Книга: Гребаная история
Назад: 32. «Пасифик сторидж»
Дальше: 34. Дрон

33. Маяк

С пунцовым лицом Огастин наклонился над молодой женщиной. Она тяжело дышала, приподнимая колени, ее прозрачные каблуки запутались в подушках софы. Пальцы Гранта были в ней. Его член фонтанировал, он чувствовал тепло, исходящее от ее живота, когда забарабанили в дверь люкса «Томаса Джефферсона». Вот дерьмо! Грант погрузил пальцы еще глубже. Молодая женщина на софе изогнулась. Полы ее рубашки развевались возле бедер; женщина издала хриплый стон. Внезапным движением она вцепилась в Огастина, удерживая его.
Кулак снова забарабанил в дверную створку.
Грант вытащил пальцы, схватил белое полотенце, лежащее на ведре с шампанским, опустил пальцы в лед и вытер руку.
– Иду!
Он пересек гостиную и вестибюль при входе, отпер дверь. В коридоре был Джей. Они посмотрели друг на друга. Без единого слова.
– Входи, – сказал Грант.
Девушка удрала в спальню. Джей остановился, принюхался:
– Здесь Миа?
Грант кивнул.
– Скажи ей, чтобы выметалась.
Огастин обогнул рояль, прошел через небольшой кабинет-библиотеку и исчез в главной спальне. Минутой позже перед Джеем продефилировала чернокожая девушка, великолепная и вызывающая, парящая на прозрачных двадцатисантиметровых каблуках «Феррагамо» и туго обтянутая полосатым брючным костюмом.
– Здравствуй, Джей, – сказала Миа.
– Привет, Миа.
Огастин сразу же закрыл за ней дверь.
– Бардак… – начал Джей.
Грант извиняющимся жестом поднял руки:
– Знаю.
– До выборов чуть больше шести дней, дерьмо!
– Хорошо, Джей.
Эта интонация означала, что разговор на данную тему закончен. Джей замолчал.
– Что тебя привело?
Помощник Гранта вынул свой мобильник и протянул ему. Тот внимательно посмотрел на изображение на экране: блондинка лет сорока, симпатичная, удлиненный силуэт, нахмуренные брови и обеспокоенный вид.
– Кто это?
Джей ответил.
– Значит, говоришь, одна из матерей моего сына?
– Ее зовут Франс.
– В любом случае это не Мередит, – отрезал Грант.
– Она могла прибегнуть к пластической хирургии. В наше время с ее помощью возможно все. Включая изменение роста.
Грант покачал головой.
– Это не она, Джей. Даже хирургия не в состоянии настолько изменить все. Посмотри как следует. Общий вид, форма лица… Ничего не соответствует. Ничего. Это не может быть она, это невозможно.
Джей кивнул.
– У меня возникло такое же впечатление, – признал он.
– А другая?
– Лив Майерс? Брюнетка, широкая, как «Хаммер», метр пятьдесят четыре. Чтобы Мередит стала такой, ей пришлось бы ампутировать ноги по колено.
Гранту эта шутка пришлась не по вкусу. Он вытащил из ведра бутылку, подошел к одному из балконов. Освещенный монумент Вашингтона, крыши Белого дома, поток городских огней под звездным небом – от этой панорамы он никогда не уставал. Через застекленные двери, открытые несмотря на холод, проникал адский шум транспорта на Шестнадцатой улице.
– Если это не она, Джей, тогда где она скрывается?
– Скоро найдем. Под наблюдением все население острова. За каждым движением его мам следят. Ее скоро найдут.
– А Генри?
– К нему в машину подложили маячок. Но вот что странно: похоже, этим вечером он отправился в одно из мебельных хранилищ Эверетта на севере Сиэтла.
– Зачем?
– Это еще неизвестно. Однако Рейнольдс отслеживает все их разговоры и имеет доступ к их камерам видеонаблюдения. Просматриваются все их метаданные, всё, что в компьютере, просеивают как сквозь сито. Пазл уже заканчивают складывать, это всего лишь вопрос нескольких дней.
– Отличная работа, Джей. А теперь возвращайся к себе. Иди отдыхай.
