9

Первые годы после Володиной смерти Женя не видела его во сне. Наяву она почти без усилий могла представить себе Володю кем хотела – молодым фронтовиком, Оленькиным ухажером, преподавателем КуАИ, отцом маленького Валерика, уважаемым профессором в Грекополе и в Энске, почтенным патриархом в Москве. Она легко вызывала из небытия любой год из тех сорока без малого лет, что они прожили вместе. Но все эти воспоминания казались странно неподвижными, словно сквозь них просвечивал последний Володин облик – парализованное тело в ожидании неизбежной смерти. Возможно, поэтому Женя надеялась, что приди к ней Володя во сне, она снова обретет его таким, каким он был когда-то. Не то чтобы она верила в загробную жизнь, откуда он мог бы подать ей сигнал, нет, конечно, просто ей хотелось еще раз увидеть Володю без усилий, увидеть как бы случайно, встретить в ландшафтах сновидения, как ненароком встречают на улице доброго знакомого. Но Володя никогда не снился ей, и только однажды, примерно через полгода после похорон, во сне она снова увидела, как зев Донского крематория поглощает гроб с Володиным телом. Там, внизу, бурлили языки подземного пламени, и в последний миг Жене показалось, будто Володя пошевелился на своем последнем ложе, – она проснулась от собственного крика, леденящего и пронзительного, и до рассвета лежала в душной ночной тьме, слушая частые, сбивчивые удары сердца.

Жене приснились похороны – и, возможно, она сама хотела умереть. Дети, которых она растила, наконец выросли; сверстники, которых она любила, умерли – Женя уже не знала, что держит ее среди живых. Первый год после смерти Володи прошел в зыбком смутном тумане, где не различались ни весна, ни лето, где даже редкие появления Валеры (и еще реже – Андрея) не могли служить вехами, по которым одинокий путник – собственно Женя – сумел бы вспомнить пройденную дорогу. Казалось, с исчезновением Оли и Володи жизнь лишилась примет, превратилась в ровный серый поток, где один день неотличим от другого, а у всех встречных одно и то же лицо – ровное, лишенное черт. Женя и сама надеялась затеряться в этом монотонном пейзаже, в один прекрасный день совпасть с бесцветным ничто, раствориться в густой нескончаемой взвеси, но этого не случилось.

Неожиданно позвонила Люся, позабытая Олина одноклассница. У ее мужа умирал отец, и она, откуда-то услышав, что Женя три года ухаживала за парализованным Володей, хотела узнать, не даст ли та телефон сиделки. Телефона Женя не знала, но сказала, что, пока Люся не нашла сиделку, она может помочь с больным.

Сиделку так и не нашли, и Женя осталась с умирающим до конца, а после его смерти ее почти сразу пригласили помочь с еще одним лежачим больным, а потом – с другим, с третьим. Жене было шестьдесят с небольшим, медицинское образование, она брала немного денег, потому что ей хватало и Валера все равно каждый месяц приносил ей несколько непривычных зеленовато-серых купюр – одну всегда можно поменять, если деньги заканчивались.

Да, конечно, на свою новую работу Женя ходила не из-за денег, просто ее жизнь рядом с умирающими стариками вновь приобрела смысл, утраченный со смертью Володи. Чтобы не было пролежней, она переворачивала тяжелые неподвижные тела; она вымывала нечистоты из складок сухой кожи, покрытой пигментными пятнами; она ставила капельницы в ломкие ускользающие вены; она слушала крики, исполненные боли, ярости, ужаса, и сама удивлялась своему спокойствию. Женина врачебная карьера описала круг: много лет она была первой, кто приветствовал новорожденных, – теперь стала последней, кто провожал умирающих.

Женя сидела, держа больных за руку, и говорила с ними. Иногда передавала им новости о родных, но чаще рассказывала про собственную жизнь, почти так же, как когда-то рассказывала Володе. Она не знала, слышат ли ее, но ей хотелось верить, что история чужой жизни поможет умирающим выстроить в глубине собственного безмолвия историю своей. Месяц за месяцем она перебирала встречи и расставания, вспоминала послевоенную Москву, далекие Куйбышев, Грекополь, Энск. Постепенно вся Женина жизнь приобрела законченность, словно была написана для кого-то и этот кто-то прочитал ее вслух Жене, а той осталось лишь выучить слова наизусть и повторять раз за разом.

