Колдовство

В канун Рождества, когда день уже клонился к вечеру, наконец пошел обещанный снежок, и вытянутый атмосферный фронт с белыми снеговыми зубами, накрыв все Северное море до берегов Балтики, сомкнулся на так называемом огузке – округлом выступе на востоке Англии, где расположены Келмарш, Клипстон и Сиббертофт, – красный песчаник, округлые зеленые холмы, крытые тростником крыши, скотные дворы и крепенькие саксонские церкви. Сначала падали лишь отдельные крупные хлопья, казавшиеся ослепительно-белыми на фоне темнеющего неба; затем все вокруг окутала волшебная, как в детстве, тишина, и в чистом морозном воздухе стал слышен звон церковных колоколов да отдаленный грохот поездов.

Мэдлин Купер готовила киш с копченой лососиной, карамелизованной морковью и брокколи. Киш оставалось только сунуть в духовку, когда начали прибывать гости – трое ее детей со своими семьями. В холодильнике у Мэдлин стояла заранее приготовленная «павлова» с шоколадом и малиной.

Ее муж Мартин уже завершил порученное ему довольно несложное дело по установке стола и теперь сидел у себя в кабинете, слушая «Страсти по Матфею» (запись 2001 года в исполнении Николауса Харнонкурта) и читая «Морские империи: Последняя битва за Средиземноморье, 1521–1580» Роджера Кроули. Стол он накрыл неправильно – поставил девять тарелок вместо десяти, но спектакль на тему его рассеянности они разыгрывали так часто, что это вошло в привычку; хотя притворная невнимательность Мартина всегда, разумеется, вызывала притворное возмущение Мэдлин («Неужели ты не способен даже правильно сосчитать членов собственной семьи?»), и эта легкая перепалка дарила ей ощущение собственной значимости и оправдывала его неумение оказать жене должную помощь по хозяйству. Мартин вышел на пенсию два года назад, тридцать шесть лет проработав нейрохирургом в нескольких больницах – Святого Георгия в Тутинге, затем Френчей в Бристоле и напоследок в Королевской больнице в Лестере. Мэдлин боялась, что он растеряется, даже падет духом, как часто случалось, например, с прославленными ветеранами, вернувшимися из Вьетнама; ведь теперь Мартину уже не нужно было отвечать за жизнь пациентов, тянувшихся к нему бесконечной чередой, но он справился вполне успешно, обратившись к книгам, музыке и гольфу. Он вспомнил даже, что когда-то в музыкальной школе у него была отличная оценка по классу фортепиано, и теперь упражнялся за роялем с тем же несентиментальным рвением, с каким прежде относился к лейкотомии, аневризме и аденоме гипофиза.

Впрочем, Мэдлин вообще было свойственно о чем-нибудь тревожиться. Большую часть своей взрослой жизни она постоянно испытывала тревогу по тому или иному поводу, хотя редко обсуждала это с другими. Надо сказать, всем вокруг это и так представлялось очевидным, в том числе и Мартину, который считал, что в психике его жены имеется некий исходный изъян, который с течением времени в определенной степени усугубился, поскольку она слишком мало в жизни рисковала и слишком много времени проводила в одиночестве. И раз уж он, Мартин, что-либо изменить был не в силах, то не видел особого смысла в обсуждении этой темы.

В начале пятого приехала их старшая дочь Сара с мужем Робертом. Сара занимала должность главы департамента по развитию бизнеса в совете графства Хэмпшир, и если раньше ее работа была связана со строительством детских домов, развитием широкополосных сетей, привлечением социальных работников в хирургические отделения больниц общей практики, то теперь она все чаще имела дело с проблемами увольнения служащих, закрытием проектов и повсеместной экономией денежных средств. Роберт был финансовым директором небольшой компании «Аппалачи», занимавшейся финансовыми делами богатых людей; эту компанию Роберт основал три года назад вместе с двумя «беглецами» из «Дойче Банк», которые, собственно, и осуществляли управление компанией из их официального офиса в Ридинге, а сам Роберт приезжал туда из Винчестера три раза в неделю.

Единственная дочь Сары и Роберта, подросток Элли, решила провести Рождество в семье своего бойфренда в Винчестере, заявив родителям, что у них с Дэниелом все еще продолжается «медовый месяц», а его родители «относятся к этому куда спокойнее, чем вы». Это, видимо, должно было означать, что в присутствии своих матери и отца еще ни разу не удалось «как следует расслабиться».

Сара отличалась чудовищным трудоголизмом, этот диагноз давно и решительно поставил ей отец. Во всяком случае, в отличие от матери, она была абсолютно уверена, что любая нормальная женщина должна иметь работу и собственное мнение по любому вопросу, причем очень часто мнение Сары отнюдь не совпадало с мнением отца.

Роберту нравилось в жене и умение спорить, и наличие собственного мнения, и он, надо сказать, по большей части ее мнение разделял, так что споры она вела главным образом с другими людьми; но ездить в гости к ее родителям он не любил: там Сара иной раз настолько распускалась, что превращалась в ту девчонку-подростка, какой, как не без оснований предполагал Роберт, была когда-то. В таких случаях Сара очень напоминала свою собственную дочь, когда та пребывала в наименее приятном для окружающих расположении духа. Этот вопрос он как-то раз даже попытался обсудить с Сарой, но быстро понял, что больше подобных попыток предпринимать не стоит. Роберту, впрочем, было хорошо известно, что у тестя в Рукери всегда имеется изрядный запас спиртного, и он воспринимал это как лекарственное средство вроде капель морфина при бессоннце.

– Здравствуй, дорогая. – Мэдлин радостно обняла дочь.

Роберт, как всегда, несколько скованно расцеловался с тещей. Затем из кабинета донеслись звуки хорала («…Ich will dir mein Herze schenken…» – «…я хочу подарить тебе свое сердце…»), и в дверях появился Мартин. Он обменялся с Робертом традиционным, как в гольф-клубе, рукопожатием, в очередной раз удивив зятя тем, какие, оказывается, сильные мускулистые руки у человека, много лет копавшегося в мозгу живых людей. Мартин взмахнул зажатой в руке телефонной трубкой и сообщил:

– Звонили Лео и Софи. Будут через двадцать минут.

– А где же Гевин? – спросила Сара.

– Пока неизвестно, – сказал Мартин.

– Ну-ну, – хмыкнула Сара. – Если продолжится такой снегопад…

– Успокойся, – остановила ее Мэдлин, – не начинай, ведь он даже еще не приехал.

– В прошлом году он вел себя как последняя задница, – ничуть не смущаясь, заявила Сара, – и в этом году, уверена, будет вести себя точно так же.

Мартин, бросив быстрый взгляд на Роберта, потер руки и предложил:

– Выпьем?

Вскоре небо совсем почернело. Снег все продолжал идти, и в укромных уголках, куда не добирался ветер, его слой становился все толще, а с наветренной стороны даже образовались красивые, пушистые, как в рождественском календаре, сугробы. Снег, точно сахарная глазурь на сливовом пудинге, делал расплывчатыми очертания предметов, и в нем словно таяли зеленые изгороди, телеграфные провода, автомобили, почтовые ящики, мусорные баки. Мир постепенно терял острые углы, и, если посмотреть наверх, казалось, что это звезды падают на тебя с небес и, как ни удивительно, оказываются вовсе не огромными яростно крутящимися шарами, а крошечными кристалликами льда, тут же тающими на ладони.

