Глава 9

Но у меня была и вполне нормальная жизнь. Она продолжалась. Навязчивые мысли пропадали на часы или дни, и я помнила, что однажды сказала мама: твое «сейчас» – это не твое «навсегда». Я ходила в школу, получала хорошие оценки, писала сочинения, разговаривала с мамой после обеда, ужинала, смотрела телевизор, читала. Я не всегда застревала в себе или своих «Я». Я была не только лишь чокнутой.

Перед свиданием я целых два часа думала, что надеть. Сентябрь кончался. Погода стояла ясная, прохладная и вполне подходящая для пальто, платья с длинными рукавами и колготок. С другой стороны, не хотелось, чтобы выглядело, будто я специально нарядилась, поэтому я написала Дейзи. Это не помогло: она ответила, что придет в вечернем платье, и я была не уверена, дурачится она или нет.

В конце концов я надела свои любимые джинсы, куртку с капюшоном, а под нее – подарок Дейзи, сиреневую футболку, на которой Хан Соло обнимал Чубакку.

Еще полчаса я красилась и смывала косметику. Обычно я этим не увлекалась, но сегодня нервничала, а макияж иногда работает, как защита.

– Ты глаза подвела? – спросила мама, когда я вышла из своей комнаты.

Она просматривала счета, разложив их по всему кофейному столику. Ручка в ее пальцах замерла над чековой книжкой.

– Немножко, – ответила я. – Что, очень странно выглядит?

– Просто по-другому, – сказала мама, не сумев скрыть неодобрение. – Куда идешь?

– В «Эплби» с Дейзи, Дэвисом и Майклом. Вернусь к двенадцати.

– Это свидание?

– Ужин.

– Ты встречаешься с Дэвисом Пикетом?

– Мы с ним ужинаем в одном ресторане в одно и то же время. Это не свадьба.

Она указала на место рядом с собой на диване.

– Мне нужно приехать к семи, – сказала я.

Мама снова указала на диван. Я села, и она обняла меня одной рукой.

– Ты мало общаешься с матерью.

Доктор Сингх однажды сказала, что если у тебя в одной комнате есть прекрасно настроенная гитара и прекрасно настроенная скрипка и ты ущипнешь гитару за струну «ре», то на другом конце комнаты струна «ре» на скрипке тоже задрожит. Вот и я всегда чувствовала дрожание маминых струн.

– Я и со всеми остальными мало общаюсь.

– Будь внимательнее, когда ты с Дэвисом, ладно? Большие деньги беспечны, поэтому рядом с ними нужно держаться настороже.

– Он – не большие деньги. Он человек.

– Люди тоже бывают беспечными. – Она обняла меня так сильно, будто хотела выдавить воздух. – Просто береги себя.

Я приехала последней, и за столом осталось только место рядом с Майклом, напротив Дэвиса. Он сегодня надел глаженую клетчатую рубашку и закатал рукава, так что видны были руки. Не знаю почему, но мужские предплечья всегда мне очень нравились.

– Крутая у тебя футболка, – сказал Дэвис.

– Дейзи подарила мне на день рождения, – ответила я.

– А знаешь, некоторые думают, если вуки любит женщину-человека – это зоофилия, – заявила Дейзи.

Майкл вздохнул:

– Берегитесь. Начнется дискуссия, можно ли считать вуки человеком.

– Вообще-то в «Звездных войнах» это самое интересное, – заметил Дэвис.

Майкл застонал:

– Ну вот, началось.

Дейзи немедленно бросилась отстаивать право людей и вуки на любовь.

– А знаешь, в апокрифах «Звездных войн» Хан реально был женат на вуки, и никого это не возмущает.

Дэвис подался вперед и внимательно слушал. Он был не таким крупным, как Майкл, однако места ему требовалось больше – худые руки занимали стол, точно армия – завоеванную территорию.

