Глава восемнадцатая:
…Погибал среди акул…
У Столешникова на душе скребли кошки.
Он сидел в комфортном кресле бизнес-класса и пересматривал на почти разрядившемся планшете запись за записью. И, снова и снова, останавливался на небольшой вырезке из новостной ленты:
– …удивительная команда, которая мгновенно дала понять всем, что их нужно воспринимать всерьез. Знаете, такая «сверхновая». Мгновенно вспыхнуть и погаснуть… Но я этих ребят запомню.
Да… и он тоже запомнит. И ведь сколько было тех напарников, партнеров, вроде бы лучше, заслуженнее, опытнее? Много, может, даже чересчур. А вот парни в бело-голубом, оставшиеся за спиной, в памяти-то как родные, близкие. Мысли Столешникова путались. Раз за разом в голове прокручивались лица, моменты, эмоции. Он улыбался им и тут же вспоминал, что больше права не имеет.
– Смотришь на них и поначалу даже не понимаешь – кто это? Откуда там футбол? Как они вообще… Не знаю, что этим парням светило в чемпионате. Видимо, ничего. Они нацелились исключительно на Кубок, и очень правильно. Кубок берут не самые обеспеченные, а самые удачливые. Сегодняшний результат – это их потолок. Но уже за вот эту волю к победе – я готов стоя аплодировать!
Объявили посадку. Столешников и не заметил. Он поймал какое-то детское ощущение, и в душе защемило так.
Дома маленький Юра появлялся лишь поздно вечером. Днем только ел и тут же убегал, не оборачиваясь, хотя спиной ощущал отцовский взгляд. А вечером? Поужинал уже остывшим, стоящим на кухне. Папа заботливо накрывал его порцию еще одной тарелкой для сохранности – понимал, что сын вернется поздно. А тот руки-ноги вымыл да и спать… А утро – опять со звонка в дверь: «Здрасьте-а-Юра-выйдет?!»
Столешников понял, что, как и двадцать лет назад, его ждут и без него все не то. Все…
– Понимаете, в чем парадокс: в каждом конкретном матче случайность значит гораздо больше, чем техника и тактика. Мы все вооружены технологиями, все знаем, как бить, что обувать, кого куда ставить… И, конечно, очень сильно зависим от фортуны, в конечном итоге. «Метеору» жутко повезло. Но на фортуне можно вытащить одну, две, три игры, а дальше ты все равно падаешь. Это индустрия, понимаете? И исключения только поддерживает правило…
Фортуна. При чем тут фортуна? Они сделали это все вместе – не только команда – еще и ее болельщики. Через ругань, недоверие, злость, примирение и, наконец, понимание. Футболки с символикой, потом никем не виденные в мусорках, баннер у стадиона, – это все сделали парни из «Барабульки». И веру в себя подарили игрокам они. Как все изменилось за это время, как преобразились люди. И он.
А Даша? Девочка совсем, но какое сердце, какая сила внутри нее. Как она сидела в последний день, когда думала, что никто ее не видит. А Столешников видел все. Он зашел взглянуть в последний раз на стадион, попрощаться, чтобы его тоже никто не увидел. А там Дарья. Сидит, одна-одинешенька, смотрит на поле. И чайка эта прилетела откуда-то. На стадионе живут вороны. Чайки – в порту. А эта, потрепанная, огромная, сидит на флагштоке, и ни с места, не обращает внимания на этих серых птиц внизу, смотрит поверх куда-то вперед. Ему бы этой чайкой стать – дышать морским воздухом и летать на просторе. А он снова приземляется на прикормленное место.
– Дамы и господа, наш самолет произвел посадку в аэропорту Шереметьево.
Прилетел.
Москва… Вся его жизнь прошла в этом городе.
Столешников никого не предупреждал, когда он прилетит, просил, чтобы не встречали. Хотел побыть наедине со своими мыслями, прежде чем окажется в команде. Ожидая такси, ушел подальше от людей. Прохаживался по пешеходке у зоны маршруток. Застегнулся плотнее, почему-то стало холодно.
Футбол для Столешникова был всегда на первом месте. Он даже из школы своей ушел, чтобы было удобнее ездить на тренировки. Старую школу, куда мама с трудом смогла устроить своего сына, он любил. Школа была действительно старая, она пряталась в изгибах переулков Пречистенки… Это здание помнило царя, войну, коммунизм, перестройку… Новую десять лет назад выстроили на тогда еще московской окраине, и была она типовой, буквой «П».
Через три года, приехав с межрегиональных раньше на пару дней и получив отгул от отца, Юра просто гулял по Москве. Все его друзья сидели за партами, а он скучал без компании. И ноги сами понесли Столешникова туда, где он отучился четыре класса.
