Глава 15
Отбитый с большими потерями натиск на Камчатский люнет не навел неприятельских военачальников на мысль об отказе от атаки вообще. На этот раз союзники решили попробовать на зубок Волынский редут. На то имелись причины.
С самого начала штабисты-англичане увидели некоторую слабость артиллерии редута по сравнению с адскими пушками Камчатского люнета. И разрывы зрительно были значительно слабее, а главное: внимательные глаза наблюдателей разглядели на редуте лишь одну пушку нового типа, а не две. Впрочем, те же наблюдатели не увидели картечницы, подобной камчатской. Однако это не удивило: судя по всему, эта новинка была небольшого размера и веса, и ее могли установить на боевую позицию за считанные минуты.
Второй и весьма важной причиной для атаки именно на этот редут было наличие поддержки со стороны турок. Поддержка была весьма условной: хотя термин «заградотряд» еще не существовал, но именно он и был создан и придавал дополнительную уверенность англичанам, которые деятельно поддерживали боеспособность турецких аскеров остротой и численностью британских штыков. Турецкая первая волна должна была принять на себя основной удар защитников.
Существовала и третья причина.
Так и осталось неизвестным, кто из английских артиллеристов предложил стрельбу с закрытых позиций. Позднее лорд Раглан неизменно приписывал эту заслугу себе. Но факт остается фактом: противостоявшие Селенгинскому редуту англичане стали строить укрепления, специально предназначенные для ведения подобного типа огня. На это требовалось, по оценкам, два дня.
Боцманмат (пока что) Кроев поставил боевую задачу подчиненным. Она отличалась простотой: переоборудованный баркас должен был пройти сдаточные испытания. Лага на суденышке, разумеется, не установили, но на мерную милю вывели. Ради такого случая старший помощник «Морского дракона» был на борту. Конечно, Кроеву приказали задействовать «Гладкую воду». Правда, с самого начала все, включая капитана баркаса, отметили стремление суденышка уйти вправо, но Тифор Ахмедович где-то и как-то потыкал пальцем, похмыкал, побормотал, сощурился… и после этих загадочных действий баркас шел, как по ниточке. Испытания продолжились.
— А неплохо, — снисходительно заметил князь Мешков, несколько раз поглядев на часы и береговые ориентиры.
Скорость оказалась равной шестнадцати узлам, но лейтенант не упустил возможности заметить Кроеву:
— Учти, братец, это ты в штилевую погоду шел; при боковом ветре скорость упадет, а уж встречный так и вовсе ее доведет до пятнадцати узлов, а то и меньше. Хотя так и так ты большую часть вражьих судов за флагом оставишь. И все ж постарайся, чтобы противник даже не подумал, что твой баркас вообще тут проходил. Неровен час, начнут они этот участок сторожить… ну, сам понимаешь.
Вечером того же дня капитан второго ранга Семаков зашел к дракону с просьбой о разведке.
Таррот между делом заметил:
— Я мальчика Константина учу считать по-драконьи.
— Это как?
— Без бумаги. В уме. У моего народа бумаги очень мало, а семья моего ученика живет бедно, купить бумагу для них дорого.
Семаков постарался, чтобы его голос звучал как можно более нейтрально, хотя дракон вряд ли мог уловить на слух подобную тонкость. Все же крылатые слышат значимо хуже людей.
— И каковы успехи ученика, Таррот Гарринович?
— Весьма неплохо. Для человека, конечно. У нас память от природы много лучше.
Следующий вопрос был задан точно тем же тоном:
— И на что вы рассчитываете по окончании обучения?
— Насколько мне известно, у людей штурман производит много расчетов.
Человек выразил вежливое удивление:
— Таррот Гарринович, но ведь штурман должен знать множество иных вещей, его работа состоит не только и не столько в том, чтобы считать.
Дракон, похоже, подготовился заранее к этому возражению:
— Это так, но с умением быстро и хорошо считать в уме учеба станет более легкой для Константина. Большего сделать не могу: в человеческом понимании я не штурман.
Семаков чуть задумался.
— Пожалуй, я попробую устроить обучение мальчику. Гардемарином ему не стать, не дворянского сословия, но кое-что все же можно сделать. Херсонское училище как раз для таких; вот только походить бы ему на торговых судах. Ладно, для начала подкину книги по истории и географии. А почему вы не считаете себя штурманом?
