Укус Красного вышел не слишком сильным. Может, всё дело в том, что отец надел две пары лёгких штанов без подкладки, но последствия были серьёзными. Красный пёс прокусил насквозь отцовский «перчик» и кожу мошонки, оттуда вывалилось продолговатое яичко размером с перепелиное и осталось висеть на тонкой белой ниточке. Стоило дедушке дотронуться до него, как ярко-алое яичко провалилось в ширинку.

Дедушка вытащил его и держал в ладони. Казалось, что эта маленькая штучка весит тысячу цзиней, и под её тяжестью дедушка согнулся в три погибели, а ещё она словно бы обжигала дедушкину большую ладонь так, что ладонь дрожала. Мать спросила:

— Дядя, что с вами?

Она увидела, что мускулы на дедушкином лице свело от боли, лицо, бледное после болезни, стало и вовсе землисто-жёлтым, а в глазах светилось разочарование.

— Всё кончено… теперь уже по-настоящему… — дедушка бубнил старческим голосом, который не вязался с его возрастом.

Он вскинул винтовку и громко крикнул:

— Ты меня погубил! Псина!

Он выстрелил несколько раз подряд в Красного, который и так уже едва дышал.

Отец самостоятельно поднялся. Горячая струя крови бежала по внутренней стороне бедра, но он не чувствовал особой боли.

— Пап, мы выиграли!

Мать закричала:

— Дядя, быстрее приложите лекарство к ране Доугуаня!

Отец, глядя на яичко в ладони дедушки, с сомнением спросил:

— Пап, это моё? Моё?

Отец ощутил приступ дурноты, потом в глазах потемнело, и он упал в обморок.

Дедушка отшвырнул деревянную палку, сорвал несколько чистых гаоляновых листьев, завернул в них яичко и передал матери, наказав:

— Краса, береги его! Пойдём к доктору Чжан Синьи.

Он присел, поднял отца на руки, с трудом поднялся и нетвёрдой походкой двинулся в путь. А в низине всё ещё поскуливали раненные осколками гранат собаки.

Господину Чжан Синьи было под шестьдесят, он расчёсывал волосы на прямой пробор, чего почти не делали деревенские, и носил длинный тёмно-синий халат. Лицо доктора было зеленовато-бледным, а сам он был такой худой, что казалось, ветром сдует.

Дедушка притащил отца, устав настолько, что весь сгорбился, а его лицо приобрело землистый оттенок.

— Командир Юй? Вы очень изменились! — сказал господин Чжан.

— Доктор, какую цену назовёте, столько я вам и заплачу!

Отца уложили на дощатую кровать. Господин Чжан уточнил:

— Это ваш сын?

Дедушка кивнул.

— Тот, что убил японского генерала на мосту через реку Мошуйхэ?

— Мой единственный сын!

— Сделаю всё, что в моих силах!

Господин Чжан достал из аптечки пинцет, ножницы, бутылку гаолянового вина и пузырёк с меркурохромом, потом наклонился и начал осматривать рану на лице отца.

— Господин, сначала осмотрите ту, что ниже, — серьёзно сказал дедушка, повернулся, забрал у матери яичко, завёрнутое в гаоляновые листья и положил на полку шкафа ядом с кроватью, после чего развернул листья.

Господин Чжан подцепил вещицу пинцетом, осмотрел, и тут его длинные пальцы, почерневшие от табачного дыма, задрожали. Он промямлил:

— Командир Юй… дело не в том, что я не хочу постараться, просто рана вашего сына… Моих знаний недостаточно, да и лекарств нет… Вам бы пригласить кого-то более знающего…

Дедушка, который так и не разогнулся, посмотрел на врача мутными глазами и сдавленным голосом спросил:

— А где мне искать кого-то более знающего? Ответьте мне, где такие есть? Или вы меня к японцам отправляете?

Чжан Синьи ответил:

— Что вы, командир Юй, я ничего такого не имел в виду. Вашего сына ранило в жизненно важное место, если замешкаться, то можно его потерять…

— Раз уже пришли к вам, значит, доверяем. Так что смело беритесь за работу.

Чжан Синьи стиснул зубы:

— Раз вы так говорите, я рискну.

Он смочил комок ваты в гаоляновом вине и промыл рану. От острой боли отец очнулся и хотел было скатиться с кровати, но дедушка подоспел и удержал его. Отец сучил ногами.

— Командир Юй, свяжите его!

Дедушка сказал:

— Доугуань, ты же мой сын — терпи! Стисни зубы и терпи!