Дэвис и Дейзи начали обсуждать дегуманизацию клонов, и Майкл сказал, что Дейзи – известный автор фанатских рассказов. Дэвис нашел ее псевдоним в Интернете, и его впечатлило, что у нового рассказа две тысячи просмотров. Потом все смеялись над какой-то шуткой о «Звездных войнах», смысла которой я не поняла.

– Всем воды! – сказала моя подруга, когда к нам подошла Холли.

Дэвис повернулся ко мне.

– У них нет «Доктора Пеппера»?

– Стоимость напитков купоном не покрывается, – равнодушно объяснила официантка. – Но «Пеппера» нет, у нас только «Пепси».

В наступившей тишине я вдруг поняла, что молчу с тех самых пор, как Дэвис сделал комплимент моей футболке. Дэвис, Дейзи и Майкл вернулись к разговору о «Войнах», размере вселенной и путешествиях со сверхсветовой скоростью.

– «Звездные войны» – религия американцев, – сказал Дэвис.

– Думаю, религия американцев – это религия, – ответил Майкл.

И хотя я смеялась вместе с ними, казалось, что я наблюдаю со стороны, будто смотрю фильм о своей жизни вместо того, чтобы жить.

Я услышала свое имя и очнулась, точно меня со щелчком вставили в саму себя, – я сидела в «Эплби», прислонившись спиной к подушке, обитой зеленым винилом; пахло жареной пищей, кругом гудели голоса.

– У Холмси есть «Фейсбук», – сообщила Дейзи, – но он последний раз обновлялся, когда она еще училась в средней школе. – Она поглядела на меня с непонятным намеком и добавила: – С Интернетом Холмси как бабушка. – Дейзи снова сделала паузу. – Да? – спросила она у меня с нажимом.

И тут я наконец поняла: она старается меня разговорить.

– Нет, я пользуюсь Интернетом. Просто не чувствую, что мне нужно, типа, вносить в него свой вклад.

– Там и в самом деле уже достаточно информации, – согласился Дэвис.

– Неправда, – возразила Дейзи. – Например, не хватает хороших романтических историй о Чубакке, а я – одна и написать больше просто не в силах. Миру нужны любовные рассказы Холмси о вуки.

В разговоре ненадолго повисла тишина. От нервов у меня по рукам побежали мурашки, я чувствовала, что вот-вот начну потеть. Друзья снова заговорили, принялись рассказывать о каких-то случаях из жизни, перебивали друг друга, смеялись. Я пыталась улыбаться и кивать в нужный момент, но всегда на секунду отставала от остальных. Все смеялись, потому что было смешно, а я – потому что смеялись они.

Есть не хотелось, но когда принесли заказ, взяла нож и вилку и стала клевать свой бургер по кусочку, притворяясь, будто ем больше, чем в меня может поместиться. Разговор ненадолго затих. Потом Холли принесла счет, и я хотела взять его.

Дэвис накрыл мою руку своей.

– Позволь мне, пожалуйста.

И я разрешила ему забрать счет.

– Надо что-нибудь еще сделать, – заявила Дейзи.

Я была готова поехать домой, поужинать в одиночестве и лечь в постель.

– Поедем в кино?

– Можно посмотреть у меня, – предложил Дэвис. – Нам присылают все фильмы.

Майкл наклонил голову.

– В каком смысле?

– Все фильмы, которые выходят в кинотеатрах, присылают и нам. У нас есть зал для просмотра, и мы… просто платим за них или типа того. Не знаю точно, как там все происходит.

– То есть когда фильм выходит в кино, он… выходит и у вас дома?

– Да. Когда я был маленьким, к нам приходил киномеханик, но сейчас все цифровое.

– И это все у вас дома? – все еще не понимал Майкл.

– Да. Я вам покажу.

Дейзи посмотрела на меня.

– Холмси, ты поддерживаешь?

Я растянула губы в улыбке и кивнула.

