Глава четырнадцатая:
Надежда – наш…
Под крылом самолета клубились облака, прячущие земной шар. Домой лететь, ехать или идти всегда хорошо. И путь короче… пусть и только кажется, что так. Говорят: дом там, где тебя любят и ждут. А Столешникова всю жизнь любил и ждал только отец.
Перед посадкой тренер проглядел на планшете последние цифры матчей. Все ему нравилось, все устраивало. Сработал их с Бергером метод, разогнался «Метеор», идя по турнирной доске вверх красиво и плавно. Вылететь грозит? Нет. Кубок ближе? Да. Что тогда напрягаемся, Юрий Валерьевич?
Да все просто.
В премьерке, где-то спотыкаясь, где-то наоборот, неудержимо шел на Кубок его… его бывший «Спартак». И подсказывало что-то, угнездившееся в голове совсем недавно: схлестнутся они.
Добрался к отцу быстро. В собственную квартиру решил не заходить. Чего он там не видел? Платит постоянно, все блестит и все прекрасно. Вверх по лестнице взбежал, как в детстве, через ступеньку. С порога почувствовал запах ремонта – шпаклевка, грунт и еще что-то.
Отец открывать не спешил, видимо, занят чем-то. А Столешников мнется в нетерпении, как же давно он здесь не был! Пока отец неторопливо звенел замком, Юра позабыл про приветствия. Сразу с порога заявил:
– Нас трансферов лишили, знаешь? Усилиться не получилось, скамейка совсем короткая…
Столешников прислонился к дверному косяку и огляделся. Обои нарезаны, разложены аккуратными рулонами, стена обработана. Отец взял со стола коробку обойного клея и, рассматривая сквозь очки инструкцию, спросил:
– Что делать думаешь?
Вот как у него это получается? Ты ему про проблемы, а он… а он спокойный, и ты сам вдруг становишься таким же. Наконец-то, глянул поверх очков.
– Не знаю… Может, молодого одного выставлю завтра. Вроде, есть в нем что-то… Но на поле… Не знаю, в общем. Может, приедешь, посмотришь?
Сколько звал-то уже к себе? Не хочет, домоседом стал. А море? Да и ладно, Юр, что мне-то море в мои годы? Пап, врачи у нас хорошие, оказывается, в городе… А у меня и здесь неплохие. Ты, Юр, работай, играй, пусть и не сам, со мной все хорошо.
– Чего смотреть? Себя ставь на игры. Как же они так печатают… в очках не разберешься!
Столешников решил переспросить, так, на всякий случай:
– Себя?!
– А что мешает? Год давно прошел… Ноги на месте. Играть можешь.
В груди Столешникова что-то шевельнулось от его слов.
– То есть просто выйти на поле, как будто не было ничего?!
Отставил, наконец-то, клей этот. Посмотрел строго, совсем как историк школьный:
– А что было? Это же просто игра. Выходи и играй…
Столешников отмахнулся. Не начинай, мол, пап. Тренеру «Метеора» тяжело давались такие разговоры.
– Знаешь, этот молодой, Зуев, он всего боится, смотрит на нас взглядом овцы. Мы ему – давай, не ссы, иди в стык, а самому страшно… страшно…
Столешников вздохнул. Отец смотрел на него, не отрываясь, ждал нужного ответа.
– Я на эти трибуны смотреть боюсь. Ты думаешь, я не слышу, что они говорят, что кричат, что пишут в своих соцсетях сраных? Я эту ненависть чувствую! Слышу я ее, пап… Это каждый день со мной. Выходи и играй?!
Отец смотрел, чуть прищурившись.
– Проехали. Я – тренер.
Отец пожал плечами, сняв очки и крутя их в пальцах. Столешников сильно разнервничался. Заходил по комнате взад и вперед, к двери, передумав, обратно. Собирался сказать что-то, оправдаться или закричать, даже рот открыл. И, тут же, как рыба, захлопнул обратно. Посмотрел на отца. Тот не обращал внимания на метания сына, все читал мелкий шрифт на коробке. И вдруг Столешников понял, как сильно он отца любит, как рядом с ним превращается в маленького мальчика – про себя да про себя, а про папу до сих пор ничего и не узнал. Это ощущение как-то странно растрогало взрослого мужчину, Юра, в порыве какой-то сыновьей нежности, подошел к отцу и крепко обнял его. Не умея сказать самого главного, произнес:
– Пап, да заканчивай ты уже сам. Давай я тебе бригаду найму…
Когда-то очень давно, лет двадцать назад, папа был молодым и сильным. Таким сильным, что Столешников даже и не думал стать, как он. А сейчас, когда он обнял отца крепко, как в детстве, то неожиданно понял: насколько тот постарел… От этой мысли стало страшно.
– Пап…
Тот его перебил, кивнув на обои…
– С бригадой, сын, неинтересно.
Столешников улыбнулся:
– Бесишь ты, вот честное слово!
– Ты тоже.