Так прошло шесть лет.

Евграф Ильич умер в декабре, незадолго до Нового года. Это был маленький усохший старик с длинной белой бородой, в стиле Льва Толстого. Жена запрещала ее стричь, и Женя раз в день расчесывала бороду старым, еще дореволюционным костяным гребнем. По вечерам, в сумерках, Евграф Ильич кричал страшно и протяжно, и Жене иногда казалось, что это где-то далеко гудит поезд, подавая сигналы бедствия, взывая о помощи. Никто не знал, как добраться в это «далеко», никто не знал, чем помочь, – и самой темной декабрьской ночью старик замолчал навсегда, так и не дав расшифровать потаенные сигналы.

Прошло девять дней, и сорок, и два месяца, а Жене никто не звонил. Она не знала, почему о ней забыли: может, слишком стара, а может, наконец-то появилось достаточно молодых профессиональных сиделок. Так она снова осталась одна, но в середине марта – влажного и мерзлого месяца, только случайно относимого к весне, – Женя наконец увидела во сне Володю.

Они снова были в куйбышевской квартире и, похоже, опять затевали ремонт, во всяком случае, вся мебель была отодвинута от стен, а старые обои свисали клочьями. Володя держал в руке рулон бумаги и смотрел на Женю с щемящей нежностью, которой ей никогда не доставалось, пока он был жив.

– Эх, Женечка, – сказал он, – как же мы одним рулоном обклеим все стены? Нам ведь не хватит обоев… – И Володя улыбнулся той улыбкой, которую Женя так хорошо запомнила полвека назад.

– Мы уж как-нибудь, Володя, – ответила она и тут же проснулась, счастливая и удивленная этим счастьем.

Женя лежала в кровати, укутанная утренним сумраком, и улыбалась. Она не понимала, что мог значить этот сон, но не хотелось его разгадывать – просто приснился, вот и все.

Она почистила зубы и умылась, приготовила себе кофе и засунула куски хлеба в тостер (подарок Андрея на прошлый день рождения), и все это время улыбалась. Наконец тостер отсалютовал победным щелчком – и тут же зазвонил телефон. Женя бросила золотистые поджаристые гренки на тарелку и нажала кнопку на беспроводной трубке (подарок Валеры на позапрошлый Новый год).

Звонил Игорь – сколько лет, сколько зим! Кажется, не слышала его лет восемь, с тех пор как Андрей стал отмечать день рождения с друзьями, а не с бабушками и дедушками. Хотя, конечно, Игорь наверняка был на похоронах, но никаких воспоминаний об этом не осталось… конечно, не до него было… так, значит, здравствуй, здравствуй, чему обязана?

Оказывается, зовет в гости в пятницу вечером. Захотелось, говорит, вспомнить молодость.

– Я еще, Женька, тебе сюрприз приготовил! – смеется в трубку. – Так что обязательно приходи!

Ну, сюрприз так сюрприз, почему же не прийти? Только адрес напомни, и ровно к семи буду у тебя.

Хотела спросить напоследок, все ли живы, всё ли в семье хорошо, но удержалась, а то мало ли что. В пятницу приду – все узнаю.

Накрытый стол, крахмальная скатерть, хрустальные салатницы, даже приборы, кажется, из серебра. Игорь открывает бутылку бордо, наливает себе, Жене и Даше, поднимает бокал:

– Ну, за встречу!

Женя делает несколько глотков – терпкий, непривычный вкус. Кажется, всю жизнь прожила, а бордо пробую впервые. Что там еще осталось, из литературы? «Вдова Клико» из Пушкина? Анжуйское, как в «Трех мушкетерах»?

Разумеется, первая тема – Андрей: как-никак, общий внук.

– До сих пор не могу поверить, что мы с тобой породнились! – восклицает Игорь. – Ну, расскажи, давно видела? Заходит к тебе хоть иногда?

Если честно, очень иногда, но разве Женя будет позорить Андрейку? С другой стороны, и хвастаться неприлично, поэтому отвечает уклончиво, переводит разговор на новый глянцевый журнал, где Андрей стал главным редактором. Пока делают пилотный номер (Женя гордится, что знает такие слова), а вот осенью должны запуститься. Говорит, во всех киосках будет.

