Глава пятнадцатая:
…И влюбился, как простой мальчуган…
Зуев лежал на столе после рентгена. И совершенно точно не хотел вставать. Он хотел бы и дальше валяться и умоляюще смотреть на Федора Андреича. Как будто тот волшебник. Сейчас достанет свою волшебную палочку, взмахнет ею, и раз… вернет здоровый голеностоп. За одну секунду.
Гришко вздохнул, поймав взгляд, и вернулся к рассматриванию снимка.
Столешников ворвался внутрь, заведенный и жаждущий какой-то справедливости. Зуев, испуганно дернувшись, тут же оказался прижатым к столу. Тренером.
– Чего у него?
Гришко повернул снимок:
– Дернул связки. Полный сустав крови.
Столешников понимающе мотнул головой. Сустав, говоришь…
– Оставьте нас, пожалуйста…
Зуев, не дождавшись ухода Гришко, начал оправдываться, сбиваясь и глядя на тренера с неподдельным страхом:
– Защитник в стык пошел, я убегал и…
Столешников соглашался, кивал, сочувствующе гладил Зуева по голове, дожидаясь, пока за врачом закроется дверь. Дождался.
– А ты здесь при чем? Ты играть должен. Не ссать в штрафной, а идти и забивать! Доволен, что ножку повредил?! Нравится, когда жалеют? Где у тебя болит? Здесь?! Или здесь?!!
Зуев молча отпихивал его руку от собственной ноги. В глазах стояли слезы. Наконец не выдержал:
– Хватит! Хватит!
Столешников отпустил ногу и, наклонившись к Зуеву, пальцем постучал ему по голове:
– Вот тут твоя проблема! Зуев, вот тут!!! – Палец стучал, жесткий, скрюченный когтем. – Не в ноге, а вот здесь. И пока ты не разберешься, никакие велики тебе не помогут!!! Слышишь?! НИКАКИЕ!
– Можно вас на минуту?
А это еще кто? Столешников обернулся и только тогда заметил Варю. Хотел что-то сказать…
– На минуту, Юрий Валерьевич… В коридор. Пожалуйста.
Хорошо, в коридор, так в коридор.
Выйдя за дверь, Варя резко обернулась, едва не столкнувшись с ним, выходящим следом, лбом. Гневно сверкнула глазами.
– Обязательно было именно его выпускать? Даже мне понятно, что он не готов!
Не готов, не готов… Он тренер, а не психиатр, хотя в данной ситуации психиатр был бы полезней. И, блин, не сделал ни черта да еще и повредился…
– Когда его починят? Две недели? Три?!
Варя недоверчиво наклонила голову, смотрела, как на чужого, словно не Столешников перед ней, а кто-то опасный и незнакомый.
– Вот так взять и починить, да?
Столешников с досадой посмотрел на нее. Чего непонятного?
– Ну… да.
– А не починим, так нового соберем? Как Лего-человечка?!
– Было бы, знаешь, даже здорово…
Она ткнула его в плечо. Жестко и достаточно сильно для женщины.
– Юра, ты не в симуляторе. Это люди живые. Они ломаются иногда. Им страшно бывает… Больно… Обидно… Ты подумай, что ты с этим пацаном делаешь. У него и так полная башка страхов, а ты еще сильнее прессуешь… Еще-еще-еще… Что ты там себе решил? Надавишь на него, и он рванет играть? А если нет? Если ты его совсем сломаешь? Если…
Столешников вдруг понял, что сейчас он ее потеряет. Прямо сейчас.
Женщины часто ошибочно считают, что мужчинам все просто. Все. Ухаживать, говорить комплименты, признаваться в чувствах. Сделал дело и пошел. Все просто.
Им бы хотя бы раз первыми сделать шаг навстречу. Первой прикоснуться к щеке, первой поцеловать. Когда сердце в груди стучит отбойным молотком, когда боишься увидеть в глазах что-то брезгливое или непонимающее, когда тебе не ответят…
Но мир устроен так, что первый шаг делает мужчина…
Столешников и сделал. Не стал дожидаться «если», не стал бояться, просто прижал к себе и поцеловал. Зажмурившись, чтобы, если что, не увидеть в Вариных глазах…
Ее губы ответили. Сразу, как будто ждали.
И никто бы их не упрекнул за отсутствие романтики в нескольких минутах, потраченных на дорогу до гостиницы Столешникова… Так нужно. И они взрослые люди.
