За окном стемнело, и это была уже ночь на воскресенье – за всеми делами два дня и ночь промелькнули как-то незаметно; время абсолютно не ощущается, когда странствуешь по чужим мозгам.

Что сейчас творится во внешнем мире, я не имел понятия: прекращение «оранжерейной трансляции» оборвало все связи с ним. Электричество в доме было, но и только. Визора и радио у нас испокон не водилось, покупать их в дом, где живут малышки Пановы, – бессмысленная растрата финансов. Стационарный комп отсутствовал по тем же причинам. Никаких девайсов Петр-примас с собой не носил, у Натали тоже не нашлось ничего, способного выйти в Интернет или же в сотовую сеть.

Короче, Питер Пэн угодил в информационный вакуум.

Ладно, завтра разберусь с проблемой. Что-нибудь придумаю, если внешний мир сам не попробует до меня добраться.

Сейчас надо бы отдохнуть… До сих пор я не чувствовал потребности ни во сне, ни в пище. Теперь почувствовал.

Еды наверху не нашлось, а в «Пещеру Аладдина» отправляться за ней мне не захотелось. Там теперь гробница, и еда оттуда… Ну ее, Петр привык по три дня поститься, и я переживу.

А вот поспать хотя бы чуток необходимо… Реально срубает сонливость, да и дел особых не осталось.

Устроился я на кресле в гостиной, не раздеваясь. Перед сном с неимоверным наслаждением выкурил сигариллу – Петр не курил, да и Питер Пэн не вспоминал об этой привычке, но сегодня случайно обнаружил непочатую пачку.

Спал я чутко, вполглаза, готовый немедленно вскочить, как только из-за распахнутой двери супружеской спальни донесется плач моего младенчика. Но оказался на ногах из-за звука иной природы… И донесся он не из спальни.

Подпрыгнул, очумело помотал головой, не понимая, что меня разбудило.

Звук повторился. И я опознал его – именно с таким саундтреком двигалась по роликам массивная дверь «Пещеры Аладдина».

Ожил?! Ожил, мать твою?!

Спокойно, Пэн, спокойно… Дверь там так устроена, что изнутри не отпереть, можно только выломать, но тогда звуки будут другими.

Кто-то гадит снаружи. Кто-то решил украсть мой приз в долгой игре, мой билет в нормальную жизнь, и этот кто-то – покойник, Питер Пэн свое не отдаст…

Оружия нет… «Глок» без патронов даже на роль кастета не сгодится, слишком уж он легкий из-за обилия пластиковых деталей.

Недолго думая, я сорвал со стены меч. Японскую катану, самую большую из комплекта, украшавшего ковер. Меч был ни разу не боевой, деталь интерьера, не более того, не заточен, да и сталь такая, что заточку не удержит.

Но железяка увесистая, рукоять удобная, ухватистая, чего еще желать? Жахнуть со всей дури – не разрубит голову, так расколет, как спелый арбуз. Все равно искать что-то более смертоносное нет времени.

Вниз я крался бесшумно, как самый натуральный японский ниндзя.

Подъемные ворота цокольного этажа были подняты, я не помнил, сам ли впопыхах оставил их в таком положении, но не заморачивался этим вопросом.

С улицы лился лунный свет, но какой-то странный, небывалого оттенка, но этим я тоже не заморочился, даже внимания особого не обратил, – дверь «Пещеры» действительно была откачена в сторону, и я устремился туда.

Света в пещере хватало, чтобы понять: в главном отсеке никого нет, я метнулся к морозильной камере, потянул дверь. Лампочка в ней включалась автоматически, и автоматика сработала исправно, не позволила потешиться в темноте надеждой, будто все в порядке…

Плаща там не оказалось.

Две маленькие красные лужицы на заиндевевшем металлическом полу – и все.

Времени переживать потерю не было. Далеко не ушли, я действовал быстро… Догоню, и живые похитители позавидуют мертвому Плащу.

Выскочил из «Пещеры», затем из дома, никого не увидел, по инерции метнулся вперед, толком не понимая, куда бежать, где искать и ловить…

– Я вижу, ты с мечом, Петр… Символично, – прозвучал за спиной знакомый голос.

