10

Андрей мог вступить в НБП, затусовать в «Птюче» или заняться бизнесом, но стал журналистом.

Когда ты революционер, психонавт или коммерсант, легко измерить успех или неудачу: победила ли революция, достиг ли ты химического просветления или хотя бы инсайта, заработал ли свой миллион. В деле превращения России в цивилизованную страну и создания достойной жизни для ее граждан никогда нельзя быть уверенным в успехе, поскольку никто не знает, что такое достойная жизнь и что такое быть «цивилизованным». Не говоря уже о том, что никто не знает, хочет ли Россия быть цивилизованной по-западному и как видят достойную жизнь те, кому ты хочешь ее принести.

И вот постепенно журналистская сверхзадача отходит на второй план, а остается только желание не прозомбить дедлайн и избежать ляпов в текстах. Борьба за лучшую жизнь сменяется войной за рекламодателя и битвой за тираж – в этой борьбе можно хотя бы измерить успех.

В начале двухтысячных молодые журналисты стали говорить Андрею Дымову: «О, мы учились на ваших текстах!» Слышать это было приятно, но Андрей и без того знал себе цену: уже несколько лет его опыт и квалификация обеспечивали ему позицию главного редактора, на которой он, впрочем, не особо задерживался. Когда-то, в конце девяностых, журналы, которые он возглавлял, убивал общий кризис или финансовые проблемы учредителей, а последние годы причиной увольнения обычно служили конфликты с издателями. Поэтому слова молодых журналистов звучали горьким напоминанием о давно прошедших временах, о золотой эпохе бури и натиска, когда всепроникающий «формат» еще не разъел ни дорогой глянец, ни пестрые молодежные журналы, – о времени, когда Андрей знал: у него есть возможность говорить с аудиторией о том, что считал важным, и тем языком, который считал подходящим. Сегодня темы и язык все чаще определяли издатели и рекламщики – Андрей ругался с ними, но с каждым годом ему все труднее было отвечать себе, зачем он продолжает эту борьбу, обреченную на поражение. Год за годом он дрейфовал в поисках приемлемого баланса денег и свободы и в начале 2006 года оказался главным редактором малоизвестного глянцевого журнала – из тех, которые раскладывают в магазинах, банках или самолетах, связанных с издателями деловыми и партнерскими связями. Такие журналы не особо ищут рекламодателей: большая часть рекламных полос занята теми самыми дружественными банками и магазинами, и благодаря этому Андрей получил некое подобие независимости.

Это была стабильная и скучноватая работа, но в новом тысячелетии Андрей уже не хотел от работы ни удовольствия, ни развлечения – как, собственно, и от жизни в целом. В свои тридцать с лишним он не обзавелся ни близкими друзьями, ни постоянной девушкой. Конечно, у него было множество знакомых: как всякий часто меняющий место работы журналист, Андрей хранил в записной книжке своего мобильного почти тысячу номеров, в том числе людей, которых давно не мог вспомнить. Телефон звонил весь день… коллеги, приятели и даже как-то доставшие его номер незнакомые люди. Его приглашали на вечеринки, премьеры и праздники, фрилансеры искали заказы, а недавно уволенные журналисты – вакансии. Утром Андрей ехал на работу, вечером – на очередную презентацию, модное пати, в «Маяк» или в «Проект О.Г.И.», домой возвращался ближе к полуночи, пьяный ровно настолько, чтобы уснуть быстро, но не страдать от утреннего похмелья. Раз в месяц-другой он привозил к себе какую-нибудь знакомую; секс был в меру страстным и в меру техничным, но девушки почти никогда не перезванивали Андрею, и он им тоже. Через месяц Андрей встречал ночную гостью на очередной вечеринке, она улыбалась и говорила с ним так нейтрально-доброжелательно и светски, что временами он пугался – не подошел ли он по ошибке не к той девушке, запутавшись в крашеных блондинках, начинающих бизнесвумен и светских львицах второго эшелона. Впрочем, несколько раз, проявив настойчивость, Андрей получил подтверждение ночному визиту – «ой, сегодня никак не могу, давай в другой раз…», – и в конце концов ему пришлось признать, что ни его мимолетные подружки, ни он сам просто не хотят продолжения.

Так оно и шло, пока летом 2006 года Андрей не встретил Зару.

Все начиналось как обычно: они были шапочно знакомы уже года два, а сейчас зацепились языками на презентации и потом, заскучав, отправились сначала в соседний бар, а ближе к ночи – к Андрею на «Коломенскую». Целовались в такси и лифте, трахаться начали едва ли не в прихожей, но закончили все-таки в спальне, на большой кровати, которую Андрей купил еще в кризис девяносто восьмого, спасая деньги с корпоративной карточки.

Потом они лежали в полусумраке, не зная, о чем говорить. Сплетни про знакомых, новости медиаиндустрии или индустрии моды – короче, все темы сегодняшнего вечера – были как-то неуместны. Андрей механически гладил мягкое Зарино плечо и понимал, что вот-вот выключится, как все чаще и чаще выключался на скучных летучках. Нужно было что-то сказать, и он спросил, успела ли Зара уже съездить в отпуск. Она была у мамы в Ростове, а в июне – в Питере, смотрела белые ночи – никогда раньше не видела.

– Белые ночи – это классно, – без всякого выражения сказал Андрей. – «Сижу, читаю без лампады…».

– В смысле? – спросила Зара.

Андрей посмотрел на нее: не, не шутит, в самом деле не поняла – какая лампада, при чем тут?

– Ну, это Пушкин, – сказал Андрей. – Типа вот так: сижу, читаю без лампады, и ясны спящие громады каких-то улиц, и светла Адмиралтейская игла. Здесь, не пуская тьму ночную на голубые небеса, одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса.

– Круто! – с искренним восторгом сказала Зара. – То есть ты реально всего Пушкина наизусть помнишь?

Андрей смутился: бабушка Женя не только по десять раз прочла с ним всю русскую классику, но и считала, что интеллигентный мальчик должен учить стихи наизусть, чтобы исполнять по первому требованию в присутствии многочисленных гостей. Вступление к «Медному всаднику» Андрей выучил еще лет в восемь и в глубине души считал общим местом, этаким common knowledge, похваляться знанием которого немного стыдно.

– Ну, не всего, конечно, – сказал он, – но кое-что знаю.

– Почитай еще, – попросила Зара, поворачиваясь на бок и целуя Андрея в плечо, – у тебя хорошо получается.

Сев в кровати поудобней, он целиком прочитал «На берегу пустынных волн…», а потом еще пять стихотворений из своего детского набора, про которые был уверен, что помнит без существенных ошибок. Зара слушала восхищенно и просила продолжать. Когда в запасе оставалось одно «Лукоморье», Андрей пошел к дедовскому книжному шкафу, отворил тяжелую дверь и нашел старый трехтомник, к счастью, довольно быстро. Зажег в спальне свет, сел в кресло и, заглядывая в книжку, читал едва ли не час.

После хрестоматийных стихов о море и осени он с опаской прочел: «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…» – Зара, с ее порывами пылких ласк, описывалась скорее в первой строфе, – а добравшись до «Я помню чудное мгновенье…», почувствовал себя бессовестным манипулятором. Но Зара умиротворенно кивала в такт первому стихотворению, а на гения чистой красоты только счастливо улыбнулась – наверное, потому, что в самом деле была красива и знала это.