Мартин велел Мэдлин перестать наконец суетиться и заверил ее, что с Гевином и Эмми все будет в порядке. Одним из основных принципов Мартина было то, что в итоге все всегда складывается хорошо, за исключением редких случаев, а стало быть, следует беречь силы, чтобы иметь возможность справиться с любыми непредвиденными обстоятельствами. Однако мысленно он все же, никому не признаваясь, решал непростую задачку: что стал бы делать сам, если бы ночью при таком снегопаде его машина застряла в пути. Интересно, думал он, как долго, например, двигатель может работать «на нейтрале», хоть как-то поддерживая систему отопления? Хотя, конечно, слой снега – тоже своего рода изоляция… Но надо помнить, что в закрытой машине всегда существует опасность отравления выхлопными газами…

Зеленый «фольксваген-туран» свернул с основного шоссе, и два конуса галогенового света, мерцая, уперлись в стену медленно падающих снежных хлопьев. Автомобиль слегка занесло, но вскоре он снова отыскал нужную колею, и под колесами заскрипел снег, уже успевший стать довольно плотным. Время от времени машина все же начинала «плыть», и сидевший за рулем Лео, младший сын Мартина и Мэдлин, старался побыстрее его выровнять. Рядом с Лео сидела его жена Софи, а дети, Дэвид (11 лет) и Аня (10 лет), устроились на заднем сиденье. В конце концов Лео решил, что не имеет смысла пытаться протиснуться сквозь «бутылочное горлышко» между каменными столбами ворот, ибо это грозило вполне вероятным ущербом автомобилю, и оставил свой «фольксваген» на дороге, припарковавшись довольно неудачно и ударившись о скрытый снегом бордюрный камень. От огорчения он даже голову на руль опустил, думая: «О господи! Я, кажется, здорово стукнулся!»

Лео был преподавателем истории в Дареме. В детстве его часто мучила мысль о том, что он не родной ребенок в семье, а его усыновили. Эти подозрения иногда мучили его и во взрослом возрасте. Любые семейные сборища в восприятии Лео имели некий очистительный характер, и после них у него всегда возникало страстное желание провести следующий праздник в полном одиночестве, в пеших прогулках по какому-нибудь удаленному уголку земного шара. На самом деле Лео был очень похож на свою мать, а точнее, на того человека, каким его мать могла бы стать, если бы ее жизнь не исковеркала мощная деформирующая сила притяжения, которым обладал ее муж, заставлявший Мэдлин вечно вращаться вокруг него по строго заданной орбите. Лео больше любил слушать других, чем говорить сам. И практически в любом доме сразу определял, какая там царит атмосфера и какие чувства испытывают другие люди. Если кому-то из них было явно не по себе, Лео тут же невольно и сам разделял это настроение. Так что семейное празднование Рождества было для него, можно сказать, гарантированным поводом в очередной раз почувствовать себя не в своей тарелке.

Софи работала переводчиком – переводила деловые документы с исландского языка и со своего родного датского. Правда, в последние года два ей стали перепадать и материалы криминального характера. Она чувствовала себя в семье Лео столь же чужой, как и он сам, и старалась всегда держаться как бы на расстоянии, во-первых, пользуясь тем, что она иностранка, а во-вторых, притворяясь женщиной куда менее умной, чем была на самом деле. Так, она неправильно использовала те или иные слова или делала вид, что ее ставят в тупик некоторые причудливые местные обычаи, а потом испытывала одновременно и облегчение, и обиду, ибо никто из родственников Лео никогда даже не догадывался, что скрывалось за ее ужасными увертками.

Аня в данный момент пребывала в стадии свирепого конформизма, и ее родители находили это весьма удручающим (видеоигра «Симс», мультфильм «Холодное сердце», группа One Direction). Впрочем, куда сильнее огорчали Лео и Софи весьма странные, а порой и отвратительные склонности Дэвида. Лео порой всерьез опасался, что это, возможно, сказываются те же разрушительные гены, которые заставляли дядю Софи в течение всей его взрослой жизни то и дело ложиться в психиатрическую лечебницу в Аугустенборге. Из всего множества книг, которые Лео прочел на эту тему, он уяснил лишь, что подобный психоз у мальчиков окончательно поднимает свою отвратительную голову только годам к двадцати, и это все же внушало родителям Дэвида некую надежду. Однако им было крайне сложно сдержать гнев и отвращение при виде очередной «коллекции» мертвых животных или насекомых, собранной сыном, – трупики вороны, мыши, жука-оленя, жабы мальчик бережно хранил, завернув в папиросную бумагу и уложив каждый в картонную коробочку. Таких коробочек, похожих на маленькие гробики, выстроившихся в ряд на полках в его комнате, было уже великое множество. И потом, как могли его родители не раздражаться, если временами он сам с собой разговаривал на каком-то непонятном языке, утверждая, что это тагалог, или тагальский язык, и говорят на нем на Филиппинах, но когда Лео это проверил, оказалось, что никакой это не тагальский.

Лео и Софи вытащили из багажника вещи – желто-черно-белый рюкзак Ани, как у одного из подручных главного героя мультфильма «Гадкий я», и древний кожаный ранец Дэвида, подаренный ему датским дедом; Дэвид ранец обожал, регулярно смазывал его жиром и носил постоянно, хотя при этом становился похож на маленького клирика времен Ренессанса.

Лео немного постоял, оглядывая расстилавшееся вокруг кристально-чистое, сине-черное темное пространство и прислушиваясь к… да ни к чему он не прислушивался, если не считать голосов сына и дочери – они спорили, кто именно швырнул сумку со свернутым спальным мешком в снег. Вокруг стояла полная тишина – Лео каждый год забывал, до чего здесь бывает тихо зимой, пока эту тишину не нарушит какая-нибудь мелочь: хрустнет стекло разбитой елочной игрушки, тонкое, как яичная скорлупа, или духовой оркестр Армии Спасения вдруг заиграет «Я видел три корабля», или вдруг повалит густой снег… Он забывал, каким необычным, чудесным казалось ему когда-то Рождество, каким необычным было все, что следовало за празднованием Нового года, и это следовало пережить, принять или выстрадать. Но теперь?.. Не жизнь, а сплошное каботажное плаванье, чередующееся с простоями, словно у него неисчерпаемый запас времени, словно эти секунды, часы и дни можно запросто смахнуть со стола, точно крупинки рассыпанной соли…

– Я понимаю, ты готов хоть всю ночь тут простоять, – коснулась его плеча Софи, – но, ей-богу, ужасно холодно.

И они потащились по подъездной дорожке, освещенной лучами навязчиво мощного прожектора, к дому. Оказалось, Сара уже распахнула перед ними двустворчатые двери с витражами из цветного стекла – пастух на левой створке, три овцы на правой.

– Эй, маленький братец! – Она всегда так называла Лео, когда они встречались, – и вроде бы ласково, и как бы каждый раз подтверждая свое первенство и более высокое положение старшей сестры. Она также неизменно первой бросалась всех их целовать, причем с такой неподдельной теплотой, что любое недовольство со стороны Лео выглядело бы грубостью.

Лео глубоко вздохнул. Итак, десять секунд долой, но впереди еще тридцать шесть часов.

– А Гевина, конечно, еще нет? – спросил он. – Я что-то его машины не заметил.

– Думаю, они, если повезет, будут встречать Рождество в кемпинге на шоссе М1, – в тон ему ответила Сара.

Софи принялась сбивать с сапожек снег, а Сара обменялась с племянниками насмешливо-торжественными рукопожатиями.

– Рада приветствовать вас, Аня… Дэвид…

– И я приветствую тебя от имени всех семи королевств, – церемонно поклонился ей Дэвид, – хоть у меня и были опасения, что через горы нам не перебраться.

И тут Софи, глядя куда-то поверх головы сына, сказала:

– Вы все слишком поспешили со своими предположениями.

