Глава 14

Семаков узнал о потребностях сухопутных (ставших таковым из морских) артиллеристов и согласился. Разумеется, он учел и двигатели для баркаса, описание которых дал Тифор. По согласовании с Нахимовым заказы ушли в мир Маэры. Но прежде с ними ознакомился лейтенант Малах. И не только ознакомился: настырный иномирский офицер не поленился съездить на укрепления и тщательно расспросить участников боев. В результате стопка листов, отправленная в портал, оказалась довольно толстой.

Но не только Малах заинтересовался результатами штурма Контр-адмирал Истомин проявил особенную любознательность, однако, как он ни рвался из госпиталя, госпожа доктор твердо запретила выход на волю в течение еще двух дней. Капитану второго ранга Семакову пришлось сделать обширный доклад одному Нахимову.

— …таким образом, следует признать, что если гранатометы являются в основном средством борьбы против неприятельских укреплений, а также артиллерии, то картечницы отлично проявили себя против пехоты и кавалерии. Доклад закончил.

— Вы, Владимир Николаевич, упомянули, что пули калибра две и три четверти линии, используемые в картечницах, вполне достаточны для поражения пехотинца, не так ли-с?

— Так точно, и кавалериста тоже, даже если он в кирасе. Нам неизвестна начальная скорость сей пули, но проверка показала: пробивает дюймовую железную плиту.

На самом деле проверка была произведена изготовителями-оружейниками на Маэре, но все равно нужное впечатление было произведено.

— Из моего опыта артиллериста следует, что любое оружие требует ухода-с. Как насчет этих картечниц?

— Так точно, уход необходим. После стрельбы надобно почистить ствол. Но лишь маслом, ни в коем случае не кирпичом. Далее, затвор картечницы, а равно другие движущиеся части должно регулярно — не реже, чем раз в два дня — смазывать. Наконец, по отстрелу восемнадцати тысяч пуль ствол потребует замены. Или починки.

— Поясните, Владимир Николаевич: сии картечницы имеют штуцерный ствол?

— Никак нет, ствол гладкий, но энергетические поля заставляют пулю вращаться в полете.

— Тогда отчего ж не чистить ствол кирпичом, как это издавна в российской армии принято?

— Так точно, ваше высокопревосходительство, сие предписано в армейском уставе, но касательно ружей. Однако ни армейский, ни флотский устав о картечницах ни словом не упоминают. Изготовители настаивают на использовании лишь масла; от него не случается дополнительный износ ствола. Так что моим людям строжайше запрещены какие-либо действия, могущие испортить это замечательное оружие. Поверьте, Павел Степанович, картечницы, будучи сами по себе особенными, требуют и особенного ухода.

Нахимов чуть задумался.

— В таком случае пишите рапорт. Полагаю, Владимир Иванович также должен с ним ознакомиться, когда выйдет из госпиталя.

На линии столкновения было полное затишье. Обе стороны прикидывали, планировали, копали, укрепляли.

Воспользовавшись случаем, Мариэла черканула страничку наставнице. В ней помимо вежливых слов и краткого изложения событий имелась информация о необычном домашнем зверьке, и содержалась просьба разузнать, есть ли аналогичный вид на Маэре. Обосновывалось это чисто научным интересом — правда, тот лежал несколько в стороне от специальности весьма почтенной. Завистник и недоброжелатель (если бы нашелся таковой среди тех, кто знал о содержании записки) мог бы прошипеть, что интерес большей частью имеет эстетические корни: котик очень понравился Мариэле.

Даже на тусклом фоне этих событий не стоил особого внимания тот факт, что Костя снова навестил дракона. Для мальчишки причина визита была более чем весомой: старшая сестра обновила, как скажут в будущем, линейку изделий. Помимо человечка и дракончика в ней появилась симпатичная кошечка.

Таррот долго расспрашивал об этом невиданном зверьке, которого принял поначалу за известного в драконьих краях ягуара. Но Костя уверил, что это зверь совсем маленький («Ну вот такой!» — и соответствующий жест руками), живет в доме, ничуть не стесняя хозяев, а главной его дичью являются мыши.

— Это для госпожи доктора, ей очень наш кот понравился, — убеждал юный купец. — Готов даже в долг поверить.