Возможно, лет через десять-пятнадцать Зара, как многие восточные женщины, растолстеет и расплывется, но сейчас, в двадцать пять… густые черные волосы, гладкая смуглая кожа, широкие бедра и неистовый сексуальный темперамент. Андрей любовался ею, поглядывая поверх книги, а в конце концов закрыл Пушкина и вернулся в кровать, где через час они уснули чутким сном, наполненным касаниями, объятиями и поцелуями.

Прощаясь утром, Андрей немного жалел, что и эту ночь придется списать как очередной one night stand, но в обед Зара прислала ему эсэмэску, спросив, что он делает вечером.

Так они начали встречаться, и хотя о том, чтобы съехаться, речь еще не шла, проводили вместе почти каждую ночь. Инициатива всегда принадлежала Заре, и поначалу Андрей недоумевал, пытаясь найти какую-нибудь корыстную причину страстности и напора, так ему непривычных. Но Зара не хотела от любовника ни денег, ни подарков, ни рекламных публикаций, так что месяца через два Андрей, осмелев, спросил, чем же не особо успешный журналист привлек девушку на десять лет моложе. Зара, смеясь, ответила, что той ночью почувствовала себя, как Кэрри Брэдшоу в гостях у героя Михаила Барышникова, а это очень круто. Андрей улыбнулся и кивнул, хотя сравнение со знаменитым танцором его обескуражило: «Секс в большом городе» он не смотрел, поэтому не совсем понял, что Зара имела в виду.

Вот так Андрею и пришлось поверить, что просто он впервые за много лет встретил девушку, которая в него влюбилась. Ну что же, говорил он себе, если о таком рассказывают в книгах и в кино, почему это не может случиться со мной?

В том году Москва переживала небывалый экономический подъем. На месте снесенного «Военторга» построили новый, с подземной парковкой, трехэтажной мансардой и круглым куполом. Росли цены и зарплаты. Банки все охотней выдавали ипотеку на квартиры и кредиты на машины, и вот результат – теперь дорога на работу занимала час с лишним. Стоя в пробке, Андрей думал: если дальше так пойдет, придется снять что-нибудь в центре, наверное, уже вместе с Зарой. Небо, низкое и серое, нависало над ним, бабье лето отменили, золотые листья в одночасье облетели, и зарядили дожди. На работе коллеги с тоской глядели в окно и обсуждали, что надо бы сдать квартиру и уехать в Гоа до весны, а то и подольше: там солнце, там тепло.

Тем воскресным утром Андрей проснулся и не мог понять, который час: сумерки в комнате, морось за окном. Он потянулся за «нокией»: всего-навсего десять, можно еще поспать. Вернув мобильник на тумбочку, он обернулся к Заре: она спала, подложив кулачок под круглую смуглую щеку, и спящей казалась еще моложе. Девочка, почти ребенок. Сейчас ее полные губы, густые брови и крупный нос вызывали у Андрея необъяснимую грусть. Он любил, когда судорога желания и страсти искажала Зарино лицо, но утренние мгновения, когда ее черты были смягчены сном, наполняли его тихой, задумчивой нежностью.

Дождь монотонно стучал за окном, Андрей осторожно встал и, пройдя на кухню, включил ноутбук. Пока загружается, сварю кофе, подумал он. Разбужу Зару минут через десять, романтично принесу кофе в постель, вот только почту посмотрю.

Он залил коричневый порошок холодной водой и поставил турку на огонь. Есть две минуты глянуть в компьютер, главное, не зачитаться, а то кофе убежит.

И вот Андрей подходит к компьютеру, открывает Outlook, сразу видит два письма по работе, пять – спама и шестое не пойми от кого с сабджектом Privet и уже собирается отправить его в корзину, но тут рука замирает, а потом указательный палец медленно нажимает на кнопку мыши, и, пока открывается письмо, ему хочется зажмуриться, потому что Андрей уверен: он давно забыл эту фамилию, а имя… мало ли на свете женщин с именем «Anna»?.. Но нет, он не забыл и не ошибся, и вот он смотрит на пять строчек транслитом и даже не сразу понимает все слова, а потом раздается шипение, квартира наполняется запахом горелого кофе, Андрей никак не может встать, и только когда Зара кричит из комнаты: у тебя что, кофе убежало? – захлопывает ноутбук резко, словно заметая следы преступления.

В Чикаго – глубокая ночь, но Anna Lifshitz, Аня Лифшиц, не может уснуть. Спит под боком уставший муж Саша, спит в соседней комнате девятилетняя Леночка, а вот Аня ворочается с боку на бок, и ортопедическая подушка то горяча, то холодна, и в комнате не то холодно, не то нечем дышать. В конце концов Аня встает и уходит на кухню. Что это я так разнервничалась? – спрашивает она себя, хотя, конечно, знает ответ.

В Шереметьеве она держалась до последнего и заплакала, только когда Андрей ее уже не видел. Таким она и запомнила его: в старой кооперативной куртке и драных джинсах, худой, взъерошенный, он тянет руку и машет, машет, и вот уже только его ладонь мелькает над головами провожающих. Аня плакала, когда они шли длинным коридором к посадке на самолет, и аэрофлотовская стюардесса спросила: Что же вы плачете? Вы же навсегда улетаете из этой страны! – и Аня ей ничего не ответила, а продолжала плакать, пока самолет набирал высоту, пролетал над границами, которых не было еще два года назад, над новыми независимыми государствами, над бывшими странами социалистического лагеря… а потом вдруг перестала, словно у нее кончились слезы или что-то оборвалось внутри. В этот момент в своей московской квартире Андрей услышал тихий пинг, звук лопнувшей струны, а Аня неподвижно сидела, глядя перед собой сухими невидящими глазами, а потом повернулась и стала смотреть в иллюминатор, где далеко внизу оставались облака, похожие на ноздреватые сугробы или пену, опадающую в чашке капучино.

Прошло много лет. Собственно, прошла жизнь. Аня окончила университет, вышла на работу, вышла замуж, родила Лену, Саша получил место в Чикаго, они взяли ипотеку, переехали в собственный дом в субурбе, Лена пошла в садик, Аня снова вышла на работу, Саша получил повышение, Лена пошла в школу… и все эти годы Аня не вспоминала про Андрея, изо всех сил не думала о нем, вот просто никогда, буквально ни разу, и не рассказывала даже мужу (а она ничего от Саши не скрывала), не рассказывала даже подружкам (а у нее были близкие подружки, и русские, и американки), не рассказывала даже шринку (а она полгода ходила к шринку, перед тем как уговорить Сашу снова отпустить ее на работу), не рассказывала никому, потому что зачем рассказывать? Это было так давно, что Аня давно забыла, насколько давно это было.

Когда в Чикаго шел снег, Аня не вспоминала, как вдвоем с Андреем бродила по заснеженной Москве; не вспоминала Андрея, когда видела на кампусе худых и взъерошенных восточноевропейских подростков; не вспоминала, когда в аэропорту взлетала над головами провожающих мальчишечья ладонь, трепещущая от любви и отчаяния. Америка была хорошей страной, отличной страной, много лучше, чем монструозный Советский Союз, лучше, чем непонятная независимая Россия, – зачем портить любовь к этой стране? Ане и без того поначалу было здесь трудно, она столько усилий приложила, чтобы стать здесь своей, – зачем же отравлять счастливую жизнь, к которой она так долго шла?