Оборачивался я целую вечность.

Полнолуние минуло неделю назад, луна была в последней четверти – огромная небесная монета, разломленная ровно пополам.

А осталось бы ночное светило целым, могло бы составить любопытную небесную композицию вкупе с луной нормальной и с той кроваво-красной, что я видел на побережье Балтики, – получился бы исполинский светофор, потому что сегодня луна была зеленая. Яркий, насыщенный зеленый свет. Как в светофоре.

И я заподозрил, что дело нечисто. Что я сплю у себя в гостиной, в кресле, и взбудораженный недавними событиями мозг дарит вот такое сновидение.

Лунная дорожка тоже была зеленой. Тянулась от дома по участку к пролому в ограде (что я пробил когда-то трофейной «Тойотой»), пересекала луговину, поднималась по склону холма… И, наверное, заканчивалась на зеленой луне. Наверное – потому что трудно требовать от сна точного соответствия законам оптики.

На дорожке стоял Учитель.

(Учитель?! Ладно, пусть так… во сне чего не ляпнешь, словесно или мысленно…)

– У тебя всегда была хорошая интуиция, Петр. Ты удивительно удачно выбрал оружие.

Я подозрительно поглядел на бутафорскую железку, до сих пор зажатую в руке. Катана как катана… или не катана, я плохо разбираюсь… выбрал самую большую, да и все.

– Это не катана, – подтвердил мои мысли Учитель, – это цуруги. Другой тип клинка, обоюдоострый. Два лезвия, сходящихся в одно острие. Этот меч – ты, Петр. Впервые две твои ипостаси сошлись воедино. Жаль, слишком поздно…

На замаскированное обвинение в шизофрении я не стал отвечать. Я вообще не знал, что сказать, что сделать…

Ну что можно сказать человеку, недавно убитому твоей рукой? Что?! Тем более во сне…

Потом я понял, что нужно сказать и сделать. Шагнул на зеленую дорожку. Меч выпал из руки. Судя по звуку, с каким он упал, дорожка была выкована из стали.

Я тоже упал – на колени. Резко, словно кто-то сзади рубанул по поджилкам.

– Простите, Учитель…

Подбородок мой впечатался в грудь – и пусть Учитель возьмет меч и рубанет по беззащитной шее. Да только я знал: не возьмет…

Затылок ощутил его ладонь. И я заподозрил, что сон совсем не сон, слишком уж реалистичным показалось ощущение.

– Вставай, Петр, вставай… Ведь ты уже понял, что я знал все заранее. Всегда надо делать что должно, даже если это связано не с самыми приятными ощущениями.

Я поднялся и с огромным трудом разлепил губы.

– Зачем? Зачем?? Зачем??? И это… – Я не знал, как бы помягче обозвать сотворенное мной, и завершил мысль жестом: изобразил выстрел вытянутым указательным пальцем, поджав остальные. – И остальное… С новым миром не заладилось? Что-то пошло не так?

– Да почему же? Новый мир создан… не совсем, правда, где было обещано… Там.

Его рука указала вверх. Я недоуменно уставился на зеленую половинку небесной монеты.

– Луна теперь сплошная Зона?

– А, ты в этом смысле… Ну, в общем, да. Ты немного сбил прицел, и именно там теперь сплошная Зона.

– Долго не продержится, – с сомнением произнес я. – Там ведь нет «якорей»…

Сказал и подумал: а вдруг? Мало ли… Какой-нибудь навек застывший в лунном кратере «Луноход»…

Мысль осталась незавершенной. Учитель произнес:

– Да, через три дня лунная Зона схлопнется. И все Зоны, что мы сотворили здесь, внизу, тоже перестанут быть.