— Не себя, а всех драконов. Мы иначе определяем направление. Чувствуем время лучше, чем люди. Больше полагаемся на зрение.
Первый блин чуть не вышел комом: новоиспеченный капитан баркаса с трудом нашел портал. К счастью, звук падения посылки на землю сильно помог, а так верным делом промахнулся бы.
Посылка оказалась суммарным весом пудов пятьдесят. Кроев, само собой, не стал доискиваться, что находится в тяжеленных деревянных ящиках. Матросы аж взмокли, пока все перетаскали. Баркас порядочно просел под грузом.
Боцманмат прикинул, что отяжелевший баркас наверняка потеряет в скорости, при этом опасность быть замеченным возрастает. Стоило принять меры.
— Ребята, ружья зарядить!
Разумеется, под этим имелось в виду «вставить магазины и дослать пули в стволы», но обучение сказалось: команду поняли все. Послышались негромкие щелчки.
Кроев подумал, что чужой сигнальщик может углядеть белые детали формы даже в темноте, и отдал разумную команду:
— Все залечь на дно! Шумило, пригнись! Давай малый ход!
Матрос Шумило управлял движками. Сам капитан баркаса держал в руке румпель.
Суденышко не слишком охотно повернулось носом на выход из грота. Кроев чуть подрулил и добавил тихим, но свирепым шепотом:
— Ежели кто без спросу чихнет, кашлянет, или перднет — вот этими руками утоплю, вытащу и еще четыре раза утоплю.
Вопреки этому недвусмысленному запрету «механик» Шумило заговорил, хотя и еле слышным голосом:
— Господин боцман, кто-то на парусах идет мимо, дистанция пять кабельтовых, курс на зюйд…
Боцман и сам увидел незнакомца, а потому прошипел:
— Стоп! Вот уж некстати…
Баркас совершенно бесшумно шел вперед по инерции. Кроев еще подрулил.
Минуты ползли улиткой, причем не из резвых. Нос баркаса чуточку высунулся из грота, но увидеть это никто из посторонних не мог.
— Не вижу супостата, господин боцман.
— До них миля, а то и больше. Кажись, ветерок поднимается. Нас не услышат и не увидят. Вон, луну тучами закрыло. Малый вперед! А теперь средний.
Баркас выскользнул из грота, прошел по прямой еще с полкабельтова и повернул на норд, оставляя берег под правым бортом, а неприятеля — за кормой.
Картушку компаса было видно, но сам курс оставался бы тайной, не будь неподалеку берега — а он виделся черной полосой на фоне неба, да и негромкий шум прибоя было слыхать. Кроев шумно вздохнул. Теперь-то он отменно понимал, чего стоит должность командира боевого корабля.
Про себя боцманмат решил приложить все усилия, но раздобыть черные робы для своих матросов («А на берегу пусть переоденутся в родную форму!»), да перекрасить баркас в тот же цвет надобно. И еще наладить хоть какое-то освещение для компаса.
Целый день прошел в потакании скопидомству. На русских укреплениях гранатометчики и картечники копили боеприпасы, пушкари-моряки — порох и ядра. Судя по суете повозок и людей, союзники занимались чем-то аналогичным. И та, и другая сторона деятельно обустраивала укрепления.
Ничего о приготовлениях противника не знал исполняющий обязанности командира гранатомета Максимушкин. Он с утра получил дополнительную порцию боеприпасов. Это уже было хорошо. Сверх того прислали шесть винтовочных магазинов, которые, конечно, отдали картечнику. Мало того: в помощь отрядили двух заряжающих в дополнение к тому, что уже был. Правда, пентюхов еще обучать надобно, но уж за час-другой они должны были хоть как-то навостриться в набивке магазинов пулями. Это все радовало и внушало надежду, но…
На позициях неприятеля шли напряженные земляные работы. Саперы насыпали вал — с какой целью? За ним явно копали ров, но комендор не знал и не мог знать, насколько тот получился глубок. Главное же: пушки разглядеть было никак нельзя.
— И-эх! Как бы этих бестий ущучить? — думал Максимушкин, горько сожалея о подзорной трубе, которую лейтенант Беккер уволок с собой. И зачем, спрашивается, она ему в госпитале? Хотя… если он ее купил за свои, тогда понятно. Все ж не казенная.
Правда, в середине дня на редут прибыл с инспекцией соратник Тотлебена инженер Герцык, но комендор поопасался привлекать к себе начальственное внимание.