Неделю назад, пройдя по случайной ссылке, Аня попала в какой-то нелепый русскоязычный блог, a Russian Style New Age Blog, как она сказала бы своим американским подружкам. Автор смешивал Кастанеду, йогу и тантру, то есть вещи, к которым Аня была полностью равнодушна. Вдобавок блог не был частью ЖЖ, как все остальные русские блоги, а на американский манер жил на отдельном домене, и вот Аня, уже собираясь закрыть страницу, вдруг увидела в строке Safari адрес сайта.

Почему-то стало очень холодно, руки онемели, перед глазами пополз белый туман. С трудом Аня нашла в меню раздел «Обо мне», щелкнула мышью и рассмеялась с облегчением – с фотографии смотрел седобородый старик, и звали его вовсе не Андрей, а Валерий. Наверно, однофамилец, подумала Аня и тут же поняла, что, конечно же, нет, не однофамилец, а отец.

Нельзя быть такой истеричкой, сказала она себе и в приступе внезапной храбрости вбила в Google те самые имя и фамилию. По первой же ссылке открылась старая статья Андрея, фотографии автора не было, но был e-mail, и Аня не стала его даже записывать, потому что запомнила с первого раза, и еще неделю перекатывала в памяти, надеясь, что он, как шар в лузу, рано или поздно попадет в дальний угол, в запертую кладовку без ключа, куда свалены ее московские воспоминания. Но непослушный адрес все катался туда-сюда до самого субботнего вечера, когда Аня вернулась с вечеринки веселая и чуть пьяная, потому что сегодня была Сашина очередь вести машину и было бы глупо не выпить, правда? Правда, правда, согласился Саша и добавил: иди уже спать, а сам пошел в душ, но Аня не стала спать, а открыла свой «мак», вбила адрес и написала Privet в теме письма, потому что у нее в первые годы эмиграции не было русской клавиатуры и даже теперь по старой привычке она иногда пользовалась транслитом, – и вот ведь странная вещь, стоило Ане нажать кнопку Send, как этот чертов e-mail сразу пропал из памяти. Вот и хорошо, подумала она и закрыла крышку ноутбука, теперь я могу спать спокойно.

Но Аня не спит уже четвертый час, и даже чтение New Yorker не помогает, и тогда она берет компьютер, тащит на кухню и опять проверяет почту. Два письма спама – и больше ничего.

Аня глядит на часы и думает: что ж такое? В Москве уже пол-одиннадцатого, не может же он так долго спать, даже в воскресенье!

Ответ пришел только на следующую ночь: Андрей написал его в понедельник, придя на работу, и Аня ответила утром своего понедельника, так что ее имейл свалился в Inbox, когда Андрей уже собирался уходить. Настоящее письмо, два экрана русских букв, не пять строчек транслита, – Андрей прочитал дважды, но не успел ответить, потому что Зара уже третий раз звонила сказать, что ждет в кафе рядом с офисом, они ведь собирались вечером в кино, и если Андрей не поторопится, они точно опоздают, потому что пробки. Андрей выключил компьютер и весь вечер сочинял письмо, которое сможет написать только завтра утром, раньше всех придя в офис.

Так они начали переписываться – им нужно было много друг другу рассказать. Сначала разобрались с официальными биографиями – замужем, работаю, дочке девять; не женат, детей нет, был переводчиком, теперь журналист, – и когда Аня спросила: «А ты живешь все в той же квартире?», они ступили на шаткий, рискованный путь воспоминаний. Он раскачивался, как веревочный мост над пропастью, у них кружилась голова, они изо всех сил цеплялись за хлипкие перила, но шли вперед, шаг за шагом, и не могли остановиться.

Помнишь, как ты увидел меня первый раз? А порнушку в конце «Забриски-пойнт»? А похороны твоего деда? А как мы потом гуляли всю зиму? И шел снег, да, конечно, помню, и я тоже. И вот наконец дошло дело до «помнишь, как мы поцеловались первый раз?», и следом одна за другой всплыли подробности, вспомнился их особенный язык, язык двух влюбленных подростков, трогательный и щенячий, казавшийся когда-то чудесным и неповторимым. Как ты называл мою pussy? Как ты называла мой член?

Первый поцелуй, первый секс, первые открытия неисчислимых комбинаций двух влюбленных тел – на это ушла целая неделя, и даже ненасытная Зара удивлялась внезапному напору своего возлюбленного так, что, зажав в угол единственную в офисе подружку, горячо шептала ей в розовое ушко, украшенное тройным пирсингом: «Ты не представляешь! Мой Андрей! Пять раз за ночь! Три дня подряд! Я думала, так только в порнухе бывает!» – а ее Андрей в это время писал уже третью страницу ежедневного письма, и с каждой строчкой все ближе и ближе был момент, когда Аня спросит: «А помнишь, как ты махал мне в Шереметьеве?» – и Андрей напишет: «Когда ты прошла погранконтроль, я вдруг услышал, как ты плачешь. Ты правда плакала, да?» – и она ответит, что рыдала несколько часов и перестала только где-то над Веной, и тогда Андрей спросит: «Ты скучала обо мне?» – и тут оборвутся веревки, рассыплется настил, доски одна за другой полетят в пропасть, и следом за обломками моста рухнут они оба.

За столом в своем кубикле Аня написала: «Да, я скучала по тебе!» – и вдруг поняла, как же она скучала, как скучала каждый раз при виде падающего снега, нескладных лохматых студентов, прощальных взмахов в аэропортах. Воспоминания нахлынули, нахлынули и сбили Аню с ног волной ее собственных слез, и она сидела, вжавшись в дорогое офисное кресло, закрыв лицо руками, изо всех сил стараясь если не сдержать рыдания, то хотя бы не всхлипывать так громко.

«Я тоже скучал!» – отвечает Андрей, и вечером уже не будет ни пяти раз, ни одного, так что Заре останется только гадать, что же случилось с ее парнем на прошлой неделе или, наоборот, на этой, и в конце концов она решит, что не зря говорят – у мужчин тоже бывают критические дни, вот, наверное, и все объяснение, шепчет она подружке, пожимая округлыми плечами под полупрозрачной блузкой в тот самый момент, когда Андрей читает новое Анино письмо, где та рассказывает, как на последнем курсе встретила Сашу, рассказывает, чтобы получить от него в ответ: «Ты влюбилась в него? Сразу? Как в меня? Или сильнее?»

Дурак, отвечает она. Не как в тебя и не сильнее. Вы совсем разные, и у нас с ним все по-другому. И вообще, можно подумать, у тебя не было девушек все эти годы.

«Почему не было?» – пишет Андрей. Конечно, были. У меня даже сейчас есть подружка.

Расскажи мне о ней, просит Аня, и Андрей сперва начинает писать, что ее зовут Зара, она пиарщица в большой конторе, первое постсоветское поколение, совсем не интересуется политикой, одновременно очень открытая и очень циничная, хотя, наверно, это связанные вещи, а потом ошарашенно смотрит в монитор и перечитывает только что написанные слова «она похожа на тебя». «Неужели это я написал?» – удивляется Андрей и понимает: да, в самом деле похожа – такие же полные губы, густые брови, большой нос, только кожа смуглее и фигура другая, и этой ночью они снова занимаются с Зарой любовью, а потом она, откинувшись на подушку, мокрая и счастливая, смеясь, говорит ему: Уф! А я уж подумала, ты меня разлюбил! – и Андрей ничего не отвечает, только молча целует, а завтра утром пишет: «Аня, скажи: ты все еще любишь меня?» – и стирает, и снова пишет, и снова стирает, и ставит в конце письма P. S. и предлагает: «У тебя есть скайп? Давай как-нибудь созвонимся?»