– Вряд ли, конечно, мы там что-нибудь поймем, – замечает Даша.

За эти восемь лет она страшно располнела, думает Женя. Когда я в Москву приехала, была вполне ничего, примерно Олиной комплекции. Пухленькая, но хорошая. То, что называлось «аппетитная». А теперь даже не на стуле сидит, а на кресле – да, мне кажется, что стул под ней мог бы и развалиться. Наверно, с обменом что-то, думает Женя, не может же человек просто так взять и разжиреть?

– Ну, это ты про себя говори, – замечает Игорь. – Я вот регулярно Андрюшины статьи читаю, и в общем и целом примерно понятно, о чем это.

– Он говорит, новый журнал будет для поколения сорокалетних, – поясняет Женя. – Не для нас, но и не для его сверстников.

Игорь кивает. В отличие от жены, он, скорее, похудел: кожа висит складками, морщины, как у древнего старика. Плохо это, когда люди так сильно худеют, думает Женя. Может, намекнуть ему, чтобы проверился? Меня-то никто не спрашивает, но я вот Андрею скажу, пусть он с дедом поговорит.

Выпивают еще по бокалу – за Андрюшу, за внука, потом Женя рассказывает про Валеру, как он много работает и мало бывает дома, то за границей на каком-нибудь конгрессе, то в России открывает филиал своего Центра или проводит показательные тренинги.

– Честно говоря, я так и не поняла, чем он занимается, – говорит Даша, обмахивая раскрасневшееся лицо сложенной вчетверо салфеткой. – Я думала сначала, что это такая йога, а послушала его однажды по телевизору – вообще запуталась.

Игорь пускается в длинные занудные объяснения, Женя кивает, хотя, если честно, сама не очень понимает, что там Валера делает в своем Центре. Дождавшись паузы, спрашивает:

– А как ваша Ира?

В ответ – неловкое молчание. Женя перекладывает из салатницы оливье и, не меняя тона, говорит:

– Как ты, Даша, все-таки прекрасно готовишь! Я вот даже по твоим рецептам никогда не могла так повторить!

Игорь смеется:

– Да это вообще из кулинарии! Тут у нас неподалеку супермаркет открылся, так там готовые салаты продают, оливье вот очень удачный.

– Ну, зато горячее я сама делаю. – Даша поднимается с кресла. – Пойду, кстати, посмотрю, как оно там.

Она уходит на кухню, и Игорь, нагнувшись к Жене, шепотом говорит:

– Не хотел при ней про Ирку, огорчается она очень, того гляди плакать начнет.

– А что с Ирочкой? – спрашивает Женя.

– А кто ее знает. – Игорь быстро подливает себе вина. – Видим мы ее редко, по телефону тоже… раз в две недели.

– Так, может, все и ничего?

– Какое там! Мужика нет, точнее, есть, но все время новые. Выглядит так, что краше в гроб кладут, как эти… анорексички… кожа да кости!

– Ну, это модно сейчас, – примирительно говорит Женя.

– Модно, тоже скажешь! – возражает Игорь. – Я вот в журнале у Андрея читал про… как его, «героиновый шик». Даже беспокоюсь – может, Ирка подсела на что-нибудь… наркотическое? С нее, дуры, станется!

– Нет, ну такого не может быть, – уверенно говорит Женя. – Ирочка – хорошая девочка, и воспитали вы ее нормально, а наркоманы – это же всякие…

Но тут звонят в дверь. Игорь поднимается, идет открывать.

– Кто это? – спрашивает Женя.

– Обещанный сюрприз. – Игорь даже пританцовывает от возбуждения. – Закрой глаза и считай до десяти.

Женя покорно выполняет. Раз, два… может, смухлевать? А, ладно!.. Восемь, девять, десять!

Перед ней – пожилой мужчина с бородкой клинышком, кудрявыми седыми волосами, за стеклами очков – внимательные серые глаза. Смотрит прямо на нее, словно что-то вспоминая, а потом произносит растерянно: Женя?.. – и тут она тоже узнает его, потому что голос-то, голос почти не изменился.

– Гриша, ты?

– Я, конечно, кто же еще!

Бежит к ней, едва не опрокидывает стол, Женя тоже вскакивает – мгновение, и они уже обнимаются. Гриша прижимает ее к себе что есть сил, да, точь-в-точь как сорок лет назад, разве что сил осталось поменьше.