Я поехала на Гарольде, Дейзи – с Майклом на микроавтобусе его родителей, а Дэвис на своей «Эскаладе» показывал дорогу. Наш маленький караван направился на запад по Восемьдесят шестой улице до Мичиган-роуд, а дальше, мимо «Уолмарта», ломбардов и контор, где выдавали быстрые займы, – к воротам, которые находились через дорогу от музея искусств. Район, где жили Пикеты, был не такой уж милый, однако их поместье занимало огромную территорию и само по себе могло считаться районом.

Ворота открылись, и мы вслед за Дэвисом доехали до парковки возле стеклянного особняка. В темноте он производил еще более сильное впечатление. Сквозь стены я видела всю кухню, наполненную золотым светом.

Когда я вышла из Гарольда, ко мне подбежал Майкл.

– Ты знаешь… Господи, я всю жизнь хотел увидеть этот дом. Это же Ту-Кьен Фам.

– Кто?

– Архитектор Ту-Кьен Фам. Она ужасно знаменитая. В США спроектировала только три дома. Боже, невероятно!

Когда мы вошли в дом, Майкл вновь принялся восхищаться.

– Петтибон! Пикассо! О господи, КЕРРИ ДЖЕЙМС МАРШАЛЛ!

Я знала только Пикассо.

– Да. Я уговорил папу его купить, – сказал Дэвис. – Пару лет назад отец взял меня на выставку в Майами-Бич. Мне очень нравятся работы Маршалла.

Я заметила, что Ноа все так же лежит на диване, играя в ту же самую игру.

– Ноа, это мои друзья. А это мой брат, Ноа.

– Привет! – отозвался он.

– А можно мне тут походить? – спросил Майкл.

– Конечно. Зацени Раушенберга наверху.

– Фантастика!

Майкл бросился вверх по лестнице. Дейзи потащилась за ним.

Я осознала, что Дэвис тянет меня к картине, которую Майкл назвал «Петтибон». На ней изображалась цветная спираль, или, может, многоцветная роза, или водоворот. Она была нарисована так хитро, что мой взгляд заблудился в изогнутых линиях, и приходилось постоянно сосредотачиваться на отдельных фрагментах. Я, скорее, не смотрела на картину, а стала ее частью. Мне очень захотелось схватить ее и убежать.

Я вздрогнула, когда Дэвис вдруг обнял меня за талию.

– Раймонд Петтибон. Больше всего известны его картины с сёрферами, но мне нравятся спирали. Раньше он был панком. Играл в «Блэк Флэг» еще до того, как они стали «Блэк Флэг».

– Не знаю, что такое «Блэк Флэг», – призналась я.

Он вытащил телефон, постучал пальцами по экрану, и комнату заполнили скрежет музыки и хриплые крики, идущие из динамиков сверху.

– Вот «Блэк Флэг», – сказал Дэвис и выключил музыку через телефон. – Пойдем смотреть кинотеатр?

Я кивнула, и он повел меня в подвал, только не настоящий – потолки там были высотой футов пятнадцать. Мы прошли по коридору и остановились перед стеллажом с книгами в переплетах.

– Папина коллекция первых изданий, – сказал Дэвис. – Нам их трогать нельзя, конечно. Жир с человеческих пальцев испачкает страницы. Но эту ты можешь взять.

Он показал на книгу «Ночь нежна». Я протянула руку и едва коснулась корешка, как стеллаж разделился на две части. Створки открылись внутрь, и моему взору предстал кинотеатр с полукруглыми рядами черных кожаных кресел.

– Книга Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, – объяснил Дэвис, – чье полное имя было Фрэнсис Скотт Кей Фицджеральд.

Я ничего не ответила – размер экрана меня ошеломил.

– Наверное, заметно, как я изо всех сил стараюсь произвести на тебя впечатление, – сказал Дэвис.

– Ничего не получится. Я постоянно тусуюсь в особняках с потайными кинотеатрами.

– Посмотрим что-нибудь? Или пойдем погулять? Хочу показать тебе кое-что.

– Нельзя бросать Дейзи и Майкла.

– Я им скажу.