– А как же новый мир, обещанный моим дочерям? То есть он…

Язык не поворачивался обвинить Учителя во лжи. Но мог же он ошибиться? Мог ведь?! Людям свойственно ошибаться…

– Извини, Петр. Новый мир здесь будет. Но я немного сдвинул сроки, когда говорил о нем. Хотел как лучше… Хотел, чтобы вам было легче умирать. Трудно умирать ради великой цели, когда она маячит где-то в бесконечности… Трудно, по себе знаю. Ладно, Петр, я пойду… С собой не приглашаю. Предполагаю, что тебя слишком многое здесь удерживает. Но когда-нибудь…

Он не договорил, потрепал меня по плечу.

– Куда вы идете, Учитель?

– Туда… – Он вновь показал вверх. – Надо отдохнуть, осмыслить случившееся, проанализировать ошибки.

– Но ведь она… через три дня схлопнется… как там тогда без воздуха, без аномальной энергии, без ничего?!

– Ты опять в этом смысле… Ну-у-у… Ты же знаешь, как я умею тянуть время. День можно растянуть в вечность, а уж три дня… Знал бы ты, сколько всего можно сотворить за три дня… Все. Прощай, Петр.

Я долго следил за ним, шагающим по лунной дорожке на холм… Но как он поднялся на вершину, не увидел – по плечу хлопнула чья-то ладонь. От неожиданности я подпрыгнул, в прыжке развернулся.

Передо мной стояла Аделина, я впервые мог разглядеть ее вот так, целиком, не что-то смутное, мимолетное и фрагментарное, норовящее исчезнуть за спиной.

В общем и целом я представлял ее правильно… Высокая, плечистая, можно назвать красивой… но это воинственная красота валькирии.

Ее глаза оказались ярко-синими. Не спрашивайте, как это можно было разглядеть в зеленовато-мертвенном лунном свете. Я разглядел.

– Ты… – начал было я и не закончил.

Она плюнула мне под ноги, развернулась резко, как по команде «кру-у-гом!», и исчезла.

Была и не стало.

Луна зеленела по-прежнему, а вот лунная дорожка исчезла, словно кто-то ее скатал по миновании надобности.

И я понял, что бездарно просрал свой шанс. Такой уж врожденный талант у Питера Пэна, такое вот имманентное качество – просирать все шансы. Петр, впрочем, не лучше.

Он ведь сказал «предполагаю»! Это он-то, все всегда знавший наперед! Что же это было, как не завуалированное предложение отправиться с ним?! А я все просрал…

Мне включили зеленый свет на небесном светофоре, а я протормозил…

И еще Аделина… Без лишних слов дала понять, каким кретином и ублюдком меня считает. Ее плевок угодил не в лицо, под ноги. Но душу жег, как кислота.

Я не находил себе места в саду, освещенном зеленой луной.

И не найду. Нет мне места ни на земле, ни под землей, ни на небе…

«Не дури, Пэн. Подходящее для тебя место есть. Причем рядом».

«Гонишь, Петр… Нет такого места. И тебя нет, ты плод моей расстроенной психики».

«А ты – моей. Так что квиты. А место – вон оно. В самый раз, как считаешь?»

Он протянул руку в указующем жесте. Или я протянул. Или оба мы протянули.

На этот раз, в виде исключения, мозговой паразит оказался прав… Подходящее место. То, что надо.

Мы подошли к альпийской горке. К другой, большей, устроенной Наткой на улице. Хорошее место, не поспоришь… Выковырнули несколько камней, собрали вместе, укрепили между ними рукоять меча.

«Надо рассчитать так, чтобы прошел под ребрами и угодил в сердце. Увеличивай угол».

«Ну, вот ты поучи Хармонтского Мясника, как народ резать, поучи…»

Угол я увеличил. Сработает идеально. Но надо с размаху, со всей силы. Туповат меч – какой хозяин, такое и оружие.

Петр притих. Ничем себя не проявлял. Что, в последний момент передумал, декадент? Ну так смотри, как это делают настоящие самураи… Надеюсь, все произойдет быстро и не слишком больно.

О-ох…

Все же больно…

И медленно…

Я замер в странной позе человека, стоявшего на коленях и собравшегося упасть ниц, но не падающего. Меч-подпорка не позволял впечататься лицом в альпийскую горку, я скользил по тупому лезвию, насаживал себя на него со скоростью несколько миллиметров в минуту. Было больно, очень больно, и я нетерпеливо ждал, когда же все закончится и начнется посмертие имени Шляпника, Великого и Ужасного.

