Глава 17

Вечером написал Дэвис.

Он: Ты дома?

Я: Да. Поговорим по видео?

Он: Я хотел бы встретиться.

Я: Можно. Но в реале со мной не так весело.

Он: Мне с тобой хорошо. Сможешь прямо сейчас?

Я: Смогу.

Он: Оденься потеплее. На улице холодно, и небо ясное.

Мы с Гарольдом поехали в поместье Пикетов. Ему не по душе холода, и мне казалось, будто я слышу, как в двигателе что-то сжимается, но он держался ради меня.

Я замерзла, пока шла от машины к дому, – не спасли даже зимнее пальто и варежки. Погоду почти не замечаешь, если она хорошая, но когда холодает настолько, что ты видишь свое дыхание, забыть про нее уже не получается. Погода решает, когда тебе думать о ней, а не наоборот.

Входная дверь открылась передо мной сама. Дэвис и Ноа сидели на диване, играя в космическую битву.

– Привет, – сказала я.

– Привет! – отозвался Дэвис.

– Как жизнь? – спросил Ноа.

– Слушай, парень, – сказал ему Дэвис и встал, – мы с Азой погуляем, пока она одета. Скоро придем, хорошо?

Он взъерошил волосы младшего брата.

– Ладно, – ответил тот.

– Прочитала рассказы Дейзи, – поделилась я, когда мы вышли.

Траву на поле для гольфа снова безупречно подстригли, хотя единственный игрок в семье уже несколько месяцев не появлялся дома.

– Она отлично пишет, правда?

– Наверное. Мне больше запомнилась ужасная Айала.

– Она совсем не ужасная. Просто нервная.

– Все проблемы в рассказах – из-за нее.

Дэвис нежно толкнул меня плечом.

– А мне она понравилась. Но я, кажется, пристрастен.

Мы обошли все поместье и наконец остановились у бассейна. Дэвис нажал на кнопку в телефоне и убрал защитное покрытие. Мы устроились в шезлонгах рядом друг с другом. Я смотрела, как над водой поднимается пар, а Дэвис лежал, глядя в небо.

– Почему он так погружен в себя, когда можно падать в эту бесконечность?

– Кто?

– Ноа.

Дэвис достал что-то из кармана и зажал в кулаке. Сначала мне показалось – ручка, но потом, глядя, как он крутит предмет в пальцах, точно фокусник, играющий с картами, я поняла, что это Железный человек.

– Не подумай ничего такого, – сказал Дэвис. – Неделя выдалась тяжелая.

– По-моему, Железный человек – не такой уж и супергер…

– Ты разбиваешь мне сердце, Аза. Видишь, вон там Сатурн?

Он указал фигуркой на небо и стал объяснять, чем различаются планеты и звезды, как отыскать созвездия. А потом сказал, что наша галактика – большая спираль, как и многие другие.

– Все видимые нам звезды находятся в этой спирали. Она огромна.

– И у нее есть центр?

– Да. Вся галактика вращается вокруг сверхмассивной черной дыры, но очень медленно. Чтобы совершить полный круг, Солнечной системе нужно двести двадцать пять миллионов земных лет.

Мне хотелось узнать, бесконечны ли спирали галактики, Дэвис сказал, что нет, а потом спросил про мои спирали.

Я рассказала про математика Курта Гёделя, который очень боялся, что его отравят, и поэтому ел только пищу, которую приготовила его жена. Однажды она заболела, ее положили в больницу, и Гёдель перестал есть. Он, должно быть, понимал, что вероятность погибнуть от голода выше, чем от яда, но заставить себя никак не мог и умер. В семьдесят один год. Он семьдесят один год жил с демоном, и под конец тот его все-таки одолел.

Дэвис спросил:

– Ты боишься, что подобное случится и с тобой?

– Так странно, когда понимаешь, что ты сумасшедший, а поделать с этим ничего не можешь. Ты не думаешь, что ты нормальный. Знаешь, что есть проблема, но не находишь решения. Потому что ты неуверен. Если ты Гёдель, ты не можешь сказать наверняка, что еда не отравлена.

– Ты боишься, что такое случится с тобой? – повторил он.

– Я много чего боюсь.

Мы говорили так долго, что звезды, которые были прямо над нами, уплыли в сторону. Наконец Дэвис спросил:

– Хочешь искупаться?

– Холодно.

– Вода подогревается.

Он встал, стянул рубашку и джинсы. Приятно было смотреть, как он раздевается. Мне нравилось его худое тело – небольшие, но рельефные мышцы спины, ноги, покрытые мурашками. Он поежился и прыгнул в воду.

– Великолепно!

– У меня купальника нет, – сказала я.

– Ну, если у тебя есть бюстгальтер и трусики, то это практически бикини.

