Плотина

Щелкнув замком, он открыл ржавую дверцу старого багажника, и Лео и Фран – крупные шоколадно-белые пойнтеры, – дрожа от возбуждения, ринулись с заднего сиденья машины на волю, поднырнули под нижний край ограды и, совершая длинные летящие прыжки, стрелой понеслись через поле. Он сунул изрядно погрызенный и пожеванный теннисный мячик в один карман куртки, два свернутых поводка – в другой, прихватил с собой порванную, лишенную рукоятки теннисную ракетку и захлопнул багажник. Затем нажал на кнопку, запер машину и стал подниматься по лесенке перелаза.

Перед ним расстилалось море травы. Целых двадцать акров. В этом году здесь не было овец, и над землей колыхалось полмиллиона спокойно расцветших лютиков, а в воздухе пахло цветущим боярышником. На днях он где-то вычитал, что в состав этого запаха входят, оказывается, те же химические вещества, что содержатся в сперме и в трупах. Слева от него, за лугом, виднелся лесок Уитэм. Где-то там, среди деревьев, пролегал Поющий путь, и бредущие по нему пилигримы каждый раз разражались пением псалмов, проходя мимо Трона Богородицы и любуясь серебристым Порт-Медоу и виднеющимися за ним крышами городских гостиниц и церковных шпилей. Стоял один из тех прозрачных весенних дней, которые одновременно кажутся и теплыми, и холодными. Голубизны вокруг хватало, чтобы сшить не одну пару морских штанов. Но на высоте 16 000 футов проплывали порой легкие перистые облака, состоявшие из множества мелких ледяных кристалликов. Прямо перед ним на тропу на пару секунд присела трясогузка, но тут же снова вспорхнула и унеслась прочь.

Лео подлетел к нему и резко остановился, за ним примчалась Фран. Лео залаял, припадая к земле, вытянув вперед передние лапы и высоко подняв зад. Брось мячик брось мячик брось мячик. Мяч Лео поймал в воздухе, сильно прикусив зубами, и обе собаки снова стрелой понеслись назад, а затем, изогнувшись в прыжке, приземлились на все четыре лапы и опять наперегонки ринулись к хозяину. Они были похожи на скаковых лошадей, которых зачем-то запрягли в старые расписные брички. Но вот мяч снова описал в воздухе длинную дугу, и все повторилось.

Он видел, что река, протекавшая справа, прямо-таки переполнена после ливней, что выпадали всю прошлую неделю; на стрежне вода шла мощным журчащим потоком, устремляясь к водосливу, где падала вниз и широко разливалась по равнине. На противоположном берегу реки над поросшей кустарником пустошью кружил канюк.

Осторожно пробравшись между решетками для скота, он – как бывало всегда и именно в этом месте – почувствовал, что наконец пересек невидимую границу, за которой начинается территория, неподвластная городу.

Прошло уже семь недель после ухода Марии, и он был доволен тем, что неплохо справляется и один. Конечно, помогали собаки – вытаскивали его на длительные прогулки, вот как сегодня. А может, собакам казалось, что нужно как следует использовать неожиданно выпавшую на их долю удачу. С ними дом никогда не бывал пуст. И он, даже проснувшись ночью один в постели, сразу вспоминал, что внизу – его собаки. Прожив в браке двадцать шесть лет, он начал учиться готовить: макароны с сыром, пастуший пирог… А еще он стал очень много читать, выбирая книги из числа тех, что бог знает сколько времени с гневом взирали на него с многочисленных полок, со всех сторон окружавших телевизор: Джон Гришэм, Филип Пулман, несколько книг об Афганистане, автора которых он так и не сумел запомнить…

Фран снова примчалась с мячом в зубах. Они вместе исполнили некий танец, состоявший из разнообразных уверток и обманных бросков, и в конце концов Фран все-таки выронила мячик, а хозяин тут же подхватил его и постарался забросить как можно дальше.

Если трудности на его новом жизненном пути все же порой встречались, то этого, разумеется, и следовало ожидать. Чем дальше, тем труднее даются человеку любые перемены, точно так же, как и тело его с годами становится все менее ловким и гибким. Вот сегодня, например, он ощущал это в полной мере. Кроме того, его не покидало ноющее чувство, что его брак – это лишь самое последнее из того, что давно успело от него ускользнуть. «Мир слишком быстро меняется, – думал он, – и я этих перемен толком не понимаю, а ценности, с которыми я вырос, стал взрослым и долгое время жил, теперь многими воспринимаются как нечто почти комичное, например необходимость всегда быть джентльменом, уважать чужой авторитет и власть, уважать чужое личное пространство, проявлять сдержанность или склонность к стоицизму». Когда, в какой момент превратилось в оскорбление естественное желание мужчины придержать дверь, пропуская женщину? Зато подростки смотрят порнофильмы прямо в своих телефонах.

Хотелось бы знать, подумал он, насколько все это повлияло на Тимоти – все те трения, что возникли у них с Марией и привели их брак к неизбежному краху. Хотелось ли ему, чтобы все опять стало как прежде? Или же, если иметь в запасе готовый ответ вроде «чтобы все стало как прежде», можно лениво использовать его, какой бы вопрос тебе ни задали? А вот когда ему приходило в голову, что их сын мог действовать по злобе, что он хотел заставить их страдать, у него просто опускались руки, ибо с этой мыслью было справиться труднее всего.

За три года ни одной открытки, ни одного имейла, ни одного телефонного звонка. Он помнил, какой страшный гнев охватил его, когда Мария сказала: «Лучше бы наш сын умер». Ее собственный ребенок! Ему то и дело снились письма с непонятной маркой и неясным почтовым штемпелем. Откуда они были? Из Лхасы? Из Марракеша? Он представлял, как его сын высаживается где-то из самолета и сразу окунается в дрожащее жаркое марево. Хостелы, кафе, визиты в местный полицейский участок. А в гостинице – ноги на стол под лениво вращающимся потолочным феном. Та старая фотография, которую он постоянно носил в кармане, с каждым днем становилась все более потрепанной, и края у нее давно загнулись, и на ней уже трудно стало что-либо разобрать, но его все же не покидала надежда, что сын где-то поблизости. Хотя мысль об этом была точно игла, воткнутая в плечо, или, может, как некое напоминание о том, что все произошло не по его воле.

Фран опять принесла теннисный мячик. Лео был занят – он на кого-то охотился. Теперь не вернется, пока не принесет свою жертву – окровавленную и тщетно пытающуюся вырваться. Фран ждала, так что пришлось снова бросить ей мячик. Приятно было слышать, как мяч рассекает воздух со звуком туго натянутой тетивы. Приятно было и то, что он все еще может так далеко забросить мяч.

У Марии, слава богу, никого другого сейчас нет. Если, конечно, она ничего не скрывает. Ей, впрочем, это было бы нетрудно – ведь он во многих отношениях способен проявлять просто поразительную слепоту.

Краем глаза он вдруг заметил на краю водослива какое-то движение. Кто-то осторожно пробирался по тому участку плотины, что протянулся от фермы до острова. Наверное, сторож при шлюзе или кто-нибудь из Агентства по охране окружающей среды. Но тут далекая фигурка чуть повернулась, и он увидел, что за спиной у человека ярко-красный рюкзак. Значит, это женщина. Заблудилась, наверное. Насколько ему известно, до плотины можно добраться только по неприметной тропке, спускающейся с высокого откоса кольцевой дороги. Теперь он разглядел и черные легинсы, и джинсовую юбку, и рубашку в крупную клетку, и длинные прямые светлые волосы. Лет двадцать, наверное, максимум двадцать пять. Женщина ступала очень неуверенно, цепляясь за металлические стойки и ржавые вентили. Что ж, это и впрямь не самое лучшее место для прогулок – не знаешь, куда ногу поставить.