– О том, чтобы Миа спала здесь этой ночью, не может быть и речи, договорились?
Огастин утвердительно кивнул. Джей ушел. Грант взял с маленького столика книгу под названием «Революция». Если верить историкам, Томас Джефферсон любил вино, музыку, книги, науки и искусства. Он переписывался с учеными всего мира, увлекался архитектурой – это он с помощью французских архитекторов нарисовал Капитолий Ричмонда, – виноделием, садоводством, географией, математикой. Кроме того, он изобрел и улучшил целую кучу инструментов – например, шифровальную машину. Выступал за отделение церкви от государства, но с противниками был настоящим Макиавелли… Черт, какой человек! Поднеся бокал к губам, Грант спросил себя, что будут говорить о сегодняшних политиках – похотливых обезьянах, глупых и продажных демагогах. Вероятно, он плакал бы. Но особенно восхищал Гранта тот факт, что у Джефферсона была черная любовница. Он так и не дал ей свободы, но освободил двоих ее сыновей. Тесты ДНК, взятые у потомков молодой женщины, подтвердили, что некий Эстон Хемингс – в самом деле сын бывшего президента и черной рабыни.
Ребенок…
– Святой Томас, – прошептал Грант, поднимая свой бокал к висящим на стене картинам.
Затем вынул телефон и набрал номер, не помеченный никаким именем.
– Хорошо, – сказал он. – Можешь подняться… Но на ночь ты здесь не остаешься.
Через пятнадцать минут – Огастин улыбнулся: она не особенно торопилась – в дверь постучали.
– Открыто!
– Где ты?
– В спальне!
Огастин увидел, как она появляется на пороге, блистательная, столь же прекрасная, сколь и грешная.
– Твой «Хилли Би» был хорош?
Любимый коктейль Миа в этом отеле. Она подошла к хозяину апартаментов и наклонилась:
– Попробуй.
Женщина сунула язык в рот Гранта. Вкус одновременно сладкий и терпкий на фоне вкуса джина.
– Зови меня Томасом, – попросил он.
Миа изо всех сил отвесила ему пощечину.
– Ублюдок несчастный, думаешь, я не знаю, где мы находимся?
Он улыбнулся. Миа изучала политические науки в Гарварде. Она была лучшей в своей группе.
* * *
Ноа вернулся в гостиничный номер. Повсюду скотчем приклеены кусочки бумаги, стикеры, статьи из печатных изданий и фотографии. Он также задействовал белый стол, на котором маркером нарисовал схему. Как в редакционном кабинете.

 

 

Детектив внимательно посмотрел на эту схему, налил себе в мини-баре апельсинового сока, подошел к застеленной двери и вышел на балкон. На пристани звякали ванты, и фонари вдоль причалов были как острова в море тумана. Его тревожила парочка моментов. Теневая зона, заминка в стройной системе. Он думал о том запечатанном конверте, который нашел у Генри… О находящемся в нем договоре… Кто этот человек под кодовым названием 5025-ЕХ? Будет не так-то легко найти его в таком мегаполисе, как Лос-Анджелес, но, по крайней мере, у него есть адрес, откуда начинать: координаты фирмы, указанные в договоре. Даже несмотря на то, что тот десятилетней давности.
Ноа испытывал то же ощущение, что тогда в комнате Генри: впечатление, что мальчика там нет, что комната на самом деле не его – чуть больше, чем номер в гостинице, куда въезжают на время с несколькими личными вещами.
Он посмотрел на залив. Скоро должен подняться туман. Ноа начинал различать рисунок сквозь него – медленно, кусок за куском, остров обретал форму.
* * *
Струи дождя хлестали по иллюминаторам и главной палубе, которая была наполовину пуста. Восемь вечера. Бармен выглядел как человек, умирающий от скуки. Под столом у самых моих ног стояла картонная коробка. Черт, ну и рожи сделались бы у моих попутчиков, узнай они, что там внутри! В машине я подсчитал: больше двадцати тысяч долларов в купюрах от десяти до двадцати… И, возможно, это только последний урожай. Не могли же мои мамы каждый месяц заявляться в банк с пачками купюр; должно быть, они нашли способ как-то сбыть эти деньги.
