Глава 18
Мама разбудила меня без десяти семь.
– Не слышала будильника?
Я прищурилась. В комнате еще темно.
– Все нормально, мам.
– Точно?
– Да.
Я вытащила себя из кровати.
В школу опоздала всего на тридцать две минуты. Видок у меня был неважный, но я давно уже оставила попытки впечатлить коллектив «Уайт-Ривер».
Дейзи одиноко сидела на ступеньках у входа.
– Ты не выспалась, – заметила она, когда я подошла.
Облачно, в такие дни солнце становится всего лишь предположением.
– Легла поздно. А ты как?
– Отлично. Жаль только, мало вижу лучшую подругу в последнее время. Хочешь, позависаем после уроков? Как насчет «Эплби»?
– Конечно, – ответила я.
– Кстати, мама взяла мою машину. Подвезешь меня?
Я дотянула до обеда, вытерпела обычную послеобеденную встречу с мамой, которая волновалась насчет моих «красных глаз», высидела историю и статистику. В классах на всем лежала мерзкая пленка бездушного флуоресцентного света. День тянулся, тянулся, и наконец последний звонок с урока отпустил меня. Я села в Гарольда и стала ждать Дейзи.
Я не выспалась, у меня путались мысли. Эта жидкость для рук практически чистый спирт. Больше ее пить нельзя. Наверное, нужно позвонить доктору Сингх, но тогда придется говорить с ее секретарем и объяснять незнакомому человеку, что ты сумасшедшая. Невыносимо думать о том, как доктор Сингх перезвонит и сочувственно спросит, принимаю ли я таблетки каждый день. Они все равно не помогают. Спасения нет. Три разных лекарства, пять лет когнитивно-поведенческой терапии, и вот вам результат.
Я вздрогнула и проснулась, услышав, как Дейзи открывает дверь.
– Все нормально? – спросила она.
– Да.
Я завела машину и почувствовала, как плечи сами расправились. Сдала назад с парковочного места и встала в очередь на выезд из кампуса.
– Ты даже имя мое не изменила как следует.
Меня душили слезы, но я держалась.
– Что?
– Айала, Аза. От первой буквы к последней и снова к первой. Ты дала ей навязчивые мысли. Черты моего характера. Любой догадается, что ты на самом деле думаешь обо мне. И Майкл. И Дэвис. Возможно, вся школа.
– Аза, – сказала Дейзи. Когда ее голос произнес мое настоящее имя, оно прозвучало неправильно. – Ты же не…
– Да пошла ты!
– Я их пишу с одиннадцати лет, а ты не прочла ни одного.
– Ты не просила.
– Во-первых, просила. И не раз. А потом устала слушать твои обещания почитать как-нибудь. А во-вторых, я не должна была просить. Могла бы оторваться на три секунды от своего бесконечного самосозерцания и подумать о том, чего хотят другие. Смотри, Айалу я придумала в седьмом классе. Да, гадость с моей стороны, но теперь она – самостоятельный персонаж. Она – не ты, понятно?
Мы по-прежнему ползли по студенческой парковке.
– То есть я тебя люблю, и хоть ты в этом не виновата, но твоя тревожность, в своем роде, притягивает беду.
Я наконец выехала с территории школы и направилась по Меридиан-стрит на север, в сторону шоссе. Дейзи продолжала говорить, конечно. Она никогда не умолкала.
– Мне очень жаль, понимаешь? Надо было давно избавиться от Айалы. Но да, все верно, это такой способ справиться с… в смысле, Холмси, от тебя на стену хочется лезть.
– Конечно, в последние пару месяцев наша дружба всего-то принесла тебе пятьдесят тысяч долларов и парня. Ты права, я ужасный человек. Как ты там меня называешь? Бесполезной. Да, я – бесполезная.
– Аза, она – не ты. Но ты… очень эгоистичная. Я понимаю, у тебя проблемы с психикой и все такое, но они тебя делают такой… ну, ты знаешь.
– Нет, не знаю. Какой?
– Майкл однажды сказал, что ты как горчица. Отлично, если съесть чуть-чуть. Но много тебя это… много. – Я промолчала. – Прости. Не стоило так говорить.
Мы остановились на светофоре, и, когда загорелся зеленый, я слишком сильно надавила на педаль газа. Щеки горели, но я не могла сказать, расплачусь сейчас или закричу. Дейзи продолжала:
– Но ты же понимаешь, о чем я. Вот скажи, как зовут моих родителей?