Потом я, кажется, умер. Закрыл глаза и открыл их уже…

… в своей гостиной.

В окна светило весеннее солнце, оно и разбудило меня.

Первым делом я обследовал левую сторону грудной клетки. Одежда цела. То, что под ней, – тоже. Быстрый взгляд на стену – катана или как там ее, успел позабыть… в общем, на месте.

Фу-у-у… приснится же.

Послышался своеобразный, младенчески-взрослый плач Натали и мигом вымел остатки сна из моей головы.

Подгузник я сменил, но младенчик не умолкал, он хотел кушать. Случается с младенчиками такое…

Разумеется, в доме днем с огнем не сыскались бы молочные смеси, детские пюре, кашки и тому подобная еда. Но я не парился, мой младенец особый: желудок взрослый, переварит хоть яичницу с беконом, хоть салат с мидиями, а если утратился жевательный рефлекс, измельчу порцию в блендере, дело недолгое…

Хотя от нескольких банок детского морковного пюре в видах кормления Натки я бы не отказался. Очень уж оно, морковное пюре, полезное. Недокушала в свое время девочка с ласковым прозвищем Орешек столь необходимого растущим организмам блюда – и выросла отмороженной стервой. Не стоит повторять давние ошибки, обязательно запасусь при оказии оранжевой панацеей.

С такими мыслями я спускался за продуктами на цокольный этаж – и застыл, окаменел на нижней ступеньке лестницы.

Дурной сон повторялся в дурной реальности – массивная дверь «Пещеры Аладдина» оказалась до упора откачена в сторону, и я увидел это с той же точки, что и в сновидении. Только сейчас ладонь не стискивала рукоять меча, а потоки света, освещавшие зев пещеры, не грешили сюрреалистическим оттенком.

Я добирался туда очень долго. Полз, как улитка по склону горы, смазанной клеем… Я не хотел видеть, что внутри.

Морозилка. Пещера в пещере. Ручка ее двери скользит в потных пальцах, потом поддается. С крохотной задержкой вспыхивает лампочка под потолком – и жизнь прекращает косплеить сон…

Теперь на заиндевевшем металлическом полу не только две лужицы крови, теперь там лежит плащ. Именно так, плащ с маленькой буквы, домотканая хламида, заляпанная кровью. Плаща же с буквы большой нет.

Ожидаемый факт – и все равно он лупит по Питеру Пэну, как стотонный кузнечный пресс.

Затем случается небольшой провал, разрыв в непрерывном течении событий. Монтаж, склейка – и я сижу на ледяном полу. Верчу в руках холстину, рассматриваю кровавые отпечатки на ней, но думаю не о них, а о неказистой кастрюльке с отбитой эмалью, в которую вчера собрал кровь Плаща, хлещущую из раны…

Наверное, и она будет кому-то интересна и ценна… Все-таки там ДНК человека, еще до Посещения обладавшего сильнейшими паранормальными способностями, а затем развившего их вообще до невообразимых пределов. Беда в том, что я не помню, куда вчера засунул кастрюльку. Не выбросил, это точно, уже тогда мелькнула мысль, что может пригодиться, и куда-то припрятал, и, хоть убей, не припомню куда…

Я сосредоточился на этой проблеме, я терзаю свою память: куда, куда, вспоминай, Пэн, вспоминай. Но какая-то часть сознания понимает: все это ерунда, игра проиграна окончательно, никакой мышиной возней с кастрюльками ее не спасешь…

Мертвеца украли ночью, сомнений нет. Звук откатываемой двери я действительно услышал во сне, но не проснулся, а мозг слепил на основе этого звука цепочку идиотских видений.

