Револьвер

Дэниел стоял между двумя высокими кирпичными стенами на узкой тропе, ведущей от жилых домов к игровой площадке. Это место называлось Воронка. В ветреные дни воздух со свистом как бы засасывало в этот узкий проход, а затем вихрем возносило вверх по спирали, и этот вихрь, кружа над прямоугольной площадкой, которую все называли лужайкой, расположенной между четырьмя домами, отрывал от земли все, что не было прибито. В общем, «Волшебник из страны Оз» в разноцветных бетонных декорациях. Над тропой и лужайкой в такие дни летало и выстиранное белье, и всевозможный мусор, и тучи пыли. Даже взрослых мужчин этот вихрь не раз сбивал с ног. А некоторое время назад была очень популярна история о чьем-то унесенном ветром коте.

Но тем утром никакого ветра не было. Его не было вот уже несколько дней, и стояла такая чудовищная влажная духота, что все время хотелось распахнуть окошко и вдохнуть хоть немного свежего воздуха, и только в этот момент ты понимал, что и так на улице. Уже и август подходил к концу, и целая неделя минула с тех пор, как Дэниел вместе с родителями вернулся из Магалуфа, где они отдыхали и где он научился плавать на спине и был ужален медузой. До начала школьных занятий оставалась еще неделя, и десятилетнему Дэниелу было ужасно скучно. Дома его старшая сестра и младший брат играли в учительницу и ученика. Элен было двенадцать лет, а Полу – семь. Элен что-то писала на доске разноцветными мелками – мелки у нее были восьми цветов, – а когда Пол ее не слушался, больно шлепала его по ноге. Мать Дэниела сидела за обеденным столом и складывала огромный пазл с видом Венеции, ожидая, пока нагреется бак с водой для еженедельной стирки.

Перед носом у Дэниела, то появляясь, то исчезая, мелькали белые носки какой-то девочки, качавшейся на качелях. На дворе стоял 1972 год – пик популярности хитов «Rocket Man» и «Silver Machine». Дэниел не помнил другого дня, когда ему было бы так же скучно. Он ловко отогнал от лица назойливую осу и услышал, как где-то громко хлопнула дверца автомобиля, а потом, решительно шагнув в густой полумрак лестничного проема, стал подниматься к дверям квартиры Шона.

В жизни Дэниела будет еще три поистине экстраординарных события. Однажды он со своим восьмилетним сыном будет сидеть в сумерках на террасе арендованного дома близ Каора, и они увидят, как в амбар на противоположном конце долины попадет молния и он мгновенно вспыхнет. Им обоим покажется, что эта молния – трескучая белая вспышка света – словно вырвалась из-под земли, а не упала с небес.

Следующий невероятный случай произойдет во время встречи Дэниела с директором фабрики, находившейся близ Страуда и изготовлявшей на заказ различные металлические изделия. Три мастерские этой фабрики были как бы встроены в высокую железнодорожную насыпь. И вот во время встречи Дэниела с директором сквозь крышу мастерской провалится корова, и окажется, что это вовсе не так смешно, как можно было бы представить.

А утром в день пятидесятилетия Дэниела ему позвонит мать и скажет, что ей непременно нужно с ним увидеться. Она будет говорить абсолютно спокойно, но никак своего желания не объяснит, и Дэниел тут же сядет в машину и погонит в Лестер, несмотря на то что во второй половине дня был запланирован торжественный прием по случаю его юбилея. Однако, прибыв туда, он узнает, что «Скорая помощь» только что увезла ее тело. И лишь на следующий день из разговора с отцом Дэниел поймет: мать звонила ему через час после того, как скончалась в результате инсульта.

Сегодняшнее происшествие будет иным. Оно не просто потрясет Дэниела до глубины души, но и станет одним из поворотных моментов в его жизни – в такие моменты кажется, будто расщепляется само время, и человек, оглянувшись назад, осознает, что, если бы все случилось хоть капельку иначе, он избрал бы совершенно иной путь, а точнее – одну из тех многочисленных призрачных троп, что, случается, промелькнут перед твоим взором и тут же растают в темноте.

Шона он, в общем-то, своим другом не считал, но они часто играли вместе, поскольку учились в одном классе. Но семья Шона проживала на самом верхнем этаже многоэтажки под названием «Садовая башня», а семья Дэниела – в отдельном двухквартирном доме. Мать Дэниела считала, что на него плохо влияет и сам Шон, и его семейство; но мать также вечно твердила, что он испортит глаза, если будет сидеть так близко от телевизора, что он заболеет и умрет, если будет купаться в канале, и так далее. Самому Дэниелу очень нравилось большое семейство Шона; нравилась их откровенность, открытость, непредсказуемость, нравились фарфоровые гончие, стоявшие по обе стороны газовой плиты; нравился зеленый «БМВ» мистера Кобба, который он любовно полировал по утрам в субботу, заботливо замазывая каждую царапинку специальным карандашом «Ти-кат». Старший брат Шона, Дилан, работал штукатуром и плотником, а в квартире у них имелся балкон, выходивший на окружную дорогу, и оттуда был виден лес, и автостоянка, и радиомачта в Баргейве, и этот вид вызывал у Дэниела куда большее восхищение, чем все то, что он видел из иллюминатора самолета, летевшего от Лутона до Пальмы. И потом, у них на балконе никаких стекол не было, и если пониже наклониться над перилами, глядя вниз, то все тело охватывала пронзительная дрожь, а колени начинали дрожать.

Выходя из лифта, Дэниел столкнулся с матерью Шона, которая собиралась куда-то уходить. Подобное положение дел тоже вызывало у Дэниела зависть, потому что его мать, отправляясь, например, по магазинам, всегда заставляла их троих – его, Пола и Элен – тащиться вместе с ней. Постарайся, чтобы Шон не вляпался в очередную историю, сказала миссис Кобб, ласково взъерошила Дэниелу волосы и нырнула в кабину лифта. И прежде чем серебристые дверцы лифта закрылись за ней, он успел заметить, как она сунула в рот сигарету и закурила.

А за стеклянной узорчатой панелью входной двери тут же возник неясный силуэт Шона, дверь резко распахнулась, и Шон завопил: А что у меня есть! Счас покажу!

Шон почему-то потащил Дэниела в комнату Дилана, на ходу потребовав: Только никому не проговорись! Это секрет!

