Книга: Гребаная история
Назад: 31. Туман
Дальше: 33. Маяк

32. «Пасифик сторидж»

Увидев, что та, которую звали Лив, запирает дверь дома, Ноа закрыл книжку. Через ветровое стекло он наблюдал, как она садится в «Вольво» и задним ходом выезжает с подъездной аллеи у гаража.
Машина проехала мимо него. Рейнольдс включил зажигание и спокойно перестроился в другой ряд: маловероятно, чтобы на этом острове он потерял ее из виду. Главное, чтобы Лив его самого не заметила. Они ехали не торопясь; теперь Ноа следовал на приличном расстоянии, чтобы ни в коем случае не оказаться в зеркале заднего вида «Вольво». Затем он увидел, как женщина повернула от Мейн-стрит в сторону порта. Подождав, пока она поднимется на паром, он двинулся в обратном направлении. Вторая мать Генри выехала часом раньше, на континент, где она работала, а сам Генри отбыл на пароме в школу «Пенси». У Ноа было несколько часов спокойствия.
Он снова устроился на некотором расстоянии от дома.
Самое время.
Если быть до конца откровенным, он немного нервничал. То, что он готовился сделать, было незаконным, даже для него. Это могло стоить ему лицензии. Но Джей выразился предельно ясно. С того момента, как он нападет на след мальчишки, его вознаграждение утраивается. Опасность исходила от соседей. Если кто-то из них предупредит шерифа Крюгера или один из его заместителей поймает Рейнольдса за руку…
Отогнав эту мысль, Ноа вышел из машины. Дул очень сильный ветер. Воздух был очень влажный и нес запах океана, но дождя не предвиделось.
Дважды позвонив и обождав примерно с минуту, следя за пустынной дорогой, он без труда вошел, воспользовавшись отмычкой. Гудок системы сигнализации дал знать, что у него всего несколько секунд, чтобы набрать правильный код на панели у двери. Рейнольдс быстро набрал комбинацию, так как перед этим видел в объектив камеры слежения, как ее набирали эти две женщины. В последней цифре он слегка сомневался – видимость была не самой лучшей, – но даже если б ее не удалось установить, он выдал бы сотруднику компании, который сразу же перезвонил бы ему, ответ на идиотский вопрос службы безопасности. Им его снабдил кто-то из команды Джея, после того как с неприличной легкостью взломал компьютеры этой компании. Код оказался верным, гудок прекратился. Как и ожидалось, внутри царила тишина. В воздухе витали легкие ароматы цветов в вазах, запах духов и воска. По дороге проехала машина и исчезла вдали.
Ноа не стал терять времени. Он прошелся по комнатам нижнего этажа, затем поднялся на верхний и одну за другой просмотрел спальни: сперва для постояльцев, затем – двоих мам. Он ожидал найти в ящиках комода какие-то секс-игрушки, но напрасно. Также никаких дамских штучек. По правде говоря, ничего особенно привлекательного: обычные предметы одежды и кое-что из сексуального нижнего белья, вот и всё… Затем он проник в комнату Генри и начал методично, но со всей возможной аккуратностью обшаривать ящики и шкафы. Перед тем как приступить к очередному, детектив фотографировал местоположение каждого предмета, а затем скрупулезно клал изученную вещь туда, где она лежала. Он продвигался быстро, но тратя достаточно времени, чтобы ничего случайно не пропустить. Ноа знал, что сегодня, когда люди хранят большинство воспоминаний и архивов в недрах своих компьютеров, ящики содержат куда меньше секретов, чем раньше, и не особенно задерживался на них. Он взглянул на ноутбук Генри, стоящий на рабочем столе. Благодаря тому, что в доме имелся беспроводной Интернет, у него была возможность спокойно изучить содержимое ноутбука прямо из машины. Незачем тратить на это время. Затем Ноа повернулся к стенам – и испытал настоящий шок. Господи боже! От пола до потолка каждый квадратный сантиметр покрыт мрачными, вызывающими тревогу изображениями, полными кричащих цветов: желтый, оранжевый, черный, красный… Объятые ужасом физиономии, окровавленные тела, чудовищные создания. Да в этой комнате Хэллоуин все двадцать четыре часа в сутки! Ноа содрогнулся. Присев на краю кровати, он подумал о подростке, живущем здесь. О парнишке, который вырос в укромном уголке, в то время как его отец – один из самых могущественных людей нации – искал его во всех концах страны. Что знал он о нем?