— Слова ты умные знаешь, — фыркнул Таррот, — наверное, и читать умеешь?

— А то ж, — солидно кивнул гость, — и считать тоже, и писать, опять же.

Дракон знал от товарищей, что далеко не все местные столь образованные, и потому поинтересовался:

— Где учился?

— Папаня читать и писать научил… пока жив был, — вздох, — а счету от Сереги-длинного, это мой сосед, поднабрался. Взял у него книгу умную на время. Только Серега — он на бумаге считает, отцу помогает, а я так, в уме. Бумага, она ить дорогая.

Разумеется, гость не мог в полутьме пещеры заметить интерес в глазах хозяина.

— В уме, говоришь? А если проверить?

— Так запросто! — подбоченился нахальный визитер.

Таррот быстро прогнал Костю по таблице умножения и убедился, что ее он знает назубок. К большому удивлению дракона, оказалось, что мальчишка может умножать даже двузначные числа в уме.

Драконы едва ли не больше людей подвержены идеям справедливости, почему и последовала похвала:

— Ты считаешь в уме превосходно, почти как мы.

В ответ мальчишка почтительно поклонился:

— Благодарю, господин Таррот.

— У тебя прекрасная для человека память. Я бы с удовольствием взялся учить считать по-драконьи.

— Вы думаете, это возможно, господин Таррот? — осторожно спросил малец.

— И возможно, и нужно. У вас, людей, штурманы не могут обходиться без длительных расчетов. А если ты будешь хорошо считать, ты сможешь стать штурманом… ну, похуже, чем дракон, у тебя все же нет таких способностей… но тут надобно много знать помимо счета. Но для начала, если захочешь, получишь умение быстро считать.

— А плата велика ли?

— Я с ней подожду, — тут дракон оскалился в улыбке, — в долг поверю.

Просто удивительно, с какой скоростью расползаются слухи. Удивительно, конечно, для тех, кто не знает, что скорость распространения новостей описывается экспонентой.

Вот и сейчас разговоры о том, что госпожу доктора видели посещающей Михайловскую церковь, прошлись по всему Севастополю. Очень скоро уважение к немке подскочило: ей не только чаще кланялись и снимали шапку при встрече — очень многие жители города крестили матушку Марью Захаровну в спину со словами: «Спаси тя Христос» или чем-то подобным.

Но очень скоро грянула гроза на пустом месте. Так, по крайней мере, думали окружающие.

Солдат Семирылов из пехотного прикрытия артиллерии мог почитать себя счастливчиком. Мало того, что его вовремя доставили в госпиталь, так вдобавок ногу не отрезали — при задетой кости такое случалось нередко — а молодая девка, доктор из немцев, пообещала, что если ногу не беспокоить, то через три недели он (Семирылов) забудет, что вообще был ранен. Наврала она, конечно: нога стала не только на вид, но и наощупь ну в точности, какая была. Немка явно переосторожничала. Тем не менее, Семирылову выдали костыли, на них он и передвигался. Но как-то вечером солдат попробовал сначала поболтать в воздухе раненой ногой — та действовала без нареканий. Потом Семирылов отважился пройтись по палате без костылей. Результат показался отменным. Чего уж говорить: нога была в таком состоянии, что хоть в пляс пускайся.

Храбрец решился сделать свои выводы. Он знал, что раненые из ходячих (те, которым запретили бередить только руку) могли пробираться наружу и приносить хлебного винца. Он сам участвовал в реализации трофеев от подобных походов. Но кое-что Семирылова не устраивало, и это «кое-что» имело под собой самую материальную основу. Добытое честно делилось на палату независимо от величины денежного взноса, а очень у многих денег не было вообще. Сам Семирылов сберег некоторую долю от положенного жалования, но необходимость поить неимущих за свой счет глубоко угнетала. Расположение торговой точки, поставлявшей местное пойло, было хорошо известно всем в палате, однако дойти до нее можно было лишь на своих двоих, но никак не на костылях: уж больно дорога крутая.

Сбор в недальний путь, однако, не остался незамеченным со стороны соседа по палате, унтера Шебутнова. Тот получил осколок в бок; в госпитале приказали лежать смирненько пять дней (кость не задело), вставая лишь по нужде.

— Куды ж ты, милок, заделался на ночь глядя и без костылей?