Они дружно обернулись и увидели, что по подъездной дорожке к ним приближаются Гевин и Эмми; даже в темноте было заметно, как устала Эмми; нетрудно было догадаться, что машину им пришлось оставить довольно далеко от дома.

– Всем привет! – крикнул Гевин. – Надеюсь, в гостиной уже вовсю пылает толстенное полено, а большие бокалы уже наполнены виски?

Гевин был человеком удивительно одаренным, но ему всегда не хватало критического отношения к себе, что в сочетании с поистине чудовищным эго проявлялось в полнейшем отсутствии у него сколь-нибудь страстного увлечения чем бы то ни было. А ведь именно заинтересованность каким-то делом могла бы придать его разнообразным талантам вполне конкретную направленность и помочь ему достигнуть определенной цели, а, как известно, движение к цели куда важнее, чем ее достижение.

У Лео имелась на сей счет теория, согласно которой невероятно быстрое физическое и умственное развитие Гевина, стремительно начавшееся в двенадцать лет, совпало с проявлением его природного магнетизма, из-за чего он всегда невольно становился центром любой группы людей, которые стремились непременно находиться с ним рядом и постоянно производили шум, окутывавший его со всех сторон и мешавший ему слышать то, что происходит в его собственной душе и мыслях. Впрочем, самого Гевина это окружение не слишком раздражало, и он отнюдь не утруждал себя попытками разобраться в том, что его на самом деле интересует.

Глубоко в душе Гевин был абсолютно убежден, что быть главой семьи теперь следовало бы именно ему – гендерная принадлежность Сары, с его точки зрения, столь сильно принижала ее роль в их маленьком семейном мирке, что ему никогда в голову не приходило воспринимать ее как старшую сестру и достойного соперника. И его откровенно возмущало, что отец до сих пор не только не сдает своих позиций, не только не умирает, но даже не думает ослаблять свое психологическое давление на них, своих подданных. Даже тот простой факт, что каждое Рождество он, Гевин, обязан садиться за руль автомобиля и ехать в родительский дом, он воспринимал как некий акт вынужденного подчинения и находил это унизительным; ну а мерзкая погода только усиливала его раздражение.

Восемнадцать лет назад Гевин был членом сборной команды регби Кембриджского университета, потом недолго играл за лондонский регбийный клуб «Арлекины»; во время седьмой игры ему вывихнули челюсть, и он, лежа в больнице Святого Фомы, пережил редкий момент просветления и понял, что играть за сборную ему не придется никогда, а стало быть, надо принять предложение о работе, которое ему было сделано еще четыре месяца назад. Он снова связался с потенциальными работодателями и, будучи человеком, который привык, что очень многое буквально само падает с небес ему в руки, воспринял как нечто совершенно естественное сообщение о том, что женщина, занимавшая предлагаемую ему ныне должность (эта должность, кстати, Гевина сперва совсем не заинтересовала), всего неделю назад погибла в Намибии, на Берегу Скелетов, где их легкий самолет потерпел аварию. К счастью, будущий начальник Гевина оказался фанатом регби и даже не подумал ворчать по поводу его первоначального отказа.

Компания, в которой Гевин начал работать, уже построила Китайский национальный аквацентр для Олимпийских игр, а также новое здание терминала номер 5 в международном аэропорту имени Джона Кеннеди. Гевина направили на строительство шоссе А8 Белфаст – Ларне, он сразу активно впрягся в работу, быстро преуспел и уже начинал скучать, но тут благосклонная судьба устроила ему встречу с давним приятелем из Питерхауса, и тот предложил ему писать комментарии для «Скай». Вскоре Гевину уже поручали брать интервью. Язык был у него подвешен хорошо, он был сообразителен и абсолютно свободно держался перед камерой, даже когда знал, что на него, возможно, смотрят три миллиона человек. Он существенно расширил спектр спортивных репортажей с регби до атлетики и велосипедного спорта, но вскоре снова заскучал – сама природа данного занятия перестала соответствовать его амбициям, ему хотелось чего-то более престижного.

Как раз в этот момент благосклонная судьба в третий раз пришла Гевину на помощь: его назначили – фактически прямо в мужском туалете после церемонии вручения лауреатам премий «Королевского телевизионного общества» – главным выпускающим телепрограмм Би-би-си-4, после чего несколько странным, пьяноватым и петляющим путем он стал ведущим политического шоу, где руководил жаркими спорами о достоинствах благополучной и активно развивающейся итальянской фирмы «Брюнель» или о недостатках буквально изживающего себя железнодорожного транспорта. И наконец, преодолев не менее извилистый, но уже не настолько пропитанный алкоголем отрезок жизненного пути, Гевин стал продюсером десяти телевизионных серий о выдающихся достижениях британской инженерной мысли (гоночном автомобиле «Thrust SSC», фуникулере «Ист-Хилл» в Гастингсе, поршневой ветряной мельнице и т. п.). На эту тему Гевин – причем совершенно самостоятельно, без помощи литературных «негров» – написал неплохую книгу, а также стал регулярно вести колонку в «Таймс» об основных достижениях науки и техники, где рассказывал об абсолютных новинках, которые еще не упоминались ни в прессе, ни с телевизионных экранов, ни в интернете.

Он умел весьма ловко устраивать всевозможные полезные встречи и заводить полезные знакомства. На съемках одной из своих серий, посвященной знаменитым мостам, он познакомился с Кёрстин Гомес и женился на ней. Она, надо честно это признать, была отнюдь не самой умной женщиной на свете, иначе вряд ли ей пришло бы в голову выйти за Гевина. Зато у нее была на редкость сексапильная внешность этакой красотки из мультфильма, а кроме того, она оказалась одной из тех немногих, кто осмеливался не только грубо разговаривать с Гевином, но даже хамить ему. Они купили дом в Ричмонде, у них родился сын Том, которому теперь уже исполнилось одиннадцать лет. Гевин оказался на удивление хорошим мужем и отцом – во всяком случае, значительно лучше многих своих знакомых, которые весьма пессимистично предсказывали, что выйдет из этой «затеи с браком». Но, увы, Гевин опять заскучал. Ему стало казаться, что работа, которой он, честно говоря, занимался лишь изредка, да к тому же неполный день, – это просто рутина, да и Том с матерью жили теперь в десяти тысячах миль от него, и из их дома был виден тот самый мост, 503-метровая арка которого и явилась причиной знакомства Кёрстин и Гевина.

Гевин посоветовался с юристами по поводу своей семейной ситуации, которую один чрезмерно экзальтированный молодой человек из адвокатской конторы «Дагмар – Престелл» совершенно неуместно охарактеризовал как «похищение ребенка у родного отца». Но в итоге, разобравшись в своих чувствах, Гевин все же пришел к выводу, что вряд ли хочет заключать с женой соглашение, согласно которому большую часть года сын будет жить у него. Ведь разлука с Томом отнюдь не причиняла ему тех страданий, какие могла бы причинить человеку, не обладающему столь глубокими, поистине геологическими, напластованиями неколебимой веры в себя, какими обладал Гевин. Однако был в его памяти потайной уголок, куда он и сам старался пореже заглядывать, ну а другие могли лишь догадываться, что в его душе существует столь уязвимое местечко. Этот уголок в душе Гевина был подобен запертому подвалу большого старинного особняка, откуда порой в самый глухой час ночи доносятся необъяснимые звуки и шумы, но определить их точную природу нет ни малейшей возможности, ибо дверь в подвал крепко заперта; да если б и можно было раздобыть ключ, то лишь непроходимый глупец решился бы спуститься в недра подвала по очень опасной, узкой, поросшей плесенью лесенке.