И не для того у меня похитили тело Плаща, чтобы заспиртовать в прозрачной емкости и показывать на ярмарках. Кто-то сейчас радостно потирает руки и составляет план комплексных лабораторных исследований долгожданного трофея. Для меня в том плане не найдется места, даже помощником последнего из лаборантов не возьмут…

Я теперь отработанный материал, никому не интересный. Даже с детальным расследованием моих должностных и прочих преступлений никто возиться не станет. Депортируют в Хармонт, и дело с концом. Да нет, едва ли… Кое-что из хранящейся в моей голове информации незачем знать хармонтским яйцеголовым. Все будет проще: выжмут на допросах досуха, как тряпку, затем пристрелят и закопают в укромном месте. И ничем этот российский хрен не слаще хармонтской редьки.

Игра проиграна. Питер Пэн опять все просрал.

Какой-то надоедливый звук мешает моим раздумьям, он все громче, и наконец я обращаю на него внимание. Это оголодавшая Натали требует внимания, заботы и утренней кормежки…

Я отрываю от пола озябшую задницу, подхватываю несколько первых подвернувшихся упаковок с замороженными продуктами. Плетусь наверх – заботиться и кормить.

Завтрак принес две новости, хорошую и плохую.

Хорошая: Натали глотательных и жевательных рефлексов не утратила.

Правда, ложку она воспринимала исключительно как забавную блестящую игрушку. И даже кушать, отправляя еду в рот руками, оказалась не способна. Норовила хлебать прямо из тарелки, на манер кошки и собаки, но получалось плохо, сдобренные кетчупом пельмени разлетались по столу, она хватала их зубами и там… Мне же кусок в горло не полез – и от этого зрелища, и вообще…

Плохая новость: когда я попытался включить электроплиту – дистанционно, не касаясь панели управления, – она не включилась. Плита была в порядке. Не в порядке был я… Ночью, во время дебильного сна, произошло резкое, лавинообразное падение способностей. Словно бутафорский меч действительно проткнул мне грудь, но зацепил не сердце, а некий орган, отвечающий за аномальные умения.

Недолгая серия экспериментов доказала: кое-что я еще могу. Очень мало, примерно то же, что умел молокосос Питер Пэн до своего первого визита в хармонтскую Зону, даже немного меньше…

Символично… Жизнь движется по кругу, все возвращается к истокам, и мы с Наткой вернулись к тому, с чего начинали. Она даже на более раннюю стадию, но, надеюсь, не застрянет на младенческой точке развития, отучится есть пельмени на собачий манер, измазав кетчупом всю физиономию.

А вот я…

Не уверен, что сохраню даже этот жалкий остаток способностей к тому времени, когда приедут меня арестовывать… Что приедут, сомнений нет, вопрос лишь в сроках: считаные часы есть у меня в запасе? день? два? три?

Я решил не расслабляться, считать оставшийся мне срок минимальным и немедленно подготовиться к встрече гостей. Время после завтрака посвятил хозяйственно-строительным работам, а начал их с того, что взял дрель-перфоратор и просверлил отверстие в перегородке, скрывавшей от мира несколько тонн взрывчатки.

Вольно было прежнему Питеру Пэну, королю магнитных волн и повелителю электротоков, придумывать хитрые системы дистанционного подрыва, основанные на аномальных способностях. Нынешнему Питеру Пэну, серому и заурядному ничтожеству, требуется что-нибудь попроще и понадежнее.

Ближе к финалу работ я вышел на улицу для перекура и увидел навязчиво кружащий над участком беспилотник – небольшой квадрокоптер с поблескивающим объективом камеры. Попробовал дотянуться до него, почувствовать электросхему, – ничего не получилось. Былого Питера Пэна этот факт привел бы в бешенство, а сейчас я спокойно загасил окурок и вернулся к прерванным трудам. Пускай летает… Судя по ночному визиту, факт моего нахождения здесь не секрет.

Кто именно установил слежку за домом – СБ ЦАЯ, «черные пантеры» или кто-то еще, – меня не интересовало от слова «вообще». Гораздо важнее, что я почти закончил… Последний штрих… Ну вот, закончил. Добро пожаловать, гости дорогие, кем бы вы ни были. Питер Пэн приготовил вам горячий прием. Очень горячий, смотрите не обожгитесь.