— Тебе-то что?

— Мне-то ничего, а вот тебе Марьзахарна велела ногу не беспокоить, как я слышал.

— Да чё там? Сам же глянь: нога в полном порядке, никаких от нее беспокойствиев. Да и как девка-дура может в лечении понимать? Я пошел.

— Смотри ж… — послышалось с койки.

Было бы лишь небольшим преувеличением сказать, что Семирылов вернулся с триумфом. Не наблюдались всеобщее ликование и поздравления с успехом. Зато внутреннее воодушевление присутствовало, и даже с избытком, тем более, что оно было подогрето местным сортом вина, именуемым «полугар». И с торжеством во взгляде Семирылов провалился в полноценный сон.

Пробуждение оказалось далеко не радужным. Головная боль и мерзопакостное ощущение во рту были не только привычны, но и ожидаемы. Куда хуже была боль в раненой ноге; она болела не сказать, чтоб сильно, но уж больно отчетисто, а накануне ничего такого не было. Солдат немедля ухватился за тощее одеяло, дабы рассмотреть источник беспокойства, и…

Раздавшийся вслед за этим вопль мог перебудить весь госпиталь, если бы там были спящие (осмотр произошел сравнительно поздно). Ноге сразу же было обеспечено повышенное внимание всей палаты. И дело того стоило.

Кожа на месте, куда попала вражья пуля, стала тончайшей и нежнейшей — как у новорожденного. Кусок мяса под ней иcчез, как будто его не было. Но оказалось нечто такое, что могло бы встревожить любого: кусок кости, накануне казавшейся прочной и целой — тем более, что так оно и было — исчезла. Малейшее движение отзывалось уже резкой болью.

— Порча!!! — это было первое членораздельное слово пострадавшего. Он несколько раз перекрестил огромную вмятину на ноге. Разумеется, никакого результата это не дало.

Сбежалась чуть ли не половина палаты — собственно, все, кто мог ходить. Те, кто этого не мог, молили счастливцев поделиться впечатлениями. Те именно так и делали:

— Твою же ж…

— Как ножом вырезало, только что кожа цела…

— Сроду такого не видывал, даже не знал…

— Я видел у церквы. Там стоял солдатик с рукой тож от пули…

— Это как тебя, брат, угораздило?

— А скажу, как, — раздался спокойный голос унтера Шебутнова с койки; тот не видел и не мог видеть состояние ноги Семирылова, но говорил вполне уверенно. — Накануне вечером ты пошел без костылей за винцом? Пошел, было дело. Говорила тебе Марьзахарна, что ногу нельзя беспокоить? Говорила. Так на кого тут пенять надобно?

— Она на меня порчу навела, ведьма! Она! Колдовством проклятым ногу испортила!

— Так ведь докторша не пригожий молодец, а твоя нога — не девка, чтоб ее портить, — послышалась острота из угла. Автор, впрочем, говорил вполголоса. Видимо, он не жаждал обрести всенародную известность.

— По местам! Она идет! — рявкнул боцман Сергеич. А уж его голос не был обижен ни мощью, ни командными интонациями.

Вошла Марья Захаровна. С полувзгляда она увидела, что случилось нечто чрезвычайное. Окинув палату быстрым взглядом, она выделила того из раненых, кто показался наиболее адекватным: унтера Шебутнова. К нему она и обратилась полностью спокойным голосом:

— Доложи, братец, что тут такое стряслось.

Доклад был кратким и емким, как и положено в военном флоте:

— Так что, госпожа дохтур, нога у Семирылова не в порядке с утрева.

— Тогда с нее и начнем. Ну-ка… ага… и что ж ты с ней делал?

По истинно крестьянской привычке в отношении к любому городскому (именно к таковым следовало, по мнению солдата, причислять немку), пострадавший начал с вранья:

— Вот крест, ничего не делал! Это все порча! Навели!

Намек на свою особу Мариэла, похоже, не поняла. Речь ее наполнилась сочувствием.

— Ай-ай-ай! Так тебе не сказали?

— Что не сказали?

Сочувствие пропало без следа.

— Что мне бесполезно лгать; это дело я сразу распознаю.

Ответ был максимально честным:

— Не сказали.