Мариэла получила ответ из далекого мира. В нем авторитетно сообщалось, что описанное животное известно и в Маэре, и в Заокеании; оно водится в лесах. По обследовании силами магов жизни и магов разума этот вид в свое время был признан менее подходящим для одомашнивания в сравнении с норками. В письме делался вывод: поскольку указанный вид встречается в диком виде, то можно попытаться завести подобного домашнего любимца без вреда для равновесия в природной среде, но с норками этот зверек, весьма вероятно, не уживется.
Надо заметить, что терминов «экология», «экологическое равновесие» и им подобных (в современном понимании) тогда не существовало ни в русском, ни в маэрском языках. Однако маги жизни хорошо понимали всю опасность бесконтрольного интродуцирования чуждых видов. Негативный опыт был давним, но хорошо помнился.
Поразмыслив, Мариэла рассудила, что когда установят подходящий для человека портал, то она купит котенка и увезет к себе. Не последнюю роль в принятии именно этого решения сыграло то обстоятельство, что ни у одной из подруг никого похожего не было.
День прошел. Обстрела так и не было. Ночью подкинули еще боезапас. Максимушкин дал людям отдохнуть, рассудив, что завтра с утра может начаться дело. Он почти угадал.
С самого раннего утра на редуте появился контр-адмирал: его выпустили из госпиталя самым законным образом. Истомин чувствовал себя превосходно. Марья Захаровна, дай ей бог самой здоровья, ухитрилась полностью справиться с контузией, а заодно избавила контр-адмирала от простуды.
Отдать должное: Владимир Иванович не только отмечал недостатки и недоделки, но и ободрял артиллеристов и пехотинцев:
— Будем держаться, братцы! Супротивники обстреливать нас готовятся, так мы и сдачи дадим.
— Дадим, — звучали ответы, — чай, не жадные.
Контр-адмирал не упустил случая навестить гранатометчиков:
— Какова готовность, братец?
Бывалый комендор вытянулся во фрунт:
— Осмелюсь доложить, ваше превосходительство: готовы дать отпор. Нынешней ночью еще гранат подвезли, сейчас их подсчитывают, но всего выйдет не мене, чем двести. Картечница также готова, равно обслуга.
— Какие просьбы имеешь?
Просьб могло оказаться чуть не десяток. Сюда входили и доставка чего-то горяченького на позиции (хотя бы чаю), и дополнительные бочонки с водой, и одеяла, и дровишки для обогрева, но по размышлении Максимушкин выдал:
— Ваше превосходительство, подзорную трубу бы какую-нито. Для внесения поправок на дистанцию вещь нужнейшая.
Истомин поморщился.
— Нет их у интендантов, братец. Вот разве какая трофейная найдется…
Контр-адмирал не успел договорить. Из-за валов на английских позициях пыхнули облака порохового дыма. Спустя секунды три донесся тяжкий грохот.
— Гранатомет к бою товсь! — выкрикнул комендор, опрометью бросаясь к излюбленному наблюдательному пункту. На бегу он попытался включить сообразилку: «Палят, не глядя. Значит, кто-то дает поправки, ну как я. Вот бы этого глазастого прихватить… Но такое лишь меткий стрелок может, вроде Неболтая. Или картечницей, что ль?»
Но пока что надлежало организовать ответ на вражеские ядра. По рву бить бесполезно, это Максимушкин знал. Ну разве что для проверки…
Повернув голову в сторону исчерканного попаданиями щита, Максимушкин заорал:
— Смирнов, давай в середку, дистанция шесть кабельтовых с четвертью.
Получилось совершенно не так, как задумали гранатометчики. Взрыв дал хорошо знакомый огненный шар высоко надо рвом.
Последовал почти столь же хорошо знакомый знак. Он недвусмысленно приказывал:
— Еще в то же место!
Из рва знатно фукнуло дымом и полыхнуло пламенем.
— Никак в бочку с порохом попало? — мимолетно удивился комендор и подал знак на смещение прицела по горизонту.
— Не прошла грана-а-а-ата!
Комендор пожелал противнику ряд неудачных сексуальных приключений. И поднял левую руку с сигналом «Уменьшить дистанцию». Командир гранатомета надеялся взрывом уменьшить высоту бруствера.