И так проходит еще дней десять, потому что Зара проводит у Андрея почти каждую ночь, а когда однажды остается у себя, у Ани в ее office schedule стоят впритык два совещания, и они снова переносят разговор, и, чтобы хоть как-то сбавить напряжение, Аня рассказывает про Леночку – такая умная и красивая девочка, по-русски говорит почти без акцента, вот только совсем не читает. «А она считает себя русской?» – спрашивает Андрей, и Аня не задумываясь отвечает: «Конечно. Она считает себя Russian-Jewish-American» – и вот, наконец, на следующей неделе все получается, Андрей сидит в темной ночной квартире, Аня запарковалась рядом с кафе, где дают Wi-Fi, от которого она знает пароль, потому что специально зашла пару дней назад как бы выпить кофе, она сидит и пытается пристроить «мак» на руле, а потом догадывается перелезть на пассажирское сиденье. Я здесь ерзаю, как школьница, которая собирается трахаться в родительской машине, думает она и сама над собой смеется, потому что, когда она была школьницей, у них не было машины, а когда появилась машина, уже было где трахаться по-нормальному, так что, выходит, это у нее первый раз, и опять – с Андреем.

И вот они смотрят друг на друга. Прошло тринадцать лет, ты представляешь?

Он повзрослел, думает Аня, хотя все такой же худой и взлохмаченный, а Андрей думает: «Господи, какая же она красивая!» – и сначала они неловко смеются, потом сверяют часы («У тебя совсем уже ночь, да?» – «Ну, какая ночь, так, ранний вечер. А у тебя, дай-ка посчитаю, час тридцать пять?») и говорят о всякой ерунде, а потом Аня говорит: «Ты совсем не изменился», а Андрей отвечает: «А ты стала еще красивей», и Аня просит пройти с ноутбуком по квартире, Аня ее хорошо помнит, наверняка ведь что-нибудь осталось, и да, действительно, вот дедовский книжный шкаф, и комод в прихожей, и вот эта фарфоровая статуэтка, бабушка говорит, бабушка Оля ее очень любила, и Аня смеется, потому что всегда путалась в бабушках Андрея: «У тебя же их три? Как будто ты родился в семье двух лесбиянок от знакомого гея-донора… знаешь, здесь такое случается», и видно, как Аня пугается собственной шутки, наверно, думает, что мы все здесь в России дремучие гомофобы, – ну уж нет! – и Андрей весело смеется, показывая, что оценил шутку и совсем не считает ее обидной ни для своих родных, ни для себя самого, белого гетеросексуального мужчины, а потом они некоторое время молчат, и Аня говорит: «А можешь отойти, чтобы я увидела тебя целиком?» – и Андрей делает круг перед ноутбуком, стараясь не выходить из поля зрения камеры и чувствуя себя не то моделью на подиуме, не то собакой на выставке. «Ну как? – спрашивает он. – Какой мой балл? И когда я увижу тебя в полный рост?» – «Как-нибудь», – отвечает Аня и улыбается кокетливо – незнакомая улыбка взрослой женщины. Они сидят молча, а потом Андрей говорит: «Приезжай в Москву», и Аня снова отвечает: «Как-нибудь» – уже без улыбки, и тут же, смутившись, объясняет, что давно хотела, но сначала не было денег, потом появилась Леночка, а теперь еще и работа, а отпуск всего две недели, и Саша в Москву не хочет ни в какую.

– Жалко, – говорит Андрей, – но я буду ждать.

– А ты, – спрашивает Аня, – никогда не думал уехать в Америку?

– К тебе?

– Нет, просто, ну, как все уезжают. Найти работу или там лотерея грин-кард…

– Ну что я там буду делать? – отвечает Андрей. – Я же не еврей.

И сам смеется – надо же, какую глупость я сказал, – но он действительно никогда не думал уезжать: Москва – его город, Россия – его страна, к тому же еще недавно здесь было так интересно, появлялось так много нового, можно было так много сделать, и он рассказывает, что значило быть журналистом в девяностые, какая это была крутая и увлекательная работа и почему он считает, что тем, что делал, он приближал лучшее будущее, и Аня слушает его, внимательно кивая, хотя не совсем понимает, что Андрей имеет в виду и почему он об этом заговорил.

И вот так за разговорами проходит почти целый час, обеденный перерыв давно закончился, Ане надо на работу, они начинают прощаться и никак не могут нажать отбой, и вспоминают, как когда-то говорили по телефону, и, словно пятнадцать лет назад, хором считают «раз, два, три!», и еще секунду Аня смеется, а затем ее лицо исчезает.

Андрей не двигаясь сидит перед компьютером, потом протягивает руку и гладит потухший экран, ласково, бережно и осторожно.

– А что ты собираешься делать на Новый год? – спрашивает Зара.

Пятница, вечер, они только что вернулись домой, до этого поужинали в ресторане, затем пошли в кино, и там Зара немного шалила в темноте, а Андрей вел себя как девушка и сердито шептал: «Не мешай смотреть!»

Что делать на Новый год – странный вопрос для конца декабря: все билеты уже распроданы, а оставшиеся стоят столько, что подумать страшно. Тем более Зара давно сказала, что, как всегда, поедет на праздники к маме в Ростов, и Андрей ответил, что он тогда останется один в Москве, здесь очень здорово в начале января, ну, по крайней мере, не должно быть пробок. И вот теперь, не пойми с чего, этот вопрос.

– У меня просто есть одна идея, – говорит Зара, снимая высокие черные сапоги. – Может, поедешь со мной?

– Куда? – спрашивает Андрей и проходит следом за ней в комнату.

Зара садится в кресло и, подтянув повыше и без того короткую юбку, перекидывает ногу на ногу, улыбается и смотрит на Андрея специальным взглядом, который кажется ей игривым и кокетливым и, может, в самом деле иногда таким и является, но только не сегодня или только не для Андрея.

– Ну, в Ростов, – говорит Зара. – Я же туда еду.

– А что я там буду делать? – удивляется Андрей.

– Я тебе город покажу, – предлагает Зара, – с мамой познакомлю.

– Не, – говорит Андрей, – не очень соблазнительно, прости. Да я уже настроился пожить один.

Зара надувает губки – и у нее это получается куда лучше, чем гримаска, которую много лет назад тренировала перед зеркалом Оля.

– Я буду по тебе скучать, – говорит она, – а я не хочу. Поехали вместе. Если не нравится, можешь с мамой не знакомиться, поживешь в гостинице, будешь у нас инкогнито.

– Не поеду, – говорит Андрей. – Да и вообще… я хотел с тобой поговорить.