— Так вот я и говорю. Теперь ты об этом знаешь… Итак: что ты сделал с ногой?

На этот раз здравый смысл потерпел поражение в битве с крестьянской этикой:

— Ить ничего не делал! А она сама за ночь внутре спортилась…

Голос госпожи доктора чуть построжел:

— У меня мало времени. Если я буду слишком долго вытягивать из тебя правду, его может не хватить на остальных раненых, — с этими словами она обвела глазами палату.

Тактический ход оказался действенным. Палата загомонила голосами:

— Вот крест истинный: ничего не видел…

— Ночью дело было, я спал…

— За винищем, небось, бегал; и посейчас аж досюда разит. А с костылями до Моисейкина шинка не дойтить…

Слово было сказано. А унюхать перегар мог бы даже человек, вообще не обладающий магическими способностями.

Интонации голоса Марьи Захаровны стали еще жестче:

— Значит, ходил без костылей, — вопросительные интонации тут и рядом не пробегали, — а ведь насчет этого говорила тебе.

Семирылов пребывал в твердейшем убеждении, что если повиниться, то высекут, самое большее, и никакого иного наказания не последует. Посему он залился слезами и зачастил:

— Богу виноват, Марь Захарна, попутал лукавый, захотелось хлебного винца, походил чуток без костылей, больше не буду…

Одновременно с этой прочувствованной речью солдат истово крестился. Но адвокатские выверты были оборваны прокурорским голосом:

— Ты испортил мою работу. Теперь ее начинать почти что наново и тратить силы на это. Я могла бы спасти еще одного раненого. Ты не дал этого сделать…

Палата, и без того молчавшая, обратилась в одно большое ухо.

— …так что походи-ка с той ногой, что есть.

— Мария Захаровна, клятва врача запрещает отказывать кому бы то ни было в медицинской помощи.

Сказано было отчетливо и весомо. Все повернули головы на этот уверенный баритон. В дверях стоял доктор Пирогов.

Мариэла вознесла брови высоко вверх:

— Помилуйте, Николай Иванович, да разве я отказывала в лечении? Вовсе нет…

Кое-кто в палате украдкой обменялся взглядом с соседом. Семирылов воспарил духом в небеса.

— …наоборот, я обязательно буду лечить эту ногу — после того, как вылечу всех остальных раненых и больных.

И милейшая улыбка в придачу.

— И этого сколько ждать? — туповато поинтересовался любитель выпить.

— Да откуда мне знать? — последовал встречный вопрос. — Может быть, пару месяцев или даже больше. А если учесть само лечение, то все три.

Семирылов явно все еще не понимал, что низринут в бездну.

— Так что же, я три месяца ходить не буду? Не по правде это!

— То есть как это «ходить не буду»? — картинно удивилась женщина. — Костыли — вот они.

Пирогов не нашелся, что возразить. Сказать по правде, он не очень-то трудился подыскивать возражения. Многоопытный хирург прекрасно знал, что бывает от пренебрежения врачебными наставлениями.

В полном молчании Мариэла подновила все прочие конструкты и вышла. Пирогов удалился еще раньше.

Семирылов сделал последнюю отчаянную попытку оправдаться:

— Все равно она ведьма! Колдует на православных!

Боцман взял свои костыли и поднялся. Ногу ему пока что предстояло беречь, но руки пребывали в полном порядке. Каждая из них оканчивалась кулаком размером с небольшую дыню. Один из них и был продемонстрирован незадачливому инквизитору.

— Это видел? Вот еще раз чего тявкнешь про матушку Марью Захаровну, так познакомишься…

Сергеич не уточнил последствия этого знакомства.

— …и притом она-то как раз православная, в церкву ходит, не чета тебе.

— Так я не хотел…

Со стороны других обитателей палаты последовали несколько комментариев, нецензурных по форме и угрожающих по содержанию.

По приказу командира «Морского дракона» его старший помощник подыскал подходящий баркас: шестнадцативесельный (хотя предполагалось, что они не понадобятся), без течей, с возможностью установки мачты (что Мешков также не полагал нужным). Это плавательное средство вполне могло вместить человек десять с изрядным грузом или же вдвое больше, но без такового.