И они принялись за дело. Совсем как тогда, в девяностых. Рулоны в клее, стены, подгонки. И тренер совершенно думать забыл про будущий матч.
Бергер смотрел за волшебством, творящимся на его глазах. Внимательно, не отрываясь, он пытался разгадать всю глубинную суть перформанса, устроенного Ларисой.
А та, как будто второго тренера здесь и близко не было, пересчитывала деньги. Пачки денег, стянутые бухгалтерскими резинками. Такая же, если Бергер не ошибался, сейчас держала пучок на ее голове. Купюры в пачках были разные – совсем вытертые и только-только из банкомата, номиналы разнились от ста рублей до пяти тысяч. У Бергера заблестели глаза.
Лариса развернула калькулятор, показав ему результат. Тот оторопел.
– Если что, день рождения у меня через месяц.
Лариса сдвинула брови, не оценив шутку.
– Арбитра знаешь, который нас судить будет?
– Дружок мой – тот еще гоблин… Думаешь, надо?
Та кивнула.
– Поговоришь с ним. Четвертьфинал… Важный матч… для всех. «Торпедо» точно занесли… Надо нам как-то уравнять. Скажи, пусть честно судит.
Бергер кивнул в ответ, почти спародировав Ларису:
– Ну… Добро, блин.
Столешников, вернувшийся вчера, был совершенно невозмутим. Родной человек, он и есть родной человек. И поговорили ни о чем вроде и просто так телевизор посмотрели, чаю выпили, но как хорошо на душе.
На стадион в «Химках» Столешников вышел собранный и счастливый. Пусть «Торпедо» дергается, они выиграют, уделают их.
А ребята на поле держались отлично. Трибуны гудели, болельщики, как и игроки, были на взводе. Даже комментатор, и тот был как-то особенно бодр:
– …прекрасный проход Зуева. Этого парня мы еще увидим, я вам гарантирую. Неплохие скорости сегодня, кстати! Еще не Конкорд, но уже и не ЯК-40. И темп авиации сегодня задает именно этот парень. Рывок… и пошел!
Зуев действительно превзошел самого себя. Бежит, несется, но…
– Подальше от ворот, поближе к премиальным, как говорится… – комментировали из будки. – Ну куда? Как же так-то? Жесткий отбор и… Не видят судьи нарушения… Теперь уже «Торпедо» рвется к воротам. Кто это? Лесной… Очевидно уже, что защита потерялась… На вратаря вся надежда. Давай, Брагин!
Марокканец не прыгнул, он подлетел, каким-то чудом схватив мяч. Блестящий сейв. Трибуны ревут, комментатор надрывается. Выбивает мяч. Додин принимает. Столешников еще сдерживался, чтобы не закричать на весь стадион. Вот это да!
– Двадцать девятая минута, дорогие болельщики! Блестящий выход Додина, великолепный! Мяч для английской Премьер-лиги, именно так, заработанный потом и кровью мяч! Да, дорогие друзья, «Метеор», вышедший на космические скорости, их и не сбавляет! Один – ноль, черноморцы впереди! Вперед, вперед, «Торпедо»… если хотите отыграться до свистка на перерыв!
Столешников чуть не прыгал от распиравшей его радости. Но продолжал наблюдать за игрой, не показывая эмоций. Разве что палец большой показал Марокканцу на минутку: пусть почувствует, что тренер рядом, тренер гордится.
Зуев разошелся, опять пошел вперед, в одного, на скорости…
Упал. Срубили пацана. Врач! Где врач?! Быстрее, быстрее! Сколько времени до конца первого? Семь минут? Зуев, родной, ты как? Можешь играть? Давай, давай, Зуич, вперед! Эй, судья! Судья!
Судья! Выпускай игрока, да что ж такое-то… Эй! Игрока на поле! Судья…
Не смог Марокканец, не справился с двумя залетными, прорвавшимися через девять полевых. Зуев рядом орет, болельщики свистят, а судья? Ты куда, блин, смотрел? Куда мне?! Куда? Да в жопу себе засунь свой свисток! Да посижу следующий матч на трибуне, не переживай… Да. В жопу запихни, скот!
Перерыв? Перерыв? Все в раздевалку, мать вашу!!!
Судью он бы дождался, но…
Бергер отпихнул в сторону, заставил уйти с командой, сам остался… Зачем?
Бергер сопел, дожидаясь, когда бригада спустится вниз. Дождался, вцепился в руку арбитру, потянул на себя, вжимая в угол. И в ухо ему прошипел:
– Ты че, совсем?! Деньги взял, а судишь, как не взял, блин.
Забегали глазенки, ох, как забегали…
– Я-то твое верну…
– Ты чего, в лотерею выиграл? Или «Торпедо» занесло так, что в карманы не лезет?!
Он отпихнул его, вырвался… Прижался к уху и так тихо, чтобы вообще никто:
– Ну, чего ты меня пытаешь? Чего ты хочешь? Чтоб я тебе сказал, что это где-то там решили, наверху? Что они не хотят вас в Кубке видеть? Так я не скажу.