В общем-то, это неправда: Андрей вовсе не хочет говорить с Зарой, он бы с радостью оставил все как есть, потому что Зара – молодая, красивая и влюбленная, с ней круто приходить на пати, и трахается она просто потрясающе, а после того, что Андрей собирается сказать, у них больше не будет ни пати, ни секса, это он отлично понимает, но все равно у него вырываются эти слова – «я хотел с тобой поговорить», и когда в ответ Зара недоуменно поднимает густые округлые брови (как бы приглашая давай уж, говори!), он подходит к ней, садится на широкий подлокотник, обнимает за плечи и, глядя в сторону, говорит, словно ныряя в ледяную воду:

– Я люблю другую женщину. Прости.

Когда он начинает рассказывать, Зара сбрасывает его руку с плеча, а чуть позже встает и ходит по комнате, а Андрей сидит на подлокотнике пустого кресла, говорит сбивчиво и путано, а сам думает, что главное ему сейчас не разрыдаться, и даже не потому, что мальчики не плачут, – глупости все это, – а просто не он должен плакать сегодня вечером, не его любовь отвергли, а Зары, и, сам себя перебивая, он говорит, какая Зара на самом деле прекрасная и дело вовсе не в ней, и она так резко машет рукой – прекрати! – и Андрей снова рассказывает про Аню, про их переписку, разговор по скайпу, что он все время о ней думает и что Зара достойна мужчины, который будет любить ее так, как она этого достойна, и от двух «достойна» в одной фразе у самого Андрея сводит скулы, хотя тут уж не до стилистических тонкостей, особенно если учесть, что его колотит, он сидит весь бледный и жалкий, на лбу сверкают капли пота, шея нелепо вывернута, будто Зара все еще сидит рядом и он боится на нее посмотреть. И когда Андрей в третий раз говорит: я чувствую себя таким виноватым перед тобой, Зара обходит его, обнимает сзади, прижимается всем телом, унимает его дрожь и шепчет:

– Успокойся, я все поняла. Пойдем, потрахаемся напоследок.

Господи, какая она все-таки сильная, восхищенно думает Андрей, я бы так не мог. И вот они идут в спальню, Андрей хочет включить свет, но Зара говорит: не надо, и они раздеваются в темноте, а потом, почти без всякой прелюдии, начинают заниматься любовью, и это очень странный секс: Андрей знает, что это – в последний раз, и его наслаждение только сильнее от стыда и горечи, сильнее и болезненней; и Зара тоже знает, что это – в последний раз, и потому трахается исступленно и яростно, словно хочет напоследок взять все, что ей причитается, но когда Андрей тянется ее поцеловать, она раз за разом отворачивается, и он тыкается в густые спутанные волосы, а когда пытается повернуть ее голову, Зара ударяет его по щеке, и дальше Андрей уже позволяет ей делать все, как она хочет, и только в самом конце, перед финальным содроганием, наваливается всем телом, все-таки добирается губами до лица и понимает: оно все соленое от слез.

Потом они лежат, обессиленные и несчастные, и Зара говорит:

– Помнишь, ты мне в первую ночь читал стихи?

Ее голос звучит так нежно, что кажется Андрею чужим, почти незнакомым. Он молча кивает в темноте.

– Почитай еще – в последний раз, на прощание.

Он встает, зажигает свет, достает томик Пушкина… лежит там, куда Андрей его бросил в их первую ночь, все эти месяцы ни разу не открыл. Пролистывает содержание, находит то, что хотел, начинает: Я вас любил: любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем – и, подняв глаза, видит, что Зарино лицо каменеет, пропадает мягкость контуров, исчезает плавность черт, в глазах вспыхивает сухой блеск… кажется, я промахнулся со стихотворением, думает Андрей, но все равно не может остановиться. И вот наконец, после финального …любимой быть другим Зара отворачивается и говорит холодно и безразлично:

– Спасибо. А теперь вызови мне, пожалуйста, такси.

Много лет Аня верила, что если не сможет забыть свою детскую любовь, то никогда не полюбит новую жизнь, которая ей предстоит. Той зимой она поняла, что все эти годы ошибалась. Даже теперь, после того как она полтора месяца непрестанно думала про Андрея, написала ему сорок с лишним писем и, закончив разговор по скайпу, полчаса прорыдала на парковке, для нее ничего не изменилось: Америка оставалась лучшей страной на свете, ее дом – лучшим домом, Лена – ее любимой девочкой, а Саша… а Саша, наверное, по-прежнему был самым прекрасным мужем.

На каникулы они поехали в Вермонт кататься на горных лыжах. В их комнате, как всегда в американских гостиницах, стояло две кровати, таких больших, что Леночка терялась в складках одеяла и утром ее приходилось выкапывать, как машину из-под снега. Ночью Саша шептал на ухо: я хочу тебя! Давай попробуем совсем тихонько? Аня шипела: нет, не хочу тихонько! – и отодвигалась на край, благо места в кровати хватало.

Они вернулись после Нового года, и в первую же ночь Аня первой потянулась к мужу. Сашино тело привычно откликалось на прикосновения, он делал все, как любила Аня, но впервые за эти годы она не смогла ни возбудиться, ни кончить. Имитировать оргазм всегда казалось Ане унизительным и для нее, и для партнера, но в этот раз она все-таки несколько раз застонала, скорее обозначая, чем изображая возбуждение. Когда Саша дернулся последний раз, Аню охватили стыд и апатия. Надеюсь, он ничего не понял, подумала она, а если понял – ну что я могу поделать?

В первый день после каникул, проезжая мимо заснеженных домиков субурба, Аня сказала себе: я обычная женщина, никакого модного полиамори. Я не могу любить двух мужчин одновременно, это ненормально.

Но ведь я не люблю Андрея. Я любила его когда-то, я помнила его все эти годы, но сейчас я люблю Сашу. Он мой муж, отец моей дочери, самый лучший, самый нежный и заботливый мужчина в моей жизни. Андрей – просто призрак из прошлого, blast from the past, я не должна… он не должен разрушить мою семью и мою жизнь.

Приехав на работу, она не стала отвечать на имейл Андрея сразу, как в прошлом году, а дождалась следующего дня и написала очень светлое, дружеское письмо, рассказав, как они втроем с Сашей и Леночкой прекрасно провели время в горах. Следующий ее ответ тоже задержался, и на этот раз там не было ничего, кроме обсуждения фильма, который они с Сашей посмотрели на выходных. Фильм, с ее точки зрения, Андрею обязательно понравится!

Так раз за разом она увеличивала промежутки между письмами. Сперва отвечала через день, потом – через два, к концу февраля писала раз в неделю, по вторникам или средам. Игнорировала любые воспоминания и не реагировала на повторяющиеся раз за разом «я люблю тебя», «ты все еще меня любишь?», «я скучал все эти годы», зато подробно рассказывала о Леночкиной учебе, Сашиных успехах и своих проблемах на работе. Постепенно Андрей принял новые правила: вместо приглашений к скайп-коллу и признаний в любви он теперь присылал легкие и остроумные зарисовки современной московской жизни, для Ани загадочной и непонятной.

Постепенно они стали обмениваться письмами раз в месяц: чаще, чем старые друзья, но все-таки, как однажды удовлетворенно заметила про себя Аня, куда реже, чем любовники, даже потенциальные. Она успокоилась, и хотя по-прежнему ждала имейлов Андрея и радовалась, их читая, эта переписка уже не таила для нее никакой угрозы.

В сентябре 2007 года, доедая ланч в китайском ресторанчике рядом с работой, Аня неожиданно для себя поняла, что воспоминания об этой любви больше ее не пугают. Этот юношеский роман уже не был незаживающей раной, к которой страшно прикоснуться, – он стал частью прошлого, одним из тех sweet-and-sour memories, которые есть почти у каждого.

