Дедушка постучал костяшками пальцев по стене. В комнату пробивались косые солнечные лучи, освещая местные глиняные фигурки, расставленные на вытертом до блеска столике для кана. На белом окне были наклеены оригинальные аппликации, вырезанные рукой бабушки. Через пять дней всё здесь в пылу сражения окончательно обратится в пепел. А сейчас ещё десятое число восьмого лунного месяца одна тысяча девятьсот тридцать девятого года. Дедушка с согнутой раненой рукой на перевязи, весь пропахший бензином, только что вернулся с шоссе. Они с отцом вместе закатили под дерево во дворе искорёженный японский пулемёт и ринулись в дом искать серебряные монеты, припрятанные бабушкой.

Судя по звуку, в стене была полость, и дедушка вытащил пистолет, ударил по стене и тут же пробил дыру, сунул руку внутрь, достал маленький красный свёрток, потряс его и услышал звон. Монеты высыпали на кан и пересчитали, оказалось ровно пятьдесят серебряных.

Дедушка сказал:

— Пойдём, сынок.

— Куда, пап?

— В уездный город купим патроны, поквитаемся с Рябым Лэном.

Отец и дедушка добрались до северного края уездного города, когда солнце уже клонилось на запад, между стеблями гаоляна петляла, словно длинный тёмный дракон, железная дорога, по которой с грохотом ездили туда-сюда чёрные поезда. Бурая угольная копоть кружилась над верхушками гаоляна, рельсы блестели, как чешуя дракона, и слепили глаза. От пронзительного свиста поездов у отца трепетало сердце, и он вцепился в дедушкину руку.

Таща за собой отца, дедушка добрался до высокой могилы, перед которой стояла каменная стела в два человеческих роста. Плоские иероглифы на стеле давно уже отвалились, прочесть надпись было невозможно. Вокруг могилы росло несколько старых кипарисов, таких толстых, что и вдвоём не обхватить. Их тёмные кроны шелестели даже в безветренную погоду. Сама могила в окружении красного гаоляна напоминала тёмный остров.

Дедушка вырыл перед стелой яму и спрятал туда пистолет. Туда же отправился и браунинг отца.

Они перебрались через железную дорогу и увидели высокую арку, ведущую в город. На башне над ней реял японский флаг, красное солнце на флаге в косых лучах заходящего солнца казалось ещё более ярким и блестящим. По обе стороны от арки стояли часовые, слева — японец, справа — солдат государственных войск. Китаец допрашивал приходивших в город людей, а японец стоял с оружием наизготовку и наблюдал за происходящим.

Дедушка, как только они перешли через рельсы, взвалил отца себе на плечи и тихо велел:

— Притворились, что у тебя болит живот. Начинай стонать.

Отец застонал и тихонько спросил:

— Вот так?

— Чуток погромче.

Они вместе с другими людьми подошли к арке. Китайский солдат гаркнул:

— Из какой деревни? Зачем пришли в город?

Отец слабым голосом ответил:

— Да мы с Рыбного берега к северу отсюда. Сынок подхватил холеру, идём к господину У подлечиться.

Отец слушал разговор дедушки с часовым и забыл, что нужно стонать. Дедушка с силой ущипнул его за ляжку, и он даже взвыл от боли.

Часовой махнул рукой, пропуская дедушку.

Когда они добрались до безлюдного места, дедушка сердито сказал:

— Дурень, ты почему не стонал?

— Пап, больно щиплешься!

Дедушка повёл отца по маленькой боковой улочке, ведущей к вокзалу. Солнечный свет казался тусклым, воздух — спёртым. Отец увидел, что рядом с ветхим зданием железнодорожного вокзала высятся две сторожевые башни, на которых реют белые японские флаги с красным солнцем в центре, по платформам расхаживают туда-сюда двое японских солдат с овчарками на поводках, тут же несколько десятков пассажиров ждут своей очереди за железной оградой, кто сидя на корточках, кто стоя. На платформе торчит китаец в чёрной одежде с красным фонарём в руках, с восточной стороны доносятся гудки поезда. Земля под ногами отца задрожала, две овчарки залаяли, глядя на прибывающий поезд. Мимо пассажиров сновала туда-сюда какая-то бабулька, торгующая сигаретами и тыквенными семечкам. Паровоз с шумной одышкой остановился у платформы. Отец увидел, что паровоз тянет за собой больше двадцати длинных коробок, у первых десяти — множество квадратных окон и дверей, у остальных нет крыши, внутри навалены наспех какие-то вещи и прикрыты большим куском брезента цвета свежей травы. Несколько японцев из поезда радостно перекрикивались с японцами, стоявшими на платформе.