Бергер ударил стену, раскрошив штукатурку. Иди давай, блеснул взгляд…
Вот он, арбитр, и ушел. Прямо, с высоко поднятой головой.
Бергер, косясь ему в спину, сплюнул. Ладно, ладно. Надо к ребятам. Юра сейчас может распалиться, надо ему помочь. Он молодец, просто чуть подсказать надо, если что…
И только в раздевалке понял: сегодня Столешников ошибся один раз. С судьей.
– Раф, приклейся к левому центральному! Чуть плотнее с ним играй. Загоняй его под правую ногу в центр, а там его встретят. Он ошибется рано или поздно. Чапа… Не давай своему дышать. Пусть он у тебя бегает, как подорванный! Пусть открывается под передачу. Он и так еле дышит, и хрен его заменят, у них вариантов нет.
Столешников остановился на Петровском, подошел ближе:
– А ты сейчас куда лез? Видишь, он на тебя летит, спокойненько выжди паузу. А ты суетишься, как пэтэушник на первом свидании! Ты же мастер, в конце концов. Насладись моментом. Видишь, что он летит на тебя, на замахе обыграл и все, он в буфет ушел… Понял? Ну, молодец. Зуев?
– А?
– Как нога?
– Нормально…
– Хорошо…
– Вареник!
– Да?
– Косяк свой отрабатывай, время пришло. Помоги ребятам, встреть пятнашку перед штрафной… Понял?
– Ага.
– Молодчина…Так, парни, в кучу встали!
Мокрый и тяжело дышащий «Метеор» сомкнулся. Столешников оглядел каждого, всматриваясь в своих ребят:
– Устали? Да, вижу. Отдохнете, парни. Больно? Стисните зубы, так нужно. Там, на трибунах, наши. Вы знаете, чего они ждут. И вы сможете, верю. Ребятки, пацаны… Сегодня наш день… Наш! И все, вышли, раскатали и ждем следующих. Меня нет? Не ссыте, каждого с трибуны увижу, всем пропишу, если что… Только не за что будет, знаю… Справимся. Справимся?
…
– ДА!!!
– Тогда пошли.
Бергер хлопнул его по плечу, показал большой палец. И прописал леща Рафу, чтоб улыбался поскромнее.
Валера Столешников… Так его еще кто-то называет, живы одноклассники, с кем работал тоже живы. И все интересуются: как Юра-то? Да видели, молодцы его, играют, прям развернулись… Сам он как?
Как-как… Видит же, как сыну тяжело. Да, сложилось так, что на руках не держал почти, и что? Вырастил, всегда рядом был, не обманешь, даже если вон, как сейчас, рожа непроницаемая на трибуне.
А время идет, а время бежит.
Почему сейчас не с ним? Надо, и все тут. Не нужно сейчас Юре видеть, что с ним да как. Пусть он жизнь свою строит, ему еще долго жить. Вот и смотрит их матч по кабельному.
Жалко, девушку свою не привез. Да и не сказал ничего, но не дурак же, хотя лет много. Оно сразу заметно. По разговору, по глазам, по желанию высказаться. Молчит? Да и пусть молчит, лишь бы ему хорошо было.
Сколько там еще? Всего восемь минут… семь уже. Ну, ребятки, не подведите, что ли…
…
– ГОЛ! Г-о-о-о-о-л!!!
Какой молодец! Красавец! Кто это?
Петровский? Какой ты молодец, Петровский!
А теперь не рискуйте, не надо, вам еще играть и играть впереди. Да, вот так, отошли назад, встали, закрыли штрафную. Мальчишка тот, как его… Зуев, Юра говорил, играет. Трусит, но играет как хорошо…
Стойте, парни, стойте…
Фу… свисток.
Ох, как же оно все тяжелее и тяжелее. Вода где? А, вот поставил же…
Диск, иди сюда, выезжай… ну что за чертова шарманка… Записал? Ладно, проверим… Записал, вся игра здесь. Коробку не убрал? Нет, ну и хорошо.
«Метеор» – «Торпедо» 2:1.
Вот так хорошо. И на полку, к остальным…
Вот она, вся Юркина футбольная жизнь. И спартаковские матчи, и английские, и за сборную. Все здесь, аккуратно подписано, стоит. Даже видеокассеты есть, все никак не оцифрует… Да и зачем? Видеомагнитофон вон, пылится, хороший, настоящий японский. Сын купил с первой клубной зарплаты, принес, даже радовался, кассет накупил сразу.
Он улыбнулся, глядя на старенькую фотографию, где вдвоем с Юркой, а тот с мячом и в майке ДЮСШОР. Сколько ему тут? И ведь не вспомнить, если на обороте не посмотреть. Обидно, многое как-то начало… стираться, что ли? Ай, ладно, все равно записано важное, не сотрешь. Надо только оцифровать кассеты все же. Надо… успеть бы.
