Этой ночью Александр Порфирьевич не ложился. Он то и дело поглядывал на часы и безуспешно боролся с нараставшим с каждым часом беспокойством. К тому, что падчерица не ночевала дома, он привык давно. Да и что взять с девчонки? На то и юность, чтобы веселиться с друзьями и подругами… Но куда могла пропасть жена? Ведь даже близких подруг после смерти Нади не осталось у неё. Где же может быть она в такой час? Колючая ревность боролась со страхом. В памяти всплывали статьи из криминальной хроники и рассказы Скорнякова. Наводнили уголовники столицу, так что и днём по улицам ходить не безопасно. И то сказать — где тут бороться с ними, когда у нас шпионов да контрреволюционеров с вредителями отлавливают?

По мере того, как страх увеличивался, нарастали и муки совести. Для чего он, старый дурак, устроил скандал? Для чего оскорбил Алю? Ведь, если справедливым быть, то все эти годы она ходила за ним, не бросала, терпеливо сносила всё… Мог бы и он не срывать на ней так застарелую ревность и крах собственной жизни.

В последний год Замётов не находил себе места, и причина того заключалась в овладевшем душой страхе. Однажды выскочив из жерновов смертоносной машины, он боялся, что окажется меж них вновь. Если уж пошли старую гвардию под корень выкашивать, так уж никого не пощадят… И косу-то какую нашли — маленькую да острую. Вспоминалось, как в семействе одного старого партийца жёнушка его ласково звала заходившего к ним Ежова «воробышком», старалась накормить его посытнее, опекала матерински. Николай Иванович на добро оказался памятлив: супруги получили внушительные сроки, едва «воробышек» взлетел в наркомы.

В сущности, во всей этой оргии было нечто смешное. Ну, разве не смешно представить под нарами всесильного Ягоду? А других заслуженных чекистов? И кто расправлялся с ними — полуграмотный карлик и педераст, карикатура на человека! Вот уж пощёчина «заслуженным»! И ничего — утёрлись запуганно. Смешно!

А все эти трусы — Каменевы, Бухарины?.. Ведь даже сдохнуть не могли достойно. Революционеры! Какие революционеры из цирюльников? Из шантрапы, по существу, не имевшей знакомства с тюрьмой, тем более, каторгой? Никогда и ни под какой пыткой не стала бы каяться Мария Спиридонова. И другие настоящие революционеры не стали бы. Но паразитировавшие на революции, в итоге оседлавшие её ничтожества слишком любили свою драгоценную жизнь, чтобы не выстелиться под ноги собственным палачам. И ведь надеялись они, что Коба пощадит. Бухарчик надеялся. Говорят, даже письма слёзные строчил Хозяину. И это революционеры! Ярмарочные шуты… А ведь сколько крови — отнюдь не шутовской — выпили.

Нередко Александр Порфирьевич задавался вопросом: а что же сам он? Смог бы он погибнуть достойно? Ведь нынешние расправы — это совсем не гордый восход на плаху, над которой жадно сияет окровавленный нож гильотины. Дантон, которого везли сквозь толпу, в которой многие почитали его, Дантон, который гордо восходил на эшафот, провожаемый взглядами тысяч глаз, мог сделать из своей смерти последнее представление, мог обратиться к народу с горячим словом и смеяться в лицо палачу. Но как бы вёл себя Дантон, если бы вместо смерти на миру, вместо гордого восхождения на плаху очутился бы он в тёмном подвальчике, где мастера дел пыточных сломали бы ему спину, выжгли глаза химическим карандашом, воткнули кол?.. Врёте, гражданин, не стать бы вам тогда героем, и назавтра подписали бы вы показания, что ваш подельник Демулен — английский шпион и тайный роялист!

Размышляя об этом, Замётов всё чаще приходил к выводу, что мудрее всех оказался Гамарник, застрелившийся прежде, чем его успели взять. Не последний ли это способ — уйти достойно? Хорошо знавший химию Александр Порфирьевич давно изготовил мгновенно действующий яд, который всегда хранил при себе. Это успокаивало — и мгновения достанет, чтобы уйти от них, если нагрянут…

Кроме общего сгущения мрака тревожила Замётова падчерица. Его выводила из себя мысль, что девочка может связать свою жизнь со смертником — внучком белого генерала, которого дура Аглая привела в дом. Все попытки воззвать к рассудку оказывались напрасны, маленькая дурочка влюбилась по самые уши и готова была в случае нужды следовать за своим избранником хоть «во глубину сибирских руд». Но Александра Порфирьевича такая перспектива не устраивала категорически. Он вырастил Аню, как родную дочь, и хотел, чтобы она была надёжно устроена в жизни.