Ноа мысленно отметил, что за исключением постеров фильмов ужасов в комнате не так много следов мальчишки. Так, будто он поселился здесь лишь временно. «Кто ты, Генри? – подумал он. – Что ты прячешь за этой броней?» Сфотографировав рабочий стол, кровать, стены, Рейнольдс снова вышел.
Он вернулся на нижний этаж и направился к металлическому шкафу-картотеке, который ранее заметил в камере слежения. Открыл первый ящик. Папки с бумагами…
Он взглянул на часы. Все жители дома отбыли на паромах, но все равно не стоит искушать судьбу. Ноа недостаточно долго изучал привычки этой женской парочки, чтобы быть уверенным, что никто не свалится как снег на голову: помощница по хозяйству, несезонный постоялец… Он оглядел ряды папок, тесно стоящие на полках. Открыл их одну за другой, просматривая сложенные там счета, квитанции и ведомости, выкладывая некоторые из документов на стол и фотографируя с помощью той же суперплоской фотокамеры, снабженной подключением беспроводной связи, а затем кладя на место.
В глубине души детектив чувствовал, что решение здесь или неподалеку. Он уже навел кое-какие справки о двух матерях Генри и о нем самом; на Гласс-Айленд, похоже, не знали, как они жили, прежде чем прибыли сюда. По части секретности эти женщины могли бы дать сто очков форы людям из ЦРУ.
Впрочем, чуда Ноа не ожидал – всего лишь небольшой след, который приведет его на путь к следующему, и так далее… У него всегда так было. Достаточно знать, куда смотреть. Однако счета ничего особенно не прояснили, разве что указали на наличие ячейки в хранилище «Пасифик сторидж» на континенте. Может быть, в этой стороне и стоит поискать… Ноа отличался терпением, оно всегда вознаграждается. А вот поспешность как раз заставляет совершать ошибки.
Он снова закрыл шкаф, посмотрел кругом. До сих пор охота не была особенно удачной. Рейнольдс уже собирался уходить, когда решил во второй раз перерыть верхний ящик. Его внимание привлекла одна деталь, которую он пропустил в спешке. Ноа снова ее нашел: большой запечатанный конверт из крафт-бумаги, без всяких надписей. Детектив вынул его из папки, где тот хранился, и внимательно осмотрел. После минутного колебания разорвал верхний клапан и, сунув руку в конверт, вынул оттуда несколько скрепленных между собой листов бумаги. Сначала он спросил себя, что перед ним такое. Листы формата А4, с печатным текстом и подписями. Ноа поднес один из них к свету. Кажется, какой-то договор… Затем прочитал больше, до слов: «У меня нет никакого намерения или желания считаться законным родителем…» В верхнем левом углу стояло название общественной организации, абонентский ящик в Лос-Анджелесе.
Детектив почувствовал, как внезапно его дыхание участилось. Возможно ли, что сейчас он держит в руках самую важную деталь пазла?
Погруженный в свои мысли, он слишком поздно услышал шум мотора.
Черт!
Рейнольдс поспешил поставить папку на место, сунул конверт под куртку и бросился в коридор. Оказавшись в гостиной, он собирался выскользнуть через заднюю дверь, но услышал стук каблуков и увидел силуэт, который вырисовывался за витражом слева от входной двери. Не успеет! Ключ с шумом поворачивался в замочной скважине и замер, когда кто-то с другой стороны двери понял, что та не заперта. Мгновением позже створка с шумом распахнулась. Появилась светловолосая женщина, которая при виде Ноа испуганно вытаращила глаза.