Даша приносит свинину, запеченную в сыре; раскладывают по тарелкам, нахваливают (теперь уже – не кулинария, слава богу! Надо же было так сглупить!). Гриша рассказывает, что приехал в командировку, а Игорь – что уже наездился, когда несколько лет назад приватизировал один небольшой завод в провинции. Теперь вот стал домоседом, Дашка не отпускает, говорит, я там по бабам пойду, хотя какие в нашем возрасте бабы?

Гриша не поддерживает тему, вместо этого рассказывает, как вчера ходил смотреть на строящийся храм Христа Спасителя:

– Вроде и правильно, что восстанавливают, и все равно – смотрю, а что-то не то. Нет такого чувства, как в по-настоящему намоленном месте.

Женя кивает. Ей приятно, что Гриша тоже православный и, похоже, не из этих, неофитов, которым лишь бы попышнее да побольше, а такой же, как она, с пониманием.

Она повторяет свой рассказ про Валеру, Гриша в ответ рассказывает про своих двоих, Игоря и Женю. Оба молодцы, крепко стоят на ногах. Игорь бизнесом занялся, а Женя – на том же заводе, где и Гриша. Были, конечно, задержки с выплатой зарплаты, но сейчас, слава богу, прекратились.

И пока Гриша говорит, Женя не спускает с него глаз, пытается представить: что было бы, если бы тогда Оля не предложила Володе поехать с Женей вместе в Грекополь? Уехали бы они вдвоем с Гришей, прожили бы всю жизнь, и сейчас это был бы ее любимый муж… ну, может, и не так уж любимый, мало ли что за сорок лет случится… но, по крайней мере, живой.

Увлеченная этими мыслями, Женя не заметила, как Игорь и Гриша стали обсуждать Ельцина и Березовского.

– Ты поверь мне, старик не при делах, там все Татьяна его решает, – говорит Игорь, а Даша перегибается через ручку кресла и шепчет Жене: ох, мужики! Им только дай про политику! – а Женя смотрит на Гришу и думает, что борода ему, конечно, идет, правильно он ее отрастил. Вид сразу такой солидный, а ведь в институте был – охламон охламоном, даром что с красным дипломом закончил. И очки тоже идут, да и морщины вокруг глаз скрывают.

На самом деле он до сих пор красивый, и когда Женя это понимает, в груди ее разливается счастливое тепло, а к глазам подступают горькие слезы сожаления.

Они еще долго обсуждают отставку Черномырдина и забастовки шахтеров, болтают о всякой ерунде, затем Игорь выходит на кухню помочь Даше загрузить посудомойку – и Женя с Гришей остаются вдвоем.

Минуту они молчат, а потом Гриша трогает Женю за плечо:

– Я скучал по тебе.

– Я тоже, – отвечает Женя.

И ведь действительно – не часто, но скучала.

И тогда Гриша тянется к ней и целует, как много лет назад, и Женя отвечает на поцелуй, хотя Гришины губы вовсе не такие упругие, как ей запомнилось.

А ведь это единственный мужчина, с которым я целовалась, думает Женя. И сложись все иначе, был бы мой единственный мужчина, отец моих детей.

– Мы же могли быть вместе, – словно прочитав ее мысли, говорит Гриша, с трудом переводя дыхание.

– Но ты не захотел.

– Ты не захотела, – с легким раздражением. – Ты больше хотела быть вместе с Владимиром Николаевичем…

– Так я и была вместе с ним, – отвечает Женя, – до самой его смерти. И, знаешь, я ни о чем не жалею.

«В самом ли деле – ни о чем?» – думает Женя, и перед ее глазами свитком разворачивается вся ее жизнь, все то, что она шесть лет рассказывала умирающим старикам…

– Ни о чем? – переспрашивает Гриша.

– Да, ни о чем, – отвечает Женя уже твердо. – Помнишь, ты сказал, что это не моя семья, а их? Так вот, сейчас я осталась одна и точно могу тебе сказать: это была моя семья. Моя семья тоже. Я любила их, а они любили меня. Были, конечно, и сложности, но у кого их нет? Так что я ни о чем не жалею и никогда не жалела.

Гриша вздыхает:

– А я – жалел, много лет жалел. – И, помолчав, добавляет: – Пока не встретил Машу.