Отец услышал резкий выстрел из гаолянового поля к северу от железной дороги, и грузный японец, ехавший в товарном вагоне, покачнулся и повалился головой вперёд. На сторожевых башнях тут же завыла волком сирена, только что сошедшие на платформу пассажиры и те, кто не успел сесть на поезд, бросились врассыпную, овчарки остервенело залаяли, с башни застрочил пулемёт, поливая гаоляновое поле ураганным огнём. В этой суматохе поезд тронулся, выпустив облако чёрного дыма, и над платформой полетела сажа. Дедушка, держа отца за руку, кинулся в маленький тёмный проулок.

Он толкнул полуприкрытые ворота и вошёл в небольшой дворик. Под стрехой болтался красный бумажный фонарь, испускавший короткие вспышки слабого и загадочного света. В дверях, опираясь о косяк, стояла густо накрашенная женщина неопределённого возраста. Между багряно-красных губ виднелись два ряда маленьких белых зубок. Она широко улыбалась. Чёрные как смоль волосы были взъерошены, а за ухом красовался шёлковый цветок.

— Братец! — кокетливо воскликнула женщина. — Стал командиром и забыл меня?

Она начала ластиться к дедушке, но тот осадил её:

— В присутствии моего сына веди себя скромнее. Некогда мне с тобой тут сегодня болтать. Ты ещё поддерживаешь связь с Пятым братом?

Женщина сердито бросилась к воротам, заперла их на засов, а потом сняла красный фонарь, пошла в дом и, скривившись, сообщила:

— Пятого брата побили солдаты гарнизона!

— Разве Сун Шунь из гарнизона не приходится ему названым братом?

— Ты думаешь, что на дружков-собутыльников можно положиться? После того, что случилось в Циндао, я тут словно по лезвию бритвы хожу.

— Не бойся, Пятый брат тебя не выдаст, он держит рот на замке. Доказал это, когда Цао Мэнцзю пытал его калёными сковородками.

— А ты чего пришёл-то? Я слышала, ты разбил японскую автоколонну.

— И понёс большие потери! Я убью эту сволочь Рябого Лэна.

— Не связывайся ты с этими людьми, проныры с завидущими глазами, тебе с ними не справиться.

Дедушка снял с пояса свёрток с серебряными юанями и бросил на стол со словами:

— Пятьсот штук с красным донцем!

— Ещё донце ему красное подавай. После того как арестовали Пятого брата, все на мне, а я даже стрелять не умею.

— Хватит мне тут! Вот пятьдесят юаней. Сама подумай, разве я тебя когда-то обижал?

— Братец, — сказала женщина. — Что ты такое говоришь? Мы ведь с тобой не чужие.

— Не испытывай моего терпения, — холодно процедил дедушка.

— Вам всё равно из города не выйти.

— А это уже не твоё дело. Давай пятьсот больших и ещё пятьдесят маленьких.

Женщина вышла во двор, прислушалась и вошла в дом, затем открыла потайную дверку в стене и достала целую коробку золотистых пистолетных патронов.

Дедушка достал мешок, сложил патроны, прицепил мешок к поясу и велел отцу:

— Пошли.

Женщина остановила его:

— Как собираешься выбираться?

— Через железнодорожный вокзал. Перелезем через ограждение путей.

— Не выйдет. Там сторожевые башни, прожекторы, собаки и часовые.

Дедушка холодно усмехнулся.

— А мы попробуем. Не выйдет — вернёмся.

Дедушка с отцом по тёмному проулку проскользнули к железнодорожному вокзалу, где не было крепостной стены. Они спрятались возле кузнечной мастерской, глядя на залитую светом платформу и множество часовых. Дедушка шепнул что-то отцу на ухо и потянул в другую сторону. К западу от здания вокзала располагалась открытая сортировочная станция, колючая проволока тянулась от этого здания до крепостной стены. Лучи прожекторов на сторожевых башнях скользили взад-вперёд, освещая больше десятка железнодорожных путей. На сортировочной станции стоял высокий шест, на котором висела лампочка размером с бычье яйцо, в её зелёном свете все предметы меняли обличье.

Отец лежал ничком рядом с дедушкой, наблюдая, как по ту сторону расхаживали часовые.

С запада примчался товарный поезд, из огромной трубы вырывалось множество ярко-красных искр. Свет от фар напоминал речку, которая с журчанием текла сюда издалека.