Фран снова преградила ему путь – хвост задран, голова опущена, дышит тяжело, теннисный мячик зажат между передними лапами.

– Не сейчас, Фран.

Она заскулила. Пожалуйста пожалуйста. Он поднял мячик, постарался зашвырнуть его как можно дальше и быстро пошел по берегу к затвору шлюза, двигаясь против течения. А под ногами молодой женщины бурлила мощная река, которую силой загнали в узкий проход, откуда она могла вырваться лишь через единственные открытые ворота. И она вырывалась оттуда таким стремительным серебристым потоком и с таким оглушительным ревом, словно целый дом был охвачен пожаром. Незнакомка остановилась ровно на середине плотины, похоже, с ней что-то случилась. Может, внезапно закружилась голова? А может, ей просто стало страшно, и над ней взяла верх та фобия, какую люди часто испытывают на мостах? Нетрудно было представить, каково ей стоять там в одиночестве, глядя, как под ногами бушует могучий пенистый поток. Ей, конечно, нужно помочь! Ему хотелось крикнуть, как-то ее подбодрить, сказать, что он через несколько минут до нее доберется, но расстояние было слишком велико, и нечего было думать, что она сумеет его расслышать в таком шуме. Он побежал. Вроде бы, вспоминал он, там есть только ржавая цепь, преграждающая проход к водосливу. Возможно, в гуще деревьев найдется и тайная тропка, которая выведет его к реке через… Через сколько? Через две-три минуты?

Когда он вновь посмотрел в сторону плотины, то увидел, что женщина выпрямилась и повернулась лицом навстречу потоку. Ему стало ясно: сейчас она прыгнет в воду. Так вот почему – догадался он – она все время спотыкалась, пошатываясь под тяжестью рюкзака, – тяжелый рюкзак был ей нужен только для того, чтобы сразу пойти на дно. От этих мыслей ему стало не по себе. Он невольно замахал руками, крикнул: «Нет!» Однако девушка даже головы в его сторону не повернула.

Потом она чуть наклонилась вперед и сделала всего один маленький шажок.

Происходящее казалось ему одновременно и более, и менее реальным, чем все, что он когда-либо видел в жизни. Время, похоже, и впрямь замедлило свой ход. Светлые волосы девушки взметнулись, как пламя свечи, а сама она выглядела какой-то очень спокойной, скорее как мирно спящий человек, чем как падающий в пропасть самоубийца.

Мгновение – и она исчезла в облаках пены.

И все вокруг сразу стало привычным и знакомым – одуванчики, облака, парящий канюк. На несколько секунд его даже охватили сомнения: а на самом ли деле он ее видел? Но Лео, стоявший с ним рядом, смотрел на реку и лаял так отчаянно, что становилось ясно: все это происходит на самом деле, а у этой молодой женщины есть имя и семья, и сейчас она, должно быть, умирает, зацепившись под водой за какую-нибудь железяку, и бешеный поток безжалостно бьет ее и крутит, точно в огромном барабане… Он поспешно вытащил из кармана брюк телефон, но руки так дрожали, что набрать нужный номер ему никак не удавалось. А потом он заметил в воде мимолетный промельк красного – ее рюкзак – и это решило все.

Телефон снова вернулся в карман, башмаки были скинуты на землю. Впрочем, этого он потом никак не мог вспомнить. Куртку он тоже снял и только тогда немного испугался, ведь пловец он был никудышный.

Красный рюкзак опять мелькнул – теперь на стрежне реки. Обе собаки смотрели туда и безостановочно лаяли.

Он прыгнул в воду, что выглядело весьма нелепо: во-первых, там было мелко, а во-вторых, его ноги сразу увязли в иле и запутались в водорослях. Он неуклюже попытался нырнуть, чтобы высвободить ноги, и вязкое дно хоть и неохотно, все же отпустило его. Вода оказалась такой холодной, что у него перехватило дыхание. Сперва он даже крикнуть не мог, но потом, собравшись с силами, закричал так, словно ему удалось поднять очень большой вес. Легкие сразу расправились, дышать стало легче.

Плыть оказалось гораздо труднее, чем в море или в пруду. Течение било ему в бок, сносило куда-то, и дна под ногами он больше не чувствовал. Только теперь он понял, как на самом деле велика и сильна эта река и как ничтожны шансы найти молодую женщину и помочь ей. Значит, она обречена на гибель? Нет, с этим он смириться не мог и снова нырнул, надеясь увидеть ее под водой, но вода была мутно-зеленой, как бутылочное стекло Викторианской эпохи, и видно было максимум на полметра вокруг. Вынырнув на поверхность, он увидел, как быстро его уносит вниз по реке. Берега были практически скрыты кустами, наполовину затопленными водой, а среди кустов застряли груды речного мусора. Русло реки постепенно сужалось, и течение набирало скорость, чтобы протиснуться под мостом. За мостом виднелась плотина и очередной шлюз. Ему стало страшно. Он почувствовал себя очень одиноким и очень глупым пожилым человеком, который сдуру взял да и прыгнул в разлившуюся реку, зная, что толком не умеет плавать. Промокшая насквозь одежда стала удивительно тяжелой, и ему приходилось тратить все больше усилий, чтобы удерживать голову над водой.

Неожиданно девушка возникла прямо перед ним, буквально выпрыгнув из пузырящейся зеленой воды, и сразу вцепилась ему в лицо.

Его охватил гнев: как она посмела на него напасть, если он, рискуя собственной жизнью, бросился ей на помощь?! Однако он вспомнил школьные занятия, посвященные спасению утопающих, и мистера Шиллера в закатанных до колен штанах, который, сильно заикаясь, учил их обращаться с тонущими людьми, и проворно обхватил девушку руками сзади, чтобы ее лицо было от него отвернуто. Затем согнул ладонь чашечкой и подвел ей под подбородок. Все, дело сделано. Девица продолжала отчаянно брыкаться, пытаясь вырваться, а из носа у нее выдувались серебристые пузырьки. У него никак не получалось все время держать ее рот и нос над поверхностью воды. Господи, он совсем забыл о чертовом рюкзаке! Было ясно, что просто стащить с нее рюкзак сил у него не хватит, но и мысль о том, чтобы сдаться, была для него невыносима. Набрав в грудь как можно больше воздуха, он поднырнул под девушку, и они вместе погрузились под воду. Тяжелый рюкзак тянул их все глубже и глубже. Но ему все же удалось перевернуть девушку и нащупать ремень рюкзака. Господи, как же расстегивается пряжка? Внезапно над головой стало темно. Мост. Впрочем, быстрое течение тут же вынесло их из-под моста. Он понимал, что нужен нож, но ножа у него не было. Он дергал, нажимал, вертел пряжку так и сяк. А девица била его кулаками, выдирала ему волосы, и невозможно было понять, чего она хочет: то ли вынырнуть на поверхность, то ли не дать ему отстегнуть ее набитый камнями рюкзак. Его легкие буквально стонали от нехватки воздуха. Только не вдыхай, твердил он себе. Его охватила паника. Мысли туманились, мозг, лишенный доступа кислорода, отказывался работать нормально.