И тут он оживляется, лезет в карман пиджака за бумажником, достает оттуда фотографию:

– Вот, смотри, это мы с Машей, а это маленький Игорь, а вот это Женя, только что родился.

Женя глядит на фото – старое, потертое, выцветшее. Молодая женщина прижимает к груди кулек, похожий на всех новорожденных сразу, мальчик лет пяти тянет ее за подол платья, а мужчина смотрит на них такими влюбленными глазами, что ни время, ни дефекты фотоэмульсии не сотрут эту любовь.

У Жени внезапно щиплет в носу. «Чего это я так расклеилась?» – думает она, но уже знает ответ. Она только что поняла: у нее нет ни одной фотографии, где она была бы снята вместе с Володей и Олей.

Женя задерживает дыхание, чтобы не расплакаться, и возвращает Грише фото.

– Красивая у тебя Маша, – говорит она чужим, деревянным голосом, старается улыбнуться, но не может.

За два месяца до этого, 15 января 1998 года, Геннадий Седых вышел из своей квартиры и, как всегда кивнув охраннику на площадке, подошел к окну. За спиной шумел мотор приближающегося лифта, а Геннадий уже который раз подбивал итоги прошедшего года. Итоги были хороши, и потому их приятно было подводить снова и снова. Межрегиональный центр, на открытии которого он настоял, отлично работал. Международный отдел Центра духовного развития развернулся во всех основных странах русской диаспоры – Германия, Израиль, США, в ближайших планах – Франция и Великобритания. Активы перерегистрированы на нужных людей, документы оформлены так, что комар носа не подточит. Все идет как надо, даже лучше.

Подъехал лифт, охранник заглянул, проверил кабину. Геннадий вошел следом. Все хорошо, продолжал думать он, пока лифт нес его вниз, на подземную парковку. Все хорошо, разве что Валера немного беспокоит. Слишком всерьез воспринимает эзотерическую часть их работы. А зря, в таких делах, как и в любых других, главное – маркетинг и финансы, а вовсе не духовные поиски клиентов. Духовные поиски, усмехнулся Геннадий, – это такое дело, как проверишь, хорошо они идут или плохо?

Дверь лифта открывается, охранник выглядывает – все чисто, можно выходить.

Как проверишь, да. Вот на прошлой встрече Валера целый час рассказывал, что ждет нас после смерти, как к этому подготовиться и как можно достичь спасения сразу после гибели физического тела. Тибетская книга мертвых, Египетская книга мертвых, еще какая-то книга мертвых… Геннадий чуть не сказал ему, что это гениальная идея: продавать продукт, на который покупатель не сможет подать рекламацию. Кто там знает, что после смерти случится, верно? Хорошо, что удержался, Валера таких шуток не понимает.

Охранник включает «мерседес» с брелка, открывает дверцу, заглядывает в салон, машет рукой – мол, все в порядке, – и в этот момент раздается щелчок, и взрыв разносит в клочья машину и охранника, а у Геннадия Седых есть ровно одна секунда порадоваться, что он стоит достаточно далеко, а может, даже меньше одной секунды, потому что отброшенный взрывом обломок рессоры насквозь пробивает ему грудную клетку, и вот уже бывший офицер КГБ СССР, один из создателей ООО «Валген», российский коммерсант и международный бизнесмен, а сейчас просто Геннадий Николаевич Седых, пятидесяти восьми лет, корчится на бетонном полу гаража, кровь толчками покидает тело, и он едва ли успевает пожалеть, что так невнимательно слушал Валерины объяснения про посмертные мытарства, ничего он не помнит, никак не сможет воспользоваться верным рецептом… да ничего он не успевает: багровая тьма поглощает его без остатка.

В это самое время в аэропорту Хьюстона объявляют посадку на рейс до Сан-Франциско. Высокая рыжеволосая женщина берет со стойки русскую газету «Наш Техас». В конце семидесятых она уехала в Израиль, открыла там курсы йоги, вышла замуж и уже десять лет как переехала в Америку. На третьей полосе – портрет немолодого мужчины с длинными волосами и седой бородой. «Неужели он?» – удивляется женщина и читает подпись: Валерий Дымов, знаменитый гуру Вал, рассказывает нашим читателям о секрете своего успеха. Вот ведь пройдоха, а! И ведь теперь-то ясно, что в йоге он вообще ничего не понимал, думает она. Хотя секс… да, секс с ним был прекрасен.