Я не ответила, потому что не знала. Сделала глубокий вдох, стараясь загнать сердцебиение поглубже в грудь. Дейзи напрасно рассказывала, какое я дерьмо. Это мне и так известно.
– А где они работают? Когда ты последний раз была у меня в гостях? Пять лет назад? Мы же лучшие подруги, Холмси, а ты даже не знаешь, есть ли у меня дома животные. Ты понятия не имеешь, каково мне, и ты такая, скажем, патологически нелюбопытная, что даже не знаешь, чего ты не знаешь.
– У тебя есть кот, – прошептала я.
– Ты даже не догадываешься. Для тебя все так просто. Ты думаешь, вы с мамой бедные, но у вас есть хоть какие-то средства. У тебя машина и ноутбук, и все такое, и ты воспринимаешь это как должное. Для тебя нормально жить в доме, в собственной комнате, с мамой, которая помогает делать домашку. Ты не чувствуешь себя особенной, но у тебя есть все. Ты не знаешь, каково приходится мне, и не спрашиваешь. А я живу в одной комнате с надоедливой восьмилетней сестрой, чье имя для тебя загадка. И вот ты обвиняешь меня в том, что я купила машину, а не отложила все на колледж. Но ты ничего не знаешь! Хочешь, чтобы я была какой-то самоотверженной, правильной героиней, которая слишком хороша для денег. Чушь, Холмси! Бедность не прибавит тебе чистоты душевной или хрен знает чего еще. Бедным быть плохо. Ты не знаешь, как я живу. И не потрудилась выяснить, так что не тебе меня судить.
– Ее зовут Елена, – тихо произнесла я.
– Ты думаешь, что тебе тяжело, и я уверена, изнутри для тебя все так и есть, но… ты не замечаешь, потому что привилегии для тебя – как воздух. Я думала, когда у меня появятся деньги, мы станем равными. Я всегда старалась не отставать от тебя, печатать в телефоне с той же скоростью, что и ты на компьютере. Я думала, так мы сблизимся, но просто поняла, что ты избалованная, типа того. Все эти вещи были у тебя всегда, и ты даже не знаешь, как они облегчают жизнь, потому что никогда не думаешь, как живут другие.
Меня тошнило. Мы выехали на шоссе. Мысли неслись галопом – я ненавидела себя, Дейзи, думала, что она права и не права, думала, что я сама виновата и не виновата.
– Считаешь, мне легко живется?
– Я не в том смысле…
Я повернулась к ней.
– ЗАМОЛЧИ! Господи, ты десять лет не закрываешь рот. Извини, что тебе не весело со мной, потому что я слишком застряла в своих мыслях, но представь, каково это – на самом деле в них застрять, безвыходно, без надежды на передышку. Я так живу. Если пользоваться метким выражением Майкла, представь, что ты всегда ешь только горчицу, ты увязла в ней НАВСЕГДА, и если ты ненавидишь меня так сильно, тогда перестань просить меня…
– ХОЛМСИ! – закричала она, но поздно.
Я увидела только, что жму на газ, когда остальные машины сбавляют скорость. Я не успела затормозить, и мы врезались в джип. Кто-то с грохотом въехал в нас сзади. Визг шин, гудки, еще одно столкновение, на сей раз – послабее. И тишина.
Я пыталась отдышаться и не могла. Каждый вдох причинял мне боль.
Я выругалась, но получился только стон. Хотела открыть дверь и заметила, что до сих пор пристегнута. Я повернулась к Дейзи.
– Ты цела? – закричала она.
Я только теперь осознала, что с каждым выдохом у меня вырывается стон. В ушах звенело.
– Да. А ты нормально?
От боли кружилась голова, в глазах начало темнеть.
– Кажется, да, – ответила Дейзи.
Мир сжался, превратившись в тоннель. Я задыхалась.
– Оставайся в машине, Холмси. Ты ранена. Где телефон? Надо набрать девять-один-один.
Телефон! Я расстегнула ремень, толкнула дверь. Попробовала встать, но боль усадила меня обратно. Проклятье. Гарольд! Женщина в деловом костюме присела передо мной и велела не двигаться, но я должна была выйти! Поднялась, на минуту боль меня ослепила, но черные точки наконец разлетелись в стороны, и я смогла увидеть, что с ним стало.
Гарольда помяли и спереди, и сзади – он стал похож на запись сейсмографа. Только салон остался целым.
Гарольд никогда не подводил меня, даже сейчас, когда я его не уберегла.