Новая жена Гевина, Эмми, была актрисой, и очень неплохой актрисой (Национальная премия, премия театра «Донмар», съемки на ТВ и несколько небольших ролей в кино, но все же ее главной и страстной привязанностью оставались театральные подмостки). Эмми обладала именно теми чертами характера, которых недоставало Гевину, – преданностью делу, которое считала важнее собственной персоны. Однако ей не хватало того, чем в избытке обладал он, – незыблемого ощущения самости, собственной значимости, и отсутствие у нее этого ощущения приводило к тому, что она как бы терялась среди выдуманных персонажей, которых изображала на сцене. Гевину очень нравилось, что внешность Эмми неизменно приковывает внимание окружающих, – «этакая пособница негодяя Бонда», как не слишком любезно охарактеризовала ее Сара, – ему приятна была слава жены, связанная как с ее внешностью, так и с ее талантом; но самой главной причиной того, что они вот уже целых три года жили вместе и любили друг друга, были их бесконечные отлучки. Вот и сейчас получилось так, что благодаря ролям в пьесах Хенрика Ибсена и графику работы Гевина это был лишь четвертый вечер с начала ноября, который они провели вместе.

Теперь же они сидели в уютной родительской кухне и пили горячий чай – одну кружку за другой, – завернувшись в теплые махровые полотенца, поскольку их насквозь промокшие джинсы и свитеры крутились, точно акробаты, в сушильном барабане. Настроение у Гевина было веселое. Его даже обрадовало небольшое приключение в пути (он, кстати, как раз предпринимал попытку продать Би-би-си документальный сериал, в котором сам пешком преодолевает знаменитый Шелковый путь), и ему казалось, что он с удовольствием прошел бы и расстояние в пять раз длиннее даже по куда более глубокому снегу. А Эмми если и не испытывала особого восторга от этой прогулки, то сейчас ей по крайней мере было тепло, и она с огромным облегчением думала о том, что ей удалось выжить после поездки в автомобиле со своим чересчур самоуверенным, в том числе и в плане водительских навыков, мужем.

Хорошее настроение сохранялось за столом на протяжении всей праздничной трапезы, и отчасти, разумеется, этому способствовало еще и исключительное качество киша и «павловой». Веселили собравшихся и шутки Гевина. Всех приятно удивило сообщение Эмми о том, что она недавно получила небольшую роль во второй части нашумевшего фильма об экзотическом отеле – «Отель «Мэриголд»: Заселение продолжается». Заодно она поведала собравшимся скандальную сплетню об одном знаменитом актере, который ни за что не желает стареть, и все окончательно развеселились, в том числе и Мартин, который вечно делал вид, будто парит на олимпийской высоте, недоступной простым смертным с их вульгарной болтовней.

Когда ужин подходил к концу, Сара настояла на том, чтобы мать посидела и отдохнула, а она с помощью Эмми и Софи уберет со стола. Это тоже было здесь негласной традицией – соответствовать старомодному «гендерному стереотипу», устраивая из возни с грязной посудой этакую пантомиму и всячески демонстрируя всем, что у себя-то дома они, разумеется, ведут себя иначе. Впрочем, они моментально успели и чайник поставить, и выкинуть остатки еды с тарелок в зеленое мусорное ведро под раковиной, и до отказа заполнить посудомоечную машину, и включить ее; а вскоре внесли в столовую большой кофейник и два чайника с мятным чаем, коробочку которого Софи специально прихватила из Дарема. На всякий случай, если мужчинам все же захочется продолжить обжорство, они поставили в центр стола еще и сырную тарелку.

Затем молодые женщины извлекли из горки другие винные бокалы, поменьше, и расставили на столе. Из напитков имелись бренди, сотерн и бутылка «Шато Сюдюиро» за девяносто фунтов, привезенная, разумеется, Гевином, который испытывал несколько извращенное удовольствие от того, что никто, кроме его отца, не сумеет должным образом оценить степень его щедрости. Огромная коробка мятных шоколадных помадок «После восьми» за три фунта, была специально привезена Сарой, чтобы чуть сбить цену очередного шикарного жеста брата, который тот – она в этом совершенно не сомневалась – непременно сделает.

Затем Мартин предложил немного развлечься. Эти «развлечения» давно стали традицией, и в них обязательно принимал участие каждый, играя в этом маленьком спектакле ту или иную роль; эта обязательная церемония также подчеркивала доминирующее положение Мартина среди представителей его маленького двора. Чтение отрывка из книги считалось более или менее приемлемым номером, но не самым удачным. Чтение стихов наизусть воспринималось гораздо лучше. Еще выше ценилось представление, поставленное кем-нибудь из присутствующих, если, конечно, постановка выдерживала цензуру Мартина. Не участвовать в «развлечении» разрешалось только Софи, но на том условии, что она сделает карандашные наброски тех членов семьи, которые в представлении участвовать будут. Кое-какие из прошлогодних ее набросков, вставленные в рамочки, теперь украшали стены холла и коридора, ведущего к нижней туалетной комнате. А вот Эмми вообще никогда в представлениях не участвовала – она была слишком хорошей актрисой, а Мартин никому не позволил бы украсть у него успех шоу. Зато Эмми умела показывать простенькие фокусы – этому она научилась в Экспериментальном театре Эдинбурга много лет назад, участвуя в весьма нестандартной постановке «Бури» Шекспира. (Дэвид и Аня с увлечением рассказывали, например, о том, как банкнота в двадцать фунтов сперва исчезла, а потом появилась в сладком пирожке, который ел дедушка.) Несколько лет назад, когда дипломатические отношения в семье пребывали на весьма низком уровне, Сара продекламировала стихотворение Шэрон Оулдз, в котором встречалось слово «пизда», но Мартин сумел отбить поданный дочерью мяч и ловко направил его сперва в центральную часть поля, а затем прямиком в ее «калитку», заявив, что он в восторге и это просто фантастика, но теперь следует дать возможность выступить следующему участнику.

Но нынешний период был отмечен явным ослаблением напряжения в семейном полку, так что затея с развлечениями обещала пройти гладко. Аня захватила с собой скрипку и хотела сыграть, правда без сопровождения, пьесу Леклера, которую разучивала к экзамену за четвертый класс, а ее дед был намерен исполнить allegretto con moto – меланхоличное аллегретто – из первого альбома «Миниатюрных пасторалей» Фрэнка Бриджа. Обещаны были также стихи Теннисона и Кэрол Энн Даффи, а Эмми собиралась продемонстрировать искусство телепатии.

– Итак, – спросил Мартин, – кто первым продолжит наш веселый вечер?

– Срань господня! – воскликнула вдруг Сара, и это было определенно не то выражение, которое кому бы то ни было дозволялось произносить в этих стенах.

А потому все одновременно повернулись сначала к ней, а потом в сторону французского окна, за которым вдруг вспыхнул свет электрического фонарика, высветив нежданного гостя – высокого чернокожего человека в черной шерстяной шапке и с торчащей, словно выставленной напоказ, густой окладистой бородой с сильной проседью. Незнакомец был одет в длинное черное пальто, из-под которого выглядывали камуфляжные штаны и здоровенные черные ботинки. Он смотрел на сидевших в комнате людей с таким любопытством, с каким дети смотрят на зверей в зоопарке. А может, это они на него так смотрели?

– Господи, а это кто такой? – вырвалось у Гевина.

– Не имею ни малейшего понятия, – спокойно ответил Мартин. В голосе его слышалась, пожалуй, скорее заинтересованность, чем удивление.

– Это что, ваш сосед? – спросила Софи.

– Какой там, к черту, сосед? Нет, конечно! – рявкнул Гевин.

– Разве я задала такой уж глупый вопрос? – обиделась Софи.