Дедушка с отцом проползли к сетке, подёргали её, хотели было сделать подкоп под ограждением, однако один из шипов колючей проволоки вонзился в отцовскую ладонь, и он сдавленно застонал.

Дедушка тихо спросил:

— Что такое?

— Пап, я руку поранил.

— Тут нам не пройти, давай возвращаться!

— Жаль, что у нас нет пистолетов.

— Так и с пистолетами бы не прорвались.

— Были бы пистолеты, мы бы первым делом разбили вон то бычье яйцо.

Они отступили в тень. Дедушка нащупал обломок кирпича и с силой метнул в сторону рельсов. Часовой тут же что-то пронзительно крикнул и пальнул из винтовки, после чего туда же направили свет прожектора. Ураганный пулемётный огонь едва не оглушил отца. Пули высекали о рельсы золотые искры.

Пятнадцатого числа восьмого лунного месяца, в праздник Середины осени, в уезде Гаоми устраивали большую ярмарку. Несмотря на войну, простым людям нужно было как-то жить, что-то есть и во что-то одеваться, а значит, торговля продолжалась. Людские потоки входили в город и выходили, толчея была такая, что яблоку негде упасть. В восемь часов утра на посту северных ворот уездного города заступил парнишка по имени Гао Жун. Он по всей строгости опрашивал и досматривал всех входивших и выходивших. Ему казалось, что стоявший напротив японец смотрит на него очень недружелюбно.

К воротам подошёл немолодой мужчина под шестьдесят и мальчик-подросток чуть старше десяти, который подгонял маленького козлика. Лицо старика было чёрным, а глаза светились синевой; у мальчонки лицо было красным и потным, он выглядел напряжённым.

Целая толпа скопилась у ворот, закупоривая вход. Гао Жун дотошно всех опрашивал и обыскивал.

— Куда направляетесь?

— Домой! — ответил старик.

— На ярмарку не пойдёте?

— Сходили уже. Купили вон козлёнка. Правда, хворый, скоро сдохнет, зато дёшево.

— А когда вы вошли в город?

— Вчера вечером, жили у родственников. С утра вот купили козлёнка.

— Сейчас куда пойдёте?

— Так домой же!

— Проходите.

Дедушка и отец, подгоняя козлёнка, вышли из города. У козлёнка живот был таким тяжёлым, что он с трудом ковылял. Дедушка стегнул его по заду гаоляновым прутом, козлёнок жалобно заблеял, от боли поджимая хвост, и побежал по дороге, которая вела в сторону дунбэйского Гаоми.

Около стелы на могиле отец с дедушкой выкопали пистолеты.

— Пап, отпустим козлёнка?

— Не, пригоним домой и там зарежем. Отметим с тобой праздник Середины осени.

Они добрались до околицы к полудню. Увидев издалека окружавший деревню высокий земляной вал, отремонтированный в последние годы, они сразу услышали яростную стрельбу за деревней. Отец вспомнил тревоги, мучившие старого Чжан Жолу ещё до их отбытия в уездный город, и свои нехорошие предчувствия на протяжении нескольких дней и понял, что беда всё-таки пришла. Он про себя порадовался, что решил покинуть уездный город сутра пораньше: это было рискованно, но зато они успели вернуться и смогут что-то предпринять.

Дедушка и отец отволокли полумёртвого козлёнка в гаоляновое поле. Отец начал вспарывать пеньковую верёвку, которой был зашит задний проход козлёнка, и представил, как та размалёванная женщина запихивала туда патроны. Патронов было пятьсот пятьдесят штук, из-за чего живот козлёнка провис полумесяцем. Всю дорогу отец беспокоился, как бы он не лопнул, а ещё он беспокоился, что козлёнок переварит все патроны до единого.

Когда отец вытащил верёвку, зад козлёнка распустился, словно цветок сливы, и оттуда повалились похожие на бобы экскременты. Козлик навалил целую кучу. Отец в ужасе воскликнул:

— Пап, всё пропало! Пули превратились в навоз!

Дедушка взял козлёнка на рога, поставил прямо, а потом начал трясти вверх-вниз, и из зада градом посыпались блестящие патроны.

Отец с дедушкой подобрали их, сначала зарядили свои пистолеты, потом набили карманы и бросились бежать через гаоляновое поле напрямик к деревне, не посмотрев даже, что стало с козлёнком, жив он или помер.

