Глава восьмая:
Слово «ром» и слово «смерть» для вас…
Что делает Гвардиола на следующий день после проигрыша? Да кто знает?
Столешников, проиграв еще один матч, настроился на серьезное общение. С самим собой в первую очередь. А что нужно русскому человеку для такого разговора?
Извечный и часто единственный собеседник любого русского человека, потерпевшего сокрушительную неудачу, давно известен. Он – сочувствующий слушатель, безмолвный советчик и лучший друг в любой из самых поганых вечеров в твоей жизни. Он доступен для общения, лоялен к твоему лексикону и понимает с полуслова. Любимый собеседник для любого русского неудачника носит разные имена, но имеет одну общую черту – в нем обычно никак не меньше сорока градусов.
Юрий Валерьевич Столешников в крайний год своей жизни успел с ним близко познакомиться. И имел собственные предпочтения. Интересно, какого именно собеседника предпочитал Пеп в свои худшие послематчевые вечера? Пару бокалов хорошего хереса в Тапас-баре, пару кружек холодного пива в полутемном БирКеллере или пару стаканов ячменного скотча в тихом пабе? Столешников не знал. Но что Юра мог бы сказать с уверенностью: какой бы национальности не был любимый собеседник прославленного тренера, он точно был редким гостем. Потому что ни «каталонцы», ни «мюнхенцы», ни «горожане» в разные годы не давали Хосепу много поводов заливать тренерское горе алкоголем.
А вот у тренера Столешникова сегодня повод был. Стопроцентный. Без дураков. Команда без лишних сожалений, красиво, в подкате, лишила его голевого момента. И никакого горчичника, никакого пенальти. Ты в глубоком офсайде, тренер. Причем, начиная с того самого паса собственного агента. Так что, да: сегодня повод надраться у Юрия был серьезный.
«Барабулька» попалась по пути как-то случайно и очень вовремя. Последняя заправка горящей души случилась минут двадцать назад, и Столешникову определенно казалось, что он начинает трезветь. Такой пакости от судьбы он совершенно не ожидал. Поэтому, когда прекрасная по всем статьям рыба барабулька подмигнула ему с барной вывески мутным желтым глазом, Юра понял, что ничего лучше сегодня он не найдет.
– Привет, рыба! – подумав, сказал Столешников и, отсалютовав барабульке, отправился внутрь.
Грохотал панк-рок, вокалист хрипло орал голосом интерна Лобанова про Михайлу Васильевича Ломоносова с какими-то матросами. Вкусно пахло спиртным, чесночными гренками, колбасками, ядреным мужским потом и, совершенно провокационно, запрещенным в общественных местах табачным дымом. Отличный комплект, в общем. Барная стойка находилась удобно, почти у входа.
– Чего у вас тут? Давай этого…
– Чего? – рявкнул в дымной полутьме силуэт бармена.
– Того! – Столешников прищурился и ткнул пальцем куда-то «туда».
– Ну, на…
Стопка стукнула о стойку. Столешников отправил ее внутрь одним махом, без закуски и присмотрелся к бармену, который вышел из тени. Солист фанатского метеорного хора Механик несколько очумело посмотрел на тренера в ответ, почесав бороду.
Юра попытался приподнять бровь в фирменный столешниковский изгиб, но потерпев неудачу, плюнул на это дело и огляделся.
Завсегдатаи занятного новороссийского бара «Барабулька» изумленно, печально, а некоторые и агрессивно, таращились в ответ. Причина была понятна даже сильно перебравшему тренеру. Шарфы-«розы» «Метеора» болтались на каждом втором. Они же попадались на стене… стенах, сплошь в клубных вымпелах, постерах и фотографиях матчей новороссийских «бело-голубых» и даже у входа.
Столешников ловко, как ему казалось, замаскировав икоту под кашель, еще раз обвел взглядом бар…
– Ни хрена себе зашел…
Ну, да и ладно, с кем не бывает, верно? Нащупал в кармане какую-то купюру, положил перед Механиком, хмуро провожающим его взглядом. У входа остановился, повернулся, икнул еще раз и:
– Метеор наш – суперклуб, остальные просто срут!