И на ее лице появляется счастливая кошачья улыбка, такая, что импозантный мужчина, стоящий рядом в очереди бизнес-класса, задерживает на ней взгляд и думает: «Эх, хороша!»

Через три дня после убийства Геннадия Валера сидит на кухне у Лени Буровского, а на столе перед ними бутылка водки и закуска из ближайшего супермаркета. Последний раз Валера с Леней виделись несколько лет назад, и Буровский удивился, услышав в телефоне почти забытый голос. Валера просил о срочной встрече, и это было так на него не похоже, что Буровский тут же сказал: «Да приезжай прямо сейчас!» – и через полчаса, впустив Валеру в квартиру, понял, что не ошибся.

Уже несколько лет назад седина, смешавшись с остатками природной черноты, придала Валериным волосам и бороде сдержанный и аристократичный серый оттенок – а сейчас все его лицо такого же цвета, выделяются только темные линии морщин.

Буровский наливает ему водки, и, выпив вторую рюмку, Валера рассказывает: после смерти Гены выяснилось, что компания давно перерегистрирована и ему, Валере, не принадлежит ровным счетом ничего – так, во всяком случае, объяснил ему адвокат Гениной вдовы Марины.

– Но ведь все знают, что Центр духовного развития – это ты? – говорит Буровский.

Валера горько усмехается:

– Да, все знают. Но юридически все имущество Центра и даже торговая марка принадлежат ООО «Валген». А я к нему не имею теперь никакого отношения, там теперь хозяйка – Марина.

– Но она же не сможет… без тебя?

– Сможет, Буровский, все она сможет. Она у меня три года училась и еще три года наблюдала, как я работаю. Гена даже предлагал поставить ее ответственной за регионы, и я даже почти согласился… а теперь разве что она меня может главным по регионам назначить, но это вряд ли.

Буровский наполняет стопки:

– Ну, за то, чтобы все обошлось!

Как все-таки страшно стареть, думает Буровский. Ведь я Валерку мальчишкой помню, а теперь – совсем старик. И при этом я понимаю, что и сам выгляжу не лучше, но внутри-то мне по-прежнему лет тридцать, сорок от силы.

– А говорить ты с ней не пробовал, с Мариной? – спрашивает он.

Бледные Валерины губы раздвигаются в кривой усмешке:

– Она меня на порог не пустила. Велела охране аннулировать мой пропуск. И ведь самое обидное – я же ее с Геной и познакомил! Она у меня в семинаре по тантрическому сексу занималась, и мы однажды…

Буровский не может сдержать смех:

– То есть эта Марина – твоя бывшая? Может, ты ее обидел чем?

Валера разводит руками:

– Ты думаешь, я помню? Это же давно было, она уже три года как за Геной замужем!

Буровский вздыхает.

– А если серьезно, – говорит он, – что ты потерял? Имя у тебя есть, накопления тоже кое-какие найдутся… поднапряжешься, откроешь новый Центр… кто к этой Марине пойдет, когда есть живой гуру Вал?

Валера допивает водку и задумчиво говорит:

– Нет, не буду. Мне кажется, это все к лучшему. Помнишь, ты когда-то сказал, что я – человек андерграунда? Я тогда отмахнулся, а ведь ты был прав! Все семидесятые я так прожил, и хорошо получалось, а потом появился Гена и стал вытаскивать меня на поверхность, сначала – сделать секцию, потом – фирму, потом – транснациональную корпорацию. И я повелся, потому что мне самому захотелось масштаба, захотелось возможностей, которые дает публичность, а надо было и дальше оставаться в тени. Я сейчас вспомнил, как Алла мне Кастанеду пересказывала: если на тебя направлено ружье с оптическим прицелом, надо просто исчезнуть. А ведь на нас всегда это ружье направлено – и в советское время, и сейчас. И даже оптический прицел больше не метафора, а такая… повседневная реальность. А я, как дурак, сколько уже лет изо всех сил лез туда, где меня лучше видно.

– Может, так и надо? – отзывается Буровский.