Японцы окружили деревню плотным кольцом, всё было застлано густым пороховым дымом, кое-где валил и чёрный дым от полыхавших пожаров. Сначала отец с дедушкой увидели небольшую артиллерийскую позицию, спрятанную в гаоляновом поле. Всего там стояло восемь миномётов: стволы в половину роста взрослого человека, а дуло диаметром с кулак. Больше двадцати японцев, одетых в тёмно-жёлтую форму, палили по деревне из этих орудий, а ещё один тощий чёрт отдавал команды, размахивая флажком. За каждым миномётом было по чёрту, он сидел на нём верхом, стискивая в руках блестящие крылатые снаряды. Когда тощий япошка взмахивал флажком, они разжимали руки, снаряд падал в миномётный ствол, затем раздавался громкий хлопок, из дула выскакивало облако дыма, ствол чуть дёргался назад, и из него вылетала в небо блестящая штуковина, которая потом с визгом падала по ту сторону земляного вала. Там сначала поднимались восемь столпов дыма, после чего раздавались восемь взрывов, сливавшихся в один большой взрыв. В дыму разлетались чёрные осколки, словно распускались цветы. Затем японцы давали ещё один залп.

Дедушка как во сне поднял маузер и одним выстрелом свалил японца, размахивавшего флажком. Отец увидел, как пуля прошла насквозь через его череп, напоминавший высохшую редьку, и только тогда понял: бой начался. В голове помутилось, он выстрелил, пуля ударилась в опору под миномётом с громким лязгом и куда-то отскочила. Японцы, стрелявшие из миномётов, схватили винтовки и начали палить из них. Дедушка потянул за собой отца, и они шмыгнули в гаоляновое поле.

Японцы и императорские войска начали атаку. Солдаты императорских войск шли впереди, согнувшись, нацелившись в просветы между гаоляновыми стеблями, открыв беспорядочный огонь. Японцы наступали за ними, тоже пригнувшись.

В гаоляновом поле застрочили пулемёты. На валу всё стихло. Когда солдаты императорских войск подошли вплотную к земляному валу, из-за него вылетело несколько десятков ручных гранат с изогнутой ручкой. Дедушка не знал, что это второсортные гранаты, которую старый Жолу вскладчину с односельчанами приобрёл на военном заводе отряда Лэна. Гранаты хором взорвались, несколько десятков солдат императорский войск попадали, остальные развернулись и побежали. Японцы тоже побежали. Тут на вал выскочили люди с самопалами, они быстро обстреляли противника и спрятались. На валу снова наступила тишина.

Только потом отец и дедушка узнали, что со всех сторон на подходах к деревне шла такая же ожесточённая и дикая борьба.

Японцы снова открыли огонь. Мины попадали точно в большие ворота на входе в деревню, обе створки их были плотно закрыты. Один удар — одна пробоина. Второй удар — вторая. После нескольких громких залпов от ворот ничего не осталось, на их месте образовалась огромная брешь.

Дедушка и отец снова атаковали артиллеристов. Дедушка выстрелил четыре раза и убил двух чертей. Отец сделала только один выстрел. Он целился в японца, что сидел верхом на миномёте, держа в руках мину. Для страховки он взял браунинг обеими руками и, прицелившись в широкую спину, выстрелил между лопаток, но увидел, что пуля вошла в ягодицу. Японец замер, а потом повалился вперёд и заслонил собой дуло миномёта, после чего ухнул громкий взрыв. Отца несколько раз подкинуло над землёй, в голове зазвенело. Японца переломило пополам, а у миномёта взорвался ствол, и обжигающе горячий кусок металла пролетел несколько десятков метров и упал у головы отца, едва не размозжив её.

Столь славный результат единственного выстрела отец не мог забыть в течение многих лет.

Когда ворота в деревню разрушили, к деревне поскакала, размахивая саблями, японская конница. Отец со смесью страха и зависти глядел на этих прекрасных коней. Однако в зарослях гаоляна копыта путались, листья тёрлись о морды животных, лошади раздражённо дёргались и не могли уже скакать так быстро. Когда кавалерийский отряд добрался до ворот, кони сбились в кучу и били копытами, словно их загоняли в конюшню. С обеих сторон от ворот вниз полетели железные грабли, сохи, обломки черепицы и кирпича, а ещё, похоже, полилась горячая гаоляновая каша, поскольку солдаты с криками защищали головы, а лошади в ужасе становились на дыбы. Некоторые всадники поскакали в деревню, другие понеслись обратно.

При виде бесславного окончания атаки конного отряда дедушка и отец расплылись в улыбках.