И вышел наружу.
Да, удачно он сюда зашел. Столешников поднял глаза на вывеску.
– Пока, рыба!
На этот раз ему в ответ барабулька вильнула хвостом.
Тренировку вел Витя. Суровый и нахмуренный он прохаживался вдоль поля, изредка орал, с ним никто не спорил. Что-то случилось с командой сутки назад, что-то неприятное, вязкое, о чем думать и вспоминать не хотелось. Видимо, поэтому старались все.
Мячи летали красиво и сильно, попадая, как и куда нужно. Только никто не радовался. А хмурый второй тренер зло бороздил туда-сюда бровку.
Столешникова заметили издалека. Смотреть в сторону тренера оказалось трудно, игроки отворачивались, неожиданно решали сделать пару-тройку ускорений отсюда и куда подальше. Тренер шел к команде чересчур твердо и сосредоточенно. Витя все понял и, вздохнув, решил выйти на перехват. Но не успел.
Кто-то сильно запустил мяч «сухим листом» (надо же, умеют и такое, оказывается!) в сторону Столешникова. Почти попал.
Столешников тряхнул слегка не мытой черной жесткой гривой, встал, широко расставив ноги, ухмыльнулся. Смотреть ему в глаза не хотелось. Витя, служивший срочку в девяностых, неожиданно вспомнил себя духом перед дембелем, получившим отказ в отпуске. И понял: что-то сейчас будет… Да еще как.
– А че мы такие меткие, а? На игре по трибунам лупим, а тут снайперы, мать вашу!
Столешников поворочал злыми красными глазами. Наткнулся на Вареника.
– О, Варенников, и ты тут, родной! – двинулся к нему, пару раз споткнулся, но удержался на ногах, продолжил. – А чего не у кассы?
– А че я? – Варенников неуверенно смотрел вокруг, ища поддержки у товарищей.
«Товарищи» отворачивались, кто тактично, кто не очень.
Столешников до него не добрался, устал, остановился. Но продолжал хрипеть пересохшим злым голосом:
– Все его видят? Внимательно посмотрите. Мало того, что он игру слил, хрен с ней уже… Тут вы все. Он еще ставку сделал! И не просто так. Под своим именем! Сам! Лично этот баран! Со своим паспортом! Против команды! Ты чего думаешь, у меня в «Фонбете» друзей нет? Это надо быть таким идиотом! – Он, хохотнув, покрутил пальцем у виска. – Варенников, ты же конченный, феерический дебил! У тебя чего, кусок ты дебила, друзей нет? Теще не доверяешь? Что не так, родной?!
Команда обступила обоих, Додин, нехорошо поплевывая, смотрел на Варенникова с явно читаемым в глазах обещанием быстрой, просто немедленной, расправы. Балкон, сопя и вытираясь футболкой, не менее ощутимо желал присоединиться.
Варенников неуверенно озирался, пытаясь отойти. Не выходило. Оставалось только защищаться, но и то вышло как-то не очень. Ничего лучше, чем «Юрий Валерьевич, вы бы пошли поспали» не придумалось.
Столешников, навалившись на него диким взглядом, краснел, дышал шумно и быстро.
– Да не спится мне! Думаю, как вы тут без меня, котики? А?!
Его повело, пришлось наклониться, нащупать рукой газон, плюхнуться на него задом. Напряжение чуть спало, на бедолагу-дурака Варенникова уже не смотрели.
Раф, набравшись наконец наглости, вышел вперед:
– Нормально. По крайней мере, бухие на тренировки не приходим.
Столешников, пьяно скривив губы, присвистнул. Обвел мутным взглядом коллектив, бросивший тренировку и полным составом выстроившийся в стенку, любуясь на тренера. Красавы все, чего там Варенников!