Дэниел никогда здесь раньше не бывал. Дилан очень четко дал мальчишкам понять, что запрещает им заходить в его комнату, а он, как известно, спокойно выжимал 180 фунтов из положения лежа. Так что Дэниел весьма осторожно перенес ногу с постланного в прихожей линолеума цвета авокадо на красный мохнатый ковер обители Дилана. Там пахло сигаретами и лосьоном после бритья «Брут». Отчего-то эта комната казалась Дэниелу похожей на комнату покойника из какого-то фильма, и каждый предмет в ней был отягощен неким особым смыслом. Постеры с физиономиями комиков из группы «Монти Пайтон» и портретом главного героя фильма «Французский связной», а также плакат с надписью «Джимми Дойл круче всех!». Под разобранный мотоциклетный цилиндр была подложена свернутая в несколько раз «Дейли экспресс», но машинное масло буквально пропитало газетную бумагу, сделав ее прозрачной, как воск. На прикроватном столике стоял переносной проигрыватель с откинутой крышкой из красного кожзаменителя, а внутри виднелась забытая пластинка, и пластиковое удилище звукоснимателя застыло точно над центром наклейки с надписью «Machine Head. Thick as a Brick. Ziggy Stardust».

Обещай, что никому не скажешь, – снова потребовал Шон.

Шон потянул на себя сосновую ручку гардероба, и хлипкая дверца, несмотря на магнитную защелку, слегка хрустнула и отворилась. Поднявшись на цыпочки, Шон снял с верхней полки светло-синюю обувную коробку и бережно опустил ее на кровать, застланную одеялом цвета хаки. Потом осторожно приподнял крышку, и внутри оказался револьвер, завернутый в белую папиросную бумагу, оставшуюся, видимо, от некогда купленных новых туфель. Шон вынул револьвер из шуршащего бумажного гнезда, и Дэниел с удивлением понял, что он совсем не такой уж тяжелый. Металл цвета голубиного крыла выглядел немного потертым. Сбоку виднелись слова – «Ремингтон Рэнд». По обе стороны рукояти имелись изогнутые выступы, шоколадно-коричневые и чешуйчатые, как змеиная шкура, чтобы оружие удобней лежало в руке.

Шон поднял револьвер, вытянув руку перед собой, и стал медленно поворачиваться, целясь Дэниелу в лицо. Бах, – тихо сказал он, – бах.

Отец Дэниела работал в местном плавательном бассейне – иногда в качестве спасателя, но чаще ресепшиониста. Дэниел всегда гордился тем, что его отца знают все вокруг, но сейчас был, пожалуй, несколько смущен подобной известностью. Мать Дэниела неполный день трудилась секретарем в совете графства. Отец любил читать детективы, а мать – складывать сложные пазлы. Когда ей приходилось освобождать обеденный стол для очередной трапезы, она бережно переносила недосложенный пазл, зажав его между двумя листами фанеры. Как-то раз, уже будучи взрослым, Дэниел попытается описать своих родителей друзьям и знакомым, но так и не сумеет найти нужные слова. Его родители всегда стремились быть как все, быть самыми обычными, незаметными, ни в коем случае не производить слишком много шума и не занимать слишком много места. Они не любили споры и почти не интересовались окружающим миром. И хотя взрослому Дэниелу, регулярно посещавшему родителей, частенько становилось в их обществе скучно, он все же никогда не назвал бы их скучными, потому что искренне завидовал их редкостной способности получать истинное наслаждение от самых простых удовольствий и был безмерно им благодарен за полное отсутствие склонности к эксцентрическим и весьма дорогостоящим развлечениям, которым предавались многие стареющие пенсионеры, родители его друзей.

Мальчики прошли через гостиную, и Шон, повернув ключ в балконной двери, сдвинул в сторону широкую стеклянную створку. Один шаг – и они оказались на воле, сразу погрузившись в волны уличной жары и транспортного гула. Над городом висела легкая коричневатая дымка смога; казалось, небо давно следовало хорошенько промыть. Дэниел чувствовал, как по спине стекают щекотные струйки пота.

Шон прицелился сначала в «вольво», затем – в «альфа-ромео» и заявил, что они могли бы сейчас запросто кого-нибудь застрелить и никто никогда не догадался бы, кто это сделал. Но Дэниел возразил, что следователи по отверстию в ветровом стекле автомобиля и по входному отверстию от пули в теле водителя легко смогут определить, откуда был произведен выстрел. Элементарно, дорогой Ватсон, – насмешливо сказал Шон и предложил: – А давай пойдем в лес.

А револьвер заряжен? – спросил Дэниел.

Конечно, заряжен, – сказал Шон.

Лес высился стеной по ту сторону окружной дороги, он занимал полоску ничейной земли между собственностью города и собственностью деревни. Люди обычно парковали автомобили на площадке для пикников по ту сторону холма, возле Пеннингтона, и гуляли там с собаками в роще среди дубов, ясеней и рябин; а вот спускаться на эту, северную, сторону холма у гуляющих обычно желания не возникало, ибо там постоянно слышался рев идущего в обоих направлениях транспорта и повсюду валялись использованные шприцы, смятые консервные банки и пустые бутылки.

Мальчики ждали на заросшей травой обочине, и теплые волны вонючего воздуха от проносящихся мимо грузовиков обдавали их с ног до головы, впитываясь в одежду. Давай! – крикнул наконец Шон, и они рысью перебежали через разделительную полосу, перепрыгнули через шершавый барьер в форме буквы S, минутку постояли на полоске лысого газона, а затем бегом пересекли и вторую половину шоссе, снова оказавшись на песчаной обочине, где скопилась уже целая гряда обломков старой мебели и черных мешков с мусором, разорванных крысами и лисицами. На жарком солнце в мешках активно размножались всевозможные микробы и бактерии, так что вонь от них исходила сногсшибательная. Шон и Дэниел с некоторым трудом отперли скрипучую калитку, за которой начиналась старая дорога с глубокими колеями. Револьвер был спрятан в желтую сумку «Гола», висевшую у Шона на плече.