Он достал телефон, понажимал что-то и произнес:

– Мы пошли гулять. Чувствуйте себя как дома. Если решите взглянуть на кинотеатр, он в подвальном этаже.

Через секунду его голос раздался в динамиках.

– Я могла бы просто послать ей эсэмэс, – сказала я.

– Да, но было бы не так круто.

Я застегнула куртку и последовала за Дэвисом на улицу. Мы прошли по асфальтовой дорожке вдоль поля, мимо бассейна, в котором лампы светили из-под воды, медленно меняя цвета с красного на оранжевый, желтый, зеленый. На окна террариума ложился зловещий отсвет, напомнивший мне северное сияние.

Наконец мы дошли до продолговатой песчаной «ловушки». Дэвис лег на спину, положив голову на травянистый край, а я устроилась рядом, так что рукава наших курток соприкасались. Он показал на небо.

– Световое загрязнение ужасное, но самая яркая звезда – вон там. Видишь? – Я кивнула. – Это не звезда, а Юпитер. Но расстояние от нас до Юпитера, в зависимости от положения планет на орбитах, составляет от трехсот шестидесяти до шестисот семидесяти миллионов миль. Сейчас оно равняется примерно пятистам миллионам миль – около сорока пяти световых минут. Знаешь, что такое световое время?

– Вроде, да.

– Это значит, если мы путешествуем со скоростью света, нам потребуется сорок пять минут, чтобы добраться туда. Поэтому Юпитер, который мы видим сейчас, это Юпитер сорок пять минут назад. А вон там, над деревьями, видишь пять звезд? Типа кривой буквы W?

– Да.

– Кассиопея. И вот от чего с ума сойти можно. Та звезда вверху называется Каф, и от нас до нее – пятьдесят пять световых лет. До Шедар – двести тридцать. А до Нави – пятьсот пятьдесят. То есть они далеки не только от нас, но и друг от друга. Насколько нам известно, Нави пятьсот лет назад взорвалась.

– Ого, – сказала я. – Значит, мы смотрим на прошлое.

– Да, именно.

Дэвис пошевелился. Я думала, он хочет достать телефон, но потом скосила глаза и увидела, что он ищет мою руку. Я сжала его пальцы, и мы лежали в тишине под светом древних звезд. Я размышляла о том, как получается, что небо – по крайней мере, здесь – на самом деле не черное. Настоящая тьма была в силуэтах деревьев. Они превратились в тени самих себя на фоне серебряно-синего небосвода.

Я услышала, как Дэвис повернул голову, и буквально почувствовала, что он на меня смотрит. Я задумалась, почему мне хочется, чтобы он меня поцеловал? Как понять, почему ты хочешь быть с кем-то, как распутать сложные узлы желаний? А еще я думала, почему мне страшно тоже повернуться к нему.

Дэвис снова заговорил о звездах. Стало совсем темно, и я видела все больше и больше – едва различимых, мерцающих, дрожащих на краешке видимости точек. Он рассказывал о световом загрязнении, о том, что, если долго ждать, можно увидеть, как звезды двигаются, и о том, как один греческий философ думал, что звезды – это булавки в небесном покрове.

После небольшой паузы он заметил:

– Ты все время молчишь, Аза.

– Никогда не знаю, что нужно сказать.

Он спародировал меня в тот день, когда мы встретились у бассейна:

– Попробуй говорить, что думаешь? Я так никогда не поступаю.

И я решила ответить правду:

– Я думаю о «всего лишь организме».

– И что же это такое?

– Не могу объяснить.

– А ты попробуй.

Я наконец посмотрела на него. Все воспевают красоту зеленых или голубых глаз, но у них нет той глубины, которая была в карих глазах Дэвиса. Когда я видела, как он смотрит на меня, я чувствовала, что и в моих карих глазах тоже есть что-то особенное.

