Глава 10

На следующее утро, еще не вылезая из кровати, я написала Дейзи:

Она тут же перезвонила.

– Ну и дела, – сказала я.

– Знаю, он – гигантский пупсик, но если взглянуть поближе, очень даже ничего. Он милый, сексуально открытый, с ним приятно, хотя мы ничего такого не делали.

– Ужасно за тебя рада, я вчера…

– И я действительно ему нравлюсь, похоже. Обычно я вижу, что парни меня побаиваются, а он – нет. Когда он тебя обнимает, чувствуешь, что это на самом деле, понимаешь? Он сегодня утром уже звонил, и меня даже не напрягло, а наоборот. Но ты, пожалуйста, не думай, что я такая подруга, которая влюбилась и всех бросила. Погоди, я что, сказала, что влюбилась? Мы вместе меньше суток, а я уже такими словами бросаюсь. Что со мной происходит? Я же знаю его с восьмого класса. Почему он вдруг оказался таким удивительным?

– Потому что ты читаешь слишком много фанатского творчества про любовь?

– Ничего подобного. А как Дэвис?

– Об этом я и собиралась поговорить. Нужно встретиться. Лучше, если я тебе все покажу.

Мне хотелось посмотреть на ее лицо, когда она увидит деньги.

– Меня уже пригласили позавтракать.

– А я-то думала, ты своих не бросаешь.

– Нет, не бросаю. Завтрак у меня с мистером Чарлзом Чизом. Увы. А твое дело не подождет до понедельника?

– Нет.

– Ладно. Я работаю до шести. Увидимся в «Эплби». Но мне, возможно, придется делать несколько дел сразу, потому что надо закончить рассказ. Не принимай на свой счет. Все, он звонит, мне пора, спасибо, целую, до встречи.

Я положила телефон и тут заметила, что в дверях стоит мама.

– Все в порядке? – спросила она.

– Мам, ну хватит за мной следить.

– Как прошло свидание с тем парнем?

– С каким? Их так много, приходится таблицу вести, иначе всех не упомнишь.

От нечего делать я прочитала файл с заметками, который прислал мне Ноа. Это был длинный список, в который входили самые разные записи, от названий книг до цитат.

И так – страница за страницей, короткие записки самому себе, понять которые не мог никто другой. Однако четыре последние строчки меня заинтересовали:

Я не знала, когда он сделал эти записи, но они, определенно, были связаны. Я быстро выяснила, что на территориях Косово, Камбоджи и Мальдивских островов не действует договор с США об экстрадиции, а значит, если бы Пикет остался там, то избежал бы суда на родине. «Никогда не говори о нашем деле посторонним» назывались воспоминания женщины, чей отец жил, скрываясь от закона. На запрос «обнаружат ногу» поисковик выдал статью под названием «Выживание в бегах». Сама же цитата относилась к тому, как трудно имитировать собственную смерть.

«Рот бегуна» остался для меня загадкой. Поиск не показал ничего, кроме бегущих людей с открытыми ртами. Но, конечно же, все мы оставляем смешные записки, которые имеют смысл только для нас. Для того и существуют приложения в телефонах. Возможно, Пикет увидел бегуна с интересным ртом. Я переживала за Ноа, но, в конце концов, бросила эту затею.

Мы с Гарольдом приехали в «Эплби» на полчаса раньше. Я почему-то испугалась и не стала выходить из машины. Правда, в багажник можно было залезть изнутри, если наклонить спинку заднего сиденья. Я подползла ближе и стала шарить рукой, пока не нащупала сумку с деньгами, папин телефон и зарядное устройство к нему.

Сумку я запихнула под пассажирское кресло, воткнула шнур зарядника в разъем и подождала, пока телефон не оживет.

Мама давным-давно скопировала все папины фотографии и письма, но мне нравилось просматривать их вот так. Отчасти по привычке, отчасти потому, что в папином телефоне была какая-то магия – он все еще работал спустя восемь лет после того, как перестало работать его тело.