Так Аня приручила свою детскую любовь, но, возвращаясь после работы домой и вспоминая, как ловко она все проделала, Аня вдруг осознала: весь год, кроме той январской попытки, они с Сашей ни разу не занимались сексом.

Удивительно, что я раньше не обратила внимания, подумала она. Надо теперь что-то делать…

Она была спокойна, потому что знала: она найдет какое-нибудь решение. Как и положено взрослой ответственной женщине, для начала все обсудит с Сашей, а потом, если понадобится, они вдвоем пойдут и к семейному терапевту.

Ане было нечего стыдиться и нечего скрывать: у нее не было от мира никаких секретов.

Осенью 2007 года Андрей заметил, что ему почти не удается сосредоточиться. Любая мелочь отвлекает внимание, слова собеседников проскакивают, почти не оставляя в сознании следа.

Все чаще и чаще в конце редакционной летучки, которую он же и вел, Андрей понимал, что не помнит даже повестки дня, а однажды в дымном и пьяном пятничном «Маяке» он, выйдя на минутку отлить, так и не вернулся к столику, из туалета сразу выскочив на улицу ловить машину (в понедельник пришлось извиняться перед коллегами, ссылаясь на внезапную мигрень). В другой раз во время редкой телефонной беседы с отцом он понял, что стоит у компьютера и механически читает заголовки, раз в минуту перезагружая главную страницу малоизвестного новостного сайта. Но чаще всего Андрей ловил себя на том, что в курилке он на двадцать минут застывал у окна с потухшей сигаретой и глядел на соседские машины, тут и там запаркованные на газоне.

Жизнь его стала спокойной и одинокой. Он отвечал только на рабочие звонки; работа не доставляла удовольствия, но и не раздражала. Редкие Анины письма нагоняли тоску, ни одна девушка – знакомая или незнакомая – не вызывала желания даже пригласить ее к себе, не говоря уж о том, чтобы сойтись поближе.

Наверное, это старость, думал тридцатичетырехлетний Андрей. Немного преждевременная, но что поделать? Зато молодость была увлекательной и интенсивной.

Полгода назад, дождливым и хмурым весенним днем, он набрал номер Зары, звонок сбросили, и после пятой попытки Андрей запоздало догадался, что Зара не хочет с ним разговаривать. С горечью Андрей подумал, что, наверное, никогда больше ее не увидит.

Впрочем, он ошибся: они встретятся через несколько лет на одном из московских митингов 2012 года. Зара будет катить коляску с закрепленным на ней плакатом, по-хипстерски остроумным. Андрей подойдет и поздоровается, Зара улыбнется, он скажет, что меньше всего ожидал увидеть ее здесь: тебе же никогда не было дела до политики. Зара, пожав пополневшими плечами, ответит: ну, теперь у меня ребенок, ему в этой стране жить. К ним подойдет ее муж, молодой парень с модной ухоженной бородой. Глядя на них, Андрей отметит, что они не просто красивая, но и по-настоящему влюбленная пара, и, значит, Зара, как он ей и пожелал, получила большую любовь, которой была достойна.

Жалко, что у нас ничего не получилось, подумает Андрей, уходя. Что ни говори, а такой потрясающей любовницы у меня никогда не было. Мужу-хипстеру можно только позавидовать.

Женя не любила зиму. Когда-то ее радовали разноцветные радуги в кристалликах льда, сверкающие белые сугробы и заиндевевшие ветки деревьев, но сначала почернел снег, а потом куда-то исчезли дворники, и улицы перестали убирать. Несколько раз Женя видела, как падали на льду пожилые люди, – и скоро сама стала бояться поскользнуться. Хотя дворники недавно появились снова, страх не прошел – наверно, решила Женя, дело в возрасте, а не в состоянии тротуаров. Все-таки через несколько лет мне будет восемьдесят, пора поберечь себя. Подумав так, Женя почти перестала выходить зимой на улицу – слава богу, в магазин ходил Валера, а пенсию Женя забирала раз в два месяца: денег ей хватало. Но вот на Рождество и Крещение она просила Валеру отвести ее в церковь. Там он послушно стоял рядом, благообразный, седой, крестился вместе со всеми и подпевал «аминь» в конце молитв. Как-то раз по дороге домой Женя спросила, не хочет ли он креститься. Валера посмотрел на нее с изумлением и сказал, что, при всем его уважении к христианской культуре, особенно в ее средневековой версии, в таинства он все-таки не верит. Точнее, верит, но не так и не в те. Женя быстро сказала: ладно-ладно, поняла, потому что вовсе не поняла, о чем он, и давно поняла, что беседовать с Валерой на такие темы – только тратить время.

Женя вообще старалась с Валерой не спорить и жизни не учить: взрослый уже, сам разберется. Только однажды, в самом начале их совместной жизни, когда он рассказал ей историю своих отношений с Геннадием, она заметила, вздохнув:

– Зря ты с отцом не посоветовался.

– О чем? – удивился Валера.

– Про твоего Геннадия. Володя ведь всегда знал, что с такими людьми лучше дела не иметь. Он из науки ушел, чтобы такие, как этот Гена, на него глаз не положили. С такими нельзя работать и договориться с ними нельзя, от них нужно только убегать и прятаться. Слава богу, страна большая. Хороший человек всегда найдет где укрыться. Так что не надо было тебе с ними связываться.

– Я уже понял, – раздраженно ответил Валера. – Жаль, что твои советы несколько запоздали.

– Да не вини ты себя, – сказала Женя. – Ты же всего этого не знал, поэтому не успел ни убежать, ни спрятаться. Слава богу, хоть жив остался и на свободе.

Валера мрачно кивнул и ушел к себе, но через несколько дней сказал Жене, когда они по обыкновению завтракали на кухне приготовленной им глазуньей:

– Знаешь, теть Жень, мне-то всегда казалось, что я стараюсь держаться подальше от государства, а похоже, недостаточно далеко я держался.

– Как ты у нас в стране будешь подальше от государства? – ответила Женя. – Тут главное – не подальше от государства, а подальше от успеха.

– Подальше от успеха? – переспросил Валера. – Что мне, своих учеников надо было плохо учить, что ли? – Он замолчал, и больше они никогда не возвращались к этому разговору.

Но в остальном они жили дружно. Вскоре после того, как Валера переехал, Жене снова предложили работать сиделкой – она не задумываясь отказалась, объяснив, что устала, сил нет и возраст уже не тот. В этот момент она и поняла, что просто не хочет уходить из дома, потому что после того, как в ее жизнь вернулся Валера, ей снова стало легко жить: она знала, что нужна ему. К тому же она неожиданно оказалась богаче племянника: за долгие годы у нее накопилось тысяч десять долларов, из тех самых денег, которые Валера ей когда-то давал.