Опираясь на Гарольда, я заковыляла к багажнику. Его крышку смяло, и я принялась колотить по ней кулаками, крича с каждым выдохом: «Черт, о боже, о боже! Он разбился! Разбился!»
– Ты смеешься, что ли? – спросила Дейзи. – Расстроилась из-за такой ерунды? Холмси, это машина! Мы чуть не погибли, а ты волнуешься из-за своей машины?
Я била по багажнику, пока у Гарольда не отвалился номерной знак, но открыть крышку так и не смогла.
– Ты плачешь из-за машины?
Я видела защелку. Поддеть ее было нечем, а когда я пыталась тянуть крышку вверх, ребра болели до темноты в глазах. И все-таки я приоткрыла багажник настолько, что смогла просунуть туда руку. Пошарила внутри, нашла папин телефон. Экран треснул.
Я зажала кнопку включения, разбитое стекло ветвилось трещинами, под которыми появилась только облачная серость. Я дошла до передней двери, плюхнулась на водительское сиденье и положила голову на руль.
Я знала, что у всех фотографий есть копии, ничего на самом деле не потерялось. Но это был папин телефон, понимаете? Он его держал, говорил в него. Им он фотографировал меня.
Я гладила пальцем разбитое стекло и рыдала, пока не почувствовала, что кто-то положил руку мне на плечо.
– Меня зовут Франклин. Ты попала в аварию. Я пожарный. Постарайся не двигаться, «Скорая» уже едет. Как тебя зовут?
– Аза. Я не ранена.
– Просто держись за меня, Аза. Знаешь, какой сегодня день?
– Папин телефон. Его телефон и…
– А машина тоже его? Ты боишься, что он будет тебя ругать? Аза, я давно уже на этой работе. Обещаю, папа не рассердится. Он будет рад, что ты не пострадала.
Я чувствовала себя так, точно меня разрывали изнутри. Сверхновые мои «Я» взрывались и коллапсировали одновременно. Плакать было больно, но я так давно не плакала, да и не хотела останавливаться.
– Где болит? – спросил мужчина.
Я показала на правый бок. Подошла какая-то женщина, и они стали решать, нужно ли зафиксировать меня в лежачем положении. Я попыталась сказать, что у меня кружится голова, а потом ощутила, что падаю, хотя падать было некуда.
Я очнулась, глядя в потолок машины «Скорой помощи». Меня пристегнули ремнями к доске, и какой-то человек держал на моем лице кислородную маску. Вдалеке выли сирены, в ушах по-прежнему звенело. Потом я снова упала, полетела вниз, вниз, и очнулась на больничной койке в коридоре. Надо мной склонилась мама, с ее красных глаз капала тушь.
– Девочка моя! О Господи. Маленькая, тебе больно?
– Все хорошо, – ответила я. – Наверное, просто ребро треснуло. Папин телефон сломался.
– Ну и что. У нас есть копии. Мне позвонили, сказали, что ты попала в аварию, но не сказали, что ты…
Она расплакалась и почти упала на Дейзи. Только тогда я заметила, что Дейзи рядом. На ее ключице краснел рубец.
Я отвернулась от них и стала смотреть на яркий флуоресцентный свет над моей кроватью. По щекам текли горячие слезы. Мама сказала:
– Не переживу, если я и тебя потеряю.
Пришла какая-то женщина и повезла меня на компьютерную томографию. Без мамы и Дейзи мне стало немного легче – больше не нужно переживать, что я такая плохая дочь и подруга.
– Авария? – спросила женщина, толкая меня мимо слова «доброта», красиво написанного краской на стене.
– Да, – ответила я.
– От ремней безопасности часто бывают травмы. Зато ты живая.
– Да. А мне придется пить антибиотики?
– Я не твой врач. Она придет позже.
Мне сделали внутривенный укол, от которого показалось, будто я обмочила штаны, затем пропустили через цилиндр томографа и наконец вернули дрожащей маме. Я никак не могла забыть, каким хриплым голосом она сказала, что не может потерять еще и меня. Я чувствовала, как она боится. Мама ходила по комнате, писала сообщения моим тете и дяде в Техас, тяжело вздыхала, поджав губы, вытирала салфеткой тушь.
Дейзи наконец-то молчала.
– Если хочешь, иди домой, – сказала я.
– А ты хочешь, чтобы я ушла? – спросила она.
– Решай сама. Серьезно.
– Побуду с тобой.
Она осталась и тихо сидела, переводя взгляд с меня на маму и обратно.