Я засмеялась и сняла пальто, встала.

– Отвернись, пожалуйста.

Дэвис стал смотреть на тускло освещенный террариум, где в своем искусственном лесу скрывалась будущая миллиардерша.

Я разделась. Было стыдно, будто я стою нагишом, но я все же опустила руки и сказала:

– Все, можешь смотреть.

Я скользнула в тепло бассейна. Под водой Дэвис положил руки мне на талию, но целовать не стал.

За спиной у него был террариум, и когда мои глаза привыкли в темноте, я разглядела на ветке туатару – она смотрела на нас одним красно-черным глазом.

– Туа наблюдает, – заметила я.

– Вот извращенка, – ответил Дэвис и обернулся.

Зеленую шкурку туатары покрывал какой-то желтый мох. Она дышала, приоткрыв рот, и я видела ее зубы. Ящерица вдруг махнула миниатюрным крокодильим хвостом. Дэвис вздрогнул, прижался ко мне и рассмеялся.

– Ненавижу эту зверюгу, – сказал он.

Как только мы вылезли, сразу окоченели. Полотенец не было, и мы бросились в дом, схватив одежду. Ноа по-прежнему играл в компьютерную игру на диване. Я проскочила мимо него, взбежала по мраморным ступеням.

Мы оделись и пошли в комнату Дэвиса. Он поставил Железного человека на столик у кровати, а потом стал показывать мне, как работает телескоп. Ввел координаты в пульт дистанционного управления, и труба сама повернулась. Дэвис посмотрел в окуляр, уступил мне место.

– Тау Кита, – сказал он. Я видела лишь черноту и дрожащий белый диск. – От нас до нее двенадцать световых лет. Она похожа на Солнце, только меньше. Вокруг вращаются две планеты, и на них, возможно, есть жизнь. А может, и нет. Эта звезда – моя любимая.

Сначала я не понимала, что в ней особенного – просто кружок, такой же, как все остальные. Но потом Дэвис объяснил.

– Мне нравится смотреть на нее и думать, как свет Солнца выглядит для кого-то, кто живет в системе Тау. Сейчас они видят свет, который покинул нас двенадцать лет назад – моей маме в нем осталось жить три года. Наш дом только построили, мои родители все время спорят, как поставить мебель на кухне. А мы с тобой еще дети. Самое лучшее и самое худшее еще впереди.

– Лучшее и худшее у нас до сих пор впереди, – возразила я.

– От души надеюсь, что самое худшее я пережил.

Я перестала смотреть на звезду с ее двенадцатилетним светом и взглянула на Дэвиса. Взяла за руку. Хотела сказать, что люблю его, но сомневалась – так ли это на самом деле? Наши сердца разбились в одних и тех же местах. Похоже на любовь, но, пожалуй, не совсем она.

Терять близких страшно. Мне было понятно, почему Дэвис смотрит на свет из прошлого. Я знала: через три года он найдет другую звезду, чей свет еще старше. А когда и ее время закончится, полюбит более далекую, потому что нельзя, чтобы свет догнал настоящее. Если это случится, ты забудешь.

Именно поэтому я любила смотреть на папины снимки. В самом деле, причина одна и та же. Ведь фотографии – всего лишь время и свет.

– Мне пора, – тихо сказала я.

– Увидимся на выходных?

– Да.

– Может, посидим у тебя?

– Конечно. Если моя суровая мама тебя не напрягает.

Он заверил меня, что все в порядке, и мы обнялись на прощание. Когда я вышла из комнаты, он снова опустился на колени перед телескопом.

Дома я сказала маме, что Дэвис хочет заехать к нам на выходных.

– Вы встречаетесь? – спросила она.

– Похоже на то.

– Он уважает тебя, считает равной?

– Да.

– Слушает тебя так же внимательно, как ты его?

– Разговоры мне плохо даются, но да. Он меня слушает. Он очень-очень милый. И вообще, в некоторых вопросах ты должна просто мне доверять, понимаешь?

Мама вздохнула.

– Единственное, чего я хочу, – уберечь тебя. От боли, переживаний и тому подобных вещей. – Я обняла ее. – Ты же знаешь, как я тебя люблю.

Я улыбнулась.

– Да, знаю. Об этом тебе уж точно волноваться не надо.

В тот же вечер перед сном я зашла на страничку Дэвиса.

Оно не ходит, конечно. В принципе, ходит, но не вокруг нас. Даже Шекспир принимал на веру фундаментальные истины, которые оказались ложными. Кто знает, в какую неправду верю я или вы сами. Кто знает, в чем можно не сомневаться.

Сегодня под звездами она спросила: «Почему ко всем записям, связанным со мной, ты берешь эпиграфы из “Бури”? Потому, что наш корабль потерпел крушение?»

Именно так. Наш корабль налетел на скалы.

Я обновила страницу, просто на всякий случай, и в дневнике появилась запись, опубликованная всего минуту-другую назад.

Я знаю, она читает это прямо сейчас. (Привет.) Сегодня получилось вот так – мы вышли на луг. В самых лучших разговорах даже не помнишь, о чем говорил, только – как себя чувствовал. Казалось, мы не лежим у бассейна, а попали в какое-то место, куда не может перенестись тело, – там не было ни потолка, ни стен, ни пола, ни музыкальных инструментов.

На том бы мне и заснуть, но я решила еще помучить себя рассказами про Айалу. Я не понимала, как она может нравиться Дэвису. Она была ужасна – думала только о себе и постоянно всех раздражала. Однажды на вечеринке Рей заметила: «Конечно, с Айалой никакого праздника не выйдет, потому что на праздниках людям весело».

Я наконец закрыла страницу, но так и не заставила себя отложить ноутбук. Вместо этого полезла в «Википедию», стала читать о рассказах фанатов и «Звездных войнах», а потом обнаружила, что изучаю старые статьи о микрофлоре человека, о том, как сформировался ее состав и в каких случаях он оказывался губительным.

В какой-то момент я наткнулась на предложение: «Мозг млекопитающих получает непрерывный поток интероцептивной информации из желудочно-кишечного тракта, сочетающийся с интероцептивной информацией от других органов и контекстной информацией из окружающей среды, а затем посылает интегрированный ответ в соответствующие клетки ЖКТ по так называемой “желудочно-мозговой информационной оси”, суть которой лучше описывает термин “желудочно-мозговой информационный цикл”».

У большинства людей подобное предложение не вызовет никакого ужаса, но я вся похолодела. Там говорилось, что бактерии влияют на мои мысли – пусть не напрямую, но через информацию, которую они сообщают кишечнику, а он передает ее в мозг. Может, и думаешь это сейчас не ты. Может, и в твои мысли попала инфекция. Не надо было ничего читать. Лучше бы легла спать. Слишком поздно.

Я посмотрела, нет ли света под дверью, убедилась, что мама спит, и прокралась в ванную. Сменила пластырь, тщательно рассмотрела старый. На нем осталась кровь. Немножко, но все-таки. Слегка розовая. Заражения нет. Кровь – потому что ранка еще не зажила. Но туда могла попасть инфекция. Ее нет. Уверена? А ты вообще промыла рану сегодня утром? Кажется, да. Я всегда так делаю. Точно? Да хватит же!

Я помыла руки, наклеила новый пластырь, но теперь меня затягивало вниз. Я открыла шкафчик с медикаментами, взяла дезинфицирующее средство для рук с запахом алоэ, хлебнула, потом еще. Меня повело. Нельзя так делать! Эта дрянь – чистый спирт. Тебя стошнит. Лучше выпить побольше. Я налила в рот еще жидкости. Хватит. Теперь ты чистая. Один последний глоток. Я выпила. В животе заурчало, желудок болел.

Клостридия может появиться, если ты убиваешь полезные бактерии. Осторожнее с этим. Отлично! Сначала ты говоришь мне, что надо выпить, а потом отговариваешь.

Я вернулась в комнату, потная, легла на одеяло, как труп, тело было липким. Я не могла сосредоточиться. Если глотать ополаскиватель для рук, здоровья не прибавится, идиотка ты ненормальная. Но они говорят с твоим мозгом. ОНИ могут приказать ему, что думать, а ты – нет. Так кто командует парадом? Пожалуйста, прекрати.

Я пыталась отделаться от этой мысли, но, как привязанная собака, лишь отбегала на длину поводка и чувствовала, как ошейник впивается в горло и душит меня. Живот урчал.

Ничто не помогало. И даже если я поддавалась, облегчение наступало только на секунду. Я вспомнила вопрос, который доктор Сингх задала мне много лет назад, когда кризис наступил впервые: Ты чувствуешь себя угрозой для себя? Но где угроза, а где – я сама? Я не могла утверждать, что я – не угроза, однако не понимала, для кого или чего. Абстрактность размыла местоимения и дополнения в этой фразе, нелингвистическая воронка засасывала слова. Ты – это мы. Ты – это ты. Ты – и она, и оно, и они. Королевство моего «Я».

Я скользила, но это метафора. Опускалась, но это – тоже образ. Чувство не поддавалось описанию, можно только сказать, что я не была собой. Меня ковали в кузнице чьей-то души. Пожалуйста, выпусти! Тот, кто пишет меня, дай мне выбраться отсюда. Что угодно за это отдам.

Но выбраться я не могла.

Три снежинки, четыре.

И дальше – не сосчитать.