Смита

Уехать.

Эта мысль возникла у Смиты внезапно, как будто ее внушили свыше. Уехать из деревни.

В школу Лалита больше не вернется. Учитель избил ее, после того как она отказалась подметать класс перед своими товарищами. Пройдет время, и эти дети станут фермерами, а она будет чистить у них уборные. Нет, об этом не может быть и речи. Смита не позволит этого. Как-то она услышала фразу Ганди, ее произнес врач, с которым она познакомилась в диспансере, в соседней деревне: «Никто не должен касаться руками человеческих экскрементов». Махатма, по-видимому, хотел этим сказать, что статус неприкасаемых незаконен, что он противоречит конституции и правам человека, но с тех пор ничего не изменилось. Большинство далитов безропотно принимают свою судьбу. Другие, вроде Бабасахиба, духовного лидера неприкасаемых, обращаются в буддистскую веру, где нет каст.

Смита слышала об этих грандиозных коллективных церемониях, когда далиты тысячами переходили в другую веру. Для пресечения этого движения, подрывающего основы власти, были даже изданы специальные законы, согласно которым желающие сменить религию обязаны получить на это разрешение, иначе им грозят юридические санкции. Смешно: все равно что просить у тюремщика разрешения на побег из тюрьмы.

Смита никак не может решиться на такой шаг. Она слишком любит своих богов, которым поклонялись и ее родители. Больше всего на свете она верит в заступничество Вишну: сколько себя помнит, утром и вечером обращает она к нему свои молитвы. Ему поверяет свои мечты, свои сомнения и надежды. Как ей отказаться от него? Без Вишну в душе у нее станет пусто, и ничем эту пустоту не заполнишь. Она осиротеет больше, чем осиротела после смерти родителей. А вот к родной деревне она почти не привязана. Эта загаженная земля, которую ей без отдыха приходится чистить изо дня в день, ничего не дала ей. Ничего, кроме голодных крыс, которых приносит по вечерам Нагараджан. Невеселая добыча…

Уехать, бежать из этих мест. Другого выхода нет.

Утром она будит Нагараджана. Он крепко спал, она же так и не сомкнула глаз. Она завидует его безмятежности: по ночам ее муж похож на озеро, гладь которого не нарушит ни одна волна. Сама же она часами не находит покоя. Ночная тьма не облегчает ее мук, а наоборот, словно отражает их, усиливая их действие. В темноте все представляется трагичнее, безысходнее. Часто в молитвах она просит, чтобы боги остановили этот вихрь мыслей, не дающий ей покоя. Иногда она так и лежит всю ночь с широко раскрытыми глазами. Нет у людей равенства перед сном, думает она. Ни перед чем у них нет равенства.

Нагараджан просыпается с ворчанием. Смита стаскивает его с постели. Она все обдумала: им надо уехать из деревни. Им самим от этой жизни ждать нечего: она все отняла у них. А вот Лалите еще не поздно, ее жизнь только начинается. У нее все есть, кроме того, что отнимут у нее другие. А Смита этого не допустит.

Жена бредит, думает Нагараджан, опять не спала всю ночь. Смита настаивает: им надо переехать в город. Она слышала, что там далитам полагаются специальные места в школах и университетах. Места для таких, как они. Там Лалита сможет попытать счастья. Нагараджан мотает головой: город – это иллюзия, пустой сон. Далиты там живут как бездомные, прямо на тротуарах или в бидонвилях, которые размножаются на окраинах больших городов, словно бородавки на подошвах. Здесь, по крайней мере, у них есть еда и крыша над головой. Смита кипятится: здесь они едят крыс и собирают дерьмо. А там они найдут работу, будут вести достойную жизнь. Она готова попробовать, она – храбрая, выносливая, она пойдет на все, примет все, что ей предложат, – только бы кончилась эта жизнь. Она умоляет его. Ради нее. Ради всех них. Ради Лалиты.

Нагараджан окончательно проснулся. Она что, совсем с ума сошла?! Думает, что может вот так распоряжаться собственной жизнью? И он напомнил ей жуткую историю, которая случилась несколько лет назад и взбудоражила всю деревню. Дочка соседа, тоже из далитов, решила уехать в город учиться. Джаты поймали ее, отвели на дальнее поле и в течение двух суток насиловали ввосьмером. Когда она вернулась к родителям, то с трудом могла ходить. Родители подали жалобу в панчаят – сельский совет. Но там, естественно, заправляют джаты. Ни женщин, ни далитов там не найдешь. Каждое решение, принятое советом, имеет силу закона, даже если оно идет вразрез с индийской конституцией. И решения эти никогда не оспариваются. Совет предложил семье денег в возмещение моральных издержек и за то, что они заберут заявление, но девушка не захотела брать плату за свой позор. Отец сначала встал на ее сторону, но затем уступил давлению общины и в конце концов покончил с собой, оставив семью без средств к существованию и обрекая жену на вдовство. Вместе с детьми ее выгнали сначала из дома, а потом и из деревни. Они так и кончили в полной нищете в придорожной канаве.

Эта история Смите известна. И нечего о ней напоминать. Она знает, что здесь, в ее родных местах, изнасилованные женщины считаются виноватыми. С женщинами тут вообще не считаются, а уж с далитами и подавно. К ним нельзя прикасаться, даже смотреть на них нельзя, а вот изнасиловать – пожалуйста. И это делают без стыда и без совести. Мужчину наказывают за долги, насилуя его жену. А того, кто заводит какие-то отношения с замужней женщиной, наказывают, насилуя его сестер. Изнасилование – мощное оружие, оружие массового поражения. Некоторые считают это эпидемией. Много шуму наделало недавнее решение сельского совета в одной деревне неподалеку отсюда: двух молодых женщин осудили за то, что их брат уехал с чужой женой, принадлежавшей к тому же к высшей касте. Несчастные сестры должны были быть публично раздеты и изнасилованы. Приговор был приведен в исполнение.