Яростная, какая-то звериная жажда жизни заставила его выбросить эту женщину из головы, забыть о ее спасении, и он, с силой оттолкнувшись ногами, стал всплывать – держись, держись — и наконец вылетел из воды навстречу солнечному свету, мучительно выталкивая из легких воздух, смешанный с грязной водой, задыхаясь и кашляя. Потом со свистом набрал полную грудь воздуха, потом еще раз и еще и вспомнил, что она-то осталась где-то там, внизу. Она вот-вот погибнет, а может, уже погибла, и почти сразу услышал, как где-то рядом отчаянно залаяли его собаки. И в следующую секунду девушка вылетела на поверхность совсем рядом с ним.

Теперь она уже сама держала голову над водой. И рюкзака на ней не было. Наверное, ему все-таки удалось его тогда отцепить. Но глаза у нее были закрыты, и она не шевелилась. Времени для размышлений не было, и он, схватив ее за волосы, поплыл к берегу. Она никак не реагировала. «А что, если я тащу за собой труп?» – подумал он, продолжая старательно грести одной рукой, а ногами делая движения, какие полагаются при плавании брассом. Их отнесло довольно далеко от моста. До плотины оставалось метров тридцать, а там взбесившаяся запруженная река попросту засосет их. Он, изо всех сил сопротивляясь течению, пытался добраться до спасительного берега. К счастью, удалось ухватиться за конец какой-то колючей ветки. Ветка, правда, тут же сломалась, но он успел схватиться за другую, и она выдержала. Теперь можно было не спешить, рывками продвигаясь к берегу, поскольку стрежень остался далеко позади. Вот ноги почувствовали дно. Слава Тебе, Господи! Снова вязкий ил, водоросли, корни полузатопленных кустов. Он рывком приподнял девушку за плечи и посадил на мелководье на заросший тростником береговой выступ, окаймленный сплошными зелеными зарослями. Собаки стояли рядом, наблюдая за ними. «Интересно, она еще дышит?» – подумал он. Но проверять у него не было сил.

В конце концов, почувствовав под ногами твердую почву, он последним рывком вытащил молодую женщину на траву. Странно, она оказалась такой маленькой, но до чего же тяжело было ее тащить! Он переполз через нее и подтянул повыше, подальше от воды. Ее голова бессильно моталась из стороны в сторону. Он перевернул ее на живот, вспоминая школьные уроки мистера Шиллера. Значит так: левое колено поднять, левый локоть тоже…

Попытки сделать ей искусственное дыхание отняли у него остатки сил, и он, тяжело дыша, упал рядом с ней на четвереньки. Перед глазами вспыхивали яркие звезды, и, застилая все вокруг, кишели какие-то светящиеся точки. А рядом царило полное спокойствие. Вон пролетели два красных адмирала. По пальцу прополз муравей…

Кожа у женщины была серо-синяя. Но в ушах серьги – собственно, даже не серьги, а бирюзовые бусины на серебряных цепочках. Такие украшения раньше носили хиппи, он давно ничего подобного не видел. Он вдруг представил, как она открывает шкатулку, стоящую на прикроватном столике, и думает, что бы такое ей вдеть в уши. Неужели можно размышлять о таких вещах в последний день жизни? Сквозь рваные легинсы на бедре у нее виднелась кровавая рана. Да и у него рука все еще сильно кровоточила. Наверное, это те колючие ветки, за которые он хватался. Ему никак не удавалось понять, дышит ли она, приподнимается ли ее грудь на вдохе. Он попытался отыскать у нее на запястье пульс, и в тот же миг – словно он нажал на какую-то кнопку – она дернулась и извергла из себя пинту речной воды и еще что-то, похожее на овсянку, съеденную, видимо, на завтрак. Потом она страшно закашлялась, ее снова вырвало; после чего она самостоятельно перевернулась на спину, но глаз так и не открыла. Ее спутанные светлые волосы были все перепачканы грязью.

Он вытащил телефон и увидел, что под якобы водонепроницаемым экраном застрял один-единственный пузырек воздуха, точно шарик в детской игрушке. Черт побери! До его машины отсюда как минимум метров шестьдесят, а до его туфель и куртки – все триста. Но оставить ее одну ни в коем случае нельзя. Ключи от машины, впрочем, оказались в кармане.

– Идем, – велел он ей и, присев на корточки, взял ее под мышки и взвалил на спину. Так выносят пострадавших пожарные.

Он тащил ее к машине, ступая ногами, на которых были только носки, прямо по колючкам и овечьему дерьму. Сколько раз он приходил сюда, тщетно надеясь обрести одиночество и покой, а сегодня, как назло, здесь ни души! Так сказать, по закону всемирного свинства. Он чувствовал, что начинает замерзать. А ведь у него, в отличие от этой девицы, весьма приличный слой подкожного жира. Господи, хоть бы собаки не угодили под машину, пытаясь перебежать через шоссе! Так, теперь подняться на перелаз, спуститься на ту сторону изгороди и протиснуться в узкую калитку. Все это ему удалось, калитка с лязгом захлопнулась за ним, и он увидел, что Фран с Лео уже стоят возле машины и терпеливо его ждут, невероятно похожие на людей. Он немного сместил ношу, пытаясь вытащить ключи из насквозь промокшего кармана. Пискнул автомобильный замок, и он одной рукой поспешно стащил с сиденья коврик, прежде чем на него плюхнутся мокрые и грязные собаки.

Женщину он прислонил к машине и завернул в коврик. Коврик был весь в собачьей шерсти, и от него несло псиной. Но она все равно была жутко грязная. Он заметил, что ее бьет сильная дрожь. Открыв пассажирскую дверцу, он опустил ее на сиденье, снова довольно сильно стукнув головой.

– А теперь давайте поедем в больницу, – сказал он, и она в ответ издала звук, возможно желая что-то сказать, но понять было невозможно. Он заботливо пристегнул ее ремнем безопасности. Зря он, что ли, ее спасал? Не хватало еще, чтобы она теперь сломала себе шею из-за какого-нибудь ерундового ДТП.

Он включил зажигание, до максимума повернул рычажок «печки», и тут же во все горло завопил Гарт Брукс. От неожиданности он не сразу сообразил, что нужно нажать на кнопку и выключить магнитофон или хотя бы уменьшить громкость. Машина, слава богу, еще не успела сильно остыть. Теперь ему казалось, что в этом происшествии есть даже нечто комическое – смешно и то, что с него буквально льется вода, и то, как он нырял в носках, было даже забавное ощущение героического нимба над головой.

Когда они выехали на Вудсток-роуд, девушка что-то пробормотала.

– Простите, я не понял.

Она с трудом выговаривала слова, ей трудно было поднять голову.

– Только не в больницу.

– Ну не оставлять же мне вас на обочине дороги?

Она ласково коснулась его руки – впервые за много лет кто-то прикасался к нему с чувством, почти похожим на нежность. Именно это мгновение он впоследствии вспомнит, когда станет спрашивать себя, зачем совершил такую глупость.

– Пожалуйста, не надо в больницу.

И он поступил как с туфлями, так и оставшимися на берегу. Не стал сворачивать на Марстон-Ферри-роуд к больнице, а повез ее к себе домой. Приняв такое решение, вдруг подумал: а что, если он просто ищет какое-то оправдание своим действиям?