– Наверное, мне просто не нравится, что я должна жить внутри тела. Если ты понимаешь, о чем я. Возможно, по сути своей я просто инструмент, который существует, чтобы превращать кислород в углекислый газ. Я – всего лишь организм в этой… бесконечности. И меня в какой-то степени ужасает, что я фактически не контролирую свое так называемое я. К примеру, как ты наверняка заметил, моя рука вспотела, даже несмотря на холод. А самое ненавистное – стоит мне вспотеть, и пот будет литься без конца. Я не смогу думать ни о чем другом, кроме этого. А ведь если не от тебя зависит, о чем ты думаешь, тогда, наверное, ты на самом деле не настоящий. Может, я – просто ложь, которую нашептываю сама себе?

– Вообще-то, я и не заметил, что ты потеешь. Но уверен, что это тебя не успокоит.

– Нет, не успокоит.

Я вытерла руку о джинсы и промокнула лицо рукавом куртки. Я была сама себе противна. Омерзительна. Но не могла от себя отстраниться, потому что застряла внутри. Я вспомнила, что запах пота происходит не от него самого, а от бактерий, поедающих его.

И я стала рассказывать Дэвису о необычном паразите, плоском черве Diplostomum pseudospathaceum. Он вырастает в глазах рыб, но размножаться может только в птичьем кишечнике. Зараженная рыба плавает на глубине, чтобы птицы не смогли ее заметить, но как только паразит достигает зрелости, рыба поднимается близко к поверхности. Она старается скормить себя птицам. В конце концов так и происходит, и паразит, который все время управлял ходом этой истории, оказывается именно там, где нужно: в животе птицы. Там он размножается, маленькие черви с пометом попадают в воду, где встречаются с рыбами, и цикл начинается заново.

Я попыталась объяснить, почему это пугает меня так сильно, однако у меня не получилось. Я заметила, что увела разговор очень далеко от тем, о которых мы говорили, когда держались за руки и едва не поцеловали друг друга. Птичьи фекалии, зараженные паразитами, – прямая противоположность романтики, но я не могла остановиться, потому что хотела, чтобы он понял: я чувствую себя как рыба. Будто бы моя история написана кем-то другим.

Я даже поделилась тем, что не говорила ни Дейзи, ни доктору Сингх, совсем никому: надавливать на кончик пальца я начала, чтобы убедить себя – я существую на самом деле. В детстве мама сказала: если ущипнешь себя и не проснешься, значит, ты точно не спишь. И поэтому каждый раз, когда я сомневалась в своей реальности, вонзала ноготь в подушечку, чувствовала боль и думала: Ну, конечно же, я настоящая. Правда, и рыбы чувствуют боль, вот в чем дело. Ты не можешь узнать, что действуешь по воле какого-то паразита, никак не можешь.

Потом мы долго молчали. Наконец Дэвис сказал:

– После разрыва аневризмы мама пролежала в больнице месяцев шесть. Ты знаешь? – Я покачала головой. – У нее было что-то вроде комы, она не могла говорить и двигаться, не ела, но иногда, если положить руку на ее ладонь, она сжимала пальцы.

Ноа был слишком маленький, его в больницу брали редко, но я должен был ходить. Каждый божий день после школы Роза привозила меня туда. Я ложился рядом с мамой в ее палате, и мы смотрели по телевизору «Черепашек-ниндзя».

Ее глаза были открыты, она могла сама дышать. А я, пока смотрел мультик, всегда держал в кулаке Железного человека. И вот, я клал свой кулачок ей на руку и ждал. Иногда она сжимала его, получался кулак в кулаке, и тогда я чувствовал себя… не знаю… любимым, наверное.

В общем, однажды пришел отец. Он встал поодаль, у самой стены, будто мама заразная. Некоторое время спустя она сжала мой кулак, и я сказал об этом ему. Он ответил, что это рефлекс. Я повторил: «Она держит меня за руку, папа, смотри». А он сказал: «Ее нет в комнате, Дэвис. Она больше не с нами».

Но все не так, Аза. Мама была настоящей. Она еще жила. Она была личностью ничуть не меньше, чем все прочие. Ты настоящая не потому, что у тебя есть тело или мысли.

– А почему тогда?