Мои мамы шантажируют весь остров…
Невозможно.
И тем не менее я должен признать очевидное: все доказательства здесь, у меня перед глазами. Сколько времени это продолжается? Сколько жертв на их совести? Существует ли что-то еще, что они от меня скрывают? О да, один пункт из этого списка мне точно известен – личность моего отца.
Кто они такие?
Я хочу сказать, кто они такие на самом деле? Я начинал сомневаться во всем, что до сих пор знал. Даже в своих воспоминаниях: их очень легко состряпать для кого-то, в течение всего подросткового периода постоянно повторяя одни и те же истории, пока человек действительно не поверит всему, что ему рассказывают…
Мне казалось, что я вспоминаю: в девять лет я носил другое имя. Миль или Майлс… Или это фантазия? Кто не сомневался в своих воспоминаниях, в их подлинности? Кто никогда не спрашивал себя, сколько в них додуманного, приукрашенного? Все мы лжецы. Мы скрываем, подделываем, изменяем, заполняем пустоты. Все мы мифоманы, только проявляется это по-разному. Неужели вся моя жизнь до настоящего момента, то, как я вам ее описал, – всего лишь ложь? Осталось ли у меня хоть что-то, что может служить зацепкой? Чарли… Я сердился на него за то, что он отправил мне послание «они лгут», но это все равно что сердиться на врача за диагноз. Чарли хотел предупредить меня, предостеречь. Что ни говори, он был моим лучшим другом. Если я больше не могу доверять своим мамам, по крайней мере, могу же я еще верить своим друзьям, мне подобным, моим братьям?..
Будто уловив мои мысли, в это самое мгновение в кармане зажужжал мобильник, и я вышел. Это был он, Чарли. Я нажал зеленую кнопку справа.
– Чарли?
– Генри… О, Генри, о, черт, Генри… – Он в открытую рыдал в трубку. – О, Генри, дружище, я в таком дерьме! Надо… тебе надо прийти… Это он так сказал… О, дерьмо, какое дерьмо, Генри…
– Чарли, в чем дело? Что ты говоришь? Я ничего не понимаю! О ком ты говоришь?
– Даррелл… О, Генри, прости меня, брат, про…
Телефон был вырван у него из рук.
– Привет, Генри, дружок.
Моя кровь разом превратилась в лед: голос Даррелла.
– Даррелл?
– Не Даррелл, мелкий засранец! Мистер Оутс…
– Э… Да…
– Не слышу.
– Мистер… Оутс…
– Вы с приятелями попытались нас поиметь, Генри-красавчик…
Я судорожно искал, что сказать, но что? «Это не мы, это Шейн»? «Я и не думал с вами жульничать…»?
– Это не мы… мистер Оутс…
– Не пачкай мне мозги, мелкий дурик! Даже не пытайся выкручиваться!
Он орал. Его голос был совершенно истерическим. Я замолчал. В течение какого-то времени никто из нас не говорил. Затем он, судя по всему, взял себя в руки; его голос сделался мягким и ледяным.
– А теперь ты захлопнешь пасть и будешь меня слушать, понятно?
– Да.
– Иначе твой дружок, здесь и сейчас, сдохнет. Въезжаешь?
Я услышал, как совсем рядом стонет Чарли. А также шум волн.
– Я понял, да.
– Ладно. Ты где, мразь?
– На пароме, я возвращаюсь.
– Сколько времени?
– Прибываем через четверть часа… почти.
– Очень хорошо. У тебя остается шанс спасти своего кореша. Единственный. Втыкаешь?
– Да.
– Ну, так вот, что ты сейчас сделаешь…
Он выдержал короткую драматическую паузу, как это бывает в театре, а затем снова заговорил:
– Ты покатишь к маяку, припаркуешь машину внизу и поднимешься наверх, понял?
– Да. Я понял.
– Повтори…
Я повторил.
– И не советую тебе звонить поганым копам. Потому что едва я услышу звук сирены, я спихну твоего друга в пустоту, слышишь? Я столкну его вниз. Мне терять больше нечего, мне… больше нечего терять, дерьмо… из-за вас
По моему телу пробежала дрожь, это продолжалось очень долго. Его тон был замогильным, безжалостным, не терпящим возражений.
