажа баркаса не угадал причину. Таковая, конечно, существовала. Кораблик ушел далеко вперед; в результате бортовые орудия не имели возможности взять русский баркас на прицел. Турецкий артиллерист увидел диспозицию и отказался от напрасной траты зарядов. Среди русских моряков не нашлось такого, кто бы расстроился от подобного оборота дел.

Кроеву пришлось заложить порядочный крюк, выйдя в открытое море. Из-за этого в порт пришли через два часа после выхода из грота. В госпиталь раненого доставили и того позже. Дежурил сам Пирогов; он, увидя характер ранения, тут же отправил Игрункова на операционный стол и ампутировал то, что осталось от руки. Когда Игрункова, все еще не отошедшего от наркоза, отнесли в палату, за окнами уже светало.

А наутро в палату впорхнула разрумяненная с морозца молодая женщина.

— Вот она, Марья Захаровна, — послышался театральный шепот справа, — ежели возьмется руку лечить, то почитай за великое счастие. Свечку угодникам святым поставить не забудь.

Молодуха присела на кровать.

— Ну-ка, что там с рукой… — произнесла она с отчетливо иностранным выговором, — …это тебе, братец, хорошо прилетело… да, не повезло…

В палате нависла гробовая тишина.

— …четыре недели проваляешься, прежде чем новая рука в порядок придет. Теперь будем чинить…

Вся палата разом вспомнила, что дышать можно, и принялась это делать.

Сколь ни любопытны были отдельные раненые, никто не осмелился не то, чтобы подойти — даже лишний раз глянуть на работу госпожи доктора.

Часов ни у кого из нижних чинов, обитающих в этой палате, разумеется, не было, но все поняли, что работа была не из малых. На самом деле Мариэла трудилась почти полный час. Наконец, она встала. Последовали приказы:

— Сейчас лежать. Руку закутают в особую повязку. После этого разрешаю вставать и ходить, но с осторожностью, а руку ни в коем случае не трогать и в ход ее не пускать. Иначе… унтер-офицер Ключевской!

— Я!

— Приглядеть за этим раненым! Сам знаешь, что нужно.

— Слушаюсь, госпожа дохтур!

— Я буду наведываться сначала ежедневно, потом пореже. А теперь посмотрим остальных.

Пока женщина-врач обходила палату, появился нижний чин в не особо белом халате. Он очень быстро и очень ловко намотал кусок полотна на пострадавшую руку, на которую бедняга Игрунков до сих пор так и не осмелился поглядеть.

По уходе всех медицинских чинов палата загомонила: сначала чуть приглушенно, а потом и во весь голос.

— Так что с тобой приключилось, браток?

— Шли на баркасе ночью с грузом, тут чуть ли не нос к носу столкнулись со вражьим парусником. Он нас картечью угостил, мне в руку и прилетело. Больно было — аж жуть, но сейчас уж ничего.

— Никак кость задело?

— Какое там, — послышался уверенный голос за три койки справа, — руку тебе ночью отрезали, человече. Сам слыхал.

Матросик с трепетом глянул на замотанную конечность.

— Как так? — робко спросил он. — Рука ж вот она.

— Так то Марья Захаровна за дело взялась, — разъяснил все тот же авторитет, — она оторванную или там отрезанную руку обратно приклеит. Ну, не сразу во всю силу войдет она, рука-то.

До Игрункова стало доходить:

— Выходит, такая удача пришла, что эта молодка мне руку спасла?

— Тупоголовый! Тебе ж сказали: великое счастье привалило. И не какая там молодка, а сама Марья Захаровна, только так ее величать надо! Или госпожа дохтур. А еще называют «госпожа магистер», я слыхал.

— Магистер? Это что такое? — поинтересовался солдатик из дальнего угла.

— Ну, вроде как мастер, но поважнее.

Любопытство молодости сказалось. Игрунков решился на вопрос:

— Так, входит, она все оторванное взад приклеить может?

— Не все. Своими ушами слышал: голову не может, — отозвался унтер Ключевской. — Но и с рукой не так просто. Долечить ее надо, руку. Так что марьзахарниных приказов слушаться, как самого адмирала! А то был у нас такой случай…

Семаков, выслушав доклад о приключениях баркаса этой ночью, счел, что это прекрасная возможность для проталкивания планов. Результатом стал визит к Нахимову.

Павел Степанович выглядел не лучшим образом, хотя, несомненно, получил добрые сведения об отбитом штурме. Все же смерть Истомина подействовала на него сильно. Но, зная подчиненного, адмирал имел основания полагать, что тот не придет ради постопорожнего выражения сочувствия. Так и вышло.

— Ваше превосходительство…

— Без чинов, Владимир Николаевич.

— Слушаюсь. Итак, нынешней ночью баркас под командованием боцманмата Кроева, совершая рейс с грузом боеприпасов, был атакован парусником неприятеля. Под вражеским огнем баркас совершил прорыв в севастопольский порт. Вот, извольте видеть, представление…

— Как же, помню фамилию Кроева. Тот самый, о котором вы ходатайствовали…

— Так точно, о производстве в чин боцмана. Здесь, извольте поглядеть, также предложения сего достойного унтер-офицера касательно улучшения незаметности…

Нахимов быстро проглядел бумаги и снова поднял глаза на подчиненного.

— Но ведь это не все, с чем вы пришли.

— Так точно, не все. Собираюсь еще пощипать вражеский флот, ведь теперь «Морской дракон» избавлен от перевозок боеприпасов. И сверх того, как мне кажется, стоит подумать об оборудовании какого-либо из наших кораблей иноземными движками.

— А не желаете вместо того оборудовать гранатометами?

— И то, и другое, Павел Степанович…

Про себя посетитель отметил, что адмирал Нахимов превратился в себя-прежнего: глаза наполнились живостью, жесты стали привычно-быстрыми, даже усы слегка приподнялись.

— …вот, с вашего позволения, план…