И Лео, желая утешить жену, погладил ее по спине. Он уже не раз пытался выступить в защиту Софи, когда его брат позволял себе всякие грубые выходки и высказывания, и никогда ничем хорошим это не кончалось.

– Неужели кто-нибудь собирается впустить его в дом? – спросил Лео.

– Вряд ли, – промолвила Мэдлин. – Мне кажется, он не относится к тому типу людей, которых я хотела бы видеть у себя дома.

Незнакомец дважды постучал по стеклу – неторопливо, но настойчиво.

– А также, – прибавил Мартин, – он вряд ли относится к тому типу людей, которых ты хотела бы видеть у себя в саду. – Этот человек был ему явно не знаком, хотя в свое время ему доводилось иметь дело со многими весьма эксцентричными и непредсказуемыми людьми, обладавшими чрезвычайно сложным характером; одни были его пациентами, а другие – членами семьи того или иного пациента. Случалось даже, что ему открыто угрожали. Нейрохирургия – занятие рискованное, а пребывающие в отчаянии люди почему-то не слишком хорошо воспринимают данные статистики.

– Вообще-то, немного страшно, да? – Над подобной формой вопроса Аня трудилась несколько последних месяцев, не желая показаться ни чересчур самоуверенной, ни беззащитной.

– Ничего страшного, все хорошо. – Софи погладила девочку по голове. – Этот человек, наверное, просто замерз и хочет есть.

– А дедушка собирается его прикончить, – заявил Дэвид таким тоном, словно подобное намерение было всем очевидно и комментариев не требовало. Кстати, именно такие высказывания Дэвида вызывали у Лео серьезные опасения в том, что его сын значительную часть своей взрослой жизни будет вынужден провести в учреждениях для душевно– больных.

– Давайте все-таки выясним, чего он хочет, – сказал Мартин и поднялся.

– Только сюда его не впускай, – быстро предупредила мужа Мэдлин, но он возразил:

– А разве лучше просто сидеть и смотреть на него? Сколько мы так просидим?

– Тогда, может, стоит вызвать полицейских? – предложила Мэдлин.

– И что мы им скажем? – повернулся к ней Гевин. – Что какой-то чернокожий проник в наш сад, подошел к окну и постучал?

– Ну что ж, поскольку ни одной стоящей идеи так и не появилось… – И Мартин, повернув ключ в замке, рывком распахнул дверь настежь. Внутрь тут же ворвался ледяной снежный вихрь, и с каминной полки с легким стуком прямо в дровяную корзину свалилось несколько фотографий в рамках.

– Итак, сэр, чем мы можем вам помочь?

– А вы не хотите сперва пригласить меня войти? – слегка задыхаясь, тенором спросил бородатый мужчина. Все члены семейства были уверены, что услышат тринидадский акцент или говор «хакни», но у незнакомца акцент был совсем иной, причем абсолютно неясного происхождения.

– Вообще-то, я этого делать не собирался.

– Но погода уж больно гнусная, да и пришел я издалека.

– Мне совсем неинтересно знать, откуда вы пришли, – возразил Мартин. – А вот узнать, что вы делаете в моем саду, я бы хотел.

– Не очень-то вы гостеприимны в такую холодную ночь.

– По-моему, при сложившихся обстоятельствах я и так проявил достаточное гостеприимство, – пожал плечами Мартин.

– Нет, это становится даже интересно! – пробормотала Сара.

– Да все лучше, чем слушать, как Лео снова начнет читать своего Шеймаса Хини, черт бы его побрал, – сказал Гевин достаточно громко, чтобы Лео непременно услышал.

– Вам что, деньги нужны? – спросил Мартин у незнакомца.

– Я просто надеялся на обыкновенное гостеприимство.

– Да впусти ты этого парня! – сказал отцу Гевин.

– Гевин, ради бога! – в ужасе прошептала Мэдлин, но Гевин продолжил:

– Налей ему бренди и угости сладким пирожком – пусть немного согреется, а потом пусть чешет отсюда и веселится где-нибудь еще. В духе, так сказать, рождественской ночи.

– Гевин, – попытался остановить его Лео, – я совсем не уверен, что это хорошая идея…

А его дочь Аня тут же придвинула свой стул поближе к матери и белочкой свернулась у нее под боком, обретя надежную защиту.

– Ладно, на пять минут, – сказал Мартин и впустил незнакомца.

Тот вошел, вытер ноги так же неторопливо и уверенно, как стучал в окно. Обычно именно так взрослые показывают детям, еще не умеющим как следует вытирать ноги, как это нужно делать. Мартин закрыл дверь, а незнакомец стащил с головы свою шерстяную шапку и сунул ее в карман.

Теперь они уже почувствовали и его запах – это скорее был запах крестьянина, чем бездомного бродяги. От него пахло кожами, навозом, древесным дымом. В этом запахе было что-то очень древнее. Монгольские лошади на высоком утесе. Юрты. Парящие в небе орлы. Длинное пальто незнакомца чем-то напоминало шинель времен Наполеона: потертое, с обтерханным подолом, из не слишком плотной черной шерстяной ткани и с самыми настоящими латунными пуговицами. На плечах у него таял снег.

– С Рождеством вас. – Гевин подал незнакомцу обещанное угощение. – Моя мать сама эти пирожки пекла, своими собственными прекрасными руками. Качество – пять звезд. В начинке столько фруктов.

– Пожалуйста, Гевин, перестань, – тихо сказал Лео. – Совершенно необязательно так гнусно себя вести.

Незнакомец сделал маленький глоток бренди, словно пробуя его на вкус, откусил кусочек пирожка и стал жевать, прикрыв глаза. Со стороны могло показаться, что вся семья напряженно ждет результата, считая до десяти.

А Мартин все копался в памяти, пытаясь вспомнить этого человека. Вот если бы у него волосы были покороче и не было бороды…

Наконец незнакомец удовлетворенно кивнул: пирожок ему явно пришелся по вкусу. И все в комнате с облегчением вздохнули. Незнакомец сделал еще глоток бренди и, шагнув к столу, поставил на него свой бокал. Эмми и Софи тут же немного отодвинулись вместе со стульями, чтобы он, не дай бог, к ним не прикоснулся. И все же влажным подолом долгополого пальто незнакомец нечаянно задел колено Эмми. Затем он вышел в центр комнаты, и стало видно, что в его густой бороде застряли крошки пирога.

– Кто из вас хочет сыграть со мной в одну игру? – спросил он.

– Никто из нас ни во что с вами играть не хочет, – решительно заявил Мартин. – Мы хотим продолжать наслаждаться приятным вечером, как и до вашего появления.

Незнакомец, однако, не обращая на его слова внимания или, может, просто не желая слышать отчетливо прозвучавшее в них раздражение, тут же свое предложение повторил.

– Конечно же, кто-то из вас захочет сыграть со мной.

– Послушайте, – все больше раздражаясь, сказал Мартин, – вас угостили бренди. Вам дали закусить. И теперь, по-моему, было бы неплохо, если бы вы снова отправились куда шли.

– Но я шел именно сюда, – возразил незнакомец.

Некоторое время все молчали, переваривая его заявление, потом Гевин взорвался:

– Может, хватит нам голову морочить, а?!

– Гевин, – предостерегающе прошипела Сара, – смотри! Боже мой…

Незнакомец распахнул свое пальто, и стал виден специальный внутренний карман, явно отвисший под тяжестью оружия, которое тут же и было извлечено и оказалось дробовиком с укороченным стволом. Увидев обрез, Аня судорожно, словно икая, с силой втянула в себя воздух, зато Дэвид восторженно воскликнул: «Ух ты!» Вытащив обрез, незнакомец резко отодвинул в сторону коробку с конфетами «После восьми» и сырную тарелку, разостлал на освободившемся пространстве плетеную салфетку и осторожно положил на нее ружье, стараясь не поцарапать полированную ореховую столешницу.