– Иду, – сказал я, чувствуя, что кровь у меня окончательно заледенела. – Не делайте ему ничего… пожалуйста.
Не ответив, Даррелл разъединился.
* * *
Море было бурным. Когда мы причалили, волны заходили в порт. Ветер дул все сильнее и сильнее, дождь превратил улицы в ручьи: я как можно быстрее поднялся по Мейн-стрит – к счастью, машина шерифа не маячила на углу – до перекрестка. Сквозь струи проливного дождя я заметил фасад магазина «Кен & Гриль», затем повернул на Юрика-стрит, как если б возвращался к себе, но вместо этого резко свернул на север. Быстрый стук «дворников» вторил стуку моего сердца.
* * *
Телефон. Он вырвал Джея из сна. Сквозь стены пульсировали басы из расположенного по соседству клуба. Он повернулся в спальном мешке, брошенном на матрас, лежащий прямо на полу, и протянул руку, чтобы схватить вибрирующий рядом телефон.
– Ну?
– Мистер Шимански?
Джей узнал голос одного из молодых парней, которые работали в новом штабе.
Он посмотрел на будильник. Двадцать три тридцать. Сразу же насторожился.
– Что такое?
– Происходит какая-то странная штука; возможно, вам стоит самому поехать взглянуть…
– Какая еще штука?
– Генри… похоже, у него неприятности…
Джей выпрямился. На окнах не было занавесок. Через окна проникал неоновый свет из вьетнамского ресторана, окрашивая стены в кричащие цвета. Снаружи доносились голоса – шумела кучка подвыпивших студентов на Восемнадцатой улице.
– Какого рода неприятности?
– Около получаса назад он получил странный телефонный звонок…
– Около получаса? – уточнил Джей.
Он подсчитал. По тихоокеанскому времени, там, на Гласс-Айленд, 20.30.
– Э, да… Я вышел за колой… Когда вернулся, то уточнил, не случилось ли чего, пока меня не было, и вот этот звонок… Включить вам запись?
– Давай.
Лоб Джея сморщился, лицо приобрело суровое выражение.
– Бардак! – закричал он, даже не дослушав записи. – Выхожу! Немедленно предупредите мистера Огастина! Если он не ответит, дозванивайтесь!
С телефоном в руке Джей выскочил из своего спального мешка. Поискал номер Рейнольдса. Вместо него услышал голос автоответчика.
– Бардак! – повторил Джей.
Он поспешил в ванную комнату, открыл на полную мощность кран с холодной водой и сунул голову под струю. Быстро оделся и в прыжке схватил ветровку. Телефон начал звонить, когда Джей скатывался по узкой лестнице и, все еще застегивая рубашку, толкал застекленную дверь, выскакивая на тротуар. Ночь была прохладной, но Восемнадцатая улица кишела студентами и туристами, входящими и выходящими из клубов «Шарманка Мадам», «Небеса & Ад» и «Дым & Ствол».
– Джей? Ты мне звонил?
– Ноа? Тебе надо рвануть на маяк! Да, на маяк острова, на Лаймстоун-пойнт… Немедленно! Все объясню в машине… БЕГОМ! И позвони мне, когда выедешь!
– А?.. Ладно, ладно! Выбегаю, перезвоню!
Джей обернулся кругом. Голоса, смешки, крики, машины, которые сигналят, проезжая мимо. Дерьмовый квартал… Еще десять лет назад ему здесь нравилось. Но не теперь. На него налетел пьяный студент. Джей с яростью оттолкнул его, и студент рухнул на землю.
– Эй! – закричала девушка, которая шла с ним.
Не обратив ни малейшего внимания на ее истеричные вопли, Джей вошел во вьетнамский ресторан, пересек зал.
– Фонг, приготовь мне один из своих секретных кофе! Шевелись! Очень срочно!
* * *
Я мчался в ночи: низкие ветви елей, зеленая стенка, плотная и мокрая, пробегала в свете фар. Я ворвался на северное побережье. Хаос моря и скал, расположенных ниже, шум прибоя, тревожные очертания побережья, полного мысов и бухт.