Они миновали склад металлолома, где высились груды ржавых железяк. Затем осторожно прошли мимо дома многочисленных Робертов Хейлсов, возле которого стояла платформа для перевозки лошадей. У платформы были спущены шины. А рядом на телеграфном столбе висел привязанный веревкой прожектор. Роберт Хейлс, Роберт Хейлс и Роберт Хейлс: все они – дед, отец и сын – носили одно имя и жили под одной крышей. Самый младший из Робертов Хейлсов учился в одной школе с Шоном и Дэниелом, только на два класса старше. От него всегда исходил сладковатый запах пота, чем-то похожий на запах печенья. Кости младшего Роберта Хейлса казались слишком крупными, словно с трудом умещались под кожей. Он часто приносил в школу всяких мелких животных в жестянке из-под печенья. То жука-оленя, то мышку, то птичку-крапивника. А один раз он принес ужа, и Донни Фарр сразу этого ужа сцапал и долго гонялся с ним по площадке для игр за другими детьми, а потом ему это надоело, и он размозжил ужу голову о столб футбольных ворот. Роберт жутко разозлился; пинком свалил Донни на землю, схватил за левую руку и стал отгибать его пальцы назад, пока два пальца не сломались.

Сейчас занавески на окнах дома, где жил Роберт, были задернуты, и поблизости не было видно их красного грузовичка, так что мальчики двинулись дальше, к месту, где тропа, сужаясь, сворачивала в лес. Тропу пересекали полосы пыльного солнечного света, в котором кружились пылинки. Казалось, кто-то аккуратно уложил эти солнечные полосы под одинаковым углом, как шпалы. Время от времени слышалось пенье черного дрозда. Пустой пакет из-под свиной нарезки был втоптан в пыльную землю, потрескавшуюся от жары. К счастью, любители портера и легкого пива не обладали достаточным запасом жизненных сил, чтобы забраться глубоко в лес, и уже минут через десять Дэниел заметил, что количество мусора значительно уменьшилось. Вообще-то, если бы не вонь выхлопных газов, можно было бы вообразить, что неумолчный гул, явственно доносившийся со всех сторон, – это вовсе не рев машин на окружной дороге, а, скажем, шум сильного ливня, обрушившегося в глубо-о-окий овраг где-то слева от них…

Мальчики довольно быстро отыскали поляну, где еще сохранились останки шалаша, который они соорудили в начале лета. Тогда они, закончив строить шалаш, забрались в него, с наслаждением выпили бутылку «Бейбишама» и выкурили шесть ментоловых сигарет, а потом обоих ужасно тошнило. Они осмотрели поляну и решили, что это вполне подходящее местечко. Шон сразу нашел бревно, которое можно было использовать в качестве стойки, как в тире, а Дэниела отправил на поиски мишеней. Дэниел перелез через ограду, отмечавшую границу ничейной территории, и стал рыться в колючих кустах. Вскоре он отыскал две пустые бутылки из-под пива, помятую пластмассовую канистру из-под машинного масла и грязного плюшевого медвежонка с оторванными передними лапами. В зарослях было невыносимо жарко; Дэниел совсем ошалел и все старался представить, как хорошо было бы стоять на лужайке возле своего дома и, зажав большим пальцем конец садового шланга, брызгаться холодной водой, радуясь появлению множества маленьких радуг. Принесенные мишени он разложил по всей длине бревна на равном расстоянии друг от друга, но из головы у него не шел ребенок, которому когда-то принадлежал несчастный плюшевый медведь. В душе он даже пожалел, что принес этого медвежонка сюда, на расстрел, но вслух, разумеется, не сказал ни слова.

Шон поднял револьвер, для большей устойчивости расставил ноги пошире, и Дэниел заметил, как расплющился кончик указательного пальца Шона, которым тот потихоньку жал на спусковой крючок. Вокруг стояла глубокая, почти как в церкви, тишина. Даже трафик на окружной реветь перестал. Черный дрозд тоже умолк. И теперь Дэниел слышал только стук собственного сердца.

Сам выстрел он, похоже, пропустил – отреагировал, только когда птицы с разноголосым шумом бросились врассыпную, а Шона отбросило назад и швырнуло на землю. Казалось, на него напало какое-то большое животное и ударило прямо в солнечное сплетение. А мишени – канистра из-под машинного масла, пустые бутылки и медвежонок – так и остались на месте.

О господи! – пробормотал Шон, поднимаясь с земли. О господи! От восторга он даже начал приплясывать. Никогда в жизни ему не доводилось заниматься чем-то столь же увлекательным. О господи!

Над головой у них пролетел военный самолет. Дэниел испытывал одновременно и разочарование, и облегчение от того, что сделать второй выстрел Шон ему не предложил, явно намереваясь снова выстрелить сам. Глубоко, чуть театрально вздыхая, Шон нервно обхватил себя руками, краем футболки вытер пот со лба и снова поднял револьвер. На этот раз звук выстрела показался Дэниелу настолько громким, что у него перехватило дыхание. Он не сомневался, что этот выстрел услышали очень многие.

Что это вы делаете? – Это был младший из Робертов Хейлсов, и Шон с Дэниелом так и подскочили от неожиданности.

Впрочем, Шон быстро взял себя в руки и ответил вопросом на вопрос: А ты как думаешь?

Вы что, настоящий револьвер раздобыли? Несмотря на жару, Роберт был одет в поношенную оранжевую куртку с капюшоном.

Счас! – Шон явно не имел такого желания.

Дайте стрельнуть-то, – снова попросил Роберт и шагнул вперед. Было заметно, что он выше Шона на добрых шесть дюймов.

И в точности как тогда, в комнате Дилана, Шон поднял руку с револьвером и неторопливо направил дуло прямо Роберту в лицо. Это означало: ни за что.

Дэниел чувствовал, что Шон и впрямь может убить Роберта. И эта возможность страшно его возбуждала, ведь тогда он стал бы настоящим свидетелем преступления. И все уважали бы его за это и сочувствовали, что он пережил такое.