Шли годы, и в Жениной жизни ничего не происходило. Подумав, она пришла к выводу, что так и должно быть: видимо, Бог, в которого Женя всегда верила в глубине своего сердца, освободил ее от хлопот, дав время подготовиться к последнему путешествию. Все земные дела закончены – ну, почти все, конечно: умри она – что будет с Валерой и Андреем? Они, конечно, голодать не будут, не те времена, но Жене кажется, если б не она, отец с сыном вовсе бы не встречались, созванивались бы раз в полгода, и все. А это неправильно. Своих детей у Жени не было, родители умерли давным-давно, но она всегда знала, что дети и родители должны держаться вместе. Она вспоминала тетю Машу и Олю, вспоминала, что Валера много лет прожил вдали от родителей, даже не писал им, – все это было неправильно. Теперь они умерли: тетя Маша, Володя, Оля – умерли, и ничего не исправишь. Даже если Господь, даруя вечную жизнь, дает возможность тем, кто любил друг друга, увидеться снова, родители и дети могут разминуться, если не были близки при жизни. И это, конечно, тоже неправильно: хотя бы там, на небесах, мы все должны снова оказаться вместе: Женины мама и папа, тетя Маша с мужем, Оля и Володя, его брат Борис и их родители, которых Женя даже не знала.

Поэтому Жене было рано умирать. Если бы не она, Андрей вовсе прошляпил бы главное событие года. Хорошо, что Женя позвонила еще в сентябре, спросила, какие у него идеи насчет отцовского юбилея.

– Ему что, в этом году шестьдесят? – спросил Андрей и растерянно добавил: – Как я мог забыть? Чего-то в последнее время память ни к черту.

– Рано тебе еще на склероз жаловаться, – прикрикнула на него Женя, – забывает он! Записывай тогда, если забываешь!

Вряд ли Андрей стал записывать, но, похоже, после Жениного звонка наконец-то взял себя в руки и включился в подготовку юбилея, да так, что Жене самой и делать ничего не пришлось: Андрей нашел подходящий ресторан, договорился с директором, которого, оказывается, давно знал, сам обзвонил всех гостей, выяснил, какая у кого диета, и согласовал меню. Валере оставалось только проверить список приглашенных и сказать, не забыли ли кого Андрей с Женей. Списком Валера остался доволен, попросил только вписать Иру.

– Позвони ей, сынок, – сказал он Андрею, – тебе, небось, не откажет. А у меня, наверное, последний такой юбилей, хотелось бы всех повидать.

– Чего уж там – последний? – разозлилась Женя. – Рано помирать-то собрался!

– Что ты говоришь! – возмутился Валера. – Я вовсе не про помирать! Ты свои семьдесят лет как отмечала? Дома с нами! Вот и я через десять лет вряд ли захочу большой праздник.

Женя с сомнением покачала головой: у нее-то к семидесяти почти никого из друзей в Москве не было – одни умерли, другие остались в Куйбышеве, Грекополе или Энске. Проживи она всю жизнь на одном месте, как Валера, была бы совсем другая история. А Володя всю жизнь убегал, переезжал из города в город, и она вместе с ним. Хорошо прятался, никто не пришел его арестовать, смерть всех опередила, к ней, Жене, тоже скоро придет. Пусть только Бог даст ей время завершить начатые дела, а так-то она уже готова, хоть сегодня в путь.

Но сначала – Валеркин юбилей!

Валера тоже ждал юбилея. Десять лет назад, когда ему исполнилось пятьдесят, было не до праздников: едва он успел выпутаться из истории с долгами, доставшимися от ООО «Валген», как грянул дефолт, а за ним – кризис. Всю осень Валера сидел у компьютера, перезагружая страницу РБК со свежими котировками доллара, – к зиме немного отпустило, но людей по-прежнему видеть не хотелось. Что тут отмечать? Двадцать лет он был звездой – сперва звездой андерграунда, легендарным гуру Валом, потом президентом Центра духовного развития, которого интервьюировали все газеты и даже показывали по телевизору. А теперь он кто? Одинокий немолодой человек, живущий в квартире своей тети. Позор, да и только!

Теперь все по-другому. Во-первых, шестьдесят – хорошая цифра, полный круг жизни по восточному гороскопу. Во-вторых, мужчина, в шестьдесят лет живущий со старой женщиной, которая его фактически вырастила, – не неудачник, а заботливый, ответственный человек. Тут нечего стыдиться, даже наоборот.

Но главное, конечно, то, что Валера снова чувствовал себя звездой, на этот раз – звездой интернета.

По большому счету он открыл для себя всемирную паутину только в 1998 году. Конечно, до этого у него был имейл – точнее, имейл был у ООО «Валген», и пользовалась им преимущественно очередная Настя или Лика, а сам президент Центра духовного развития в интернет даже не заглядывал. Но в кризис Валера присоединил к интернету спасенный от кредиторов ноутбук, чтобы вживую наблюдать, как растет рублевое выражение его не таких уж больших долларовых накоплений. Так, начав со страницы РБК, Валера постепенно обнаружил, что почти всю информацию, собранную им за годы эзотерических поисков, можно найти за пять-десять минут. Он стал проводить в сети все больше времени, оставляя ехидные комментарии на форумах и заводя себе новых друзей и врагов. Он застал зарю ЖЖ и даже завел себе там аккаунт, но потом решил, что серьезно работать можно только на собственной площадке. К этому времени у Валеры уже созрел план персонального блога, объединявшего юмор, эротику и ту часть эзотерики, которой он был готов поделиться с непосвященными. В ЖЖ он встретил одну свою бывшую ученицу и, догадавшись из ее комментариев, что она работает в IT, попросил помочь с технической частью. На то, чтобы завести домен, поставить на него движок и научиться им пользоваться, ушло несколько месяцев, и зимой 2002 года Валера Дымов запустил свой блог, который оставался почти никому не известным, пока на него не наткнулся случайно один популярный блогер. Когда он перепостил оттуда текст, объясняющий эзотерический смысл японского хентая, Валерин блог на целую неделю возглавил топ «Рамблера» в разделе «Мистика и эзотерика». Так Валера обзавелся небольшой, но верной до фанатизма группой постоянных читателей, для которых еще через год запустил на своем сайте специальный закрытый раздел, где публиковались материалы, не предназначенные для широкого распространения.

Теперь Валера проводил в интернете по десять-двенадцать часов в день. Постепенно на сайт стали стягиваться старые ученики гуру Вала, помнившие его еще с начала восьмидесятых, а также посетители Центра духовного развития, уже несколько лет как бесславно прекратившего свое существование. Никто из посетителей не знал, сколько на сайте закрытых разделов, и однажды на форуме Валера прочитал, что их должно быть двадцать два, по числу старших арканов Таро. Идея ему понравилась, и, решив ее реализовать, он вот уже полгода придумывал систему онлайн-инициации, позволяющей разделить адептов на группы, каждой из которых будет дан доступ к одному или нескольким из двадцати двух секретных разделов. Все было почти готово, Валера решил объявить об обновлении системы в свой юбилей, – и это была еще одна причина его ждать.

Поздравить юбиляра пришло человек сорок. Оглядывая полный зал, Валера с усмешкой думал, что ресторан не вместил бы желающих, объяви он адрес на сайте. Но сегодня здесь почти нет учеников, только старые друзья – действительно, кстати, старые, если учесть, что многих он помнит с раннего детства. Вот Валерин бывший тесть Игорь Станиславович, как-то осунувшийся за последние годы, но, как всегда, в дорогом костюме, кожаных туфлях и с золотыми часами на запястье. А вот Леня Буровский, совсем седой, но с тем же пони-тейлом и в тех же линялых джинсах, словно постаревший калифорнийский хиппи. А кто это с ним рядом? Наташа, Наташа, иди сюда, ты разве не хочешь меня поздравить?