Он вздохнул.

– Не знаю.

– Спасибо, что сказал мне это.

Я повернула голову и посмотрела на его профиль. Временами Дэвис был похож на мальчишку – бледная кожа, прыщи на подбородке. Но сейчас он выглядел как красивый мужчина. Мы молчали, и мне стало неловко. Наконец я задала ему самый глупый на свете вопрос, потому что хотела услышать, что он ответит.

– А ты о чем думаешь?

– Думаю, все слишком хорошо для правды.

– Что хорошо?

– Ты.

– А. – Я помолчала секунду и добавила: – Никто никогда не говорит, что для правды что-нибудь слишком плохо.

– Я знаю, ты видела фотографию с ночной камеры. – Я не ответила, и он продолжил: – Ты хочешь рассказать о ней копам. Они предложили тебе деньги?

– Я приехала не для того…

– Но откуда мне знать, Аза? Откуда? О ком бы то ни было. Ты уже отдала им снимок?

– Нет, мы не будем. Дейзи хочет, но я не дам ей. Обещаю.

– Откуда мне знать? – повторил он. – Не могу прогнать эти мысли, как ни стараюсь.

– Деньги мне не нужны, – ответила я, хотя и сама не знала, правда ли это.

– Слабых используют.

– Со всеми так, – сказала я. – А фотография даже не имеет ценности. Просто картинка. По ней никто не поймет, где сейчас твой отец.

– Она даст им время и место. Ты права: отца не найдут. Зато спросят меня, почему я не передал им снимок. И никогда не поверят мне, потому что хорошего оправдания у меня нет. Просто я не хочу разбираться с одноклассниками, пока его судят. И не хочу, чтобы с этим столкнулся Ноа. Я хочу… чтобы все осталось, как прежде. И «отец в бегах» к этому ближе, чем «отец в тюрьме». Он не сказал мне, что уходит. Но если бы сказал, я бы его не остановил.

– Даже если бы мы отдали фотографию, арестовывать тебя, похоже, никто не собирается.

Дэвис вдруг поднялся и зашагал через поле. Я услышала, как он сказал сам себе:

– Полностью решаемая проблема.

Дэвис привел меня к коттеджу, и мы вошли. Это был охотничий домик, отделанный деревом, с высокими потолками и головами животных на стенах. Перед огромным камином стоял клетчатый, туго набитый диван, а по бокам от него – такие же кресла.

Возле бара Дэвис открыл шкафчик, висевший над раковиной, вытащил оттуда коробку с овсяными колечками и стал высыпать ее содержимое. Несколько колечек упали в раковину, а за ними вывалилась пачка банкнот, скрепленная бумажной лентой. Я шагнула ближе и увидела, что на ней написано «10 000». Верилось с трудом, ведь пачка была такая маленькая – самое большее, четверть дюйма толщиной. Из коробки вывалилась вторая пачка, а за ней – третья. Дэвис достал с полки коробку с пшеничными подушечками и повторил процедуру.

– Что… что ты делаешь?

Он схватил третью коробку.

– Отец всюду сует эти пачки. На днях я нашел одну в гостиной. Он прячет деньги, как алкоголик – бутылки с водкой.

Дэвис отряхивал пачки от сахарной пудры и складывал возле раковины, потом схватил их все. Стопка уместилась в одной руке.

– Сто тысяч долларов, – сказал он, протянув ее мне.

– Нет, Дэвис. Я не могу…

– Аза, полиция во время обыска нашла два миллиона, и я уверен, что это даже не половина. Куда бы я ни заглянул, я нахожу денежные пачки, понимаешь? Не хочу выражаться слишком сложно, но для моего отца – это просто погрешность округления. Вот награда за то, что ты не скажешь полицейским о фотографии. Тебе позвонит наш адвокат, Саймон Моррис. Он славный, только немного юрист.

– Я не пытаюсь…

– Но откуда мне знать? Пожалуйста, просто… если ты мне еще позвонишь или напишешь, я буду уверен, что не из-за денег. И ты тоже. Такое приятно знать, даже если мы больше не увидимся.