Вдалеке свет, над деревьями, но я его еще не вижу…
Последний поворот, я обогнул лес. Он появился: один из стандартных белых маяков, какие можно встретить по всему побережью Калифорнии, Орегона и штата Вашингтон: тонкий, изящный, с металлической платформой на вершине, где стоит фонарь в будке, выкрашенной красным. Там еще есть домик, стоявший всегда заброшенным, сколько я помню. Я ехал слишком быстро. Из-за собачьей погоды все было туманным, расплывчатым, полным огней и цветов, которые разбрызгивались, сливаясь друг с другом.
Примчавшись, я затормозил, машину занесло, и она забуксовала, подняв на обочине целую тучу мелких камушков. Я выскочил наружу и побежал. В одну секунду – чистое безумие – мой взгляд ухватил все подробности… Огромная светящаяся кисть маяка, словно проделывающая туннель света от его верхушки сквозь тучи, бурный океан, лягающий скалы, будто боксер, опьяневший от ударов, гейзеры пены, истерические крики морских птиц – и особенно, особенно Чарли, привязанный к парапету, на самом верху, лицом к зияющей пустоте, снаружи
Оттуда, где я находился, я видел носки его ботинок, торчащие с платформы.
– Генри-и-и-и-и! – провыл он.
Чудовищного внедорожника «Супер Дьюти» нигде не было видно. Я не знал, каким образом Даррелл выкрутился, чтобы вернуться на остров незамеченным, – может быть, морем, несмотря на грозу. Я вывалился на ведущий к маяку земляной подъем, покрытый песком и гравием, окруженный высокими скалами. Заброшенный дом и маяк были огорожены низкой стеной. Я прополз под ней, дверь на маяк была открыта… На короткое мгновение я подумал о ловушке, в которую затягивал меня Даррелл. Но был ли у меня выбор? Я не сомневался, что он способен сбросить Чарли вниз.
Я вошел.
Ступеньки внутри закручивались спиралью, и только металлические поручни, выглядевшие чертовски тонкими, удерживали от смертельного падения. На самом верху я увидел свет. Сердце застучало как сумасшедшее.
Я начал карабкаться наверх. Честно говоря, чертова лестница казалась просто свински неустойчивой. Рука цеплялась за перила, но меня не покидало ощущение, что достаточно пошатнуться, чтобы вырвать их с корнем. Ветер пел в ушах – словно бог, засунув нос в башню маяка, играл на ней, как на флейте.
– Поднимайся, – коротко произнес голос, от которого у меня сжались яйца.
Я послушался. Верхней площадки я достиг, задыхаясь, лоб покрылся потом. Я добрался до последних ступенек… Головокружение почти приклеивало меня к стене, ноги размягчились. Я не осмеливался смотреть в сторону пустого пространства.
Моя голова появилась на уровне платформы.
Оттуда, где я находился, через зияющий дверной проем кабины я видел спину и затылок Чарли, его руки над поручнями и запястья, привязанные к ржавой железной решетке тремя витками хлипкого шпагата. Страх, головокружение, сама ситуация: горло мне перекрыл твердый комок, я был не в состоянии сглотнуть. Рев океана и шум дождя, стучащего по металлической крыше, скребли по нервам.
– Подойди, – приказал Даррелл.
Чарли больше не говорил. Он слегка повернул голову, и я видел его искаженное лицо. Должно быть, он, как и я, спрашивал себя, что мне делать. Он знал, что я – его последняя надежда, и на его месте я не поставил бы и доллара на то, что у меня есть хоть какие-то шансы выпутаться из этого.
Я преодолел две последних ступеньки. Платформа еле заметно вибрировала то ли под моим весом, то ли от ветра. У меня упало сердце, когда я увидел физиономию Даррелла, снаружи, за изогнутым грязным стеклом. На меня смотрели маленькие раскосые глаза, прозрачные и сумасшедшие. Даррелл улыбался.
– Иди сюда, – произнес он. – Давай, прогуляйся наружу, красавчик Генри.
Я сделал шаг на круговой балкон, ветер взревел у меня в ушах.