– Не приходите, да-а-а… И на матчи не приходите, верно? Додин, друг сердечный, ты-ы-ы, чего там на Вареника косишься? Ставку сделал на твои деньги за слив?! Думае-е-ешь, у меня не осталось, у кого спросить? Слышал, Додин, знают двое – знает свинья? Ща, погоди…
Юра, фыркнув, начал вставать. Получилось не сразу, пока не подошел Витя и молча не дернул вверх под мышки. Неожиданно в поле зрения Столешникова попала женская фигура. Он моргнул несколько раз, удержавшись от желания потереть глаза. Так и есть! Врач… как его там?… Реабилитолог в компании командного костоправа Гришко. Зрители, вашу мать! Сидят и наблюдают, как эти сволочи, слившие матч, с ним спорят. Он сфокусировал взгляд на Рафе.
Ну, кто еще спорить с ним хочет? Кто? Вот этот, что матч слил?! Или тот?
– А ты сравнить решил? Ты меня решил сравнить с собой?! Да?!!
Он свистнул… Не вышло. Попробовал еще раз, удивленно и грустно. Получилось. Столешников поднял руку, выставив указательный палец прямо на Рафа, покачал им:
– Я щас… пьяный, в жопу пьяный… могу сделать то, что каждый из вас трезвым – никогда… Слышите? Никогда!
Марокканец, пришедший от ворот последним, кивнул:
– Мы видели, в матче с румынами.
Если кто что говорил – заткнулся. Разом. Только цикада трещала где-то неподалеку. Тишина звенела и переливалась наконец-то сказанным одним, но давно вертевшимся на языке у каждого. Наконец-то.
Столешников скрипнул зубами, обвел глазами полукруг своих… не своих… хрен его знает, чьих, людей в бутсах, форме и с мячами.
– Кто сказал?! КТО?!
Лопнуло где-то в груди. Горячо обжигая, заливая изнутри бешеным потоком раскаленного, сдерживаемого уже столько времени…
– ТЫ СКАЗАЛ?!
Марокканец набычился, тускло блестел темными глазами, молчал. Потом посмотрел в строну ворот и, возвращаясь взглядом обратно, угрюмо произнес:
– А че, не так разве?
Вот спасибо тебе за правду, Брагин.
– Румынов ты мне вспомнил? Давай… Щас покажу тебе румынов. Вставай в рамку… Мяч, блин…!
Марокканец непонимающе огляделся. Натолкнулся на… раз, два, три… Да кто только не смотрел также удивленно. Даже, если не почудилось, вратарь вдруг увидел испуганные глаза их врача, Вари. Да ну, или точно она? Точно, вон стоит за Балконом, прячется, что ли?
Столешников мотнул головой на мяч. Марокканец, посмотрев туда же, не выдержал:
– В смысле, в рамку?
Тренер сплюнул в сторону, вытер рукой рот, выпрямился, даже вроде протрезвевший:
– Да без смысла. На спор… Есть смысл? Вот и давай, на спор.
Осталось только пожать плечами, на спор, так на спор, кто его за язык тянул?
Столешников, встав на одиннадцатиметровый, готовится не стал. С места, мелькнув ногой, врезал как смог, жахнул сильно, как из пушки… поверх перекладины. Марокканец даже не подпрыгнул, так, вытянулся, тут же опустившись.
Пачкать собственную задницу о газон пришлось еще раз, ноги не держали. Пьяные столешниковские глаза прошлись по каждому, видя и не видя никого. Он опять усмехнулся, беззащитно, как ребенок.
– Ну, ладно, че вы… Тогда не забил, щас не забил… – встал, покачиваясь, неловко отряхнулся. – Нормально. Скажете потом – чего вам должен.
И пошел в сторону выхода. Витя, рванувший было следом, остановился.
– Нехорошо получилось… – Додин шмыгнул. – Нехорошо, пацаны.
– Уж кто бы говорил, – проворчал Балкон.