Смирнов чуть-чуть опоздал. Бомба жахнула. Многим матросам в цепочке показалось, что это случилось прямо перед щитом; на самом деле взрыв произошел много дальше. По щиту ударило так, что гранатомет дернулся. Но ругань матросов не перекрыла по громкости грохот обстрела.
— Гранатомет сдвигнуло! — возопил Смирнов. — Еще раз пристреляться надо!
Следующие пять минут гранатомету и прислуге удивительно везло. Наводчик быстро, но без спешки дал два пристрелочных и нащупал дистанцию. Очередная граната вырыла целую брешь в бруствере.
— Вот они, орудия! — взвыл Максимушкин, одновременно указывая на необходимость перенесения огня в глубину. Он опоздал. Соседи-пушкари тоже увидели цель и не преминули сосредоточить на ней огонь чуть ли не шести орудий. Результат не замедлил сказаться. Позже артиллеристы, напыжившись, утверждали, что попали ядром прямехонько во вражью пушку, но это было неправдой. Ядра всего лишь взрыли землю рядом, в результате тяжелое орудие накренилось и опрокинулось.
— Смирнов, что ж ты творишь, храпоидол, мать-недомать!!!
У командира гранатомета были основания для недовольства. Наводчик ухитрился попасть в очередную точку на валу лишь с шестой гранаты.
— Опять наклонило нас, настройки сбились, — отлаялся Смирнов и предположил, что неприятель вступил в противоестественные отношения с вверенным ему (Смирнову) механизмом.
Не прошло и двух минут, как соседи-артиллеристы довернули свои орудия на вновь образовавшуюся прореху. Били русские пушки вполне метко. Но и англичане не зевали. Появились первые потери.
При прямом попадании ядра человек не выживает. Но таковых пока что почти и не было. Зато хватало пострадавших от чугунных и каменных осколков, да и контуженных было изрядно. Не обошли они и прислугу гранатомета.
— Братцы, выручайте! Попали в меня!
Максимушкин на мгновение отвлекся. Подносчик Прямилин сидел на земле, держась за ногу. Сквозь пальцы пробивалась кровь.
— Знамов, перетяни да помоги дохромать до телег, там отвезут в госпиталь. Лови, браток! Но только два глотка, оставь товарищам!
И рука Максимушкина, привычная к выброскам, ловко переправила флягу с хлебным вином пострадавшему. Тот поймал ее одной рукой (второй он опирался о землю), отхлебнул предписанное количество, хекнул и передал флягу Самсонову. Тот отставил заветный сосуд в сторонку, тщательно замотал рану полотняной лентой (ее раздали по настоянию Марьи Захаровны) и лишь после этого пустил флягу в обратный полет.
Тем временем слово подал картечник Писаренко — мрачноватый, неулыбчивый, молчаливый казак с двумя заметными шрамами на левой щеке (это была память о не слишком удачном поиске, когда вместо захвата пленного едва-едва удалось унести ноги). Он чуть приподнял голову и зорко вгляделся в прорехи на валу.
— Тимофей, а ведь могу попробовать достать их.
Обращение вышло чуть фамильярным, но казак был не членом команды «Морского дракона», а лишь прикомандированным. Впрочем, ответ содержал долю уважения:
— Что ж, Данило, пробуй по левой дырке в заборе, вон там оне крутятся.
Казак еще раз пригляделся, повернул ствол и нажал на спуск. Скорострелка отозвалась звонким дудуканием.
— Двоим прилетело, — хладнокровно отметил стрелок, — за третьего не скажу, мог и сам залечь.
— Сколько потратил? — деловито спросил комендор.
— Почти весь магазин ушел.
— Многовато… — в грохоте боя эти слова явно не был услышаны.
Комендор добавил силы в голос:
— Эй, Данило, прибереги пока пули, они нам, чую, пригодятся.
Никто на редуте, включая Максимушкина, не видел, как накапливаются турецкие пехотинцы в ходах сообщения. Правда, их строй можно было разглядеть в отдалении (версты полторы), но оценить количество не представлялось возможным. И все же комендор предполагал атаку возможной. То же самое было в мыслях всех остальных защитников редута. Прибежал бледный гонец от соседей-пушкарей:
— Братцы, со зарядами у нас скверно! Не подведите!
— Что, порох кончился?
— Пороху хватит, ядра почти все ушли.
— Картечь-то хоть осталась?
— Ее-то и не тратили. Считай, вся целехонька.
— Ничё, подкинем жару-пару!