Рейнольдс поспешно вынул удостоверение частного детектива.
– Дверь была открыта, – пояснил он. – Я думал, дома кто-то есть, вошел и позвал хозяев. Мне очень жаль, что напугал вас.
Затем он понял, что все это без толку: мать Генри глухая. Но, похоже, она прочитала его слова по губам, так как схватила со стойки у входа блокнот и ручку. Ноа услышал, как стержень скрипит по бумаге. Затем женщина показала ему написанное:
«Я вам не верю».
Он постарался изобразить самую невинную улыбку, но и сам знал, что мало наделен артистическими способностями. «Нет-нет, что вы, уверяю: здесь было открыто». Женщина одарила визитера откровенно скептическим взглядом. Снова из-под ручки вышло торопливое:
«Чего вы хотите?»
– Я расследую смерть Наоми Сандерс, – произнес Рейнольдс, преувеличенно артикулируя каждый звук. – Я журналист.
Ответ насквозь продрал страницу блокнота: «Убирайтесь».
Он поднял руки. «Согласен. Я уже ухожу».
Ноа прошел перед хозяйкой дома. Ее нахмуренные брови напоминали перья перепуганной птицы, а телом она походила на длинноногого зуйка. Детектив живо представил себе полые кости, медленные движения, некоторую вялость.
– Еще раз примите мои извинения. Хорошего дня.
У него был мобильник, свисающий с левой руки как фотоаппарат… Повернувшись, чтобы пожать женщине руку – она отказалась протянуть ему свою, – Ноа привел его в действие.
В тихой комнате щелчок раздался для него одного.
Он услышал, как захлопнувшуюся за ним дверь запирают на ключ.
* * *
Большая красная вывеска сверкала на фоне обложенного тучами ночного неба: ««Пасифик сторидж». 800.44. Хранение. Один доллар за первый месяц». После занятий я оставил Чарли, Джонни и Кайлу, садящихся на паром на Гласс-Айленд, и подождал другой – на континент. Затем направился на юг, на 5-ю автостраду, до выезда Мукилтео – Уидби-Айленд-Ферри на уровне Эверетта.
Затем на запад до 526-й дороги, чтобы через километр съехать с нее и свернуть налево от светофора на Эверетт-уэй.
Еще через пару километров справа наконец появился маяк, который служит символом отделений «Пасифик сторидж».
Маяк на входе был ненастоящим, его фонарь бросал отблески на облачное небо. Когда я припарковался на стоянке перед справочной, дул свирепый ветер. Он заставлял хлопать флаги и шевелил ряд чахлых кустов. Потоки воздуха несли с собой сырость, но дождя не было.
Молодой парень за стойкой – едва ли старше меня – выглядел так, будто от скуки вот-вот дойдет до состояния дохлой крысы. Он оторвал сонные красные глаза от своего смартфона и поднял их на меня.
Ограничившись коротким «привет», я выложил на стойку ключ и счет. Отвернувшись к экрану компьютера, он что-то набрал на клавиатуре и вновь посмотрел на меня.
– Хранилище оформлено не на ваше имя, и там не ваша фотография, – заметил он подозрительным тоном.
– Оно на имя Лив Майерс, – сказал я. – Это моя мать. Меня именно она и послала. Вот ключ и счет. Если хотите, позвоните ей, ее номер у вас есть.
Парень поколебался, зевнул, и его охватила огромная лень.
– Нет. И так хорошо.
Он нажал на кнопку за стойкой, и я услышал, как у меня за спиной заработал мотор, открывающий дверь.
– Вы можете показать мне, где это?
Парень еле заметно скривился – без сомнения, он предпочел бы и дальше посылать эсэмэски.
– Конечно, приятель. Это ячейка пять на десять футов, так?