Своими действиями в тылу противника дедушка с отцом привлекли целую толпу солдат марионеточных войск, а чуть позже к карательной операции присоединилась и конница. Не раз над головой отца возносилась блестящая сабля, однако всякий раз путь ей преграждали стебли гаоляна. Одна из пуль прошла по касательной, оставив на скальпе дедушки борозду, но густой гаолян спас их обоих. Они спасались от погони, приникая к земле, словно зайцы. К середине дня они уже добежали до берега Мошуйхэ.

Дедушка с отцом пересчитали патроны, снова нырнули в гаолян и преодолели около ли. Тут впереди раздался крик:

— Товарищи! Вперёд! Разгромим японский империализм!

Когда крик стих, заиграла войсковая труба, и они вроде бы услышали пулемётные очереди.

Обрадовавшись, дедушка с отцом кинулись на звук этих выстрелов, но, добежав, не увидели ни единой живой души. К гаоляновым колосьям были привязаны две жестяных канистры из-под керосина, внутри которых взрывались петарды.

Труба и крики снова зазвучали из гаоляна неподалёку.

Дедушка презрительно усмехнулся:

— Эта Восьмая армия только на такое и способна…

Канистры грохотали и сотрясали воздух так, что перезревшие гаоляновые зёрна с шорохом сыпались вниз.

Конница и марионеточные императорские войска, стреляя из винтовок, двинулись в обход. Дедушка потащил отца обратно. В их сторону побежали, пригнувшись, несколько бойцов Восьмой армии, придерживая болтавшиеся на поясе ручные гранаты. Отец увидел, как один из солдат с винтовкой встал на колени и выстрелил по гаоляну, растревоженному японскими конями. Звук выстрела напоминал звон, с которым разбивается черепица. Стрелявший солдат хотел передёрнуть затвор, но не смог. На него налетел японский конь. На глазах отца всадник занёс саблю над его головой, солдат Восьмой армии бросил винтовку и попытался убежать, но конь догнал его, и из разрубленной клинком головы бойца на гаоляновые листья брызнули мозги. У отца потемнело в глазах, он обмяк и опустился на землю.

Из-за японской конницы дедушке и отцу пришлось разделиться. Солнце уже склонилось к верхушкам гаоляна. В поле сгустились мрачные тени. Мимо отца прошмыгнули три пушистых лисёнка. Он протянул руку, схватил одного из них за толстый симпатичный хвост и тут же услышал яростный рык. Словно молния из гаоляна выскочила старая красная лисица и оскалилась, демонстрируя отцу свою силу. Он поспешно отпустил хвост, и всё лисье семейство умчалось прочь.

Стрельба раздавалась с востока, запада и севера, а вот на южной околице стояла необычная тишина. Отец тихонько крикнул, потом заорал во всю мочь, но ответа не последовало. От дурных предчувствий сжалось сердце, и он помчался в ту сторону, откуда раздавались выстрелы. Солнечный свет становился всё слабее, гаоляновые колосья, купаясь в его предзакатных лучах, смыкались над головой. Отец заплакал.

В поисках дедушки он натолкнулся на трупы трёх зарубленных солдат Восьмой армии. Их мёртвые лица в полутьме казались хищными. Внезапно отец натолкнулся на группу людей. Это были местные жители, которые предусмотрительно попрятались в гаоляне.

— Вы не видели моего отца?

— Малой, деревня свободна?

По говору отец понял, что это жители уезда Цзяо. Он услышал, как один старик наставляет своего сына:

— Иньчжу, запомни, драная ватная подкладка нам тоже пригодится, но сначала раздобудь котёл, а то наш уже давно прохудился.

Мутные глаза старика напоминали две сопли, плескавшиеся в глазницах. Отец не стал тратить на мародёров время и побежал дальше на север. А на подходе к деревне увидел ту сцену, что постоянно снилась моей матери, дедушке и ему самому. Людской поток — женщины и мужчины, старые и малые — выплёскивался через ворота, чтобы спастись от стрельбы с востока, севера и запада среди гаоляна в низине перед деревней.

Ураганный огонь бушевал прямо перед носом у отца, пули как саранча властвовали над гаоляновым полем. Успевшие выбежать падали вместе с гаоляновыми стеблями. Казалось, половина неба окрасилась в красный цвет от брызнувшей крови. Отец разинул рот и плюхнулся на землю. Он видел только кровь и чувствовал только запах крови.

Японцы вошли в деревню.

Вымоченное в человеческой крови солнце зашло за гору. Из зарослей гаоляна вынырнула кроваво-красная полная луна.

Отец услышал, как дедушка зовёт его приглушённым голосом:

— Доугуань!