Дэвис подошел к шкафу, сунул деньги в синюю матерчатую сумку и протянул мне.

Он сейчас выглядел как мальчишка – со слезами в карих глазах, испуганным, усталым лицом – словно ребенок, проснувшийся от кошмара. Я взяла сумку и сказала:

– Я позвоню.

– Посмотрим.

Я спокойно вышла из коттеджа, но потом побежала через поле, мимо бассейна, прямо в дом. Взлетела вверх по лестнице и прошла по коридору, пока из-за одной двери не послышался голос моей подруги. Я заглянула в комнату. Дейзи и Майкл лежали на огромной кровати с пологом и целовались.

– Хм, – кашлянула я.

– А можно нам немного побыть наедине? – отозвалась Дейзи.

Я закрыла дверь, пробормотав:

– Да, но вы не у себя дома.

И куда теперь идти? Я вернулась на первый этаж. Ноа по-прежнему сидел на диване и смотрел телевизор. В свои тринадцать он до сих пор надевал на ночь пижаму, похожую на костюм Капитана Америки. На коленях у него стояла миска с овсяными колечками. Ноа зачерпнул пригоршню.

– Привет, – сказал он с набитым ртом.

Волосы мальчик давно не мыл, они липли ко лбу. Вблизи было видно, какой он бледный и худой.

– Как у тебя дела? – спросила я.

– Просто блеск, лучше не бывает. – Он прожевал и добавил: – Ну что, раскопала что-нибудь?

– В смысле?

– Насчет отца. Дэвис говорил, ты хочешь сто тысяч. Нашла что-нибудь?

– Нет.

– Может, тебе помочь? Я скопировал все его заметки из облачного хранилища. Там может быть что-то такое, что наведет тебя на след. Ночью, прямо перед тем, как исчезнуть, он написал два слова – «рот бегуна». Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Нет, ни о чем.

Я дала ему свой номер, чтобы он переслал заметки, и пообещала их прочитать.

– Спасибо, – сказал Ноа.

Он перешел на шепот.

– Дэвис думает – хорошо, что отец в бегах. Говорит, если его посадят в тюрьму, станет хуже.

– А ты как думаешь?

Секунду он смотрел на меня.

– Я хочу, чтобы он вернулся домой.

Я села на диван рядом с ним.

– Уверена, он вернется.

Он наклонился поближе, потом еще, и наконец его плечо коснулось моего. Я не была в восторге от прикосновений к незнакомым людям, особенно учитывая, что Ноа давно не мылся, однако сказала:

– Бояться – нормально, Ноа.

И тогда он отвернулся и начал всхлипывать.

– Все с тобой в порядке, – соврала я. – В порядке. Он вернется домой.

– У меня мысли путаются, – произнес он тонким, сдавленным от слез голоском. – С тех пор, как он ушел, у меня путаются мысли.

Я знала, о чем он, – у меня мысли путались всю жизнь, я не могла даже додумать их до конца, потому что они приходили не в виде линий, а в виде спутанных клубков, напоминали зыбучий песок или глотающие свет кротовые норы.

– Все с тобой в порядке, – соврала я снова. – Наверное, тебе надо отдохнуть немножко.

Я не знала, что еще сказать. Он был таким маленьким, таким одиноким.

– Ты мне напишешь, если узнаешь что-нибудь об отце?

– Конечно.

Через некоторое время Ноа выпрямился и вытер глаза рукавом. Я сказала, что ему надо поспать. Было почти двенадцать.

Он поставил миску на кофейный столик, встал и пошел наверх, не простившись.

Я не знала, куда податься, и немного паниковала из-за сумки с деньгами, поэтому в итоге просто вышла из дома. Посмотрела на небо и зашагала к Гарольду, думая о звездах в Кассиопее, которые находятся в световых столетиях от нас и друг от друга.

Я шла и помахивала сумкой – она почти ничего не весила.