Я кивнул. Мы вышли на крыльцо, и он указал на низкое здание сразу же за справочной, с железной дверью.
– Идешь по коридору. Маленькие ячейки там. Твоя должна быть в глубине.
И поспешил вернуться к своей переписке.
Я вошел в здание. Тесный коридор, освещенный неоновыми лампами. Что любопытно, стены выкрашены черной краской, а двери – темно-серые, так что свет люминесцентных ламп, уже ослабленный, был почти полностью поглощен, и по всей длине коридора царил неприятный полумрак. На каждой двери металлические дужки, закрытые висячим замком.
Ячейка 181 была предпоследней в ряду слева после коридора, где под прямым углом отходил второй коридор.
Я находился здесь один…
Я мог слышать биение своего сердца и снаружи – чуть приглушенный лай собак.
На экране моего телефона высвечивалось 17.39. Я послал мамам эсэмэску, сообщить, что остаюсь делать уроки с Чарли.
Я прошел до самой двери – мои шаги многократно повторяло эхо – и неподвижно встал перед ней.
Когда я вынул из кармана толстый ключ и вставил его в замочную скважину, моя рука была мокрой от пота. До сих пор я не обращал на это внимания, но подмышки под футболкой и утепленной курткой были такими же влажными.
Я сделал глубокий вдох.
Потянул за язычок замка.
Затем схватился за ручку и приподнял дверь; та пронзительно заскрипела, сворачиваясь в рулон.
Я шарил в темноте в поисках выключателя. Вскоре помещение залил неоновый свет. Настоящий хаос… Как будто сюда втиснута вся жизнь. Я увидел:
– кучу плетеных стульев, перевернутых вверх ножками;
– подушки со странными узорами;
– лампы с абажурами, упакованными в бумагу и прозрачные пакеты;
– игрушки;
– принтер;
– морозильную камеру;
– террариум, в котором осталось немного песочной смеси и искусственных папоротников;
– чехол для виолончели, покрытый царапинами и стикерами, футбольный мяч, красную мотоциклетную каску и даже манекен, производящий впечатление узника, умершего посреди всего этого хлама…
Часть пространства была занята коробками, сложенными у левой стены.
Где-то снаружи послышался автомобильный гудок.
Я отодвинул паутину, населявшую все свободное пространство, и клейкие нити обернулись вокруг моей руки, будто покрывало новобрачной – или вдовы. Я схватил первую коробку – ту, что находилась на самом верху стопки, поставил ее на цементный пол снаружи.
Не знаю, почему мое лицо покрылось мелкими капельками пота; на сквозняке было достаточно свежо.
Я вытер его рукавом.
Открывая коробку, скорчившись в центральном проходе, услышал, как заскрипела ржавая металлическая дверь.
Вошел какой-то тип. Близорукий. В комбинезоне.
Он двинулся в моем направлении, затем остановился и сунул ключ в замочную скважину в пяти метрах от меня.
Я погрузил руку в коробку.
Фотографии – некоторые в рамках, некоторые нет. Фото Лив и Франс, когда были моложе, мои фото…
Дверь типа с шумом скрутилась. Затем он принялся все перерывать в своем отсеке в пяти метрах от меня; я услышал несколько приглушенных, но яростных ударов и даже шум падающих и разбивающихся предметов.
– Срань господня! Проклятое дерьмо!
Чувствуя, что у меня сжимается сердце, я снова сосредоточился на фотографиях. В памяти почти не сохранилось никаких воспоминаний, связанных с запечатленными на них счастливыми моментами: по крайней мере, если судить по радостным взглядам и улыбкам. Обычное счастье. Начиная с моего. Мне десять лет, и я позирую перед акулой студии «Юниверсал», сидя в вагончике аттракциона, рядом с Франс. Мне семь или восемь лет, и я купаюсь в бассейне – нашем? – а мама Франс загорает с черными очками на носу и с романом Клайва Баркера в руках. Мне столько же, или почти столько, это Новый год перед елкой, обе мои мамы в пижамах на коленях по обе стороны от меня. Кто фотографировал, я так и не смог вспомнить. За пыльным ветровым стеклом длинная прямая дорога под палящим солнцем, за рулем мама Лив; я сижу рядом с ней, поворачиваюсь спиной к объективу и кривляюсь. На самом кончике носа у меня слишком большие очки, до самых бровей надвинута дамская шляпа. Эту экспедицию я помню: мы уехали из Лос-Анджелеса на восток, через пустыню.