Наташа подходит, одной рукой опирается на палку, в другой несет пластиковый пакет. Видно, что каждый шаг дается ей с трудом, и она краснеет от натуги, как в молодости краснела от смущения.

Андрей просит тишины, дважды хлопнув в ладоши. Повернувшись к Валере, Наташа говорит:

– Господин президент, достопочтимый гуру Вал, милый Валера, дорогой друг! Мы знакомы с тобой уже столько лет, что можно считать – знакомы с прошлой жизни! Сегодня, когда ты завершаешь свой шестидесятилетний круг, я хочу сделать тебе подарок, который напомнит о том, с чего началось твое восхождение к вершинам тайного знания.

Наташа с трудом лезет в пакет и достает оттуда темно-синюю папку. Не может быть, неужели та самая?

– Да, это тот дурно переведенный самоучитель по йоге, который Леня Буровский взял у меня тридцать с лишним лет назад. Он принес его тебе, и с этого, как мы помним, все и началось.

Все аплодируют. Валера берет папку, развязывает тесемки – да, так и есть! Боже, до чего ж слепой шрифт, как он это вообще читал, а? Уму непостижимо!

Валера подходит к Наташе, обнимает ее и целует в обе щеки.

– Ладно тебе, – говорит она, – поцелуй уж по-нормальному, старый негодник, я этого, может, тридцать лет ждала!

Они целуются, и сквозь восторженные крики Андрей слышит недовольной пфф! и следом – отрывистый, лающий кашель. Обернувшись, он видит маму. Ира стоит чуть в стороне, держась обеими руками за спинку стула.

– Мама! – говорит Андрей. – Спасибо, что ты пришла!

Ира пожимает плечами и нервно смеется:

– Не за что. Я думаю, здесь и без меня шлюх хватает.

Один за другим гости произносят тосты, кто-то вручает Валере подарки, большинство просто желают «еще столько же» и вспоминают минувшее.

– Ты что-то плохо выглядишь, – говорит Андрей матери. – У тебя все в порядке?

– Когда у меня все было в порядке? – отвечает Ира и снова кашляет. – У меня все как обычно, ничего особенного.

– Сходила бы ты к врачу, – говорит Андрей. – А то я за тебя волнуюсь.

Ира опять пожимает плечами.

Подходит Леня Буровский, благодарит Андрея за то, что всех собрал, и вообще – за прекрасный праздник.

– Да я-то что? – отвечает тот. – Мне кажется, папа объявил бы – пол-Москвы бы тут было.

– Ну, пол-Москвы – это ты хватил, – смеется Буровский, – но народу бы еще больше пришло, это точно.

На мгновение Андрей задумывается, а потом, не удержавшись, произносит:

– Дядя Леня, вот давно хотел спросить… Вы папу знаете почти всю жизнь. Вот эта вся фигня, которой он занимается, – это серьезно или так, шарлатанство?

Буровский смеется:

– Отличный вопрос для юбилея, ничего не скажешь!

Андрей виновато улыбается – мол, извините, вырвалось, давайте забудем. Но, отсмеявшись, Буровский говорит:

– Да нет, мне кажется, это у него серьезно. И не только потому, что он сам в это верит, – я кучу людей встречал, которым он сильно помог своими практиками. И со здоровьем, и вообще…

– Спасибо, – кивает Андрей, но все уже рассаживаются, не обращая внимания на заготовленные таблички. Андрей оказывается за столом напротив импозантного седовласого мужчины.

– Марк Семенович, – представляется тот. – А вы, как я понимаю, Андрей? Читал ваши статьи когда-то, очень интересно и талантливо.

– Спасибо. А вы, простите, чем занимаетесь? Ну, или чем занимались? – поправляется он.

Марк Семенович смеется:

– Нет-нет, все нормально, я еще не на пенсии! А занимался я много чем, был и геологом, и бардом, и физиком, даже бизнесом занимался, а теперь вот директор школы.

– Очень интересно, – говорит Андрей. – А как это вас в школу занесло, простите за вопрос?

– Ну, в начале девяностых мы с друзьями решили проверить несколько наших образовательных идей, с этого все и пошло, а потом, конечно, затянуло, не оторваться. Уже пятнадцать лет директорствую.

Кто-то стучит вилкой по бокалу. Андрей извиняется и пытается взять управление в свои руки:

– Тише, тише!

В дальнем конце стола поднимается бабушка Даша.

– Дорогой Валерик, – говорит она, – мне нечего тебе пожелать, все у тебя есть… впрочем, нет, кое-чего не хватает, и не только тебе, а всем нам. В этот торжественный день я желаю тебе поскорей стать дедом!

Аплодисменты, хохот, краска заливает щеки Андрея – скорее от злости, чем от смущения.

– Ну, это не от меня зависит, – отзывается Валера, – это к Андрюше. Сынок, что же это такое: девушки у тебя есть, а внуков у меня нет? Как же так? Может, кто на подходе, а ты скрываешь?

Последние два года, после Зары, у Андрея не было ни одной девушки, поэтому он отвечает, с трудом сдерживая раздражение:

– Знаешь, папа, есть такая штука – презерватив. Против СПИДа и заодно – против детей.

– Сынок, – говорит Валера, – как хорошо, что ты рассказал мне об этом только сейчас! Узнай я раньше – тебя бы здесь не было!

Зал взрывается хохотом. Очень смешная шутка, думает Андрей. Ответить, что ли, – мол, если так, страшно представить, сколько у меня братьев и сестер, учитывая твой, папа, образ жизни? Ладно, не сегодня… все-таки праздник.

Все разойдутся поздно вечером, Андрей заплатит по счету, довезет отца и бабушку Женю до дома и отправится к себе в Коломенское. Перед ним – река красных огней, над ней – редкие новогодние украшения. Вот кризис добрался и до нас, подумает Андрей, доллар на неделе опять скакнул. Впрочем, сбережений у него нет, бояться нечего.

Он придет домой за полночь, нальет себе виски, кинет в стакан лед, включит компьютер. Ну, еще один день закончен, вот и слава богу.

В папке Inbox будет два письма, одно по работе, другое от Ани. Когда-то Анины письма сводили его с ума, а сейчас… Андрей сделает глоток и, помедлив, откроет имейл. Все как всегда: новости американской политики, подробный пересказ Сашиных планов на Кристмас, жалобы, что Леночка совсем не хочет читать по-русски… и только в самом конце Аня напишет: «Милый Андрей, возможно, это глупо, но мне пришла в голову одна идея. Ты не согласишься хотя бы пару раз в месяц позаниматься с Леночкой по скайпу? Ты всегда так интересно рассказывал про книги, вдруг тебе удастся увлечь ее русской классикой?»

Вот еще, подумает Андрей, потом допьет виски, поставит на стол пустой стакан и откинется на спинку кресла. Сколько лет этой Леночке? Одиннадцать? Двенадцать? Какую, спрашивается, русскую классику можно читать в этом возрасте? Разве что Хармса… да и тексты у него как бы простые, читается легко… интересно, интересно… а если XIX век? Ну-ка, ну-ка… сам-то я что читал? Надо бабушку Женю спросить, хотя, может, и так вспомню…

Андрей встает и идет к дедовскому книжному шкафу.

– Что у нас тут? – спрашивает он и открывает тяжелые дверцы.

Он уже знает, что согласится.