— Пап, мне больно…

— Терпи! Вспомни про дядю Лоханя!

Отец не осмелился дальше спорить, его лоб покрылся капельками пота.

Чжан Синьи нашёл иголку, продезинфицировал гаоляновым вином, вдел нитку и начал зашивать кожаный мешочек. Дедушка велел:

— Вшейте внутрь!

Чжан Синьи посмотрел на яичко, лежавшее в гаоляновых листьях на полке шкафе и сконфуженно произнёс:

— Командир Юй… никак его не вшить…

— Вы хотите, чтобы мой род прервался? — мрачно поинтересовался дедушка.

Худое лицо господина Чжана покрылось блестящей испариной.

— Командир Юй, сами посудите… все кровеносные сосуды оборваны. Даже если вшить его, оно всё равно уже мёртвое.

— Так соедините сосуды!

— Никто в целом мире не слышал о том, чтоб соединять кровеносные сосуды…

— То есть это конец?

— Сложно сказать, командир Юй. Может, всё и обойдётся… Второе-то целёхонько. Может, и с одним всё получится.

— Говорите, с одним получится?

— Может быть…

— Твою ж мать! — печально выругался дедушка. — Что ж мне так не везёт…

Господин Чжан зашил рану на мошонке, потом на лице. На спине у него расползлось большое пятно пота, он плюхнулся на табуретку и прерывисто дышал.

— Сколько я вам должен? — спросил дедушка.

— О каких деньгах может идти речь, командир Юй? Я буду счастлив, если ваш сын поправится! — обессиленно отмахнулся господин Чжан.

— Господин Чжан, мне в последнее время что-то судьба не улыбается, но в один прекрасный день я вас непременно отблагодарю.

Он подхватил отца и вышел из дома господина Чжана.

Дедушка задумчиво смотрел на отца, который в полубессознательном состоянии лежал в хибарке. Лицо его было обмотано белым бинтом, виднелись лишь блестящие глаза. Один раз приходил Чжан Синьи, поменял отцу повязку и сказал дедушке:

— Командир Юй, рана не загноилась, это великая радость.

Дедушка спросил:

— Скажите, у него всё нормально будет, раз осталось всего одно яичко?

— Вы сейчас об этом не думайте. Вашего сына укусила бешеная собака. Хорошо, что он вообще остался жив.

— Но если яичко никуда не годится, то какой смысл в этой жизни?!

Господин Чжан, видя убийственное выражение на лице дедушки, ретировался, послушно поддакивая.

На сердце у дедушки стало муторно. Он взял винтовку и пошёл побродить в низине. Осенний воздух был ледяным, везде лежал иней, который побил жёлтые ростки гаоляна. Кое-где скопилась вода, и на лужицах виднелись тоненькие льдинки. Уже конец десятого лунного месяца, думал дедушка, зима на пороге, он ослаб после болезни, сын то ли выживет, то ли нет, дом разорён, семья погибла, люди претерпевают ужасные лишения. Ван Гуан и Дэчжи мертвы, Хромой Го Ян подался к родне в дальнюю деревню, у тётки Лю из нарывов на ногах всё ещё течёт кровь и гной, Слепой целыми днями сидит без дела, девчонка Краса ничего ещё не понимает, Восьмая армия переманивает его к себе, отряд Лэна притесняет, а японцы видят в нём заклятого врага… Опираясь на палку, дедушка стоял на холмике на краю низины и смотрел на останки тел и раскиданный по полю красный гаолян. Множество мыслей проносились в голове, он был удручён, а в памяти вспыхивали картинки прошлого. Богатство и слава, красивая жена и прекрасная наложница, дорогой скакун и оружие, беспробудное пьянство и кутежи — всё это проносилось, словно тучи. Десяток лет насилия и самодурства, борьбы за внимание женщин закончились таким унынием. Он несколько раз брался за винтовку, но потом в сомнениях разжимал руку.

Осень одна тысяча девятьсот тридцать девятого года стала в жизни дедушки самым сложным периодом. Его отряд уничтожен, любимая жена убита, сын тяжело болен, дом сожжён, так ещё и болезнь привязалась. Война разрушила почти всё, что у него было. Он смотрел на трупы людей и собак, которые, казалось, слиплись в один сплошной клубок, и не мог привести свои мысли в порядок. Несколько раз дедушка сжимал приклад винтовки и думал о том, чтобы проститься с этим насквозь подлым миром, однако желание мстить пересилило малодушие. Дедушка ненавидел японцев, ненавидел отряд Лэна и Цзяогаоскую часть Восьмой армии. Бойцы Восьмой армии похитили у него больше двадцати винтовок и след простыл, только вот что-то не слышно, чтоб они сражались с японцами — зато постоянно доходили слухи о стычках между ними и отрядом Лэна. Более того, у дедушки закралось подозрение, что пятнадцать винтовок «Арисака-38», которые они с отцом спрятали в высохшем колодце и которые потом внезапно исчезли, тоже украдены солдатами Восьмой армии.