Столешников оглянулся, крикнул с обидой:
– Да пошли вы все на хрен! Мне Платини руку жал, а вы…
Зуев смотрел на Столешникова странно блестевшими глазами. Смотрел на человека, чей постер висел у него с шестого по одиннадцатый классы. А ведь как ударил? Прямо как…
– Плохо, – Витя выдохнул, – жалко, блин… Вот ты дурак!
Марокканец, виновато пожав плечами, не ответил. Нехорошо получилось.
И пока все обвиняли друг друга в злобе и излишней болтливости, с поля вслед за Столешниковым тихонько ушла Варя.
Чего это у нас? Урна? Чем урна лучше мяча? И почему лучше, а не хуже? А, фиолетово, н-на-а-а, урна!
Ой, твою… больно-то как, хромать придется. И что это там было? Зачем позорился, Юра? Что отец бы сказал? Ладно, какая разница теперь?…
Тяжело идется, и машины нет… Почему нет? А, да! Он же накидался так… старательно. Обалдеть, главный тренер Юрий Валерич… Кто там сзади его зовет? Вроде Варя, женщина-врач, или показалось? Вот только не надо мне чудится… То президентша эта бросается спасает, видимо, кумира девичьей юности, то реабилитолог чудится, если о ней думать, когда не думаешь про игру, а про игру думать постоянно не получается, надоело…
Что вообще в голове у этого Марокканца, твою мать? Марокканец этот… какой он вообще марокканец, когда Брагин, когда рожа русская, смуглая только, тоже мне, африканец, африканцы – это Камерун, вот те африканцы… вратарь у них был Тома Н`Коно. Помнишь, Юрка, как они в девяностом кого только не надрали… да… Так и не сыграл с ними… все хотел на ЧеЭм зарубиться… И как этот… ну… вспоминай, ведро дырявое… Вспомнил! Хренов сенегалец…Стоп, почему сенегалец? Откуда в Камеруне сенегалец, как его… Роже Милла, во, точно… как он хотел станцевать у флажка… ламбаду. Блин… ох, чего же так тяжело? Надо еще накатить… только не с кем? А…
– О, реабилитолог?
Навстречу Столешникову из-под трибунного, уткнувшись в телефон, шла Варвара.
– Привет…
Столешников смотрел на нее, как в первый раз. Ну, или как на самом деле… в пятый, седьмой? Качнулся, понимая, что душа просит красивого общества, и вот оно, прямо навстречу.
– А чего стоим, кого ждем?
Хотел улыбнуться, но вышла только кривая развязанная ухмылка. Ну не способен он сейчас на голливудские улыбки. Кондиция не та. Да и настроения улыбаться нет. Варвара, кажется, не заметила.
– Я… Да… Жду… Ждала подругу, мы собирались в бар пойти, а она… – Варя мило так улыбнулась, уютно и мягко, с такими же, как у сестры, ямочками. – Позвонила в последний момент… Отменила.
Ну надо же… Прям в бар?!
Столешников пальцами изобразил странную фигуру, показывая на нее:
– Ты че, в таком виде по барам ходишь? У тебя че, платьев нет?
И ткнул в джинсы. Ну, а как объяснить, что надо платье? Именно, что только так.
– Есть. Повода просто нет надевать.
Ну да, он, Юрка Столешников – явно не повод. Он уже год ни для кого не повод надевать платья или что там еще.
Жалевший себя сейчас Столешников, конечно, не мог знать, как она бежала за ним, окликая, пока он навешивал ни в чем не повинной урне. Как специально срезала путь, чтобы «случайно» выйти к нему навстречу из-под трибунного. Не знал, да и к лучшему. В таком состоянии он бы вряд ли оценил.
– Понятно. Ну, ладно, чего…
Варя вздохнула, как будто с ребенком разговаривала.
– Ты же не домой сейчас?
Кто?! Он?! Он точно не домой…
– Не-а.
– Ну, тогда пошли.
– Куда? – удивился ничего не знавший и не понявший Столешников.
Варя пожала плечами.