И им даже удалось немного поспать. Но первое, о чем подумал Столешников, едва открыв глаза, что жизнь – страшно короткая штука. И жить ею нужно здесь и сейчас, не откладывая на потом ни единой минуты счастья. Особенно, когда такая луна за окном… И если Варя рядом…
Лунное серебро холодное и чистое. Проникая внутрь, сквозь не плотно прикрытые тканью окна, растекается, колдуя, вдоль стен, превращая обыденное в волшебное.
Лунный свет тихонько вползает на одеяло и, следуя за твоими пальцами, осторожно касается женских плеч. Он еще боится дотронуться в полную силу, боится своим холодным прикосновением обжечь нежную кожу. Ты тоже боишься. Боишься, что пальцы твои, вдруг ставшие холодными и жесткими, слишком грубы и слишком настойчивы.
Она еще спит и не видит, как вы с лунным светом колдуете рядом, то решаясь, то отступая. Она еще спит, но уже чувствуя ваши движения, чуть слышно вздыхает во сне. Может быть, ей сняться далекие, никем не открытые страны с белыми берегами, широкие улицы незнакомых городов. Может быть, во сне она идет по ним, счастливо улыбаясь, и ей хорошо. И, может быть, с одной лишь тысячной долей вероятности, ей хорошо, потому что рядом ты.
Ты ловишь ее сны, надеясь по едва заметным движениям плеч, биению жилки на шее, дрожанию губ, понять, определить, есть ли хоть крохотный шанс, что и там, во сне, она принадлежит тебе безраздельно. Что ты волен в любой момент этой дикой жажды, что разбудила тебя перед самым рассветом, одним касанием получить ее обратно.
Жажда сильнее твоего страха. Она питается лунным светом, запахом женщины рядом, ее сонными вздохами. Она растет, течет по венам, согревая твои пальцы, заставляя гореть, желать, заставляя прикоснуться. Она делает тебя неосторожным, жадным, властным. Она заставляет тебя торопиться получить, потребовать, завоевать… И вот ей становится тесно в твоих венах, и она уверенно прогоняет женский сон.
Нет никого прекрасней женщины, проснувшейся сейчас в твоих объятьях. Нет ничего прекрасней глаз, открывшихся тебе навстречу и удивления в них, сменяемого на узнавание и ответное желание. Нет ничего прекрасней всепоглощающей жажды, разделенной на двоих, взаимных прикосновений, жарких, жадных, осторожных, легких. Нет ничего прекрасней страсти, возвращенной тебе каждым движением. Нет никого прекрасней женщины, что сейчас в твоих объятьях.
И миг, когда вселенная оглушено смолкнет и сгинет, оставив в безмолвной пустоте только эту комнату, эту постель, защищенную лунным светом, и вас, цепляющихся друг за друга, чтобы вместе упасть, подобравшись к самому краю пустоты, этот миг и есть жизнь.
Лунный свет умер, застигнутый врасплох поднимающимся с востока рассветом. Свежий утренний бриз, приподняв штору, залетел в окно, принеся с собой слабый соленый запах моря. Она опять спала, пристроив голову ему на плечо. И снова тихонько вздыхала во сне. Он знал, что ей снятся далекие, никем не открытые страны с белыми берегами, широкие улицы незнакомых городов. Она шла по ним, счастливо улыбаясь, и ей было хорошо. Потому что, мимо чужих домов с нагретыми солнцем крышами, мимо сотен чужих лиц, навстречу ей спешил он.
…Утро может быть разным. Даже если идешь домой.
Варя заходила осторожно, стараясь не зашуметь. Даша – девочка умная, но приличия все же надо соблюдать… Приличия, слово какое смешное.
Ой…
Даша стояла в проеме коридора: ноги расставлены, руки в бока, взгляд каменный, тяжело прижимающий к полу. А Варвара не успела приготовиться. Влипла.
– Дашка… Господи, как ты меня напугала!
– Ну, привет. И где ты была?
Варя не смогла сказать правду, соврала:
– В магазин пошла…
Даша укоризненно покачала головой, прищурилась ехидно. Варвара почувствовала, что ложь не прокатила.
– Я с шести не сплю.
– А это плохо, что ты с шести не спишь. Завтракала?