Припарковавшись возле дома, он некоторое время не выключал двигатель, словно пребывая в некой точке равновесия, когда еще можно повернуть в ту или в другую сторону. Но когда он представил, как отвозит ее в отделение экстренной помощи, передает на руки нянечке и видит, как она исчезает за автоматически защелкивающимися дверями, его вдруг охватило болезненное чувство, определить которое он бы и сам не смог. Он решительно повернул ключ в замке зажигания, выключил двигатель, выпустил собак, отстегнул ремень безопасности на сиденье своей спутницы, приподнял ее, поставил на ноги, а потом подхватил на руки и понес в дом.

– Я не хочу…

– Это не больница. – Он ногой захлопнул дверцу машины.

Ловко повернувшись боком, он быстро затащил молодую женщину в холл и положил на диван, Она тут же свернулась клубком, как орешниковая соня. Ее бил жуткий озноб. Он вытащил из недр платяного шкафа старый электрообогреватель, хотя отопление было включено и термостат стоял на отметке плюс 22. Только теперь до него дошло, что ее необходимо раздеть, высушить и согреть, и все это придется делать ему. В ушах у него словно прозвучал насмешливый возглас Марии: Ну конечно! Только с тобой и могло случиться нечто подобное! Фран уже завалилась в свободное кресло. Было слышно, как Лео на кухне нагло поедает забытое на столе печенье, с лязгом переворачивая металлическую банку. Не обращая на пса внимания, он поспешно поднялся наверх. Так, спортивный костюм, нижнее белье, свитер, шерстяные носки, полотенце…

– Сейчас мы с вами переоденемся во все сухое. – Она не ответила. Он наклонился и стал расшнуровывать ее черные ботинки. От обогревателя все сильней пахло горящей пылью по мере того, как спираль раскалялась, становясь ярко-оранжевой. Он вдруг на мгновение вспомнил, как разувал маленького Тимоти, расстегивая у него на туфельках пряжки-липучки, стягивая с ног носочки…

Он расстегнул пуговицы на ее джинсовой юбке и, подложив руку ей под попу и приподняв на пару дюймов, стянул с нее юбку и драные легинсы. На мгновение его ладонь оказалась плотно прижатой к ее телу, он чувствовал ее вес, видел худенькие бедра и мокрые белые трусики с наивными розочками и нежно-розовой ленточкой на поясе, завязанной тоже в виде крошечной розочки. Из-под трусиков выглядывал маленький завиток лобковых волос. На бедре виднелась длинная кровавая ссадина, ярко выделявшаяся на «гусиной коже», покрытой пупырышками. В голову ему полезли воспоминания об иных столь же молодых телах, о юных женщинах, с которыми он был близок. Мария, Джейн Тейлор, Мона Керр, Джамиля и какая-то красотка, с которой он случайно познакомился на вечеринке в Далстоне; имя этой женщины давным-давно выветрилось из его памяти, но ее смех и очаровательный, прямо-таки идеальной формы пухленький животик и до сих пор время от времени ему снились. Какое это все же пронзительное чувство, когда в первый раз раздеваешь женщину…

Он принялся стаскивать с незнакомки мокрые трусики и вдруг испугался: что это за непозволительные эмоции и воспоминания? Она может бог знает что о нем подумать… И он решил оставить трусики на ней, хорошенько промокнув их полотенцем. Вытирая ее, он заметил на полотенце кровь. Затем, слегка отодвинув обогреватель, стал ее одевать. Натянул на нее свои спортивные штаны, вдев ее ноги в штанины. Штаны, разумеется, оказались ей до смешного велики. Потом он ее посадил и натянул на ее крошечные ножки свои теплые носки.

– Где я? – вдруг спросила она.

Он стянул с нее клетчатую рубашку и подал ей свою толстовку:

– Вам нужно это надеть.

Но она его уже не слышала, опять потеряв сознание. Лежала вся растерзанная, безучастная.

– Черт побери! – шепотом выругался он и приподнял ее мокрую майку. Бюстгальтера на ней, естественно, не было. Он почему-то испугался, что кто-нибудь может случайно заглянуть в окно или войти без стука. Господи, какая же она тощая, просто ребра торчат! И маленькие груди. И очень бледная кожа. Он наклонился и стал через голову снимать с нее майку, сперва вытянув ее руки и очень стараясь как можно меньше к ней прикасаться. Потом присел рядом и некоторое время смотрел на нее. Он ничего не мог с собой поделать – с полминуты, наверное, смотрел на нее, почти голую, не в силах отвести глаза. Он и сам был удивлен тем, что был на грани слез. Господи, думал он, как много утрат уже было в его жизни! Затем он завернул ее в большое полотенце и осторожно, почти с нежностью, тщательно вытер ей плечи, руки и спину. Так он когда-то вытирал после купания Тимоти. С еще большей нежностью он осушил полотенцем ее грудь и живот, ладонью ощущая мягкую податливость плоти. Отложив полотенце, принялся надевать на нее свою толстовку – просунул голову, правую руку, потом левую… Снова чуть приподняв незнакомку, он ловко вытащил из-под нее собачий коврик и швырнул его на пол вместе с промокшими диванными подушками.

В комнату вошел Лео и остановился, явно не понимая, что происходит, – пес был встревожен и насторожен. Он, правда, всегда вел себя так, если в доме появлялись незнакомые люди.

Теперь нужно было как-то высушить ей волосы. Ему пришлось зайти с другой стороны дивана и посадить ее, прислонив к своему животу. И снова он вспомнил Тимоти. Нет, нельзя смешивать эти ощущения! Они не могут занимать одно и то же место в его душе! Никогда еще он не чувствовал себя таким старым. Он вытер девушке голову и, отложив полотенце, сказал:

– Я приготовлю вам попить горячего.

Она не ответила. Боком соскользнула на диван и снова свернулась калачиком. Хотя, пожалуй, так сильно уже не тряслась. А может, ему просто хотелось думать, что она приходит в себя?

И лишь когда он пошел ставить чайник, ему стало ясно, что он и сам промерз до костей. Появилось ощущение, словно его позвоночник со всех сторон оброс толстым слоем льда. Его сильно знобило, но этому он даже обрадовался – наконец можно было позволить себе думать о простых вещах и ощущениях. Он стал подниматься наверх, но был вынужден ухватиться за перила, так сильно его пошатывало. В ванной он быстро разделся и швырнул мокрую одежду на пол. Надо было бы, конечно, принять горячий душ, но он боялся надолго оставлять девушку без присмотра. Так что просто хорошенько растер тело чистым теплым полотенцем, которое достал из сушилки; надел джинсы, рубашку и уютный просторный джемпер, который Мария купила ему в Осло. На ноги он натянул толстые носки, а шею обмотал шарфом. Но позвоночник по-прежнему был словно вморожен в лед.

Закипевший чайник с громким щелчком выключился. Для быстроты он решил использовать растворимый кофе, положив в него побольше сахара. На этот раз, когда он попытался посадить незнакомку, она даже немного ему помогла.

– Держите. – Он подал ей кружку. Она обхватила ее обеими руками и пристроила к себе на колени. – Ну вот, теперь с вами уже все в порядке, – сказал он и тут же подумал, что эти слова звучат неуместно, ведь для нее, вполне возможно, это катастрофа – оказаться живой после всего, что она сделала. Сможет ли она изгнать из души воспоминание о чудовищной массе воды, мчавшейся с невероятной скоростью и сулившей верную гибель? Впрочем, он и сам слишком близко подошел к последней черте.