Бомбардировка Волынского редута длилась до вечера. Уже потом Мариэла вслух удивилась, что контуженных в ее распоряжение поступило в тот день как бы не больше, чем раненых.
А почти на закате начался штурм.
Закатное солнце чуть проглядывало сквозь тучи, но даже при неярком освещении отчетливо сверкали штыки и ятаганы. В атаку шли самые упорные, самые стойкие, самые отборные части.
На редуте защитники перекрикивали грохот взрывов (пушечный обстрел хоть и ослаб, но не прекратился):
— Картечью заряжай!
— Данило, крой, как готов будешь!
— Подавай! Подавай!! Руками работай!!!
Турки бежали вроде как и неторопливо. За ними уже показались англичане в красных мундирах. Они приближались чуть побыстрее. Максимушкин сообразил отдать команду:
— Тароватов, огрей аглицкую пехоту десятком-другим! Они ж турок подпирают, не дают отступать. Данилка, да что ж ты, раздери тебя на части…
Данила явно не слушал. Он водил стволом картечницы по приближающейся рваной шеренге. Один за другим отлетали пустые магазины. Заряжающие ловко подхватывали и без всякой команды торопливо набивали пулями. Они наверняка бы отстали по темпу, но были факторы, замедлявшие стрельбу. Замена всех трех магазинов шла не так быстро, как хотелось.
Скорострелка вдруг замолчала. Максимушкин скосил глаза, уже готовясь изругать раззяву-казака, но увидел, что тот спешно выбивает шомполом застрявшую пулю. Надо отдать справедливость: проделал это он довольно ловко. И снова зачастила картечница, изрыгая пули.
Турецкие аскеры при всей их несомненной храбрости чуть заколебались, но сзади их начали подбодрять англичане добрым словом в соединении со штыком, что, как всем известно, получается убедительнее, чем просто добрым словом.
Гранатомет дергал стволом. Перед красными мундирами встала цепь разрывов; в этой мясорубке пропали их первые ряды.
— Остановились красные! Давай им, Смирнов, давай, дорогой, хлещи! Чтоб не подпирали!
Максимушкин не видел и не слышал, как замолчала картечница. Стрелок несколько раз яростно передернул затвор. Это не помогло. Потом Данила частично разобрал оружие, глянул в ствол, что-то произнес (в грохоте боя разобрать сказанное никто бы не мог), снова собрал картечницу, отсоединил магазин, протянул его, не глядя, заряжающему, повернул голову, что-то сказал и сдвинул очередной магазин к затвору.
Турки явно приободрились и рванули к редуту. Навстречу им убийственным залпом картечи ахнули русские пушки. Может быть, именно он сломал боевой дух янычар. Или это сделала мелкопульная метла. Как бы то ни было, турки начали отступать. Англичане сделали это еще раньше.
Почему-то гром разрывов сразу смолк. Обе стороны прекратили пушечный огонь. И немедленно стало слышно запаленное дыхание подносчиков гранат.
— Водицы бы испить…
— Сходи к соседям, Черный, авось у них найдется…
— Я мокрый, как в одеже за борт сиганул…
— У меня пальцы уж не двигаются набивать магазины…
— Вот же растреклятая пружина…
На эти слова Максимушкин обратил внимание:
— Данило, ты о какой пружине?
— Да в магазине которая; вот в этом. Лопнула она, расстудыть ее… Во, глянь. Видишь?
Командир проявил рассудительность:
— Ты его мне отдай, я передам Зубастому, а тот поставщикам даст знать.
— Небось перекалили пружину, она и хряпнулась, — авторитетно произнес Смирнов. Среди товарищей он почитался за знатока металловедения и термообработки: его двоюродный дядя занимался кузнечным делом.
Матрос Лебедев, он же Черный (прозвище было им заработано за цвет волос) вернулся еще более бледным, чем ушел.
— Беда, братцы: контр-адмирал…
— Да что с ним? Ранен?
— Убит ядром в голову.
— Так он же сверху стоял!
— И там достали.
— Ахти! Ведь он дык первый день, как с госпиталю…
— Сначала Корнилов, потом Истомин. Пал Степанычу поберечься бы.
— И-эх! Забудь о том! Я слыхал, Нахимова удержать в укрытии на якорной цепи не можно.
— Да неуж ничего не поделать?!!
— Не знаю, брат. Не знаю…
История вновь оскалила клыки.