За Чарли море было белым от пены, полное впадин и выпуклостей. Его поверхность то поднималась, то опускалась, производя впечатление, будто вся планета набухает и опадает, набухает и опадает.
Мной овладел смертельный страх. Мы были так высоко – подвешенные в пустоте…
– Наружу! Наружу! – скомандовал Даррелл. – Ну, вперед!
Платформа вибрировала под моими шагами. Мне казалось, будто все вокруг шевелится: маяк, земля, стены. Меня бы не удивило, если б балкон вдруг отделился от стены, увлекая нас в ревущую пропасть, которую я видел между ромбами пола. Я почувствовал, что вся кровь отхлынула в ноги и ступни; вибрация, которую я ощущал сквозь подошвы, ни капли не способствовала успокоению.
Чувствуя, как кишки скручиваются узлом, я обернулся к Дарреллу, как раз для того, чтобы увидеть, как он хватает меня за воротник и толкает дальше, к ограждению.
– Грязный маленький ублюдок!
Оутс пихнул меня к перилам, о которые я сильно ударился поясницей. Верхняя часть тела опасно прогнулась над ними, затылок оказался над пустотой, и я ощутил жгучую боль в позвоночнике.
Ледяной дождь обжигал мне глаза, вытаращенные от ужаса, лился на голову и на волосы.
Я взвыл:
– Черт, нет! Только не это!
Пальцы, сжавшиеся на моей шее, были единственным, что удерживало меня от падения. Даррелл наклонился надо мной; теперь я мог чувствовать его дыхание, которое, чуть прикрашенное алкогольными парами, напоминало запах из стоков канализации или запущенного погреба.
– Грязный дерьмовый урод! Грязный маленькой говнюк! – повторил он.
– Я ничего не сделал! Клянусь! Я ничего не сделал!
Волны разбивались о скалы.
Кровь у меня дошла до кипения.
Мозг пульсировал, будто внутри черепа билось огромное сердце; мысли ударялись о его стенки, как летучие мыши, пойманные в ловушку.
– Пощадите! Мы ничего не сказали! Клянусь вам!
Прямо над нашими головами с пронзительным криком парила чайка. Она словно убеждала Оутса меня столкнуть. Я видел ее клюв, который открывался и закрывался, и белоснежное брюшко.
И луч маяка, прожигающий небо.
– Ты хочешь, чтобы я поверил, будто это совпадение: ты с приятелями заявляешься к нам, а несколько дней спустя поганые копы устраивают облаву? За дурака меня держишь?
Не успел я хоть что-то сказать, как на моем левом плече сомкнулась мощная рука и пальцы принялись искать болевую точку между ключицей и лопаткой, у головки плечевой кости. Когда Даррелл нашел ее, он погрузил туда пальцы, словно скульптор в глину, и внутри меня буквально взорвалась боль; я кричал, корчась и пытаясь избежать этих тисков, этого бесчеловечного огня.
– Это не мы! Клянусь! А-а-а-а-ах! Перестаньте это делать, я вас умоля-а-а-аю!
Но пальцы продолжали ковыряться в моей плоти, погружаясь все глубже и все более невыносимо давя на нервы и мышцы. Черт, я и не знал, что на свете существует такая боль! Маленькие раскосые глазки сверкали безумным, лихорадочным блеском, как у сумасшедшего, и одновременно Даррелл внимательно следил за моей реакцией.
– Врешь!
– Не-е-е-е-е-ет!
Я не мог даже покачать головой, настолько мучительной была боль; от этого давления у меня все парализовало в верхней части груди. Глаза вылезли из орбит и наполнились слезами. Я даже больше не боялся пустоты. Для меня существовал только этот огонь. Хотелось лишь одного: чтобы это прекратилось.
– А ведь я тебя предупреждал – не выкидывать со мной номеров.
Я гримасничал: боль поселилась в плече, будто электрический ток, прогуливалась вдоль нервов.
– Пошел на хрен, – внезапно выдохнул я почти безжизненным голосом.
– Чего?!