– Ты, я вижу, выпил. Я бы тоже. Давай, составишь мне компанию. Пошли?
Ну пошли. Только вот идти как-то тяжело. Эй, женщина-врач, ты куда так быстро, ну стой, стой!
Галина, ждавшая смену на въезде у стадиона, только-только разъяснившая нянечке, что будет не раньше, чем через час, долго провожала грустным взглядом красавца-москвича, плетущегося за этой выпендрежницей врачихой. Окрутила, все-таки… А такой мужик…
В «Барабульку» они не пошли. Варя выбрала обычный бар на набережной, полный туристов и отдыхающих офицерских семей. Сейчас сборище фанатов «Метеора» вряд ли бы способствовало поднятию настроения у ее спутника.
Столешников не спорил, во-первых, потому, что в данный момент ему было совершенно наплевать, где пить. Во-вторых, наличие обычной публики и даже какого-то количества детишек успокаивали. На приключения, тем более, если и потянет, то вряд ли с серьезным исходом. Присутствующие мужчины казались вежливыми той самой вежливостью, что позволяет даже дав по морде, потом аккуратно привести в чувство и отправить домой.
Так что выбор Варвары его вполне устраивал. И разговор наконец-то сложился. Прямо-таки по душам.
Сидеть с женщиной где-то в кабаке, если та потянула тебя сама, это интересно. Особенно когда понимаешь, что именно вот эта женщина, скорее всего, не просто так тебя с собой увела.
Правда, думать было тяжело. Немного звенело в голове, потом закружилось, но он справился, не бегал никуда, только заказал чаю, отошел немного, а вот сейчас, поражаясь ходу мыслей, удивился сам себе, спросив нагло и… совершенно нагло:
– …А на личном что? Муж есть?
Варя ответила не задумываясь:
– Нет, конечно.
Вот ведь, нет… конечно. Женщины – странные создания. Каждая вторая, дай волю, репостит в соцсетях: «я и любимый муж», «попросила рыбки, любимый муж поймал щуку», «люблю любимого мужа»… А эта – «нет, конечно».
– Чего так категорично? Замуж не хочешь?
Она его сумела удивить.
– А у меня итак все неплохо. Работа, ребенок. Состоявшаяся женщина.
О, точно, так и есть. Полностью состоявшаяся женщина. Это же просто отлично, если задуматься. Не хватает котов и спортивного зала.
– Все ясно… Значит, ты у нас феминистка и трудоголик…
Так… где у нас тут официант? Или официантка… Налила бы чего-нибудь покрепче чая.
Варя смотрит как-то странно. Подперла щеку рукой, глаза грустные… Ты чего, Варвара-краса, ни фига не длинная коса?! Много выпил Юра Столешников? Ну и что?
Столешников покосился на пару за соседним столиком. Мужчина пьет примерно то же, что и Юрий. Интеллигентно заедает салатом. Перед его дамой бокал вина. Вино здесь ничего, Столешников пробовал, оно и понятно: до Абрау-Дюрсо – рукой подать. Вино есть, а вот футбола у них нет.
А где его порция «повторить»? Вон, уже несут.
– Я тоже буду.
Варя кивнула официантке, показала два пальца.
Какая молодец.
– Хорошо пошло, да? – Столешников проследил, как ее рюмка аккуратно встала на скатерть. – А ты крепкая.
– Я?
Варя не улыбалась. Глаза только блестели, но не улыбкой. Скорее, грустно.
– Я-то стальная, да. А ты, Юра?
А чего он?
– Что – я?
– Ты всегда такой?
О-о-о, приплыли, началось. Сейчас в душу полезет, блин… Даже отец не лезет, а она полезет? На фига?
– И какой?
Она смотрела и смотрела. Словно диагноз ставила. Диагноз Столешникова не пугал, он его и сам знал. Пугал взгляд. Темный, проницательный. Тяжело, когда так смотрят. Ну, просветила уже, разобралась, давай говори, чего тянуть?