– Вот ты, например, – продолжает Валера. – Ты как занимался своей химией ароматических соединений, так и продолжаешь все эти годы. СССР распался, промышленность развалилась, институт твой десять раз с кем-то слили и укрупнили, а ты делаешь все то же, невзирая ни на что.

– Так я больше ничего и не умею, – говорит Буровский.

– Не в этом дело. Ты просто сохраняешь верность себе, вот как это называется. То есть из нас двоих по пути воина шел ты, а вовсе не я. Такие дела, – добавляет Валера, помолчав.

Буровский смотрит на него и думает: вот отправят меня через год на пенсию – и будет мне путь воина, но Валере, конечно, ничего не говорит. Что, в самом деле, лезть к человеку со всякой ерундой, когда у него по-настоящему серьезные проблемы?

По-настоящему серьезные проблемы начались у Валеры только в феврале, когда оказалось, что часть кредитов, взятых когда-то ООО «Валген», были оформлены как личные кредиты, выданные Валерию Дымову. Несмотря на инфляцию, превращавшую выданный пять лет назад кредит почти что в ноль, общая задолженность была такова, что с учетом пеней набегало около тридцати тысяч долларов. Еще месяц назад Валера легко погасил бы этот долг, но теперь, лишенный доступа к активам созданного им Центра, он остался один на один с группой кредиторов, предъявивших к оплате внушительный пакет документов. Валера попытался перевести стрелки на Марину, но разговор не сложился. Подпись твоя? Твоя. Долг твой? Твой. Тебе и платить.

Валера сразу понял, что проиграл. Прикинув, он предложил расплатиться, продав квартиру, которая досталась ему после развода с Ирой. Финальную часть переговоров он провел довольно удачно, выторговав месячную отсрочку, чтобы вывезти вещи, и право забрать все, что останется после продажи квартиры и оплаты долга. Он рассчитывал на четыре или даже на шесть тысяч долларов: район, где он жил, по-прежнему считался престижным, и цены там были немногим ниже, чем внутри Садового. На эти четыре (или шесть) тысяч вполне можно было протянуть полгода, а там, глядишь, еще что-нибудь придумается. Но первым делом надо было понять, куда Валере отправиться после продажи квартиры, и промозглым мартовским вечером он звонил в дверь квартиры на Усачева, удивляясь, куда это тетя Женя могла подеваться.

Они засиделись допоздна, Гриша, конечно, хотел ее проводить, но Женя представила неловкую, словно подсмотренную в дурном кино сцену прощания на пороге ее квартиры, все эти бесконечные уйди – нет, останься! – и твердо сказала, что доберется сама.

В пустом полночном вагоне она еще как-то держалась, но, поднявшись из метро в слякотную мартовскую морось, разрыдалась, едва выйдя из вестибюля «Спортивной». Снег, смешиваясь со слезами, таял на щеках, и Женя думала, что сейчас в Гришином бумажнике могла бы лежать не Машина, а ее фотография. Ее и их детей.

Ночь обступила Женю; влажная, промозглая ночь сочилась слезами и отчаянием. Посреди темной и пустой улицы Женя вспомнила, как зимой 1943 года приехала в Москву, приехала именно сюда, чтобы найти дом тети Маши. Потерянная, она брела по этой самой улице. И что же? Круг замкнулся. Она была одинока тогда – и одинока сейчас. Прожив всю жизнь, она вернулась туда, где была.

Если бы Женя встретила сейчас ту девочку-подростка, что бы она сказала ей, о чем бы предупредила? Не ходи в чужой дом? Не влюбляйся в чужого мужа? Забудь про свою любовь и создай свою семью?

Только вряд ли молодая Женя стала бы слушать Женю старую. И потому предостережения лучше оставить при себе, а советы… что советы? У Жени есть только один совет, и она может его дать прямо сейчас, самой себе, без всяких чудес и машин времени.

Вот этот совет, един в трех частях: никогда не жалей о том, что уже нельзя изменить, никогда не думай о том, что больше не повторится, и наконец, никогда не плачь о невозвратном.

Но, несмотря на все советы, Женя еще плачет, войдя в свой подъезд. Только поднявшись на лифте на третий этаж, она увидит сидящего на ступеньках Валеру и поймет: что-то случилось, и сердце екнет от предательского всплеска счастья – она больше не одна, больше не одинока, она все еще кому-то нужна.

Сейчас она снова узнает, зачем ей жить.