Капитан Риммер совместно с магистром Тифором составили проект и смету. Иномирский моряк категорически настоял на возможности включать «Гладкую воду» — дескать, в противном случае на большой скорости баркас будет крепко бит волнами, и он может дать течь. На это никто не возразил. После некоторых споров движки решили делать работающими лишь на прямой или задний ход, то есть без возможности поворотов с их помощью. Это упрощало конструкцию. С той же целью рулевое управление решили оставить родным (это был классический румпель). Ради форсажа добавили носовой вертикальный движок и, соответственно, возможность выхода на глиссирование. Но давать даже примерную оценку скорости Риммер категорически отказался, ссылаясь на недостаток опыта.

Семаков понимал, что кратким приказом отделаться нельзя. И он постарался объяснить задачу боцманмату.

— Вот что, братец: наш корабль я собираюсь занять чем-то поважнее, чем просто перевозка боеприпасов. Например, пощипать вражьи корабли. А потому: видишь тот баркас?

Означенное плавательное средство как раз перегнали поближе к «Морскому дракону».

— Так точно!

— Так вот, тебе предстоит стать капитаном его и доставлять боеприпасы из… ну, ты знаешь, откуда… к пирсу, а уж на укрепления будут перевозить сухопутными средствами. В помощь получишь десяток матросов, больше дать нельзя, туда еще груз брать. Наших не хватит, так что будут и с других кораблей. От тебя и этого баркаса вся оборона Камчатского люнета, да и редутов зависит. Попомни мои слова: дело может оказаться опасным.

— Вашбродь, ну зачем так-то говорить…

— Эх, братец, вооружить нам это корыто, считай, нечем. Даже гранатомет на него поставить… впрочем, разве что легкий, да гранат к нему с два десятка, только чтоб отбиться… ладно, это я еще переговорю. Но основное твое оружие будет скорость, это мы тебе постараемся обеспечить. И темнота в помощь. Справишься — всех к крестам представлю, а тебе пробью чин боцмана. Думаю, его превосходительство не станет возражать.

К большому удивлению всех, кто наблюдал за процессом, команда из двух иноземцев (рыжего и моряка с немецким именем) справилась с установкой того, что они называли «движками», за считанные часы. Помпу устанавливать не стали. Зато не пожалели лишних десять рублей и поставили кристаллик защиты от негатора.

Боцман не был бы боцманом, не попытайся он выторговать в пользу своего кораблика хоть что-нибудь.

— Ваше благородие, уж если не гранатомет, так хотя бы ружьишки нам подкинуть…

— Оно, конечно, можно. Скажем, два или даже четыре. Да только вот беда: стрелять-то кто из твоих умеет?

— Да я как-нибудь спроворю…

— Нет уж, братец, «как-нибудь» тут нельзя. Ладно, попрошу хорунжего, авось он даст кого из своих в учителя по ружейному делу. Но ненадолго! За день твои стрелки должны навостриться.

На следующий день винтовки прибыли (все четыре). Неболтай выделил наставника: солидного вида вахмистра. Тот, проявив опыт, сумел внушить не особо опытным матросам самые основы обращения с винтовками.

Предстояли ходовые испытания. На них назначили лейтенанта Мешкова. Тот должен был дать основные уроки Кроеву.

— Есть!!!

Слово было произнесено на маэрском, которого унтер-офицер Синяков не знал, но уж интонацию он угадал безошибочно. Да и любой на его месте подумал бы то же самое. Ученый барин сиял улыбкой и с очевидностью был доволен сверх меры. Раньше у него, видно, все шло наперекосяк, а тут получилось.

Вывод оказался верным. Рыжий достал листик бумаги и карандаш, быстро начертал записку на чужом языке и приказал:

— Иди, братец, в госпиталь, там… хотя нет, отыщи караульного у входа, — Тифор вспомнил, что Синякова просто не пустят в госпиталь как негатора, — передай эту записку для госпожи доктора. И пусть на словах добавит, что у меня, дескать, прошло удачно, но нужна проверка. Дождись ответа.

Тут улыбка сделалась еще шире.

— Похоже, сделали мы работу, братец! Не щекотало? Я так и думал. На, вот тебе полтинник, купи что пожелаешь. А если Марья Захаровна подтвердит, мы еще поговорим.

Этот день унтер-офицер посчитал весьма удачным.