Даша в ответ промолчала, продолжая изображать из себя рентген. Ой, да пусть смотрит…
Чайник, плита, холодильник… В магазин она ходила, Варечка, ты как школьница, честное слово.
– В школу собирайся, Даш. Что тебе приготовить? Кашу?
– Он признался?!
Господи ты боже мой! Ну что за ребенок!
– Кто и в чем?
– Варя! Хорош уже! Серьезно тебя спрашиваю!
Так… манка осталась, хорошо. Черт, она же не любит манку…
– Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь. Я допоздна работала, а утром встала и пошла в магазин.
Даша постучала пальцем по столу, привлекая внимание. Ну, что ты колотишь?
– И где покупки? Что купила?
Блин-блин-блин…
Как же ей объяснить? Она маленькая, понимает все, да… Но такая маленькая! А Юра ей нравится, она даже не обиделась на него в первый раз. А если ничего не получится? Кто она, и кто он? Мало ли врачей-реабилитологов ему встречалось или просто поклонниц? А она, дура, размечталась, напридумывала себе уже… историю с географией.
– Дашк… Ты еще маленькая, я не могу с тобой разговаривать о таких вещах. Не пытай меня, пожалуйста.
Пожалуйста-пожалуйста, ну…
В глубине души Варвара знала, что увещевания бесполезны.
– У тебя щеки горят, и глаза по пять копеек! И… ты, по-моему, еще худее стала!
Ты ж моя Шерлок Холмс…
Иди-ка сюда, зараза мелкая!
Варя сгребла Дашу, прижала к себе, заглянула в лицо «пятикопеечными» глазами. Ох, Дашка-Дашка, твоя сестра такая дура, такая дура…
– Ты влюбилась! У тебя на лице все написано!!!
Все-то ты знаешь, физиономист доморощенный!
– Даша! Мы работаем вместе. Если кто-то узнает… Может так случиться, что меня начнут воспринимать как-то… ну… неправильно… понимаешь?
Дарья сделала рожицу. Такую простую и понятную, детскую, недоумевающую:
– Какая-то ерунда! Это все неважно, если вы друг друга любите!
Любят? Эх, Дашка! Если бы все было так просто на этом свете. Целует – значит, любит, любит – значит, все неважно…Жизнь сложнее.
– Давай не будем пока это обсуждать, хорошо? Иди сюда…
Так здорово – просто посидеть со своим ребенком в обнимку. Да, ее ребенок, пусть и сестра.
– Тебе яичницу с колбасой или с помидорами?
– Мне просто яичницу, а тебе с колбасой и помидорами!
Счастье – это всегда очень просто. Утренняя яичница с разговором по душам на десерт. Младшая сестра, без слов всегда знающая, что с тобой происходит. Ожидание чуда, которое обязательно произойдет…
Столешников вышел из гостиницы. Прищурился, глядя вокруг, довольный собой, жизнью, солнцем, городом, – всем…
…Бывает момент, когда ты вдруг совершенно точно знаешь: сейчас все изменится. Изменится полностью, сразу, неотвратимо и безвозвратно. Такое случается редко, но случается. И, глядя на незнакомый номер, высветившийся на смартфоне, Юра вдруг ощутил вкус пепла во рту.
Он ответил. И с этой минуты мир, каким его знал Столешников с восьми лет, перестал существовать. Он растерянно посмотрел вокруг. День превратился в бесцветную версию самого себя минутой до… Автоматически поднял руку, заметив показавшихся вдалеке болельщиков, идущих с утра смотреть тренировку. Второй рукой ощупал содержимое кармана.
Когда такое случается, нужно немного: документы и деньги. Но лучше бы таких случаев не было вообще.
Зачем он поднял руку? Помахать Механику с его парнями? Или потому, что увидел машину с шашечками, разворачивающуюся в его сторону? Такси, такси…
Аэропорт.
Самолет.
Облака под крылом.
Москва.
Аэроэкспресс.
Снова такси.
Больница.
Врач.
Слова…
Все. Отца больше нет.
Все.
…
Она знала, где его искать. Наверное, потому что знала его. Чувствовала, куда Столешников мог спрятаться от всех. Где закрылся, чтобы не искали.
Кафе у Амина так и не открылось полностью, и людей не было. Амин сидел, пил свой кофе, кивнув Варе и показав куда-то за само зданьице. Да она и так слышала.
Данг! Данг! Данг!