Она откинула голову назад и, не открывая глаз, с силой выдохнула. Она оказалась очень некрасивой, почти безобразной. Просто его ввели в заблуждение ее чудесные светлые волосы. У нее были крупные черты лица, нос картошкой.

– Твою мать, – вырвалось у нее. – Так и этак твою мать.

Ему всегда было не по себе, когда при нем сквернословили, и он поспешил представиться:

– Меня зовут Йен.

Но она и не подумала назвать свое имя.

– Почему вы не захотели поехать в больницу? – спросил он.

Она подняла голову, открыла глаза, с изумлением осмотрела надетые на нее спортивные штаны, толстовку, толстые на носки и с подозрением спросила:

– Что это вы со мной сделали?

– Я переодел вас в сухую одежду.

– Вы меня изнасиловали?

Он был настолько удивлен, что даже ответить сумел не сразу.

– Но ведь это вы сняли с меня одежду? – Она явно была охвачена паникой. – Где моя одежда?

Ему вдруг тоже стало страшно. А что, если она прочла мысли, что приходили ему в голову, пока он ее раздевал? Что, если она просто притворялась, а на самом деле была в сознании?

– Вы прыгнули в реку, помните?

Внезапно она совершенно успокоилась.

– Да-а. Я порой еще и не такие штуки проделываю. – И она невесело усмехнулась.

– Но вам все же удалось остаться в живых. – Сердце у него, казалось, готово было выпрыгнуть из груди.

– Они там втыкают в тебя иголки, – еле ворочая языком, как пьяная, сказала она. И он вдруг подумал: а что, если перед тем, как прыгнуть в реку, она наглоталась каких-то таблеток? И потом, этот ее жуткий ремень и дурацкие подтяжки… – Они всю тебя опутывают проводами, как подопытную обезьяну в лаборатории. Пытаются мысли твои прочесть.

– Ваша одежда в кухне. – Уровень адреналина у него начинал понемногу снижаться. – Я все высушу и принесу вам.

– А то, что написано внизу мелким шрифтом, все равно никто не читает, – продолжала она, прихлебывая сладкий кофе. – Да они все что угодно могут с тобой сделать!

Неужели менее получаса назад они действительно находились в воде, на самой середине Темзы?

– Вот я и решила послать все к чертовой матери. Это же моя жизнь, в конце концов!

В ее голосе слышалась такая горькая жалость к себе самой, что он осмелился протянуть к ней руку, но, получив весьма ощутимый шлепок, с некоторым разочарованием понял, что она, пожалуй, ему почти неприятна.

– В таком случае извините, что я вас спас. – Его слова должны были прозвучать неприязненно и насмешливо, но он и сам удивился, насколько точно они соответствуют чувствам, которые он сейчас испытывал.

– Как же мне, черт побери, холодно!

Он принес ей шарф, который несколько лет назад забыл в его доме кто-то из рассеянных гостей, приглашенных к обеду.

– Почему все-таки вы это сделали? – спросил он.

– Будто вы поймете!

– А вы попробуйте объяснить, может, и пойму.

– Вы просто очень стараетесь быть «милым». – И она, согнув пальцы, изобразила кавычки, словно ей лет пятнадцать. – Хотя на самом деле никому ни до кого дела нет.

Он даже губу закусил, до того она его разозлила. Просто удивительно! Теперь он уже не мог остановиться и сердито заговорил:

– Нельзя просто взять и отказаться от собственной жизни! – Разумеется, он думал о Тимоти, о тех ночах, когда его сын не являлся домой, о его ужасных, прости господи, полубездомных «друзьях», о том, как от этих «друзей» пахло. – Всегда ведь есть тот, кому ты не безразличен. Есть родители, братья, сестры, друзья, соседи, твой врач, учителя, у которых ты учился в школе и в колледже. Есть хотя бы тот жалкий ублюдок, которому пришлось вытаскивать тебя из реки… – Он немного задохнулся. У него никогда раньше не возникало таких мыслей, он не представлял, что жизнь каждого – и впрямь общее достояние, и каждый теряет частицу самого себя с каждой новой смертью, пусть даже умирает совсем чужой человек. А может, мелькнула у него мысль, он все еще питает отчаянную надежду на последнюю хрупкую связь, что сохранилась между ним и его сыном? Надежду на то, что, если осторожно потянуть за эту призрачную тонкую связующую нить, его все еще можно будет вернуть домой?

– Эй, стоп! – Она подняла руку каким-то почти комедийным жестом, но без малейшей улыбки. – Мне вовсе не нужны проповеди.

– Но я же чуть не погиб! – возмутился он, чувствуя, что больше всего ему хочется снова оказаться у себя дома в полном одиночестве. – Я вовсе не прошу вас рассыпаться в благодарностях, но вы по крайней мере могли бы отнестись к случившемуся серьезно.

Вместо ответа она снова скорчилась и принялась лить слезы. Но настоящие ли? Он отнюдь не был в этом уверен.

– Все-таки надо было мне отвезти вас в больницу. Мы бы хоть выяснили, не опасна ли рана у вас на ноге.

– Но я ведь вам сказала, что очень боюсь больниц. Очень-очень. – Теперь она, похоже, говорила правду.

– Боитесь, потому что?..

– И об этом я уже говорила. Там все пытаются влезть тебе в душу, в мысли, в мозг! – Она каким-то нервным движением приложила ко лбу руку, словно мысли у нее в голове были то ли невероятно ценными, то ли невероятно болезненными. Озноб у нее еще не прошел, она заметно дрожала.

Теперь ему, пожалуй, было почти ясно, что перед ним душевнобольная. Какой он идиот, что раньше не догадался! Да ему это и в голову не пришло! Ну да, она ведь пыталась себя убить. И совершенно этого не скрывала. И теперь он не знал, как ему с ней разговаривать. Среди его знакомых душевнобольных никогда не было.

А она продолжала – очень тихим голосом, словно опасалась, что ее подслушают:

– Все вещи на свете умеют разговаривать. – Ее голос звучал совсем по-детски, как у девочки лет двенадцати. Или даже десяти. Или даже восьми.

– Простите. Я что-то не понимаю…

– Разговаривать умеют деревья, стены, вон те часы и эта деревянная столешница. – Она коснулась стола, и на мгновение ему показалось, что она к чему-то прислушивается. – И ваши собаки тоже.

Она сказала это так уверенно, что он чуть не спросил: и что же говорят собаки?

– Ну камни обычно просто повторяют собственные слова, – сказала она, – снова и снова. Я камень, я камень… Идет дождь, идет дождь… Стены все время сплетничают. О всякой ерунде, которую им приходится выслушивать годами. А если зайти на кладбище, то можно услышать, как под землей друг с другом разговаривают мертвые.

Она совершенно точно сумасшедшая, подумал он, слова ее звучали вполне осмысленно. Как у вполне здравомыслящего человека, который просто живет в ином мире, абсолютно непохожем на наш.

Она слегка наклонила голову набок, как делают Лео и Фран, уловив интересный запах, и сказала:

– Этот дом несчастлив. – Ее слова вызвали у него куда более сильное раздражение, чем можно было бы ожидать. – Раньше мне казалось, что всем людям дано слышать подобные вещи. Я только потом поняла, что все это слышу я одна. – Она устало закрыла глаза и глубоко вздохнула. – Иногда мне хочется только одного – тишины.