– Пошел на…
Жесткий, будто каменный, палец воткнулся в печень. На этот раз мне показалось, что сейчас вся желчь хлынет наружу, но она остановилась на полпути, подобно лифту, который обслуживает только тридцать первых этажей. Мой живот превратился в большой шар, надутый болью.
Лицо Даррелла изменило выражение, он покачал головой.
– Черт, – с отвращением выдохнул он, пристально глядя на меня. – Ты и вправду думаешь, что мне так хочется это делать? Что меня это забавляет?
– Твоя мать, – проблеял я между двумя хриплыми вдохами, – похоже, она сосет член в Ньюхэйлеме…
Я заметил, как его взгляд стал тупым и непонимающим.
– Чего?
Я говорил у самого его уха, но он не был уверен, что расслышал. Быть не может, чтобы я сказал такое. Не Дарреллу Оутсу, это невозможно.
– Это правда, что она обожает угрей?
– В смысле?
– Что она пихает их себе в киску?
Глаза у него засверкали, я увидел, что теперь Оутс стал совершенно ненормальным.
– Что ты сказал?
– Говорят, она заставляет ваших кобелей залезать на нее… Как их там зовут? Ах да, Саддам и Ким Джонг… Нет: Башар и Ким Джонг… Прямо имена… А-а-а-а-а-ах!
Даррелл нажал еще сильнее. Наверное, скоро его пальцы проткнут мне плечо и встретятся; он мог бы поднять меня за ключицу, как за вешалку.
– Кажется, она становится на четвереньки… а они ее…
– ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?
– Ты… ты все слышал… Даррелл, сукин сын… Оутс… Ай… Отсоси у меня, ублюдок…
Даррелл с расстроенным видом уставился на меня.
– Ты хорошо скрываешь свою игру, – бросил он и посмотрел на меня, будто изучая. – Мы с тобой одного поля ягода, верно, Генри? – Он покачал головой. – Но это ничего не значит. Все равно ты сейчас сдохнешь, вы сейчас оба сдохнете.
Побледнев до синевы, он отпустил меня. Мои легкие, издав хриплый звук, глубоко вдохнули влажный воздух. Я положил руки на колени. Даррелл казался сбитым с толку: все шло совсем не так, как он планировал.
– И кого ты сбросишь первым, Даррелл? – спросил я.
Он озадаченно нахмурился. Затем на долю секунды перевел лихорадочно блестящие глаза на Чарли:
– Вот он первым и подохнет. А ты будешь смотреть, как он падает.
Я дышал с трудом. Туловище у меня было наклонено, подбородок опущен.
Я поднял голову.
– Затем это будет…
Увесистый камень в моей руке со всего размаха ударил его в висок. Я подобрал его и положил в карман еще у подножия маяка, воспользовавшись парой секунд, когда, находясь там, наверху, на платформе, Оутс исчез из поля моего зрения, а я, соответственно, – из его. Все оставшиеся силы, весь свой вес, всю свою энергию отчаяния я вложил в это маятникообразное движение руки. Противник покачнулся, потеряв равновесие от силы удара. Я увидел, как в его раскосых глазах растет удивление, в его прозрачных сумасшедших глазах; в то мгновение, когда я снова ударил его камнем, прямо в нос. Разбив его – чисто и просто.
Одновременно боднул его головой, словно баран. Схватил его, как в футболе, и, воспользовавшись инерцией движения, швырнул к ограждению. Оутс оказался тяжелым, мощным. Но его висок и нос кровоточили, на короткий миг он растерялся – и был снесен моим порывом.
Руки противника попытались найти опору, схватить меня, и у него это, без сомнения, получилось бы, будь у него хоть немного времени прийти в себя.
Но как раз времени у него и не было – и его руки встретили лишь пустоту.
На долю секунды существовали только шум дождя, ветра и океана – а потом замолкли даже они. Последовала тишина, которая дала мне неслыханное ощущение силы и спокойствия. Я ощутил страх Даррелла – он словно подхлестнул меня; я оживился, взбодрился. А затем Даррелл перевалился через ограждение – голова, туловище, таз, ноги… – и я увидел, как он
пада
а
а
а
а
ет…
Назад: 32. «Пасифик сторидж»
Дальше: 34. Дрон