Время шло. Никто по мою душу не заявлялся, и даже квадрокоптер не жужжал больше над крышей.

Я еще раз покормил Натали, сменил ей подгузник. Приготовил еду на завтра. Не то чтобы верил, что мы и завтра будем здесь находиться, но решительно не знал, чем заняться.

Ну и что дальше?

Дальше я пошел к бару, однако тот оказался пуст… Куда подевалась небольшая коллекция виски, стоило бы спросить у тех людей, что опустошили мой оружейный сейф.

Ничего, беда поправимая в отличие от прочих моих бед: у Питера Пэна имелось в доме несколько маленьких тайников, сделанных в те времена, когда его супруга еще не гадила в подгузники… В одной из захоронок я обнаружил двухпинтовую бутылку «Джека Дэниелса» и, несколько неожиданно для себя, банку мидий со специями, совсем забыл про них…

Чувство, что бессмысленный бег по жизни привел меня в точку старта, стало нестерпимым. Когда-то компания недорослей распила в укромном местечке, спрятанном среди кустов Мейсон-Парка, бутылку виски на шестерых – и это стало алкогольной бар-мицвой тринадцатилетнего Питера Панова.

Закуской в той нашей конфирмации послужили как раз мидии со специями, выуживаемые из банки пальцами, – вот тогда-то и возникла моя нежная любовь к этому божественному продукту.

А в бутылке, ставшей причиной и поводом таинства, плескался старина «Джек Дэниелс», но его-то я как раз не баловал вниманием в последующие годы, предпочитая другие сорта… Однако эта конкретная бутылка, не помню уж как, но угодила в мой тайник… Может быть, прямиком перенеслась из Хармонта моего детства сквозь время и пространство?

Срок хранения банки с мидиями истек. Но вспучившейся она не выглядела, и я решительно вскрыл деликатес. Даже если сдохну от пищевого отравления, что за беда? Моя смерть станет проблемой лишь для тех, кто охотится за Питером Пэном, кому он нужен живым.

Давно известно, что дружба, тянущаяся с детства, – самая прочная и надежная. Старина Джек вполне подтвердил это правило. Поддержал, утешил, не дал раскиснуть окончательно… После третьего бокала я начал прикидывать, какие у меня остались шансы побарахтаться. А когда легонько потряхивал опрокинутую бутылку, выжимая из нее последние капли, план окончательно созрел.

И как я раньше не догадался…

Я опрометью бросился в оранжерею. Идиот, сколько времени зря потеряно…

«Пушка»! Два конфигурата, что спрятал Плащ еще прошлым летом под малой альпийской горкой! (Теперь-то я понимаю, почему Светлячок обратил столько внимания на эти горки, оказавшись в нашем доме, – мерцающий гаденыш заранее присматривал место.)

«Пушка» сработала, высосала всю энергию из «большой чечевицы». И теперь сосет ее отовсюду, куда может дотянуться в радиусе примерно сотни метров… Подзаряжается для потенциального нового выстрела. Да только никаких источников аномальной энергии рядом нет, ни самой захудалой «чертовой рампы», ни плохонькой «сучьей пряди»… Вернее, один источник все-таки есть. Живой, двуногий – я. Уже почти осушенный проклятым устройством источник…

Созданные Плащом конфигураты мне разрушить не под силу, особенно в нынешнем моем состоянии. Но я и не собираюсь ничего разрушать. Достаточно убрать конфигурат-«якорь» подальше, и начнется обратный процесс! «Пушка» будет не высасывать, а отдавать энергию!

Совсем недавно, начиная дружескую беседу с Джеком, я мечтал хотя бы вернуться на уровень Петра Панова годичной давности. А что так скромно-то? А если ко мне полностью вернутся возможности посланника Петра, а?

Тогда ситуация, казавшаяся только что безнадежной, мгновенно перевернется с ног на голову, и я стану не пешкой в чужих играх, а шахматистом. Причем гроссмейстером среди перворазрядников. Питер Пэн еще наведет шороху!