Нагараджан пытается образумить Смиту: бежать – значит подвергать себя риску самого страшного наказания. Они ведь и Лалиту не пощадят. Для них что ее жизнь, что жизнь ее ребенка – все равно. Они изнасилуют их обеих, а потом вздернут на дереве, как месяц назад тех двух молодых далитских женщин из соседней деревни. Смита уже слышала эти цифры, от которых ее бросает в дрожь: каждый год в стране убивают два миллиона женщин. Два миллиона становятся жертвами мужского зверства, погибают при всеобщем попустительстве. Всем наплевать на них.

Кто она такая перед этой повальной жестокостью, этой лавиной ненависти? Она что, думает, что сможет избежать этого? Что она сильнее других?

Но этим страшным доводам не сломить упорства Смиты. Они уйдут ночью. Готовиться к отъезду она будет тайком. Сначала они доберутся до Варанаси, священного города, расположенного в ста километрах отсюда, а там сядут на поезд и поедут через всю Индию, в Ченнаи. Там живут родственники ее матери, они им помогут. Город стоит на берегу моря, рассказывают, будто один человек организовал там рыбачью общину для таких же чистильщиков уборных, как она. А еще там есть школы для детей неприкасаемых. Лалита будет учиться читать и писать. И им не придется больше есть крыс.

Нагараджан недоверчиво смотрит на Смиту: а на какие деньги они поедут?! Билеты на поезд стоят дороже, чем все их имущество. Свои жалкие сбережения они отдали брахману, чтобы тот принял Лалиту в школу, теперь у них ничего не осталось. Смита понижает голос: она вконец измотана бессонными ночами, но, как ни странно, сейчас, в темной лачуге, кажется сильнее, чем когда бы то ни было. Надо пойти и забрать у него деньги обратно. Она знает, где они лежат. Она видела однажды, как жена брахмана прятала их сбережения на кухне; она тогда как раз пришла к ним чистить их уборную. Она же каждый день туда ходит. Нужно только выбрать момент и… Нагараджан взрывается: да какой демон вселился в нее?! Из-за ее ужасных идей они все погибнут – она погубит и себя, и всю семью! Да лучше он будет всю жизнь ловить крыс, лучше подхватит бешенство, чем станет потакать ее безумным планам! Если Смиту поймают, это будет конец для всех, и притом самый страшный! Такая опасная игра не стоит свеч. В Ченнаи их ничего хорошего не ждет, как, впрочем, и в других местах. Им не на что надеяться в этой жизни, разве что в следующей. Если они будут хорошо себя вести, возможно, цикл реинкарнаций будет к ним милостив. Нагараджан втайне мечтает воплотиться в следующей жизни в крысу – не в такую, каких он ловит голыми руками в поле и потом вечером жарит, лохматую и голодную, а в одну из священных крыс храма Шри Карни Мата в Дешноке, что рядом с пакистанской границей, куда водил его однажды отец. Их там тысяч двадцать, этих серых крыс. Их считают священными, местные жители охраняют и кормят их, приносят им молоко. За ними ухаживает жрец; им отовсюду несут подношения. Нагараджан помнит, как отец рассказывал ему историю богини Карни Маты: она потеряла ребенка и умоляла вернуть его, но тот перевоплотился в крысу. В честь этого потерянного сына и был построен храм. Охотясь целыми днями в полях на этих грызунов, Нагараджан в конце концов проникся к ним уважением, они стали ему удивительно близки – так полицейский проникается уважением к бандиту, за которым гоняется всю жизнь. В конечном счете, думает он, эти твари похожи на него: они так же хотят есть и стараются выжить. Да, неплохо было бы перевоплотиться в крысу из храма в Дешноке и всю жизнь только и делать, что лакать молоко. Эта мысль помогает ему уснуть после трудового дня. Такая вот странная колыбельная, но что поделаешь, какая есть.

У Смиты же нет никакого желания дожидаться будущей жизни, ей нужна эта, нынешняя, – для себя и для Лалиты. Она напоминает мужу об этой женщине из касты неприкасаемых, поднявшейся на самую высокую ступень, – Кумари Маявати сегодня самая богатая женщина в стране. Неприкасаемая, ставшая губернатором! Говорят, что она перемещается по своему штату на вертолете. Она не стала гнуть спину, не стала ждать, когда смерть избавит ее от этой жизни, она боролась – за себя, за всех них. Нагараджан только больше нервничает. Смита же и сама знает, что ничего не изменилось. И эта женщина, поднявшаяся благодаря выступлениям в защиту неприкасаемых, больше ничего не может для них сделать. Она бросила их. Летает в облаках, а они копошатся в дерьме – вот правда! И никто не вытащит их отсюда, не освободит от этой жизни, от этой кармы, ни Маявати и никто другой, только смерть принесет освобождение. А пока они останутся здесь, в этой деревне, где они родились и где прожили всю жизнь. С этими словами, прозвучавшими, как удар мачете, Нагараджан вышел из лачуги.

Пусть, подумала Смита. Не хочешь бежать со мной, я убегу без тебя.