Он спросил, есть ли у нее семья. Ему необходимо было понять, есть ли хоть кто-то, способный снять с него ответственность и забрать ее отсюда.

– Мой братец отчалил в гребаный Уэльс. А у отца эмфизема.

– А ваша мать?

– У нее и собственного дерьма хватает.

– Ну а мужа или бойфренда у вас, похоже, нет?..

– Да уж, тут вы правы! – Она опять невесело усмехнулась.

А он подумал, до чего же с ней, наверное, трудно. Ведь она, должно быть, уже не раз пыталась совершить нечто подобное.

– Я не хочу здесь находиться! – вдруг сказала она и снова заплакала.

Сначала он решил, что она имеет в виду его «несчастливый дом», и даже испытал некоторое облегчение, но потом понял, что значит «здесь», и ему стало страшно при мысли о том, каким еще способом она может попытаться покончить с собой. Фран выбралась из кресла и вместе с Лео беспокойно бродила по комнате, как всегда бывало, например, во время грозы.

– Мне просто необходимо выпить чего-нибудь горячего, – сказал он и вышел из комнаты, чтобы хоть немного подумать спокойно.

Он включил чайник и, опершись о раковину, стал смотреть в окно. Сад был в полном беспорядке. В заборе, отделявшем его территорию от соседской – там проживала какая-то сердитая турецкая пара, – не хватало доски. В густой траве газона медленно умирали три футбольных мяча, залетевшие неизвестно откуда, а сама трава стала уже чересчур густой и высокой для обычной газонокосилки. И дорожки следовало заново посыпать гравием; и хорошо бы купить пару морозоустойчивых растений в больших горшках или кадках – вот только руки до всего этого никак не доходили. Впрочем, точно так же руки у него никогда не доходили и до многого другого.

«Почему мы до сих пор не развелись?» – спросила у него как-то Мария.

Дружеские отношения? Удобно и комфортно иметь возможность делить жизнь с тем, кто знает тебя лучше всех прочих, не так ли?

«Я боюсь быть одна, – пояснила она. – Но разве это не ужасно, если заставляет жить с кем-то?»

Нет, ему казалось, что это очень достойная причина.

Тот кусок льда у него внутри так до конца, похоже, и не растаял. Он присел на корточки и привалился спиной к радиатору. Теперь, когда незнакомки рядом не было, в голове у него прояснилось, и он понял, что ему следовало сразу прислушаться к голосу разума и отвезти ее в больницу. Он прокрался в холл, взял со столика беспроводной телефон и набрал 999. Машину пообещали прислать через десять минут. Ему сразу стало теплее. Значит, через четверть часа он сможет сунуть что-нибудь в микроволновку, принести вниз теплое стеганое одеяло и откопать какой-нибудь старый видеофильм.

Он сварил кофе и вернулся в гостиную. Незнакомка прижимала к груди зеленую, как морская раковина, подушку.

– Как вы долго!

– Извините.

Она пристально на него посмотрела:

– Вы куда-то звонили?

Он ответил, но то ли чересчур быстро, то ли чересчур медленно, потому что она вдруг взвилась:

– Черт побери! Кому вы звонили?

– Послушайте… – Он поставил поднос с кофе на столик и присел на подлокотник любимого кресла Фран.

– Значит, вы все-таки позвонили в гребаную «Скорую помощь»! Так ведь? Вы позвонили и вызвали машину, и скоро сюда явятся все эти ублюдки, якобы заинтересованные в особенностях моей личности! Чтоб вас черти съели!

Она вскочила и попыталась уйти, но он схватил ее за руку.

– Уберите свои вонючие руки! – Она сердито оттолкнула его и мгновенно оказалась в холле.

– Погодите, вы же босая… Вам нужно обуться…

Несколько лишних секунд она возилась с замком, потом распахнула дверь и выбежала наружу. Но приближавшуюся машину он заметил раньше ее. Водитель с такой силой нажал на тормоз, что машина чуть не укнулась в землю капотом, задрав зад. На зернистом гудроне взвизгнули колеса – и две недели спустя там еще будут видны два длинных черных следа. Молодая женщина резко повернулась и подняла руки вверх – видимо, примерно так Моисей заставил разойтись воды Красного моря. Машина замерла буквально в нескольких дюймах от ее ног. Покрышки дымились. А сама девица выглядела как супергерой, которому под силу и волны заставить расступиться, и машину остановить. Исчезла она почти мгновенно – помчалась сломя голову по Ашем-уэй прямо в его носках.

Разъяренный водитель вылез из машины.

– Какого хрена вы тут устроили? Что вы ей сделали?

Он не ответил. Этот человек не казался ему достаточно реальным, чтобы иметь право требовать объяснений. Впрочем, сейчас ему уже, пожалуй, ничто не казалось достаточно реальным. Он вернулся в дом, где его ждали собаки, с трудом добрался до дивана и буквально рухнул на него. Ноги его буквально подгибались от слабости, вызванной, вероятно, пережитым шоком. Обе чашки с кофе перевернулись, и пролившийся напиток быстро впитывался в ковер. Он чувствовал, как его голые лодыжки обжигает жаром от раскаленного электрообогревателя. Подошел Лео и сунулся к нему слюнявой мордой, уложив ее на подлокотник кресла. Он погладил пса и прижал ладонь к его теплому боку, пытаясь успокоиться.

Некоторое время он тупо смотрел на цветные коробки с видеокассетами, на медаль, которую получил в двенадцать лет за успешное преодоление полумарафона в Банбери, на фотографию Тимоти в рамке – снимок был сделан в парке Уикстид. Нечасто посещавшая лицо сына улыбка была направлена навстречу солнечным лучам, просачивавшимся сквозь ветви, неясно очерченные в правом верхнем углу. Рядом с фотографией Тимоти на каминной полке стояли в ряд старые, с загнутыми уголками почтовые открытки – пляж в Бармуте, Кинг-Конг на Эмпайр-Стейт-Билдинг, картина Брейгеля с охотниками… Но одно место среди всех этих вещей по-прежнему пустовало – там раньше сидел фарфоровый трубочист Марии.

Он совсем забыл, что вызывал «Скорую помощь», и приехавший фельдшер был просто в ярости из-за того, что ехал сюда напрасно. Во всяком случае, история, которую он услышал, показалась ему не слишком убедительной. Пришлось провести его на кухню и показать кучу мокрой одежды, все еще валявшейся на полу.

– Я спас этой девушке жизнь.

– Да ладно, приятель, мы сегодня тоже времени даром не теряли. Похоже, у всех нынче денек тяжелый выдался, – сказал фельдшер. На вид он был совсем молодой, наверное еще студент.

Женщина-врач скупо улыбнулась – возможно, она была несколько смущена развязностью юного коллеги. А может, пыталась таким образом за него извиниться. Она была пухленькая, рыжеволосая, с почти белыми бровями.

Фельдшер сообщил по радио описание неудавшейся самоубийцы.

– Нет, больше никаких сведений о ней не имеется, – сказал он. – Мы даже имени ее не знаем.

Да и чего, собственно, ждать от этих людей? Они ведь каждый день спасают чьи-то жизни. А часто ли их за это благодарят?