Внутрь прошел спокойно, нашел свой класс, зашел. Его узнали. Ребята здоровались, спрашивали, как дела… и все. Вроде бы вот, с Лешкой ходили в музыкалку, Нине помогал носить портфель, с Женькой даже подрался… А им и неинтересно ничего. Улыбаются вроде, головами кивают – из вежливости. И лица такие напряженные, мол, раз пришел – заходи, но мы тебя не ждали.
Столешникову тогда так горько стало. Он ушел, не попрощавшись. Глупости, вроде, но его тогда зацепило. Он понял, что значит быть ненужным. И это чувство пронес с собой через всю жизнь.
Он рос, у его отца росла коллекция дипломов, медалек, кубков и благодарственных писем. У отца потому, что он, Столешников, все свои победы посвящал папе – самому преданному болельщику, самому верному другу.
К тому самому матчу с румынами Столешников имел хороший лофт, офигенную тачку, относительно неплохой счет в банке, уверенность в себе самом и команду, где каждый второй считал его своим другом.
После одного единственного промаха вещи и бабло, пусть и уменьшившись, остались. А вот друзья внезапно исчезли.
А теперь ему предстоит вернуться в клуб. Как много лет назад в первую школу. Только в школе никто не плевал ему в спину, когда он ушел. Переживали даже. А здесь…
Машина сигналила уже не первый раз. Водитель даже вылез наружу, привлекая Юрино внимание. Столешников сел сзади, бросил сумку на сиденье.
– Почему вы мне сигналили? – он додумался спросить, уже когда машина тронулась.
– Вас же на «Открытие»?
– Да…
– Ну, а я, главное, смотрю, думаю… Столешников? Пригляделся, точно, вы! А куда ж вам еще, если не к своим, да?!
К своим…
– Хорошо, что приехали. Теперь у них дела вообще пойдут, думаю!
Столешников не ответил, уставившись в панораму за стеклом. Водитель вскоре тоже замолчал. Может, обиделся, кто знает?
Стадион показался сразу, как Столешников открыл глаза. Сверкал огнями, бликующими на бело-красных ромбах, черной ломаной линией перед стадионом возвышался сам Спартак.
– Не доезжайте до центрального, вон там встаньте… – Столешников показал, помолчал. – Вы не обижайтесь на меня, пожалуйста. Как-то… сложно все, в общем. Мне вам и сказать нечего. Спасибо, что болеете.
Таксист кивнул, убирая деньги.
– Да ладно… Это…
– Фото?
– Да не… Я, в общем, за «коней». Но все равно, удачи!
Столешников не выдержал, расхохотался, выходя из такси.
Столешников уже и позабыл, насколько величественно выглядит «Открытие». Он ни в какое сравнение не шел со стареньким стадионом, где тренировался «Метеор». Гордый. Красно-белый. Новый. Современный.
Столешников остановился у статуи. Улыбнулся… Да, ты мне не старый друг, но тебя я все равно рад видеть. Есть в тебе одна важная черта, железяка… Ты неизменен.
Петрович ждал его. Ждал, обрадовался, сразу видно, хотя, вида он и не подал. Серьезен и деловит, как всегда. Ждал в правильном месте – помнил. Петрович вообще многое делал очень правильно.
Он стоял на кромке поля, наблюдая за работой современной системы по уходу за газоном. Столешников даже не знал, как называется эта машина и что она делает. Но газон выглядел невероятно – изумрудная густая трава переливалась остатками полива, ровная, густая, едва заметно идущая волнами.
– Сколько игр было?
Старое не забывается. Они со Столешниковым всегда так говорили. Сначала о деле, остальное потом.
– Пятьдесят четыре.
– Неплохой газон к концу сезона…
– Ну, так есть кому заботиться… Тут даже функция подогрева чуть ли не с космическими технологиями. Куча инженеров все продумала. Закопали тут датчиков, труб, аэрацию, хренацию… черт ногу сломит. Все автоматическое. Все инновационное. Сертификатами и патентами тренерскую обклеить можно. Только… Знаешь, что самое главное, Юра?
– Ну?
– Агроном. Вон тот, хмурый, видишь? Борисыч… приходит после каждого матча со своей волшебной палкой, постоит, походит, подумает, кивнет головой, потом поколдует что-то, поговорит с травой и уходит. Вот он главный. Он решает, когда на поле выходить, а когда только с бровки любоваться. Даже я у него в подчинении. Не эта вот вся хиромантия цифровая, а он. Человек. Потому что, когда эта игра будет зависеть от цифры, когда компьютер будет решать…
Петрович обернулся к нему, прищурился. Год с лишним не виделись, а все такой же, все же свой…
– Когда, Юра, машина будет решать – пересек мяч линию, не пересек, это перестанет быть футболом. Потому что машины – они могут все, но у них только одна проблема – у них нет страсти. И никогда не будет сердца. Я часто вижу у людей вопрос в глазах – а зачем все это? Ну, победили, что дальше? И только человек со своей страстью, со своей верой способен хоть на некоторое время, но ответить на этот вопрос, и заставить людей поверить в то, что в их жизни нет ничего невозможного. То, что ты сделал с «Метеором», дает мне право доверить тебе нечто большее…
Он подошел ближе.