На экране появилась заставка – фотография, мы с мамой в Хуан-Соломон-парке. Мне семь лет, я на качелях, улетела так далеко назад, что мое запрокинутое лицо смотрит прямо в объектив. Мама всегда говорила, что я помню только снимки, а не то, что случилось, когда их сделали. Однако я чувствовала, что все-таки помню, как папа толкнул качели большой, во всю мою спину, рукой; помню свою уверенность, что, качнувшись назад, я обязательно прилечу к нему обратно.

Я открыла фотографии. Большинство папа делал сам, а потому на них почти не появлялся. Вместо папы я видела то, что видел он, что казалось ему интересным, – себя, маму, небо, разбитое на отдельные фрагменты ветками деревьев.

Я листала слева направо, наблюдая, как мы все молодеем. Мама со мной на плечах, на детском трехколесном велосипеде. Я завтракаю, по уши перемазанная сахаром с корицей. Папа появлялся только на селфи, но в те времена у телефонов не было фронтальных камер, и ему приходилось делать все наугад. Снимки неизбежно получались под углом, и в кадр попадали не все, но я-то точно, прижавшись к маме, – я была маминой дочкой.

На этих фотографиях она выглядела так молодо – никаких морщин, худое лицо. Папа часто делал по пять-шесть снимков сразу, надеясь, что хоть один получится хорошо, и если пролистывать их, получалось кино – мамины губы растягивались и сжимались, я же шестилетняя, постоянно вертелась то туда, то сюда, и только папино лицо всегда оставалось неизменным.

Когда он упал, в его плеере продолжала играть музыка. Это я действительно помню. Папа слушал какую-то старую песню в стиле соул, и она звучала из наушников, а он лежал рядом на боку. Просто лежал неподалеку от дерева перед нашим домом. Газонокосилка остановилась. Мама крикнула, чтобы я позвонила в службу 911, и я сказала оператору, что мой папа упал. Та спросила, дышит ли он, и я переспросила у мамы, а мама ответила – нет, и все это время из наушников доносился абсурдный жестяной писк.

Мама делала папе массаж сердца все время до приезда «Скорой». Он уже умер, но мы не знали. Надеялись до самого конца, пока в приемный покой без окон не вошел врач и не спросил: «У вашего мужа было больное сердце?» Сказал в прошедшем времени.

Больше всего я люблю те несколько фотографий, на которых папа не в фокусе, потому что на самом деле люди такие и есть. Я смотрела на одну такую, где они с другом на матче «Пейсерз», за спиной – баскетбольная площадка, лица размытые.

И тут я рассказала папе все: что на меня свалились деньги, что я постараюсь хорошо ими распорядиться и что мне ужасно его не хватает.

Я уже спрятала телефон, когда появилась Дейзи. Она направлялась ко входу в «Эплби», и я окликнула ее из открытого окна машины. Дейзи подошла и села на переднее сиденье.

– Отвезешь меня потом домой? Папа едет с Еленой на занятие по математике.

– Да, конечно. Слушай, там под твоим сиденьем лежит кое-что. Только ты не пугайся.

Она вытащила сумку и заглянула в нее.

– Черт! Холмси, что это? Они настоящие?

Дейзи расплакалась. Я никогда не видела ее такой.

– Дэвис решил отдать нам награду. Так лучше, чем шнырять кругом и вынюхивать.

– Они настоящие?

– По-моему, да. Завтра мне, наверное, позвонит его адвокат.

– Холмси, это… это сто тысяч долларов?

– Да. По пятьдесят каждой. Думаешь, можно оставить их себе?

– Конечно, черт возьми.

Я рассказала ей о «погрешности округления», но меня по-прежнему беспокоило: что если это грязные деньги, или я использую Дэвиса, или… Но Дейзи меня перебила.

– Холмси, меня так достала идея о том, что отказываться от денег – благородно!

– И все же мы их получили только потому, что кое-кого знаем.

– Да. И Дэвис Пикет получил их только потому, что кое-кого знал. А именно – своего отца. Это не противозаконно, не безнравственно. Это потрясающе.