Её новый ухажёр, Варс Викулов, казался Замётову наиболее подходящим вариантом для устроения судьбы падчерицы. Он сразу угадал в нём человека умного, хитрого, хваткого. После чисток командного состава такие неизбежно будут в цене. Пожалуй, более надёжного спутника жизни в столь ненадёжное время отыскать сложно.

Александр Порфирьевич всемерно привечал Варса, но с досадой видел, что Аня всё ещё увлечена генеральским внучком. После того, как тот съехал с их квартиры, он понадеялся было, что разлука и видимое охлаждение любимого отрезвят девочку, но не тут-то было. Она всё ещё надеялась, что их любовь вернётся, и они будут вместе.

Однажды Варс зашёл, когда ни Ани, ни Аглаи не было дома, и Замётов воспользовался случаем, чтобы поговорить с ним по душам.

— Итак, я вижу, вы питаете к моей падчерице серьёзные чувства?

— Не скрою, это так.

— Могу ли я спросить, насколько именно они серьёзны?

— Я хочу, чтобы Анна стала моей женой, — ответил Викулов.

— Вы говорили ей об этом?

— Пока нет.

— Вы встречаетесь уже несколько месяцев и не предпринимаете никаких действий? А как же «быстрота и натиск»? — прищурился Замётов.

— «Быстрота и натиск» хороши в кавалерии, а, к примеру, разведка, предполагает хитрость.

— Логично. И сколько же времени вы собираетесь хитрить?

— Александр Порфирьевич, я слишком хорошо вижу, что Аня, к сожалению, пока не готова к решению, которого я от неё жду. Побеждает тот, кто умеет ждать. И я готов подождать.

— Лукавый вы человек, Варсонофий Гаврилович… Ну, да ладно. Я нынче не расположен к лукавству, а потому скажу прямо: вам придётся очень долго ждать. И вы рискуете ничего не дождаться.

— Отчего так?

— Оттого, что у вас есть соперник. Нет, не подумайте: между ними ничего нет. Более того, насколько я понимаю, он уже сам отступился от Ани. Но этого мало! До тех пор, пока он рядом, пока у неё остаётся хоть какая-то надежда на то, что они смогут быть вместе, она не удостоит даже взглядом никого другого!

— И кто же этот мой соперник? — с видимой небрежностью осведомился Варс.

— Его зовут Пётр Алексеевич Юшин. Работает художником в кино. Дворянин по матери. Сын колчаковского офицера и внук генерала из ближнего круга барона Врангеля. Вам этого достаточно?

— Вполне, — тонкие губы Викулова дрогнули в чуть заметной усмешке. — А отчего бы, Александр Порфирьевич, вам было не поделиться столь ценными сведениями с наркоматом внутренних дел?

— У меня с некоторых пор не самые добрые отношения с этим ведомством.

— Ах, да, ваш паралич…

— К тому же вы очень заблуждаетесь, если думаете, что я желаю этому юноше зла. Если бы он оказался в заключении, Аня ждала бы его и поехала бы за ним. А если бы, не приведи Господи, он погиб — она, может статься, хранила бы верность его памяти. Во всяком случае, навряд ли это расположило бы её… к разведке, — Замётов многозначительно посмотрел на своего собеседника и по его лицу определил, что тот отлично понял намёк.

— Само собой, — кивнул Варс. — Никто и никому не желает зла. Но, признаться, я полагаю, что моей будущей жене не стоит водить дружбу с сомнительными элементами. Надеюсь, и она это поймёт в самом ближайшем будущем.

В самом ближайшем будущем Александр Порфирьевич узнал от жены, что Аня получила некое письмо от своего ненаглядного дружка, в котором тот сам отверг её. С той поры девочка страдала сильными перепадами настроения: то была мрачна и угрюма, раздражалась от каждого пустяка, то срывалась в легкомыслие и наигранную весёлость. Но это мало тревожило Замётова. Пострадает и перестанет — какие её годы! Зато теперь нет рядом с нею постоянного источника опасности, и нет более препятствия на пути столь удачной партии, как Викулов. Раньше или позже девочка непременно примет его предложение. Когда бы ещё Аглая повлияла на неё! Так нет! Эта глупая баба лишь растравляла ей душу, проповедуя разные бредни и печалуясь о сынке своей любимой подружки. Именно это и послужило поводом к последней стычке…

Время близилось к утру, а Аглаи всё не было. Не в силах более ждать Александр Порфирьевич поковылял к телефону. Его давно подводило зрение, и потому немало времени ушло на то, чтобы отыскать и разобрать в записной книжке телефон Скорнякова, после расстрела главы московского Угрозыска Вуля пошедшего на повышение и получившего отдельную квартиру:

— Тимофей Лукьянович? Простите, что беспокою в такой час. Дело в том, что пропала моя жена Аглая Игнатьевна. Ушла из дома ещё днём и до сих пор не вернулась. Я совершенно не знаю, что делать… Может быть, вы посоветуете?

Скорняков, несмотря на тяжёлую работу и хмурую наружность, был человеком отзывчивым и обещал проверить, не случилось ли беды с бывшей соседкой.

И снова с изводящей медленностью потекли минуты, часы… Когда за окном начало светать, Замётов бросился в комнату Аглаи и Ани, взглянул на икону, лампада перед которой погасла, неуклюже закрестился, вдруг испугавшись того, как фактически донёс на Петю Юшина, как жесток и груб был с женой… Вспомнилось, как несколько лет назад она лежала при смерти, как в храме на Маросейке каялся он отцу Сергию и принимал его напутствие, как в этот самый миг чудом очнулась Аглая… И ведь первые годы он старался следовать напутствию, старался преодолевать себя, но затем свершившееся чудо поблекло, и голос отправленного в заключение пастыря удалился, не напоминая о себе, и телесная немощь ожесточила душу, исполнив её желчью, выплёскивающейся на всех… Но если чудо всё-таки было? Если Он всё-таки есть?..

В дверь позвонили, и Александр Порфирьевич поспешил открыть. На пороге стоял мрачный Скорняков.

— Вы нашли её… — хрипло проронил Замётов, уже поняв всё по лицу сыщика.

— Александр Порфирьевич, у меня плохие новости.

— Её нет? Нет?! — пересохшие губы Замётова задрожали.

— Сегодня ночью Аглая Игнатьевна попала под поезд в районе Пушкина.

— Пушкина? Но какого чёрта она делала там ночью?!

— Этого я не знаю.

— Но… вы уверены, что это она? Ведь если поезд…

— Александр Порфирьевич, я только что из морга. Я видел тело… Конечно, следовало бы, чтобы кто-то из родственников опознал, но учитывая ваше состояние…

— Нет! — вскрикнул Замётов, гоня от себя страшное видение. — Я не хочу, не могу этого видеть… Ведь она была… такая красавица! Как она могла попасть под поезд? Или… — он в страхе запнулся, — это я убил её?

— Причём же здесь вы…

— Я убил! Я был к ней жесток, я оскорбил её!

— Скорее всего, это не было самоубийство, — покачал головой Скорняков. — Судя по картине произошедшего, Аглая Игнатьевна шла по путям к станции. Была сильная вьюга, темно. Скорее всего, она просто не услышала приближающегося поезда, а машинист слишком поздно заметил её и не успел затормозить.

— Негодяй… — прошептал Замётов. — Как он смел не успеть! Как он смел!.. — забыв о Тимофее Лукьяновиче и уронив палку, он вернулся в комнату, вперил ненавидящий взгляд в извечно полный мировой скорби лик:

— Это всё Ты! — прошипел, стиснув зубы. — Это Ты отомстил мне! Но почему именно так?! Ведь это не она донесла, не она! Ведь это я презрел Твоё чудо и наплевал на него и на Твоего попа! Зачем же Ты толкнул под колёса её? Искалечил, изрубил её тело? Такое белое, нежное тело… Как у барышни… Нет, если Ты есть, то Ты не Бог! Не Бог! Ты демон! Дьявол! Дьявол! — с этим истошным безумным криком Александр Порфирьевич запустил синеватой лампадой в икону и в бесчувствии упал на пол.