Странный звук. Футбольный мяч так бьет, но… Но она давно такого не слышала. На тренировках и на играх мальчишки работают какими-то другими мячами, более звонкими, и звук у них более… пластиковый, что ли. А этот звук был… настоящим, да, настоящим. Знакомым с самого детства, наверное. Когда ребята во дворе гоняли такой же, оставшийся еще у кого-то с Союза.
Ну да… этому мячу сколько лет? Чуть меньше тридцати? Коричневый, кожаный, с латками, вздувший буграми швов и с родной старой камерой, накачанной вполсилы, чтобы не лопнула.
Столешников бил в стену, подхватывал, бил еще и еще. Набивал, принимал головой, подбивал, снова подкидывал и бил, бил… Варю испугало то, что за этими движениями не было никаких эмоций. Не человек, автомат.
Как к нему подойти? Как найти слова, способные перебить этот дробный звук подбиваемого мяча?
Она не знала.
– Юра…
Обернулся. Лицо, как каменное, глаза ледяные. Господи…
– О, привет. Как ты?
Юра…
– Я хорошо, я… Юр, не знаю, что тебе сейчас сказать, как помочь, Юра… Понимаю, как тебе сейчас…
Столешников моргнул.
– Нормально. О Зуеве думаю. Надо чего-то с ним решать. Но с такой ногой в полуфинал… порядочный риск, конечно. Команда нормально? Ничего, что меня так долго не было?
– Юр, все же в курсе. Масяня даже за тобой лететь собирался.
– Зачем?
– Чтобы помочь. Ты в порядке?
Столешников смотрел сквозь нее.
– В полном.
Варя хотела сказать что-то, хотела… Может закричать? Закричать громко, в полный голос и не замолкать, пока он ее не услышит?
– Я побуду еще какое-то время и приду.
– Ну… я тогда пойду, на базу?
Он кивнул, сразу же, не задумываясь:
– Да. Варечка, конечно…
Она растерянно кивнула и, развернувшись, пошла. Ей вдруг стало холодно. Иногда в горе никто не нужен…
Стой, Варя!
Стой, сказало что-то внутри. Вернись! Так не бывает!
Настоящие мужики не плачут, ты же знаешь. Они же настоящие мужики, им нельзя. Но если в радости вместе, то почему в горе никто не нужен?
Столешников подкинул мяч, подбил коленом, еще… Тот слетел. И…
Данг! Прямо в стену.
Данг! Тот отлетел куда-то в траву, спрятался.
На! Кулаком вместо мяча прямо в стену, на, еще. Еще!!!
В порядке?!
Варя вцепилась в плечи, потащила в сторону, пока не сломал себе что-нибудь, пока только руки в кровь. Юра отмахивался, глухо, через зубы, бубнил, как заведенный.
– В порядке я, в порядке, слышишь, в порядке, да пусти ты меня!
Отвернулся, вздрагивая сразу всем телом, замер на пару секунд, сглатывая, стараясь удержаться, снова вздрагивая, часто-часто дыша и еле сдерживаясь. Развернулся, уже не стыдясь ни мокрых глаз, ни слез, бегущих по грязному лицу:
– Я ему сто раз говорил, ну набери ты, позвони… Что сложного? Все время думает, что я занят, что у меня дел до фига, что он отвлекает… Чушь какую-то несет! Играй, Юра, играй! Мамы нет уже сколько лет, и он еще… Постоянно, одно и тоже, все сам по себе. Все в себе! Внутри! Ну чего сложного?! Ну набери ж ты меня! Ну, набери просто! Если я занят, я же перезвоню, так?! Приезжаешь к нему и… Иди на поле… Иди играй… Играй! На! Вот он я, играю!
Столешников достал мяч, подкинул и врубил в стену.
– Вот! Играю! Я! Играю!
Подошел к ней, взялся за руку. Сильно сжал, не замечая, что делает ей больно. Она тоже не замечала.
– Медсестра за ним ухаживала, нашел ее, расспросил… говорит – он запретил рассказывать о диагнозе! Запретил! Чтобы не отвлекать меня от важного сезона здесь… Важного сезона… Здесь…
Иногда, все, что мы можем дать человеку, это только тепло. Неправда, что в горе никто не нужен. Если ты не нужен человеку в горе, то ты не нужен ему никогда.
Столешников, вцепился в Варю, уткнувшись ей в плечо. Она молча гладила его голову и ждала. А Столешников плакал.