По краю низины к дедушке подошла тётка Лю, всё ещё миловидная женщина за сорок. Она ласковым взглядом скользнула по посеребрённой дедушкиной голове и большой грубой рукой взяла его под руку со словами:

— Братец, не стоит сидеть тут и предаваться горьким думам. Пойдём домой. Древние говорили: «Нет на свете дорог, по которым человек не пройдёт». Безвыходных положений не бывает, так что больше ешь, пей, отдыхай, а когда оправишься от болезни, тогда и посмотрим…

Дедушка растроганно смотрел на доброе лицо женщины.

— Сестрица… — Из его глаз чуть не брызнули слёзы.

Тётка Лю погладила дедушку по сгорбленной спине.

— Ты посмотри на себя. Только-только минуло сорок, а довёл себя до такого состояния.

Тётка Лю повела его домой. Дедушка, видя, что она ещё чуть прихрамывает, заботливо поинтересовался:

— С ногами-то получше?

— Язвы прошли, только теперь одна нога тоньше другой.

— Потолстеет ещё, — успокоил дедушка.

Тётка Лю сказала:

— А про рану Доугуаня, думаю, не стоит так волноваться.

— Сестрица, ты думаешь, у него и с единственным яичком всё получится?

— Мне кажется, да. Говорят же, одна головка чеснока ещё острее.

— Правда?

— Вон мой дядька родился с единственным яичком, а наплодил детишек.

— Ого!

Ночью дедушка положил уставшую голову на грудь тётки Лю, а она большой ладонью начала гладить дедушкино худое костлявое тело, без остановки приговаривая:

— Братец… а ещё можешь? Есть ещё силы? Ты не печалься, лучше давай-ка меня… на душе станет полегче.

Дедушка вдохнул кисловатый запах, шедший изо рта тётки Лю, и тут же заснул крепким сном.

Мать никак не могла выкинуть из головы ту сцену: господин Чжан пинцетом берёт сплющенный фиолетовый шарик, подносит к глазам, долго смотрит и потом выкидывает в миску, куда накидана грязная вата, куски кожи и плоти. Господин Чжан выкинул шарик из тела Доугуаня! То, что вчера было драгоценностью, сегодня отправилось в мусорку. Матери шёл тогда шестнадцатый год, она уже начинала понимать, что к чему, смущалась и боялась. Когда она ухаживала за отцом, то при виде замотанного в белую марлю детородного органа сердце начинало бешено колотиться, лицо то горело, то краснело.

Потом она узнала, что тётка Лю спит с дедушкой.

Тётка Лю сказала ей:

— Краса, тебе уже пятнадцать, уже взрослая. Попробуй потеребить «перчик» Доугуаня, если встанет, значит, это твой мужчина.

Мать от стыда чуть не заплакала.

Отцу сняли швы. Когда он спал в хибарке, мать тайком проскользнула внутрь, движения её были тихими, а лицо горело. Она присела рядом с отцом, аккуратно стянула с него штаны. В лунном свете мать увидела, что отцовский «перчик» после ранения стал уродливым до невозможности, а головка приобрела какой-то диковинный вид. Мать бережно стиснула «перчик» потной рукой и почувствовала, как он постепенно становится горячее, набухает и пульсирует в ладони, словно сердце. Отец распахнул глаза, покосился на неё и спросил:

— Краса, ты чего творишь?

Мать вскрикнула от ужаса и бросилась прочь, но на выходе с разбегу врезалась в моего дедушку. Дедушка взял мать за плечи и спросил:

— Краса, в чём дело?

Мать громко заревела, вырвалась и умчалась прочь.

Дедушка вошёл в хибарку, а потом, как сумасшедший, выскочил наружу, разыскал тётку Лю, стиснул её груди и забормотал:

— И впрямь одна головка чеснока ещё острее! Ещё острее!

Он пальнул в небо трижды, затем сложил руки в молитвенном жесте и громко крикнул:

— Небо смилостивилось надо мной!