«Правильно, Питер! Так их! – подбадривал старина Джек. – Ты их всех уделаешь! Но сначала откопай чертовы конфигураты! И не медли, мать твою, не теряй времени!»

Мой золотисто-коричневый дружок был абсолютно прав. Блистательную идею мог погубить фактор времени. Мне не сбежать, прихватив конфигурат с «большой чечевицей», даже средняя ее разновидность имеет неподъемный вес, и если за мной заявятся до того, как я обрету минимальные кондиции, то…

«Копай, не философствуй!» – прикрикнул Джек, я внял совету и набросился на горку с кальварией.

Выдранные с корнем цветы-мутанты я отшвыривал в сторону. Ломал ногти, выдирал камни из мягкой земли, взрыхленной корнями кальварии, когда Джек завопил: «Лопатой, кретин! Лопатой!»

Голос его слегка изменился и стал похож на… ну точно, на голос моего альтер эго, примаса Петра. Вернулся, паразит? Ладно, но сиди тихо, не вякай под руку…

Совет, кто бы его ни дал, был хорош. Я метнулся в угол, где Натка хранила садовые инструменты. Плоды физалиса, подвернувшиеся под ногу, лопались с негромкими чавкающими звуками. А вот так, не хрен глазеть тут!

С лопатой дело пошло веселее. Комья черной земли полетели во все стороны. Я копал, как взбесившаяся огромная землеройка, как крот, победивший на конкурсе землекопов, – и руки мои не знали усталости, словно вместе со мной за черенок лопаты держались Петр с Джеком…

…Лопата заскрежетала по бетону. Дальше копать было некуда. Я срыл альпийскую горку до основания.

Под ней ничего не было. Никаких конфигуратов. Только дренажная система, отводившая излишки влаги после полива.

Я застыл с занесенной лопатой и разинутым ртом.

Ну как так-то??!!

Единая и цельная картина мира раскололась, рассыпалась на осколки, и как я ни пытался, сложить из тех осколков новый пазл не получалось…

Признать, что вся история была мистификацией Плаща, я не мог. Сам чувствовал волну, покатившуюся во все стороны из Надино. Признать же, что Учитель во всех этих побрякушках не нуждался, что он был сам в некотором роде конфигуратом невиданной силы, – сделать такое допущение не позволяло мое материалистическое мировоззрение.

«Не называй его Плащом, Питер! Прояви хоть немного уважения к человеку, которого застрелил!»

«А ты не называй Учителем! Ну, вот чему ты у него научился, двоечник?»

«Ребята, я, пожалуй, пойду, – подал голос старина Джек Дэниелс. – Вы тут сами разбирайтесь, без меня. А если повстречаете какого-нибудь профессора-психиатра, непременно у него спросите: что такое шизофрения?»

Не знаю, сколько я простоял с лопатой над разоренной альпийской горкой, словно известная скульптура «Девушка с веслом». Время разбилось вместе с разлетевшимся на куски миром…

Потом скрюченные пальцы разжались. Лопата брякнулась на пол. Шаркающей походкой столетнего старца я поплелся наверх. Надежда поманила и развеялась, и не осталось ничего, совсем ничего, нет и не будет никогда…

Пусть уж за мной поскорее приезжают… Надоело все. Пора заканчивать.

А вот и они… Сверху доносились какие-то звуки, из кухни, кажется… Точно, из кухни. За мной… Интересно кто? Китайцы? СБ ЦАЯ? Какие-то новые игроки?

Альтернативу – мысль, что Натали за время моего отсутствия научилась самостоятельно передвигаться по дому и направилась сварить себе еще пельмешек, – не стоило рассматривать даже из академического интереса.

– Проходите, Петр Максимович! – услышал я голос. – Что вы там застыли? Я как раз кофейник поставил, выпьем кофе, поговорим о всяком разном, давно не виделись, найдется, что рассказать друг другу…

Последний раз я слышал этот голос, когда он грохотал над Садовой, разносимый далеко окрест мощными громкоговорителями. Голос принадлежал полковнику Бабурину по прозвищу Бабуин.

Действительно, давненько не виделись.