Другой Новый год, со снежными сугробами. Где это? В Вермонте? В Орегоне? Столько всяких мест… Перед верандой – маленьким непритязательным павильоном – снеговик, вместо метлы он держит бандонеон.
Какое-то время спустя я почувствовал, что мои глаза увлажнились.
Внезапно я пожалел, что в этом коридоре есть еще кто-то, кроме меня. Мне хотелось бы остаться одному со своими воспоминаниями, которые выбрались из коробки, словно джинн из лампы.
Но тот тип метался, как лев по клетке, во власти какой-то истерии. Будто в каморке только что пробудился Халк.
Я продолжил разглядывать снимки – свидетельства своего счастливого детства. Счастливого? Действительно? Существует ли свидетельство более лживое, чем фотография? Чем больше я изучал их, тем больше мне казалось, что в своих воспоминаниях я вижу совсем другое: маленький мальчик, который играет, забавляется, но у которого всегда грустный вид. Потому что в глубине души он знает – все должно быть не так, как есть. Маленький мальчик всегда знал – теперь я прекрасно это понимаю, – он знал, что ни одна из этих женщин не является его матерью. Они заняли ее место, играют ее роль, но никогда ее не заменят.
По моим щекам потекли слезы.
Этот мальчик хорошо знал, каким-то глубинным чутьем, что он сирота, приемный ребенок, перемещенное создание… Он чуял это инстинктом, словно дикое животное, которое притворяется домашним, но не забыло прежней свободы.
Я снова сложил фотографии в коробку и перешел к следующей.
Никаких открытий меня там не ждало – одни сплошные бумаги, похожие на те, что были дома в металлическом шкафу, разве что более старые.
Со следующей коробкой то же самое.
Это произошло на четвертой.
Едва я открыл ее, как сразу же догадался, что это значит.
Конверты… Туго набитые… Едва я приоткрыл один из них, мои пальцы задрожали.
Передо мной предстало то, чего я боялся больше всего: банкноты…
О дерьмо.
Сперва я ощутил приступ головокружения и тошноты.
О, нет-нет-нет, только не они – о господи, нет…
В то же самое время я отметил кое-что другое – запах. Я наклонился, чтобы понюхать деньги. Это и в самом деле шло от них. Они воняли табаком.
Внезапно до меня дошло, что шум прекратился и в коридоре царит тишина; это открытие заставило меня подпрыгнуть.
Стоя на коленях на цементном полу, я повернулся туда, где находился этот тип…
Сердце так и подскочило в груди.
Теперь он был не в своем отсеке, а прямо за спиной, надо мной. Я поднял глаза; его высокий силуэт заслонял ослепительный свет ряда неоновых ламп. Наклонившись, он внимательно смотрел на меня:
– У тебя не будет отвертки?
Я отрицательно помотал головой, и этот тип смылся без единого слова.
Видел ли он банкноты? Да и какая разница? В любом случае это не мои деньги. Это дурно пахнущие деньги, и мне они не нужны. Он вполне может спереть их, если ему так хочется.
Но что, если он известит полицию? Я схватил коробку и снова закрыл ячейку. Затем направился по коридору к выходу. Тип смотрел мне вслед сквозь свои очки. Когда я оказался на свежем воздухе, начали падать первые капли, большие и холодные, как хлопья снега.
Они скатывались мне на щеки – одновременно со слезами.
Назад: 31. Туман
Дальше: 33. Маяк