«Скорая» уехала, и он тут же вернулся на диван. Холода он, пожалуй, больше не чувствовал, но ему было как-то неспокойно, неуютно, словно он начинал заболевать. Он взял ту подушку в форме морской раковины, обнял ее и прижал к себе. Кровь глухо шумела в ушах, а за этим шумом, где-то в глубине, слышался то ли слабый писк, то ли невнятный голос, то ли вообще это было фоновое течение мыслей.

А может, так треснется, что попросту разлетится на сто кусков?

Он сел и прислушался к собственным мыслям.

Он все время представлял, как незнакомка снова пойдет на реку и попытается повторить попытку. Он стал внимательнее просматривать газеты – хотел получить подтверждение, что его благие намерения не привели к катастрофе. Он даже предвкушал, как у них в офисе все станут поздравлять его, но потом понял, что это может сработать только в том случае, если о его героическом поступке расскажет кто-то другой, а сам он лишь подыграет, старательно преуменьшая свои заслуги и говоря: Любой на моем месте поступил бы так же. Впрочем, какой там героический поступок! Он чувствовал, что это как раз совершенно не важно. С ним случилось нечто иное, но он даже мысленно пока не мог сформулировать, что именно. И, возможно, никогда не рискнет ни сформулировать это, ни с кем-либо разделить.

Время от времени заходила Мария, чтобы забрать очередную порцию своих вещей. Но и ей он ничего не рассказал о случившемся. Она была чрезвычайно бодра и жизнерадостна, а может, просто весьма убедительно изображала бодрость и жизнерадостность. А ему она сказала: «Твое состояние меня беспокоит». Однако он не понял, как это может ему помочь и для чего, собственно, это было сказано.

Его дом все больше приходил в запустение, становился все более грязным и неприбранным, но он не мог заставить себя наклониться и подмести пол, вытереть пыль, расставить по местам разбросанные книги и вещи. Да и для кого стараться? Он чувствовал, что начинает скользить все дальше и дальше вниз по склону, оказавшемуся прямо у него под ногами, но вызванного этим ощущением мимолетного страха было недостаточно, чтобы вернуть ему прежнюю активность.

Ему стало ясно: он не просто пребывает в депрессии, но пребывает в ней очень давно и перестал замечать привычную подавленность, а его душевные муки подобны лобстеру, брошенному в кипящий котел, где бедолага скребет клешнями по металлическому ободку кастрюли, но под крышкой никому не виден.

Порой среди ночи он просыпался, задыхаясь и хватая ртом воздух. Ему мерещилась мутная зеленая вода. А иногда и молодая женщина, уходящая куда-то во тьму у него под ногами. А иногда Тимоти. Иной раз он и сам шел по краю водослива с рюкзаком, полным камней, а когда, споткнувшись, падал в пенистую воду, то успевал увидеть, что Мария стоит на берегу рядом с собаками и абсолютно ничего не предпринимает. В таких снах он иногда как бы позволял себе упасть в реку – падал туда, так сказать, по собственной воле, испытывая при этом мимолетное ощущение невероятной легкости, парения в воздухе. Лишь потом понимал, что именно с ним произойдет, как только он окажется под водой; и это были самые страшные из его снов.

Она возникла на пороге его дома три недели спустя, в субботу днем. Он даже не сразу понял, кто она такая. На ней был строгий офисный костюм. Кремовая блузка, темно-серый жакет и брюки. Светлые волосы были тщательно зачесаны назад.

– Я пришла за своей одежкой, – сообщила она. Собственно, по этой грубоватой манере он ее и узнал. – Если, конечно, вы ее не выкинули.

Он не сумел скрыть радость:

– Я так рад, что с вами все в порядке!

Она осторожно кивнула, словно просто представить не могла, с чего бы это у нее вдруг что-то оказалось не в порядке. Видимо, попытка самоубийства – отнюдь не самый приятный момент в жизни, и она просто не хотела, чтобы ей о нем напоминали. Она осталась ждать на крыльце и, когда он принес пакет с ее вещами, воскликнула:

– Боже мой, да вы все выстирали!

– Мне просто не хотелось, чтобы они тут мокрыми валялись…

– Догадываюсь. – О том, что она ушла в его свитере, в его спортивных штанах и в его шерстяных носках, она не упомянула. – В общем, спасибо вам.

– Вы мне так и не сказали, как вас зовут. – Ему очень не хотелось, чтобы она сразу же ушла.

Она чуть запнулась и сказала: «Келли», но так осторожно, что он предположил: это имя она сию минуту придумала.

О том, что она способна «слышать голоса вещей», он совсем забыл.

– Не хотите выпить кофе?

– На данный момент это, пожалуй, довольно странное предложение…

– Не здесь. Где-нибудь в кафе. – Такое ощущение, будто она и впрямь подвергнется риску, войдя в его дом!

– Нет, мне пора идти.

– У меня есть сын, – сказал он вдруг, хотя о Тимоти никогда и ни с кем не разговаривал. – И вот уже три года я не имею от него никаких вестей. А не виделись мы целых семь лет.

– И?.. – спросила она, но выражение лица у нее ничуть не изменилось.

– И я даже не знаю, жив он или умер.

В течение нескольких секунд она, казалось, вела с собой ожесточенный безмолвный спор, затем все же кивнула:

– Ну хорошо, но только минут десять, не больше, ладно? И, пожалуйста, не держитесь со мной так церемонно.

Собеседницей она оказалась довольно язвительной и колючей. Так она вела себя и по дороге в «Старбакс», и потом, за чашкой чая с датским печеньем. Он рассказал ей об уходе Марии. А она рассказала, что работает в местном совете, в том отделе, который занимается автостоянками и выдачей разрешений на парковку. Затем он рассказал ей о Тимоти, а она ему – о своем отце, который целыми днями торчит в библиотеке Джона Рэдклиффа. Ни он, ни она не упомянули о происшествии на реке. Десять минут превратились в полчаса, а перед уходом она даже дала ему номер своего мобильника, хоть и сделала это несколько неохотно. Он немного удивился, когда на следующей неделе она первая прислала ему эсэмэс: «Надеюсь, вам уже захотелось снова выпить со мной кофе?»

Слово «друзья» им не подходило – все-таки ей было двадцать четыре, а ему пятьдесят три. Возможно, подходящего для них слова вообще не существовало. Пару раз их случайно видели вместе его знакомые или коллеги, которые стыдливо отводили глаза, словно он совершил преступление или вопиющим образом нарушил законы морали. Она считала, что это просто смешно, ну и он тоже решил считать это смешным.

Она так никогда по-настоящему и не поблагодарила его за то, что он ее спас. Он же постепенно осознал, что никакой благодарности ему не нужно, а нужно совсем иное. Она рассказала ему о своей семье, для которой, по ее собственным словам, даже определение «трехнутые» будет слишком мягким, и о своих антагонистических отношениях со всеми представителями медицинской профессии, и о весьма пестром списке перепробованных ею мест работы, и о диссертации по юриспруденции, которую она так и не защитила, и о «весьма жалких» бойфрендах, которых она сама же и выбирала, потому что их невысокое мнение о ней было вполне созвучно с ее собственным мнением о себе, и о других, «добреньких», бойфрендах, которые были настолько жалостливы и терпеливы, что в итоге становились совершенно невыносимыми. А еще она рассказала ему о голосах, которые слышит постоянно, и о разнообразных лекарствах, сменявших друг друга, в том числе и о наркотиках, благодаря которым какое-то время эти голоса удавалось «держать на привязи». Она сказала, что все это ее «совершенно доконало», но, когда она не может слышать голоса, мир начинает казаться ей плоским и неинтересным.