Никаких проникновенных фраз, картинности, надуманных мотиваций. Петрович говорил от души, он жил клубом, игрой, командой. И он никогда не врал.
– Команду, которая будет достойна своего тренера. Юр, пора домой возвращаться.
Может, и пора…
Столешников медленно повернулся. Посмотрел на трибуны, глядя на знакомые цвета. Сколько с ними связано, сколько пройдено, сколько сделано… И сейчас только нарисуй одну закорючку в договоре, возьми вон тот «Монблан», выглядывающий из кармашка пиджака президента – и все. Ты достиг своей главной цели в жизни. Ну, или оказался в одном шаге от нее. Сборная и «Спартак» – они рядом. А главная ли цель? Наверное, что теперь только так. Игроком-чемпионом он не стал. Ни клубным, ни сборным.
Может… потому и должен стать тренером-чемпионом? Или чемпионов?
Столешников улыбнулся мыслям. И вдруг, так явственно, понял простую вещь. И домой-то ему все же надо заехать.
Петрович ждал ответа своего непутевого бывшего форварда. Спокойно ждал.
Столешников посмотрел на него, вздохнул:
– Это большая честь для меня.
Ума и интуиции Петровичу всегда было не занимать. Он не дал ему закончить:
– Я вижу, тебе надо побыть с этим одному. Я у себя в кабинете. Или звони.
Столешников поблагодарил взглядом. И пошел на выход.
Таксист стоял там же. Почему не уехал? Да кто знает…
– Поедем?
Столешников кивнул, садясь в машину.
– Ты ж меня не завезешь куда-нибудь, где много опасных и злых садистов «коней»?
– Юморист… – хохотнул таксист. – Не завезу. Куда едем?
Домой.
Он не хотел признаться себе в одной простой вещи. Он боялся зайти домой. Боялся зайти и вспомнить, что творилось здесь полтора месяца назад, когда не стало его отца. Но сопротивляться было невозможно. Как будто там прятался ответ на вопрос, который Столешников ощущал в себе, но все никак не мог понять, что же он должен узнать?
Что может быть там, в их старой квартире? Столешников не знал. И сейчас, простояв рядом с дверью минут десять, все же открыл ее. Шагнул вперед, аккуратно встав на коврик, разулся, закрылся. Щелкнул предохранителями на щитке, включил свет.
И зашел в комнату отца. К себе идти не хотел. Не любил он… не хотел он сейчас. Ему там сейчас не место.
Внутри пахло тем самым ремонтом, начатым и все же законченным папой: остатками клея, винилом, еще чем-то, очень специфичным. Все верно, квартира стояла закрытой долго, его домработница приезжала раз в неделю, убирала пыль, проветривала, но все равно – запах полностью не ушел.
Он топтался посреди этой идеально чистой и аккуратной комнаты, такой правильной и такой пустой. Стоял, цеплялся взглядом за какие-то мелочи, которых было-то не очень много. Здесь нет ничего лишнего, ничего ненужного. Кресла, диван, стол, телевизор, плеер, видеомагнитофон, старый, купленный им и, наверное, работающий. Почему, наверное? Точно работающий, папа не стал бы держать технику просто так, пылесборники он не любил.
Стоп…
А для чего он ему был нужен? Большинство фильмов, что любил смотреть отец, показывали по кабельному. Есть на дисках, вон там, в шкафу, он сам покупал ему все лицензионное.
Сколько же всего мы не знаем о тех, кого любим? Мелочи, но такие важные.
Симметрия и четкость. Один шкаф со стеклянными дверками, второй, напротив – без. Столешников подошел, взялся за ручки, замер… Ему пришлось собраться с духом, но он потянул створки на себя.
Вот так, значит…
Вот они и кассеты, на торцах маркерами отец писал даты и встречи. Юношеская сборная, молодежка, основа. Клубы, все до одной его игры, и здесь, и в Англии, вот диски пошли – это после возвращения.
Папа-папа…
Столешников протянул руку, нащупывая футболку, висевшую в глубине. Вытащил на свет, сглотнул.
Она была не спартаковская.
Голубое и белое.
«Метеор».
И одна единственная фотография в рамке, там же.
Он сам, Витя, Бергер, Масяня, Раф, как обычно, смеется, Брагин… Его команда.
Уходя, Столешников обернулся. И в пустоту, шепотом, сказал простое правильное слово:
– Спасибо!