– Боже мой! – вслед за дочерью прошептала Мэдлин.

У Лео от изумления буквально отвисла челюсть.

Аня заплакала.

– А это ружье настоящее? – спросил Дэвид.

– Пожалуй, следует допустить, что это так, – ответил ему Мартин.

Впрочем, вопрос Дэвида был, безусловно, вполне уместен, поскольку ружье и впрямь казалось каким-то странным, допотопным, так что могло быть и театральной бутафорией, хотя его тяжесть, когда незнакомец клал обрез на стол, смогли оценить все.

– Боже мой, – снова прошептала Мэдлин, задыхаясь, – боже мой…

– И все-таки кому-то действительно следует позвонить в полицию, – сказала Софи.

– Мы с вами раньше не встречались? – спросил у незнакомца Мартин, придя к выводу, что проблема эта, безусловно, медицинская, а значит, ему стоит снова взять на себя роль, которую ему довольно давно уже играть не доводилось, однако сейчас именно эта роль казалась ему и на редкость подходящей, и весьма комфортной.

– И все-таки одному из вас наверняка захочется сыграть со мной в эту игру, – снова сказал незнакомец.

Эмми встала, и незнакомец тут же произнес:

– Останьтесь с нами.

Она послушно села, и Гевин ободряюще похлопал ее по руке.

– Боюсь, вам придется немедленно уйти из нашего дома, – решительно сказал незнакомцу Мартин. – Немедленно!

– Вы что же, в заложники нас взять намерены? – поинтересовался Гевин. – Нет, мне просто интересно!

– Неужели ни у одного из вас не хватает смелости, чтобы сыграть в мою игру? – не отвечая Гевину, спросил незнакомец.

– Да при чем здесь смелость, черт побери! – взорвался Гевин. – Речь идет о том, что вы вторглись в чужой дом, нарушили наш милый семейный праздник, помешали нам спокойно ужинать, а теперь еще и настаиваете на том, чтобы мы непременно приняли участие в какой-то безумной пантомиме, режиссером которой вы же и являетесь!

– Гевин, – тихонько окликнул его отец, говоря взглядом: «Сейчас я уберу отсюда эту штуковину», и повернулся к незнакомцу: – Боюсь, вам все-таки пора уходить.

Тот улыбнулся и медленно обвел глазами комнату, словно оценивая каждого из присутствующих.

Софи, стиснув руку Ани, прошептала:

– Все будет хорошо, дорогая.

– Ну все! – сердито поддержал ее Гевин и встал. Его разозлило не столько вторжение этого типа в их дом, сколько спокойное и уверенное поведение отца, которое как бы вынудило его, Гевина, вновь оказаться в положении подчиненного.

– Гевин! – не то прошептала, не то прорычала Сара.

Но он уже схватил обрез.

– Нет, – быстро сказала Эмми, – нет, Гевин, пожалуйста!

Однако Гевин двинулся навстречу незнакомцу, опрокинув свой стул, и Лео в ужасе воскликнул, закрывая руками лицо:

– Охренеть!

Впрочем, Гевин еще и сам толком не знал, как ему поступить с ружьем, но он понимал одно: в данный момент именно он здесь главный источник силы, именно у него в руках скипетр, именно он сейчас на троне… Но чем дольше он держал в руках обрез, тем скорее утрачивал былую уверенность. Может, лучше вернуть оружие этому типу и еще раз приказать ему убираться вон? А может, наоборот, конфисковать обрез и пригрозить наглецу полицией?

– Боюсь, вам все же пора, – снова повторил Мартин, совершая непростительную ошибку: он не учел, что сейчас самым опасным человеком в комнате стал его старший сын. Он этого никак не ожидал и понятия не имел, что теперь делать. Семья всегда казалась ему чем-то куда более сложным, чем работа нейрохирурга.

А незнакомец улыбнулся:

– Значит, вы хотите сыграть в мою игру?

– Но вы же так и не объяснили, в чем эта ваша игра заключается и почему настаиваете, чтобы мы непременно в нее сыграли? – Гевину очень не хотелось задавать этому типу вопросы, он предпочел бы ему приказывать, но в данный момент он явно проигрывал.

– Застрелите меня, – сказал незнакомец.

Мэдлин дико вскрикнула и захлебнулась собственным криком, как если бы упала на лестнице и что-то себе сломала.

Но Гевин рассмеялся:

– О, это я вряд ли сделаю! – Как все-таки странно, думал он, держать в руках оружие, но при этом совершенно не владеть ситуацией.

– Гевин, – осторожно сказал ему отец, – ты бы лучше положил ружье на стол.

Гевин был в общем согласен с отцом и действительно с удовольствием положил бы обрез, но ему очень не хотелось, чтобы этот тип увидел, как он, Гевин, подчиняется отцу.

А незнакомец начал очень медленно подходить к нему, ничуть, похоже, не беспокоясь насчет ружья. И это, пожалуй, казалось наиболее опасным действием с момента его появления здесь.

– Эй, – сказал Гевин, – эй, вы! А ну остановитесь! Да-да, вон там. – К сожалению, голос у него почему-то звучал недостаточно уверенно и спокойно.

Незнакомец остановился в паре метров от Гевина. Они выглядели как два магнита одинаковой полярности, сдвинутые предельно близко. Казалось, можно даже увидеть в воздухе между ними изогнутые силовые линии.

– Ближе не подходите, – предупредил незнакомца Гевин.

– Гевин, осторожней, – тихо сказал ему отец, – осторожней, пожалуйста.

– Ерунда! – рявкнул Гевин.

От этих слов они оба, и Мартин, и Гевин, словно стали меньше ростом.

Незнакомец сделал какое-то еле уловимое движение, возможно, всего лишь перенес свой вес с одной ноги на другую, но Гевин отреагировал мгновенно: вскинул ружье и прицелился прямо в этого типа. Вряд ли он сознавал, на что решился, но чувствовал, что все уже случилось и теперь ничего изменить нельзя.

– Твою мать… – вырвалось у Сары. – Твою мать!..

А Гевин все целился в грудь другого человека. Раньше он иногда воображал себе нечто подобное, но ему никогда и в голову не приходило, с каким нервным напряжением и всеобъемлющей тревогой это может быть связано для него самого.

Аня вскочила и опрометью бросилась вон из комнаты. Но за ней никто не пошел: всем было страшно еще хоть чем-то нарушить столь хрупкое равновесие, от которого сейчас, похоже, зависели абсолютно все. А вот Дэвид уходить не собирался. Наоборот, он был в восторге от происходящего и не чувствовал ни малейшей опасности. Ему даже пришла в голову мысль, что все это – просто экстравагантная рождественская затея дедушки. Ну а незнакомец, вполне возможно, – один из приятелей Эмми. И он решил, что позже непременно поднимется в свою комнату, отыщет телефон и отправит эсэмэску Райану и Яхье с рассказом об этом удивительном событии.

– Итак, прямо сейчас вы разворачиваетесь и уходите отсюда, – приказал Гевин незнакомцу.

Но всем в комнате было ясно, что никуда незнакомец не уйдет.

Лео тихо отодвинул свой стул и чуть привстал, протягивая к Гевину руки и явно намереваясь направить дуло ружья вниз, на ковер. Но Гевин быстро повернулся и прицелился уже в Лео, даже не думая о том, как его движение могут истолковать присутствующие. Собственно, понять его можно было только так: «Я ведь и тебя запросто могу пристрелить». И Лео снова сел.