Она смотрела сквозь лобовое стекло на улицу. Начал моросить дождь – был один из тех облачных дней, когда небо низко висит над землей.

Светофор на Дитч-роуд загорелся желтым, потом красным.

– Я буду учиться в колледже, – сказала Дейзи. – И не по ночам.

– Но тут на все обучение не хватит.

– Я знаю, профессор. Однако у меня пятьдесят тысяч, что сильно облегчает дело.

Она схватила меня за плечи, встряхнула.

– Холмси! Радуйся! Мы богаты!

Дейзи вытащила сотенную банкноту и сунула ее в карман.

– Давай устроим пир!

В «Эплби» мы шокировали Холли, попросив принести две газировки. Она вернулась с напитками и спросила у Дейзи:

– Тебе бургер?

– Холли, какой стейк у вас самый лучший?

Официантка с обычной невозмутимостью ответила:

– Лучших тут не бывает.

– Ладно. Тогда мне, как всегда, «Пылающего техасца», только с луковыми колечками. И да, я знаю, что скидка на них не действует.

Холли кивнула и повернулась ко мне.

– Вегетарианский бургер. Без сыра, майонеза и…

– Твой заказ я знаю. Купон?

– Не сегодня, – ответила Дейзи. – Не сегодня.

За ужином мы в деталях представляли, как Дейзи увольняется из «Чак-и-Чиз».

– Завтра приду. Как обычно, вытащу короткую палочку, и мне придется надевать костюм Чака. Я просто возьму его, сяду в новенькую машину и поеду домой, а там сделаю из костюма чучело и повешу на стену, как охотничий трофей.

– Так странно вешать на стену головы убитых животных, – сказала я. – В коттедже Дэвиса их полно.

– Кому ты рассказываешь? Мы с Майклом обжимались под лосиной головой. Кстати, спасибо, что зашла вчера, извращенка.

– Извини, я хотела рассказать, что ты богата. – Она засмеялась, недоверчиво качая головой. – Потом я поговорила с Ноа, – продолжила я. – Он прислал мне отцовские заметки. Вот.

Я показала ей список на экране телефона.

– Последняя запись – рот бегуна. Понимаешь, что это значит? – Дейзи покачала головой. – Мне просто жалко мальчишку. Он плакал.

– Это не твое дело. У нас не клуб поддержки сироток-миллиардеров. Наш бизнес называется «Стань богатым», и он процветает.

– Пятьдесят тысяч долларов – не богатство. Если поступать в Индианский университет, даже на половину не хватит.

Кампус находился в паре часов езды от нас, в Блумингтоне.

Моя подруга долго молчала, глядя перед собой, – ушла в свои мысли.

– Хорошо, – наконец сказала она. – Я тут прикинула кое-что в уме. Пятьдесят тысяч долларов – пять тысяч девятьсот часов на работе. Семьсот смен по восемь часов. Если тебе, конечно, дадут полную смену, а ее обычно не дают. Получается два года работы по семь дней в неделю, по восемь часов в день. Может, такие деньги для тебя и не богатство, Холмси, но для меня – да.

– Справедливо.

– И все это лежало в коробке с овсяными колечками.

– Половина – в коробке с пшеничными.

– Знаешь, почему ты лучшая подруга на все времена, Холмси? Уже потому, что ты рассказала мне про деньги. Надеюсь, я такой человек, который поделился бы с тобой шестизначным выигрышем, но, если уж совсем честно, я в этом сомневаюсь. – Она откусила бургер, пожевала и спросила: – А деньги точно не заберут?

– Вряд ли.

– Надо пойти в банк и положить их на счет.

– Дэвис сказал, сначала нужно поговорить с адвокатом.

– И ты ему веришь?

– Абсолютно.

– Ну вот, Холмси, мы обе влюбились. Я – в художника, а ты – в миллиардера. Наконец-то мы попали в высший свет, как того и заслуживаем.

Ужин стоил меньше тридцати долларов, но еще двадцать мы оставили Холли на чай за то, что она нас терпит.