Двенадцать лет. Примерно раз в две недели. Он рассказывал ей и о своем разводе, и о том, что Мария вновь вышла замуж за человека на девять лет ее моложе, и о своих многочисленных свиданиях, назначенных при помощи интернета самым разным женщинам. Среди них попадались и довольно странные, даже эксцентричные особы, и корыстные, и подлые, и вполне приемлемые, однако он ни разу не встретил такую, какая ему нужна. Он рассказал ей даже о меланоме, которую слишком поздно обнаружил у себя на спине и теперь был вынужден остерегаться прямых солнечных лучей в самое лучшее и самое теплое время года.

Она никогда не сообщала ему своего мнения по поводу только что от него услышанного и никогда не пыталась ни поднять ему настроение, ни как-то его развеселить. Сначала его это даже немного раздражало, но потом он понял, что два упомянутых варианта поведения – это два способа увести человека в сторону от разговора, который тебе продолжать не хочется. Слушать она умела лучше любого из тех, кого он когда-либо знал. Во всяком случае, она никогда его не прерывала. И, возможно, этого ему было вполне достаточно.

К чаю она выбирала то датское печенье, то круассаны с миндалем, то «печенье миллионера». Чай был некой постоянной. Как и то, что платил всегда он. На пару месяцев им, правда, пришлось перебраться в кафе возле больницы «Уорнефорд», где ее подвергали, по ее словам, «на редкость дерьмовым» обследованиям. Иногда она бывала совершенно непредсказуемой или крайне раздражительной. А иногда они просто сидели, довольные обществом друг друга, точно старая супружеская пара или две коровы на пастбище. В общем, это были самые настоящие дружеские отношения, хотя и не совсем такие, какими он их раньше представлял. Бывали периоды, когда у нее вновь возникало стремление к самоубийству, однако, обсудив с ним свои планы в самых мрачных подробностях, она вроде бы становилась спокойнее, а потом, через неделю или две, обязательно выходила на связь.

Иногда, правда, он все еще пытался понять, действительно ли Келли – ее настоящее имя.

Через четыре года после того, как он выудил ее из реки, домой вернулся Тимоти. Он повзрослел, похудел, отрастил бороду, и все его пожитки легко поместились в рюкзаке. Его отец испытал невероятное облегчение, которое, впрочем, быстро сменилось разочарованием. Во-первых, он понял, что сын не слишком сильно изменился за годы, прошедшие после его ухода из дома, а во-вторых, вернулся Тимоти отнюдь не залечивать раны и наводить мосты, а просто потому, что в том доме, где он пересиживал зиму в качестве сторожа, случился пожар. Дом принадлежал одной богатой паре на Майорке, и подробности этой истории были явно куда более темны и запутанны, чем изложенная Тимоти версия. Держался Тимоти то отчужденно, то покорно, однако весьма умело манипулировал другими людьми, и совершенно неожиданно оказалось, что более всех в сложившейся ситуации страдает Мария. Она кормила сына, покупала новую одежду и позволяла жить у них в гостевой комнате до тех пор, пока ее новый муж не выдвинул неизбежный ультиматум. После чего она одолжила Тимоти тысячу фунтов в качестве депозита за съемную квартиру и уплатила за первый месяц аренды. Ну а через три дня Тимоти снова исчез.

– Ого! – только и сказала Келли, выслушав этот рассказ.

– Все эти годы я воображал этакое голливудское «возвращение блудного сына», – признался он. – Воображал, что Тимоти будет искренне сожалеть о содеянном, а мы – радоваться сверх меры. Но теперь-то мне ясно: ничего подобного никогда не будет.

– И от этого такое ощущение, словно…

– Словно меня бьют ногой в живот каждый раз, как я об этом подумаю.

Они долго сидели молча, потом он сказал:

– Я собираюсь наконец привести свой сад в порядок. Мне осточертело, что у меня под окнами запустение.

И он действительно привел сад в порядок. Аккуратно подстриг газон. Насыпал на дорожки гравий поверх черного пластика. Купил и расставил кадки с растениями. Приобрел парочку новозеландских папоротников. Сделал новую скамейку. Починил изгородь и хорошенько ее просмолил. Купил кормушку для птиц и стал регулярно подсыпать туда семена, хлебные крошки и подкладывать маленькие кусочки сала. И теперь, когда он думал о Тимоти, эти мысли уже не причиняли ему такой боли.

Умер Лео. Ему исполнилось пятнадцать лет. Фран загрустила, забилась в свое гнездышко и отказывалась вылезать. Через месяц не стало и ее. Ей ведь тоже было пятнадцать. Рак печени, сказал ветеринар, прекрасно понимая, что умерла Фран от разбитого сердца. Обе его собаки прожили хорошую долгую жизнь. Да и ему становилось все труднее за ними ухаживать – оба бедренных сустава у него были поражены артритом, и прогулки с собаками превратились почти в мучение.

– Я чувствую себя таким одиноким, – как-то признался он.

– Да? – удивилась она, прихлебывая чай.

– Я становлюсь совсем старым, – пояснил он.

– Ну да, наверное, – согласилась она.

– Я боюсь смерти, – сказал он и почувствовал, что, произнеся эти страшные слова вслух, как бы удалил из них ядовитое жало.

– Я приду на твои похороны, – пообещала она.

– То-то все удивятся, – усмехнулся он, – станут спрашивать: кто же это такая?

– Да уж, наверняка, – подтвердила она.

И он представил, как она стоит среди деревьев на кладбище, метрах в двадцати от оплакивающих его родственников и знакомых, – его маленький ангел-хранитель, так надежно все запоминающий и регистрирующий.

Ему еще порой снилась река, грохочущий водослив, бурные водовороты на стрежне. Снилось майское цветение деревьев и перистые облака в небе. Но во сне он больше никогда не тонул. И рядом с ним тоже никто не тонул. Хотя даже во сне он понимал, что вскоре всем им суждено уйти туда, вниз, во тьму. И ему, и Марии, и Келли, и Тимоти… И последние несколько минут наверняка будут ужасны, но это тоже нормально, да, нормально, потому что ни капли его жизни не потрачено зря, и река все так же будет течь, и весной вновь расцветут одуванчики, а над пустошью все так же станет кружить канюк.

Приношу благодарность Клэр Александер, Куин Бейли, Сьюзен Дин, Сос Элтис, Полу Фарли, Уильяму Фейнсу, Кевину Фостеру, Дэну Фрэнклину, Кэти Фрай, Сунетре Гупта, Алисе Лэнд, Кевину Лии, Тоби Муркрофт, Дэбби Пинфолд, Саймону Стивенсу, Биллу Томасу, кафе «Джерико» и «Модерн арт Осфорд».

Рассказ «Остров» был опубликован в сборнике «Окс-Тейлз файр», изд-во «Оксфам/Профиль букс», 2009. Рассказ «Револьвер» – в номере журнала «Гранта», посвященном Британии, в 2012 г. Он также вошел в шорт-лист номинантов премии газеты «Санди таймс» и получил премию О. Генри в 2014 г. Рассказ «Падение пирса» был опубликован в журнале «Нью стейтсмен» в 2014 г. и включен в список номинантов на премию «Санди таймс» за 2015 г. Рассказ «Банни» номинировался на Национальную премию Би-би-си в 2015 г.