А Мартин никак не мог придумать, как бы ему половчее вмешаться в эту ситуацию. Конечно, лучше бы, думал он, чтобы Дэвида, Софи, Сары, Эмми и Мэдлин сейчас здесь не было, но, в принципе, это все даже забавно. Его, как ни странно, даже развлекало это нелепое происшествие.

– Потяните за спусковой крючок, – велел незнакомец Гевину.

– Да этот человек просто болен! – воскликнул Лео. – Гевин, послушай меня, он же просто болен.

– И ружье это, по-моему, ненастоящее, – сказал Гевин. – Именно поэтому он так спокоен. – Но, говоря так, Гевин не верил себе до конца. На ощупь обрез был самым настоящим. Но хоть что-то сказать ему сейчас было просто необходимо. Он надеялся, что если будет продолжать говорить, то, возможно, сумеет найти способ вновь овладеть ситуацией.

Незнакомец же не произнес ни слова и не сделал ни одного движения.

– Да опусти ты это гребаное ружье, Гевин! – заорала Сара. – И немедленно прекрати идиотскую игру в охотников, ладно?

– К сожалению, криком тут не поможешь, – тихо промолвила Эмми.

– Но и мягкие уговоры тоже что-то не очень помогли, – огрызнулась Сара.

Гевин сделал еще шаг вперед и ткнул незнакомцу в грудь дулом обреза.

– Блеск! Совсем заигрался, – прошипела Сара.

Лицо у Мэдлин стало совершенно белым. Софи в ужасе прижала пальцы к губам.

– Нет-нет-нет, – тихо пробормотал Мартин, поднимая вверх указательный палец, точно школьный учитель, который хочет, чтобы ученик минутку помолчал, и тогда можно было бы перенаправить его ответ в правильное русло. – Это очень плохая затея, Гевин.

– Гевин, ты меня просто пугаешь. По-настоящему пугаешь, – сказала Эмми. – Ты всех нас пугаешь своим поведением.

Мартин протянул к сыну руки. Тут-то все и произошло, поскольку на несколько мгновений внимание всех было отвлечено движением Мартина. Правда, Дэвид, которому действия дедушки были совершенно не интересны, глаз не сводил с ружья, так что лишь он и Гевин смотрели прямо на незнакомца, когда тому прямо в грудь угодил выстрел сразу из обоих стволов. Звука выстрела Дэвид то ли не запомнил, то ли вообще не услышал – уж больно невероятным, прямо-таки завораживающим, было зрелище. Ему показалось, что между двумя мужчинами словно взорвалась огромная невидимая кислородная подушка, и взрывом их приподняло и отшвырнуло друг от друга; при этом торс незнакомца резко и странно дернулся от выстрела назад, а торс Гевина почти так же резко дернулся назад от отдачи. Дэвид понял, что Гевина сильно ударило прикладом по ребрам, он ведь не раз видел подобное в боевиках. Но никогда, ни в одном фильме ему не доводилось видеть, как вылетевшие из стволов дробины мгновенно проходят сквозь грудь живого человека, вдребезги разнося и уничтожая то, что было внутри, а потом расплескивают страшные брызги по шторам, по бабушкиным часам, по раскрашенной вручную карте Бедфордшира, а сам насквозь прошитый дробью человек – в данном случае незнакомец – словно повисает в воздухе на пару секунд, потом тяжело падает на пол и больше не шевелится.

При падении незнакомец тяжело ударился головой об основание напольных часов, и они еще долго после этого раскачивались, а он неподвижно лежал на спине, и его долгополое пальто было распахнуто, напоминая крылья огромной летучей мыши. Гевин, точно отражение убитого, лежал по другую сторону ковра, и тоже на спине, и тоже раскинув в стороны руки, и тоже не шевелился. Он был без сознания, однако глаза его и рот были открыты, и казалось, он удивленно смотрит на потолок, где только что заметил некий поразительный рисунок, созданный каплями крови. Густой сернисто-серый дым, извиваясь струйкой в форме буквы S, медленно рассеивался в воздухе над обоими лежащими мужчинами.

Мэдлин дико вскрикнула, резко оборвала крик, словно желая перевести дыхание, и снова закричала, словно соревнуясь с кем-то в громкости.

– Гевин?.. – прошептала Эмми, не решаясь к нему подойти. – Гевин?..

Весь диван был забрызган кровью. И торшер. И под телом незнакомца расплывалась огромная лужа липкой тягучей крови цвета хорошего порто. Округлые края лужи уже успели застыть и напоминали толстый ободок. Три обеденных стула тоже были все в крови. Кровь свернулась тонкой петлей на обеденном столе, пройдя точно посредине сырной тарелки. Небольшой мраморный шарик застывшей крови очень медленно опускался на дно в бокале с сотерном. В волосах у Софи тоже виднелись брызги крови, и она непрерывно, точно робот, вытирала волосы салфеткой, не сводя глаз с выключателя света на дальней стене.

Вдруг в дверях появилась Аня. Она, видимо, услышала крики бабушки. И сразу же увидела и двух мужчин, лежащих на полу, и целое море крови. Крови было прямо-таки невероятное количество, и Ане показалось, что незнакомец убивает здесь всех подряд. Она мгновенно развернулась и бегом, стараясь двигаться совершенно бесшумно, бросилась назад, в гостевую ванную комнату на втором этаже. Она ведь и раньше много раз воображала нечто подобное. Ей вообще довольно часто приходили в голову всякие ужасы – автомобильные аварии, взрывающиеся в поезде бомбы, цунами, извержения вулканов, нападения боевиков ИГИЛ, «Боко харам» и тому подобное. Стоило девочке оказаться в новом месте или просто в незнакомом здании, и она сразу начинала продумывать пути к спасению, искать укромные места, где можно было бы спрятаться. Она успокаивалась, когда воображала, как по доскам пола у нее над головой ступают чьи-то грубые армейские ботинки, а вдали слышатся испуганные крики глупых детей, которые не сумели заранее придумать, где укрыться от внезапно появившегося врага. Но сейчас ситуация была вполне реальной, и ей трудно было успокоиться, хотя она и чувствовала себя подготовленной. В той ванной комнате была панель, которую нетрудно было подцепить ногтями за край, слегка отодвинуть, а потом протиснуться в узкую щель, расположенную как раз над спальней бабушки и дедушки; затем следовало лишь подвинуть панель на прежнее место, и укрытие было готово. Тесное треугольное пространство между резервуаром для воды и крышей, в котором скорчилась Аня, все заросло паутиной, и там оказалось ужасно холодно. Прежде Аня забиралась сюда лишь однажды, два года назад в разгар лета; здесь она прочитала при свете карманного фонарика всю «Трейси Бикер» и почему-то решила, что температура в ее убежище круглый год одна и та же. Увы, эта чердачная щель была как раз над тем слоем изоляционного материала, который и был призван сохранять во всем доме тепло. Теперь-то Аня понимала, что надо было, конечно, прихватить с собой куртку или свитер, но было уже слишком поздно думать об этом, и она покрепче обхватила себя руками, чувствуя, как ее начинает бить дрожь.

А внизу Мартин, положив руку жене на плечо, приказал:

– Немедленно прекрати это. Ступай на кухню и прими пару таблеток против стресса.

Мэдлин показалось, что она слышит не мужа, а какого-то врача. А потому она послушно умолкла, встала и поплелась на кухню. Там она сняла с полки жестянку из-под печенья, стоявшую за банкой с чатни, вытащила оттуда пакетик из фольги и, вытряхнув на ладонь три таблетки по 2 миллиграмма, проглотила их, запив стаканом молока. А что, если это был просто на редкость яркий кошмарный сон? – подумала она вдруг. А теперь, после пробуждения, нужно просто подождать, пока кто-нибудь зайдет сюда и объяснит, что там в действительности происходит.