– Какой? Такой… Море по колено, танком прешь, если по-другому то ли не умеешь, то ли не хочешь… Бухаешь вон, как настоящий мужик, сердце с душой на разрыв, слезы на глазах, а все только я, я, да я…
– Я, я… – басовито прогудел чуть покачивающийся старлей, проходя мимо, – головка… от кумулятивного снаряда. За ВДВ!
– За ВДВ! – Столешников выпил оставшееся, глянул волком. – Да, все так. В точку. А че тут так много десантников?
Варя вздохнула.
– Бригада у нас здесь. Это не много… вот, как день войск дяди Васи, тогда – да… Раньше все «Кутузова» на абордаж брали.
– Как брали?
– Молча. Хотя, даже и сейчас… По цепям иногда лезут, штурмом захватывают. Самое главное что?
– Не знаю…
– Самое главное – флаг повесить. Им сразу вывешивают, так они все равно стараются сами поднять. А вместо гюйса нельзя, это ж флот.
– Дерутся?
Варя усмехнулась.
– Да не, ты чего… Все ж местные, так, пошумят немного и спать идут.
– Эт хррршооо… О, смотри, еще принесли.
Варя кивнула, взяла свое.
– Ну, чего сидим? Выпиваем, раз пришли.
Стальная женщина, ничего не скажешь.
– А ты чего к нам приехал?
Фига се вопрос.
– Куда – сюда?
Варя вздохнула.
– В город-герой Новороссийск, куда ж еще.
Упрямая. Просто так не отстанет.
– А, понятно… я, типа, щас по протоколу должен что-то сказать, да?
Варя сглотнула и, глядя прямо в глаза, ответила:
– Нет, Юра… Я же вижу, ты не такой, как все. Им ничего не надо, а ты стараешься, пытаешься что-то сделать. Надо оно тебе зачем-то? Зачем?
А вот не скажет он ей. И все тут.
– Чего ты прикопалась, а? Пришла пить – пей!
Не вышло. Глаза не опустила, смотрит выжидающе.
– Свое возьму… и уеду.
Варя поцокала языком.
– Круто.
– Да, круто. А ты думала!
– Ничего я не думала. Официант!
Официантка появилась как-то неожиданно, словно ждала, когда позовут.
– Еще две.
Столешников, поддерживая голову, оперев подбородок на кулаки, удивился:
– Да как в тебя столько помещается?
Варя усмехнулась.
– Сам-то? Ну-ка, сколько пальцев?
И на полном серьезе помахала тремя длинными пальцами прямо перед его носом.
– Три, вроде.
– Молодец, три, верно. Продолжаем пить.
Стыдно сдаваться женщине. Но… Столешников тоскливо покосился на возникшую рюмку. Ничего, он просто так не сдасца… сдасся… сдастся, вот! Не сдастся! Сейчас…
Варя быстро выпила свою порцию. Столешников определил местоположение своей рюмки, вроде даже взял и даже начал поднимать… но локоть предательски поехал по столу. Юра почувствовал, что заваливается на бок и сейчас… но что случится сейчас, он додумать не успел. Его подхватил сон и чьи-то мягкие руки.
Все, укатали сивку всякие женщины-врачи, абзац.
– Я заплачу. – Варя покосилась на разлетевшуюся стопку.
– К счастью! – гаркнул давешний старлей. – Помочь погрузить тело, сестренка?
Варя кивнула, уже набирая такси. Старлей и парень с соседнего столика, вдвоем поднимали мирно сопящего Столешникова.
– Муж?
– Парень?
Варя улыбнулась.
– Нет. Просто хороший человек. Работаем вместе. Спасибо, ребят.
Подъехало такси, и мужчины занялись настоящим мужским делом: грузили собрата, героически выстоявшего два штурма подряд и павшего от усталости на третьем, в машину. Оно понятно, с кем не бывает.
Машина тронулась плавно, а Варя, держа голову Столешникова на коленях, думала о двух вещах:
Что скажет Дашке?
И как его поднимать наверх?
А Столешников просто спал.