Роберт стоял не шевелясь. Секунд пять, а может, и десять. Как в вестерне «Хороший, плохой, злой». Дэниел не мог понять, боится Роберт или ему совсем не страшно. Но потом Роберт сказал: Ничего, я тебя еще прикончу. Однако прозвучало это зловеще, не так, как во время игры, когда ребята обещают друг другу: Ну, держись, счас я тебя убью! И не так, как говорят: Схожу-ка я в магазин. В общем, Роберт пообещал прикончить Шона и тут же, не оглядываясь, пошел прочь. А Шон все продолжал в него целиться, пока его спина не скрылась в гуще леса. Да и потом они с Дэниелом еще долго прислушивались, не хрустнет ли ветка, не зашуршат ли сухие листья под кроссовками Роберта. Ух ты, черт! Руку совсем свело! – прошипел Шон и наконец опустил револьвер. Потом вдруг подошел к плюшевому медвежонку и ткнул дулом револьвера ему в лоб. И Дэниел вдруг подумал, до чего они сейчас похожи – этот медвежонок и Роберт; особенно их взгляд – абсолютно равнодушный, устремленный прямо перед собой. Но тратить еще один патрон Шон явно не собирался и лишь раздраженно воскликнул: Вот ведь дерьмо какое! И Дэниел его понимал: неожиданное появление Роберта Хейлса словно заставило их спуститься с небес на землю, испортив все приключение. Шон швырнул револьвер в сумку, сказал Дэниелу: Пошли. И они двинулись через лес в обратном направлении, выбрав, правда, более длинную тропу, петлей огибавшую холм и выныривавшую из леса лишь на дальнем конце склада металлолома.

Таким образом, им удалось обогнуть дом Роберта и пройти довольно далеко от него. Но тащиться по этой тропе было еще менее приятно – слепни, вонь, жара, к тому же Дэниел нечаянно угодил левой ногой в собачье дерьмо, а как следует отчистить рифленую подошву не сумел.

У Элен, сестры Дэниела, была родовая травма: она чуть не задохнулась из-за того, что пуповина обвилась вокруг ее шейки в тот момент, когда она уже почти родилась – ее головка уже показалась на свет, – и некоторое время Элен была полностью лишена доступа кислорода. Дэниелу об этом не рассказывали, пока ему не исполнилось шестнадцать. Но он всегда знал, что в глазах Элен горит некий странный огонек, который иногда словно чуточку затухает, но потом разгорается снова. А еще он знал, что у сестры вечные затруднения с числами – она, например, не могла толком пересчитать предметы или ответить на вопрос «который час?».

В шестнадцать лет Элен бросит школу, не получив аттестата и не приобретя никакой специальности, и будет жить дома, устроившись на работу – сначала на большой мебельный склад, а затем в овощной магазин. Она будет без конца менять врачей и получать все более действенные лекарства. Постепенно мелкие недостатки ее поведения станут практически незаметны. Ее, правда, по-прежнему легко будет смутить, но она превратится в такую хорошенькую, пухленькую, светловолосую девушку, что люди станут инстинктивно к ней тянуться. С Гарри она познакомится в ночном клубе. К удивлению Дэниела, жених Элен окажется взрослым тридцатипятилетним мужчиной, довольно полным, зато имеющим собственный особняк и фирму такси – в общем, он считался в их маленьком мирке большим человеком. Элен и Гарри поженятся, и Дэниел далеко не сразу поймет, что история его сестры имела поистине счастливый конец.

Коротко прозвучавшее странное шипение было не громче шелеста потревоженной листвы. Что это было? Арбалет? Катапульта? Затем последовал второй выстрел. Это точно было какое-то древнее оружие. И, как ни странно, Дэниел готов был поклясться, что увидел его еще до того, как услышал шипение, и до того, как Шон крикнул, что в него попали. Чуть выше локтя у него на коже появилась ярко-розовая полоса, и он сердито крикнул кому-то: Ублюдок! И погрозил кулаком.

Они присели на корточки и довольно долго сидели так, поскольку сердца у обоих буквально выпрыгивали из груди. Шон, вывернув руку, осматривал рану. Собственно, там даже крови не было – просто очень яркий рубец, как если бы Шон случайно задел локтем край раскаленной сковороды. Роберт, должно быть, притаился чуть дальше, у подножия холма. Отверстие в ветровом стекле… Входное отверстие от пули в теле водителя… Все это слова, и теперь Дэниел ничего не мог сказать о том, где прячется их противник. Да он просто голову над землей приподнять боялся. Лучше всего было бы, думал он, поскорей отсюда удрать, только бежать следовало как можно быстрее, петляя между деревьями, чтобы Роберту труднее было целиться в две мечущиеся по лесу мишени. Но Шон, снова вытащив из сумки револьвер, вдруг заявил: Сейчас я до этого сукина сына доберусь!

Не глупи, – посоветовал Дэниел.

Снова что-то прошипело, щелкнуло, стукнуло, и мальчики дружно пригнулись к самой земле. Пару секунд на лице Шона явственно читался испуг, но вскоре он снова взял себя в руки и принялся командовать: Ну хорошо! Тогда поступим так. И, нырнув в колючие заросли, он стал ловко по-пластунски пробираться туда, где виднелся просвет.

Дэниел последовал за ним только потому, что ни в коем случае не хотел оставаться один. Шон упорно полз вперед, не выпуская из рук револьвер, и Дэниел только и думал о том, что сейчас его приятель запросто может нечаянно нажать на спусковой крючок. К потной коже липла шелуха каких-то осыпавшихся на землю зерен, сухие листья, завитки отодранной коры. Порой мальчикам лишь с трудом удавалось протиснуться между кривыми, переплетенными друг с другом стволами. Впрочем, в этих местах они родились и выросли на таких вот заросших шиповником тропинках. Дэниел попытался представить, что они – герои какого-то фильма, но у него ничего не получилось.

Собственно, ползли они теперь как бы в обратную сторону, все больше удаляясь от склада металлолома, и в итоге оказались на задах дома Роберта, в саду. А ведь Роберту в этом лесу знаком каждый дюйм… Дэниел, подумав об этом, вздрогнул и тут же оцарапал щеку о колючий шип терна. Было так больно, что он крепко зажмурился, пережидая боль и изо всех сил стараясь сдержать крик. Коснувшись грязными пальцами лица, он увидел на них кровь.

Через некоторое время они оказались под большим деревом, под низко нависающими густыми ветвями которого как раз хватало места, чтобы лежать пластом. В таком убежище мог, например, отсыпаться после ночной охоты какой-нибудь зверь. Невероятно, но где-то вдали отчетливо слышалось звяканье тележки мороженщика.

Четвертого выстрела из неведомого оружия не последовало.

И что мы теперь будем делать? – спросил Дэниел.

Ждать будем, – буркнул Шон.

Дэниел взглянул на часы. Ровно в шесть его мать позвонит в квартиру Шона, а в семь она позвонит уже в полицию. Он перекатился на спину и смежил веки, чтобы свет, падающий сквозь густую листву, стал как мерцание пересекающихся белых, желтых и лимонно-зеленых кругов. Запах собачьего дерьма, которым он испачкал подошвы кроссовок, то наплывал, то исчезал. Дэниел никак не мог понять: это безопасное убежище или западня? Ему было очень легко представить, как Роберт потихоньку подкрадывается и смотрит на них сверху сквозь нависающие ветви. Да уж, сейчас они прямо как рыбки в бочонке. И Дэниел вдруг вспомнил, как Донни плакал, когда Роберт с хрустом сломал ему пальцы.

Минут через двадцать напряжение начало спадать. Возможно, именно на это Роберт и рассчитывал – сперва напугать их до полусмерти, а потом преспокойно отправиться домой и вдоволь посмеяться, сидя перед телевизором. Они провели в своем убежище уже минут сорок, и Дэниел вспомнил, что ничего не пил с самого утра, когда завтракал. К тому же у него разболелась голова, а в уголках пересохших губ образовались противные липкие комки. Посовещавшись, они решили, что надо вылезти и сразу броситься бежать. Хотя им уже почти не верилось, что Роберт может до сих пор их поджидать. И все же бегство от возможной опасности смогло бы, наверное, вернуть то приятное возбуждение, которое они рассчитывали получить от приключения, а также – отчасти – восстановить достоинство, по которому был нанесен серьезный удар.

И как раз в этот момент они услышали шаги. Опять треснула ветка, затем вновь стало тихо, и опять раздался треск. Кто-то явно пробирался сквозь заросли, очень стараясь не шуметь. Сердце Дэниела билось с угрожающей скоростью, и каждый удар словно завинчивал в основание черепа крепкий шуруп. Шон снова взял в руки револьвер и, перевернувшись на живот, приподнялся, опираясь локтями о влажную землю. Еще раз треснула ветка, и Дэниел живо представил Роберта в роли туземного охотника. Колчан со стрелами, набедренная повязка, вложенная в лук стрела, и два согнутых пальца уже натягивают тетиву. Потрескиванье веток и шаги теперь слышались правее. Либо Роберт не мог понять, где они прячутся, либо специально их обходил, выбирая наиболее удобное направление для удара. Ну, давай же! – словно сам себе пробормотал Шон, медленно поворачиваясь и стараясь, чтобы дуло револьвера было постоянно направлено в ту сторону, откуда доносятся шаги. Давай!

Дэниелу очень хотелось, чтобы все произошло как можно скорее. Он не был уверен, что сможет выдержать достаточно долго, и опасался, что вскочит и закричит: Я здесь! – как часто делал маленький Пол, когда они играли в прятки. Затем снова все затихло. Не было слышно ни шагов, ни треска ломающихся под ногами веток. В воздухе спокойно плясала мошкара. Из оврага доносился негромкий гул резвого ручья. Однако теперь уже и Шон, пожалуй, выглядел по-настоящему испуганным.

Вдруг позади снова треснула ветка, и оба мальчика, тут же перевернувшись на спину, увидели прямо перед собой темный силуэт, на мгновение заслонивший слепящее солнце. Шон выстрелил, и выстрел прозвучал так близко от Дэниела, что он на несколько минут совершенно оглох; в ушах у него раздавалось лишь какое-то шипение, как в уличных проводах во время дождя.

Он сразу понял, что это вовсе не Роберт. Но потом кто-то с такой силой ударил его ногой в живот, что перед глазами у него все померкло, боль поглотила все его существо. Когда же ему удалось наконец, снова вздохнуть и выпрямиться, он открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо. Но лицо не человеческое. Это была морда косули, и она показалась Дэниелу на удивление большой. Он попытался отползти немного назад, но колючие ветки держали его крепко. Косуля лежала на боку, и ноги у нее подергивались, словно она куда-то бежала, а из глаз катились слезы. Она тщетно пыталась подняться с земли, и пахло от нее, как в верблюжьем загоне в зоопарке. Влажные черные глаза смотрели на Дэниела; челюсти без конца двигались, и казалось, косуля что-то жует, ее маленький язычок то высовывался, то снова прятался. А ее дыхание со странным бульканьем вырывалось прямо из страшного кровавого пятна на шее. И она все скребла копытами, все дергалась, пытаясь подняться, и смотреть на это было невыносимо, но заставить себя не смотреть Дэниел не мог. А как она на него смотрела! Ему казалось, что это человек, который, как в волшебной сказке, превратился в оленя и теперь из последних сил кричит, зовет на помощь и не может произнести ни слова.

Минуты через две-три косуля стала заметно слабеть, постепенно погружаясь в холодные черные воды, что простираются подо всеми нашими жизнями. Но в раненом животном еще жило отчаянное стремление хоть немного продлить свою жизнь, еще хоть несколько минут видеть свет. С тех самых пор Дэниел, услышав выражение «сражаться за свою жизнь», сразу будет представлять себе именно эту картину.

Шон очнулся первым. Перебросив ногу через тело косули, он сел ей на грудь, приставил револьвер к ее голове и несколько раз выстрелил. Бах… бах… бах… бах… Каждый выстрел заставлял тело косули коротко содрогнуться. Наконец патроны кончились. Несколько секунд стояла полная тишина, затем косуля вздрогнула в пятый раз и застыла. Вот это да… – вымолвил Шон и протяжно вздохнул. Вот это да! – прибавил он с таким видом, словно давным-давно мечтал о чем-то подобном.

Из-под головы косули уже стали выползать щупальца липкой крови. Дэниелу очень хотелось заплакать, но внутри у него словно что-то заклинило или сломалось.

Мы должны побыстрей унести ее отсюда, – сказал Шон.

Дэниел просто не знал, что на это сказать. В какой-то степени он все еще воспринимал убитую косулю как заколдованного человека. А где-то в глубине души у него шевелилось подозрение, что это был Роберт, необъяснимым образом превратившийся в оленя. Он согнал наглую муху, уже заинтересовавшуюся глазом мертвого животного.

Шон встал и принялся вытаптывать толстыми подошвами кроссовок траву и колючки вокруг тела косули. А потом сказал: Мы можем ее и освежевать.

Но потом он велел Дэниелу сходить к автостоянке, мимо которой они шли, и притащить оттуда тележку, которая валялась возле мешков с мусором. Дэниел пошел с удовольствием – ему очень хотелось хотя бы недолго побыть подальше от Шона и мертвой косули. Когда он проходил мимо склада металлолома и дома Роберта, ему даже хотелось попасться Роберту на глаза, он надеялся, что тот силой поволочет его назад, в предыдущее приключение. Но занавески на окнах дома были по-прежнему задернуты, а сам дом погружен в глубокое молчание. Дэниел, сняв петлю из зеленой веревки, открыл скрипучую калитку и вошел на стоянку. Там стоял чей-то коричневый «мерседес». Водитель внимательно смотрел на мальчика, но его лица за ветровым стеклом Дэниелу было не разглядеть. Он нашел тележку и перевернул ее. Это, собственно, была не тележка, а старая фанерная тачка с корытцем в форме шестигранника и ржавой, сильно погнутой ручкой. Темно-синее полотно, которым прикрывали груз сверху, было порвано в клочья; на двух колесах из трех не оказалось шин. Но Дэниел все же взял тачку и потащился с ней назад, в лес, через скрипучую калитку, которую аккуратно за собой закрыл.

Это, разумеется, игра света. Время вообще состоит сплошь из извилин и изломов. Мгновение – и ты сходишь с тротуара и подносишь зажигалку той самой женщине в красном платье, случайно заметив, что у нее в пальцах зажата нераскуренная сигарета. Ты берешь экзаменационный билет, переворачиваешь его и видишь, что там именно те вопросы, которые ты успел повторить, а может, наоборот – там нет ни одного из повторенных тобой вопросов. Каждое мгновение вылетает пуля, каждое мгновение упускается возможность. И огненный вихрь призрачных жизней уносится прочь во тьму.

Возможно, разница в том, что Дэниел все это заметит; что он станет изображать вещи именно в такой, несвойственной другим, манере; что он всегда будет помнить тот августовский день, когда ему было десять лет, и каждый раз, вспоминая этот день, будет испытывать примерно такое же головокружение, какое испытывает человек, случайно оставшийся невредимым после страшной автокатастрофы. А может, и не совсем невредимым. И в итоге Дэниел поймет, что в тот день часть его души то ли отшелушилась, то ли попросту отвалилась, улетела и теперь существует в некой параллельной вселенной, куда ему самому доступа нет.

Когда мальчики стали перетаскивать и укладывать косулю на тележку, из ее брюха неожиданно стали выходить кишечные газы вместе с дерьмом. И теперь от нее уже пахло гораздо хуже, чем в верблюжьем загоне. Дэниел не сомневался, что тащить тушу косули волоком было бы гораздо проще, но ничего говорить не стал. Немного легче катить проклятую тачку стало, только когда возле склада металлолома тропа понемногу выровнялась, а под вихляющиеся колеса перестали без конца попадать торчащие корни и твердые, как камень, комки земли.

Оказалось, тот тип из «мерседеса» все еще на стоянке; только теперь он сидел, удобно устроившись в тени и прислонившись к капоту своего автомобиля. Казалось, он приготовился с удовольствием посмотреть второй акт спектакля. У него были черные волосы до плеч, дешевый синий костюм и тяжелый золотой браслет. Шон закрыл за ними калитку и аккуратно надел на столбик петлю из зеленой веревки. Черноволосый тип, наблюдая за ними, закурив, проронил: Ну, парни, – и больше не прибавил ни слова, только чуть заметно кивнул. Не улыбнулся, не махнул им рукой. Этот человек потом долгие годы будет сниться Дэниелу, и в каждом сне он будет сидеть точно так же, словно на обочине некоего события, к нему самому отношения не имеющего. Во рту сигарета, на запястье толстый золотой браслет. И эти слова: Ну, парни.

Некоторое время им пришлось постоять на обочине, прежде чем смогли перебежать на ту сторону шоссе. В воздухе сильно пахло горячей пылью и горячим металлом. Дэниел заметил, что многие водители поглядывают на них, отводят глаза и снова смотрят. Три, два, один! – скомандовал Шон. Везти тележку на большой скорости оказалось гораздо труднее: на шоссе она постоянно вихляла и совсем не желала ехать по прямой. Пока они добирались до разделительной полосы, вокруг то и дело слышалось шипение тормозов и сердитые гудки, а какой-то грузовик затормозил в такой опасной близости от них, что вполне мог их и сбить.

Они неловко перевалили тележку с тушей косули через оградительный барьер. Это тоже отняло время, да и разделительная полоса, покрытая желтой травой, оказалась далеко не так широка. Полиция, – сказал Шон, и Дэниел, обернувшись, заметил белый «ровер» с оранжевой полосой, проскользнувший мимо них с включенными фарами и сигнализацией и мигом взлетевший на холм, где явно собирался развернуться и снова поехать вниз, но уже по встречной полосе движения. Таким образом, в лучшем случае у них была одна минута.

Давай! – заорал Шон, и они рванули через проезжую часть. Когда им удалось наконец перевалить через бордюрный камень и вновь оказаться по ту сторону окружной, на знакомой тропе, Дэниел испытал такое огромное облегчение, что у него даже вырвался радостный вопль. Они поволокли тележку в глубь парка, Шон, пыхтя, предупредил: Осторожней, там «кроличий садок», – и они рысью пронеслись мимо детской площадки, где на них уставилось несколько любопытных ребятишек, устроившихся на верхней ступеньке лесенки для лазанья, а потом они нырнули в паутину тропинок и проходов между домами на задах своего квартала. Возле облупленных красных стен тюрьмы мальчики немного помедлили, выжидая, но так и не услышали ни сигнальной сирены, ни скрипа тормозов. В висках у Дэниела болезненно пульсировала кровь. Больше всего ему хотелось сейчас полежать тихонько где-нибудь в темноте.

Изо всех сил подталкивая тележку, они миновали раскалившийся на солнце прямоугольник двора и направились к Садовой башне. Какая-то пожилая дама, увидев их, так и застыла от изумления. Она была в платье из полиэстера с цветочным узором, на голых ногах виднелись вздувшиеся варикозные вены. Шон насмешливо ей поклонился: Добрый день, миссис Дейли.

Двойные двери дома, вообще-то, открывались легко, однако им потребовалась немалая изворотливость, чтобы втащить тяжеленную тележку с тушей косули в лифт, после чего на зеркале, целиком занимавшем боковую стенку, остался довольно большой мазок крови. А Шон еще и обмакнул в кровь палец и большими буквами написал прямо на зеркале на уровне собственной головы: «УБИЙСТВО». Наконец кабинка лифта со стуком остановилась на нужном этаже, прозвучал мелодичный сигнал, и дверцы раздвинулись.

Когда впоследствии Дэниел будет рассказывать эту историю, слушатели окажутся просто не в состоянии понять, почему он сразу же не убежал? Ведь его дружок утащил из дома заряженный револьвер. И он каждый раз будет удивляться тому, как плохо люди помнят собственное детство, как упорно проецируют взрослое «я» на старые, выцветшие фотографии, на свои детские сандалики и маленькие стульчики. Словно выбирать, принимать решения, говорить «нет» легко можно научиться еще в детстве, как учатся завязывать шнурки или ездить на велосипеде. А ведь в течение жизни с тобой может случиться все что угодно. Если повезет, ты получишь образование. Если повезет, тебе не даст по шее парень, который всегда выигрывает в мини-футбол. Если повезет, ты в конце концов окажешься в таком месте, где с полным правом сможешь сказать: Я собираюсь изучать бухгалтерское дело… я бы хотел жить за городом… я хочу всю свою жизнь прожить с тобой.

А дальше все произошло очень быстро. Дверь открылась еще до того, как Шон успел вставить ключ в замочную скважину, и на пороге возник Дилан в грязном джинсовом комбинезоне и с телефоном, прижатым к уху. Он спокойно сказал кому-то по телефону: Отмени это, Майк. Я тебе позже перезвоню. Потом он положил трубку и, схватив Шона за волосы, рывком втащил в прихожую. Тот, поскользнувшись на линолеуме, налетел на телефонный столик, перевернул его и грохнулся на пол. А Дилан поставил ногу ему на грудь, сорвал с него сумку, так что лопнул ремешок, рывком ее раскрыл, вытащил револьвер, проверил барабан, вернул его в прежнее положение тыльной стороной руки и швырнул револьвер к себе на кровать через распахнутую дверь своей комнаты. Шон неловко сел и попытался отползти подальше, но Дилан успел схватить его за ворот футболки и рывком поставить на ноги, плотно прижав к стене. Дэниел так и замер, не шевелясь. Он очень надеялся, что если будет стоять абсолютно неподвижно, то Дилан, может быть, его не заметит. Дилан с размаху врезал Шону по физиономии и выпустил, тот грохнулся на пол, затем перевернулся, сел, скрючившись, и заревел. Дэниел заметил, что возле плинтуса валяется окровавленный зуб. Но на младшего брата Дилан больше даже не глянул; он повернулся, подошел к двери и раз пять или шесть ласково провел рукой по боку косули, словно это было не мертвое животное, а больной ребенок. Втаскивайте ее внутрь, – велел он мальчишкам.

Они вкатили тележку через гостиную на балкон. Дилан сунул Дэниелу ключи от своего грузовичка и сказал, чтобы он принес две простыни, которые лежат на заднем сиденье, и Дэниел, исполненный гордости, бросился выполнять столь важное поручение. Простыни оказались все заляпаны краской и потрескавшимися лепешками высохшей штукатурки. Когда он притащил простыни наверх, Дилан расстелил их на бетонном полу, в центр положил тушу косули, затем достал из кармана нож «Стенли», перевернул животное на спину и, с силой вонзив нож, располосовал тушу от горла до паха. Только хрящи захрустели. Затем он сделал второй разрез перпендикулярно первому, этакий крест через всю грудь, и ударил ножом в самом центре креста и немного под углом, чтобы подрезать шкуру вместе с шерстью. Содранная шкура выглядела как мокрый коврик возле дверей. Но больше всего Дэниела поразило отсутствие крови. Под шкурой виднелась какая-то мраморная пленка и еще толстый слой какого-то белого вещества, похожего на смолу и как бы прикреплявшего шкуру к мышцам. Дилан ножом соскреб эту «смолу» и потянул за край шкуры. Так он соскребал и тянул, соскребал и тянул, пока шкура совсем не отвалилась от туши.

Шон тоже вышел на балкон, как маской, закрыв лицо окровавленным кухонным полотенцем, и понять, какое у него выражение лица, Дэниел не мог. Обернувшись, он снова увидел песочного цвета полосу автостоянки, над которой дрожало жаркое марево от нагретого шоссе. Над лесом парил ястреб. В голове снова проснулась боль. А может, он просто снова начал ее замечать? Он потащился через всю квартиру на кухню, взял на сушилке для посуды большую пивную кружку, до краев наполнил ее холодной водой из-под крана и с наслаждением выпил, не отрывая губ от стеклянного края.

Щелкнул замок, дверь открылась и закрылась, и Дэниел услышал, как миссис Кобб сердито закричала: Что у вас тут, черт побери, происходит?

Он потихоньку вернулся в гостиную и уселся на коричневый кожаный диван, слушая, как на каминной полке тихо цокают часы в виде кареты с четверкой лошадей, и ожидая, когда боль в висках хоть немного утихнет. Рядом с часами стояли в рамочках школьные фотографии Шона и Дилана. На стене висела знакомая тарелка из Корнуолла, на которой был изображен маяк, отбрасывающий дугообразную полосу желтого света, и три чайки в виде черных «галочек». Дэниел чувствовал, что от его кроссовок все еще исходит слабый запах собачьего кала. По коридору прошел Шон с полным ведром чего-то, затем в туалете зашумела спущенная вода, и Шон с пустым ведром быстро прошел обратно на балкон.

А потом Дэниел задремал. Проспал он минут двадцать или, может, полчаса, и его разбудил звук пилы. Он не сразу вспомнил, где находится, но голова больше не болела, и было немного странно проснуться и обнаружить, что и в твое отсутствие день продолжался и все еще продолжается. Дэниел встал и вышел на балкон. Дилан распиливал тушу косули на куски. Ноги он уже отделил и распилил пополам – бабки с копытами в одну кучку, окорока в другую. Карл из соседней квартиры вышел на свой балкон и, опершись о перила, курил сигарету и давал советы насчет рубки мяса, предлагая отнести его в магазин на задах их дома, где есть огромный холодильник. Шон больше не прикрывал лицо кухонным полотенцем. Левый глаз у него совершенно заплыл от удара, а верхняя губа была порвана и сильно распухла.

Может, вынесете все это? – И Дилан указал на желтую пластмассовую детскую ванночку, наполненную внутренностями – кишки, легкие, еще какие-то блестящие пузыри пурпурного цвета.

Дэниел и Шон дружно взялись за ручки ванночки и понесли ее к выходу, а Дилан поднял изуродованную голову косули и спросил у Карла: Может, ее в камине сжечь, а? Ты как думаешь? Но гораздо страшнее выглядела эта ванночка, содержимое которой покачивалось и хлюпало в такт движению лифта, и слово «УБИЙСТВО» на зеркальной стене, написанное большими кровавыми буквами. Наверное, подумал Дэниел, и внутренности человека выглядели бы примерно так же. В голову ему пришла дикая мысль: а вдруг это все-таки был Роберт? И на мгновение ему показалось, что солнечный свет померк.

Ты как? – спросил он у Шона, просто чтобы что-то сказать.

Нормально, – ответил Шон.

Дэниел чувствовал, что между ними словно порвана некая связь, и в то же время ощущение было довольно приятное: казалось, что они наконец стали взрослыми и теперь общаются друг с другом по-взрослому.

Поставив ванночку на землю, они сняли крышку с одного из больших металлических баков, и оттуда вырвался рой мух. А следом за ним – тошнотворная вонь, словно запах сгнившей кожи. Мальчики с некоторым трудом приподняли ванночку на высоту груди, и как раз в это время рядом появились две девочки-подростка, тут же, разумеется, поспешившие прочь. Черт бы их побрал! Шон и Дэниел быстро сосчитали до трех – и одним рывком вывалили содержимое ванночки в бак. Темная масса с чавканьем сползла туда и гулко шлепнулась на дно.

Когда они снова поднялись наверх, плита на кухне была уже включена, а миссис Кобб засовывала в духовку противень с окровавленным окороком. Карл старательно ей помогал – чистил в уголке картошку, зажав в уголке рта неизменную сигарету. Дилан пил из банки пиво «Гиннесс», но, увидев Шона, сказал ему: Поди-ка сюда. Шон подошел, и Дилан, обняв его за плечи, пообещал: Если ты еще хоть раз сделаешь что-то подобное, я тебя попросту прикончу, идиот гребаный. Ясно тебе? И все-таки даже Дэниелу было ясно, что на самом деле Дилан пытался сказать: Я же люблю тебя, дурака. Потом Дилан протянул Шону недопитую банку «Гиннесса», а для себя открыл другую.

Твоя мама звонила, – сказала Дэниелу миссис Кобб. – Интересовалась, где ты.

Ага, я счас уже пойду, – машинально ответил он, не двигаясь с места.

Потому что в данный момент слова не имели никакого отношения к их приключению с револьвером. Правда ведь? Прямо сейчас для Дэниела наступил тот самый миг, когда он понял, что время состоит из извилин и изломов, делает неожиданные петли, и если сейчас он заговорит, если попросит разрешения остаться, то с этого момента все в его жизни будет иначе. Но он молчал, и миссис Кобб сказала ему: Беги скорей, а то твоя мама будет беспокоиться. И сколько бы раз потом Дэниел ни обдумывал эти ее слова, он так и не смог толком понять, чего в них было больше – заботы о его матери или жестокости по отношению к нему. Он не стал с ними прощаться. Не хотел рисковать, боясь услышать в их голосах полное равнодушие. Он просто потихоньку вышел за дверь, затворил ее за собой и пошел вниз по лестнице, не желая больше видеть в лифте ту кровавую надпись.

Через сорок лет Дэниел приедет на похороны матери. И после похорон, не желая показаться бессердечным, не поедет сразу в гостиницу, а останется ночевать дома, в своей старой комнате. Там он будет чувствовать себя крайне неуютно, и, когда утром отец скажет, что хотел бы как можно скорее вернуться к нормальной жизни, Дэниел воспримет намек с облегчением и вскоре уедет, предоставив отцу возможность утешаться привычными делами и заботами: утренней прогулкой, газетой «Дейли мейл» и жареными свиными ребрышками по средам.

Выехав из города, он увидит, что на шоссе идут дорожные работы, и будет вынужден объезжать этот участок по узкой дороге, проложенной в низине вдоль лесной опушки. Именно там воспоминания о далеком августовском дне вдруг обрушатся на него с такой силой, что он чуть не нажмет на педаль тормоза, когда ему покажется, что он видит перед собой двух мальчишек, бегущих через дорогу и толкающих тяжелую тележку. Ему придется даже сбросить скорость и, хрустя гравием, съехать на обочину. Рядом со своей машиной он увидит проржавевший масляный бак, наполовину заполненный дождевой водой, и старый розовый диван-развалюху, из-под обивки которого – особенно на подлокотниках и на спинке – будут торчать клоки грязного желтого синтетического волокна. Дэниел вылезет из машины и постоит на обочине, чувствуя, как временами его окутывают волны одуряющего жаркого воздуха от проносящихся мимо грузовиков – точно так, как тогда. Смешно, но на той калитке все еще сохранится зеленая веревочная петля, при виде которой Дэниелу станет немного страшно. Но он все же приподнимет веревочную петлю, откроет калитку, войдет в нее и аккуратно закроет ее за собой.

Склад металлолома будет на том же месте, как и дом Роберта. И занавески в его доме будут по-прежнему задернуты. Интересно, подумает Дэниел, неужели все эти годы они так и оставались задернутыми? Так, может, и все эти Роберты Хейлсы – дед, отец и внук – были просто одним и тем же человеком, который жил, старел, умирал и рождался вновь в вонючем полумраке своего домишки?

Дэниел вспомнит, какая почти церковная тишина стояла в лесу, пока Шон не сделал первый выстрел. Вспомнит жука-оленя. И пластины желтого, как масло, солнечного света, падавшего сквозь ветви деревьев.

Затем он наклонится и подберет обломок старого гудрона. А потом представит, что швырнул этот обломок в окно дома Роберта, отчего стекло разлетелось вдребезги. И тогда сразу загомонят вспугнутые птицы. А в дом потоком хлынет яркий дневной свет…

И тут он услышит за спиной треск сломанной ветки, но даже не обернется. Ему и так будет ясно, что это, конечно, снова пришел тот самый олень.

Но любопытство все же окажется сильнее, и Дэниел медленно повернется и увидит перед собой старика, очень похожего на Роберта Хейлса. Кто это? Отец Роберта? А может, сам Роберт? И вообще, какой сейчас год?

А старик спросит у него: Ты кто? И секунды три-четыре Дэниел совершенно не будет знать, как ему на этот вопрос ответить.