Гевин по-прежнему лежал на ковре в гостиной, но уже понемногу начинал приходить в себя. Он застонал, осторожно перекатился на бок и свернулся в позу эмбриона, стараясь не задевать то место, где сидела острая боль – впоследствии окажется, что у него были сломаны два ребра. Эмми опустилась рядом с ним на колени и принялась растирать ему ушибленное отдачей плечо; ее душу терзали противоречивые чувства: с одной стороны, она испытывала облегчение от того, что ее муж остался жив, а с другой – была в ужасе от того, что он кого-то застрелил.

– Папа, – Лео носком правого ботинка отшвырнул брошенное ружье к плинтусу, – ты же врач, сделай что-нибудь!

Мартин сверху вниз посмотрел на своего старшего сына, который только что кого-то убил.

– Не для Гевина, – торопливо пояснил Лео, – а для него. – Он показал на мертвого незнакомца, но сам старался прямо на убитого не смотреть.

Мартин подошел к тому, что осталось от этого человека, и некоторое время задумчиво постоял, сунув руки в карманы своего зеленого кардигана. Грудная клетка несчастного была буквально разворочена выстрелом и представляла собой жутковатый клубок красной плоти, рваных жил и острых осколков разнесенных вдребезги костей. Мартин не видел ничего подобного с тех пор, как работал в хирургии младшим врачом, а может, и тогда такого ему видеть не доводилось. Ему, правда, вспомнился один мотоциклист, угодивший под грузовик, но у того был всего лишь перелом таза да ногу оторвало. Какой смысл во врачебном осмотре, когда человек – да нет, труп! – в таком состоянии? – думал Мартин и вдруг услышал вопрос Лео:

– Ты можешь сделать ему массаж сердца и искусственное дыхание?

– У него не осталось ни сердца, ни легких, – машинально пояснил Мартин, – а значит, массаж и искусственное дыхание невозможны.

После этих слов Эмми вывернуло наизнанку, она едва успела подставить ладони. Лео подал ей салфетку, и она бегом бросилась в туалет.

Гевин медленно приподнялся, опершись ладонью о пол, и с трудом сел. Потом протер глаза большим и указательным пальцами свободной руки. Он казался рассеянным, и вид у него был болезненный – примерно так выглядит человек, проснувшийся в состоянии тяжелого похмелья. Некоторое время он рассматривал тело незнакомца, потом сказал:

– Оно само выстрелило.

– Нет, это ты его убил, – возразила Сара. – Это ты, черт тебя подери, его прикончил!

– Хватит, теперь ваша ругань никому не поможет, – попытался остановить дочь Мартин.

– А я и не собираюсь никому помогать, – заявила Сара. – Единственный человек, которому тут нужна помощь, – это гребаный покойник. Я же просто пытаюсь облегчить душу, утверждая, что мой гребаный братец вел себя как последний высокомерный ублюдок, что ему, впрочем, вообще свойственно. Вот только на этот раз все кончилось куда печальнее: он убил человека.

Роберт осторожно коснулся ее плеча:

– Эй, эй, успокойся.

– Не тронь меня! Убери свои лапы к чертовой матери! – рявкнула Сара. – Ведь я же права! И братец мой знает, что я права. И все вы это знаете. Так что даже не пытайся заткнуть мне рот!

Роберт привычным движением поднял руки, показывая, что сдается, и сел на прежнее место.

Софи попыталась увести Дэвида, но он уходить не желал и упрямо стряхивал материну руку со своего плеча. Теперь он уже вполне уверился в том, что тот человек никаким приятелем Эмми не был, и хотя ему было очень страшно, его даже подташнивало от страха, он все же хотел найти в себе силы и гордо заявить: «Моя сестра испугалась и убежала, а я нет!»

– Во-первых, он вторгся в наш дом, – медленно произнес Гевин. – Во-вторых, у него было ружье. И во время нашего с ним противостояния это ружье взяло и выстрелило.

– Заткни свою гребаную пасть, Гевин, – велела ему Сара. – Ты же первый за ружье схватился, хотя тебе говорили: положи его на место. Но ты не только отказался это сделать, ты еще и прицелился бедолаге прямо в грудь. Это ты его застрелил!

– Это вышло случайно, – попытался оправдаться Гевин.

– О, если случайно, тогда, конечно, все в порядке, – язвительно заметила Сара.

Мартин сел и устало потер руками лицо. В данный момент он бы, пожалуй, предпочел оказаться в своей машине, на целые сутки похороненной в глубоком снегу.

Эмми снова появилась в дверях, вытирая пепельно-бледное лицо крошечным пурпурным полотенчиком, ранее висевшим на перекладине у раковины; в комнату, впрочем, она так и не вошла – казалось, ей мешает некая невидимая лента, какой полицейские обычно отгораживают сцену преступления от толпы любопытствующих.

А наверху, в узкой щели между крышей и потолком спальни деда и бабушки, все сильнее дрожала от невыносимого холода бедная Аня. Ей уже не было страшно. Понимание того, что все члены семьи сейчас, возможно, уже мертвы, отчего-то породило в ее душе странное пугающее спокойствие. Девочка, разумеется, не сознавала, что спокойствие это вызвано медленным, но неуклонным понижением температуры ее тела.

Мать Ани отнюдь не была встревожена отсутствием дочери. Ей и в голову не приходило, где девочка может сейчас находиться. Она, собственно, и не вспоминала о ней. В данный момент для нее внешний мир, то есть тот, что находился за пределами этой комнаты, просто перестал существовать.

– Я вызываю полицию, – решительно заявила Сара и двинулась к двери. Эмми чуть отступила в сторону, давая ей пройти.

– Погоди! – крикнул Мартин ей вслед, и она резко остановилась.

Как раз подобные вещи больше всего и злили ее в отношении отца; казалось, в мозгу у нее есть некое особое устройство, вроде прямой правительственной связи, которое позволяет отцу мгновенно добраться до самых потаенных и примитивных уголков ее души. Порой Саре лишь с огромным трудом удавалось подавить свою вынужденную, до слабости в коленях, потребность ему подчиниться.

– Я думаю, что ты, весьма возможно, права, – осторожно начал Мартин, ибо и ему, в свою очередь, приходилось подавлять собственный темперамент, тут же естественно откликавшийся на любую вспышку бешеного нрава его дочери, – но сначала, пожалуй, стоило бы в своем кругу обдумать последствия подобных необратимых действий.

– Ты что, всерьез предлагаешь обойтись без вызова полиции? – изумилась Сара, возмущенно тряхнула головой и фыркнула, словно у нее не хватало слов, чтобы выразить чувства. – Да его внутренности у нас по всему гребаному потолку размазаны!

Мартин хорошо помнил, что, когда он в последний раз велел дочери успокоиться, она швырнула в него обеденной тарелкой, а потому сказал совершенно спокойно:

– Дай мне две минуты.

– Одну, – тут же заявила Сара.

– Но твой брат может сесть в тюрьму. И весьма надолго.

Гевин энергично помотал головой:

– Нет, этого уж точно не будет!

Однако сестра не дала ему говорить:

– А ты заткнись, черт бы тебя побрал! Не желаю больше ни слова из твоей гребаной пасти слышать!

И Гевин, стиснув зубы и прижимая руку к сломанным ребрам, был вынужден промолчать, но мысленно все пытался оправдать собственную неспособность дать сестрице должный отпор.

А Сара между тем повернулась к отцу: