Сколько живут люди после того, как девятимиллиметровая пуля вдрабадан разносит им сердце? Точно не скажу, но счет явно идет на минуты…

Плащ умирал несколько часов.

И все это время в нашем шестиэкранном кинотеатре крутилось сумасшедшее кино, причем качество его постепенно ухудшалось вместе с тем, как уходила жизнь из Плаща: изображения медленно, исподволь становились размытыми, белесыми, все менее яркими…

Не хотел я смотреть трансляцию с мест, но не мог от нее оторваться.

Я видел, как умирает Марианна. Ее сжигали заживо. Толпа обожателей мгновенно превратилась в толпу, жаждущую убивать… Случается такое.

Ее сожгли не на аккуратненькой, ровненькой поленнице, сложенной рыбоглазыми педантами. И не на куче старых покрышек, как однажды пытались сжечь меня. Ее даже не привязывали к столбу…

Марианну запихали в автомобиль, обложили вокруг всякой горючей рухлядью, наверняка собранной на скорую руку с окрестностей, и подожгли.

Я не просто видел все – я чувствовал, я воспринимал ощущения Марианны, такое уж здесь кино. Было больно, очень больно… Она наверняка могла убрать, отсечь боль, но не тратила на это время и силы. Она до конца дарила любовь. Пока не взорвался бензобак.

Я не мог на это смотреть. И взгляд отвести от экрана тоже не мог. Когда все закончилось, мне захотелось выйти в примыкавшую к участку рощицу, молодую и реденькую, не заслуживающую называться лесом, выбрать там осинку или березку потолще и удавиться на собственном ремне…

Но я остался. Сидел и смотрел.

Я видел смерти всех одиннадцати…

Они знали, на что шли, и знали, что Великий День станет для них последним, а если вдруг даже удастся его пережить, то дней впереди останется очень мало… И Петр, роботоподобный ублюдок с засратыми мозгами, тоже знал и тоже готов был умереть, но не о нем речь…

Знали, и не стоило бы их жалеть, но… Нет, я не жалел. Я… не знаю… Не понять, что сделано неправильно и отчего все так хреново… Я ненавижу их цель, их поганый новый мир, земное царство Плаща – и презираю их средства…

Но отчего хреново-то так??!

…Светлячка убивали келейно, без пафоса, костра и народных толп. Те же неприятные личности, что совсем недавно безропотно подчинялись его приказам, теперь деловито привязывали правую руку и правую ногу Дэниела к толстенным вертикальным прутьям какой-то металлической ограды.

Едва они отошли – Светлячок начал отчаянно биться, а светился и мерцал, как взбесившаяся новогодняя елка.

Он не пытался освободиться и спастись. Он восстанавливал порядок: нога была прихвачена к своему пруту выше, чем рука… Как только они оказались на одном уровне, Дэниел затих, мерцание умерилось.

Левые его конечности привязали к фаркопу внедорожника – огромного, черного, напоминающего зверя с короткой лоснящейся шерстью. Сытого зверя, убивающего лишь удовольствия ради.

Черная громадина тронулась медленно-медленно.

Первой оторвалась правая рука – вытянулась в струнку, выскочила из сустава, мышцы истончились, лопнули, повисли кровавыми лохмотьями. Алая струя ударила сильно, яростно, как из пожарного гидранта, просто удивительно, сколько крови оказалось в маленьком тщедушном тельце.

Пульсирующее сияние Светлячка стало нестерпимым, грозило сжечь мои глаза, испарить глазные яблоки до самого донышка.

Взгляд по-прежнему мне не подчинялся, глазные мышцы одеревенели, и веки парализованы, даже не зажмуриться. Медленно, по сантиметру, я повернул голову в сторону, словно вращалась она на заржавевшем шарнире.

Смотрел в угол, но все же рванувшаяся с экрана яркая вспышка болезненно ударила по сетчатке.

Вот так он и умирает, Светлячок, – сжигая себя и окружающих в мгновенном выплеске энергии. Тогда, в Хармонте, он умер не до конца – Плащ забрал иссохший полутруп из клиники, выходил, поставил на ноги.

Теперь такой вариант исключен.

Прощай, Светлячок.

Пабло умер быстрее всех (насчет безболезненности не уверен) и не от человеческих рук. Он был из тех учеников, что не нуждались в помощи, чтобы угомонить любую агрессивную толпу, – напротив, к его помощи прибегали другие для защиты, пока был дееспособен Плащ.

В одиночку Пабло не сумел обуздать силы, выпущенные им самим на свободу, и сгорел в пламени ядерного взрыва где-то на Среднем Западе США, как мне показалось…

Казалось, «камеры» были расставлены по всему миру, экраны переключались с одной на другую, однако сюжеты, составляющие трансляцию, далеко не всегда касались деяний и гибели учеников Плаща.

Некоторые экраны долгое время не показывали ничего значимого. Словно съемочная бригада выехала на место в предвкушении сенсации, а та возьми и не случись, и вот оператор от скуки снимает окружающий пейзаж в слабой надежде: вдруг ожидаемое стрясется, хоть и с запозданием?

Такие пустые сюжеты породили у меня надежду: все я сделал правильно, расстроил, поломал дьявольский план. И даже те кадры, где происходили события масштабные и разрушительные, внушали осторожный оптимизм. Например, явно слабела череда цунами, терзавших побережье Юго-Восточной Азии, смывавших многомиллионные города – очередные водяные громадины даже на вид казались меньше начальных, меж тем как процесс должен был лишь нарастать, – но до тех пор, пока катящиеся из Надино волны не сойдутся в другом полушарии, в диаметрально противоположной точке планеты.

Уход под воду Британских островов, однозначно предсказанный Плащом, вообще не состоялся (канувшие в пучине Соммерсетшир и Глостершир почти не в счет).

Праздновать успех было рано. Но надежда на лучшее крепла…

Неожиданно на экране появились два персонажа, хорошо мне известные. Причем появились в интерьере, до боли знакомом, – но и его, и персонажей я увидеть здесь и сейчас никак не ожидал.

Кабинет в тосненском офисе Вивария изменился, но был вполне узнаваем.

Раньше стены здесь были обвешаны фотоколлажами и фотопародиями на известные сюжеты с Ильей Эбенштейном по прозвищу Эйнштейн в главной роли: Эйнштейн с яблоком, Эйнштейн со скрипкой, Эйнштейн в ванной готовится крикнуть «Эврика!», Эйнштейн принимает доклад Гагарина о завершении полета, Эйнштейн похлопывает по плечу Эйнштейна (настоящего).

Теперь вся эта легкомысленная чушь исчезла, ее сменили два солидных официальных портрета. Один побольше: Президент Российской Федерации, второй поменьше, но не очень: директор Центра Аномальных Явлений.

Диван, на котором Эйнштейнова секретарша Илона подарила мне массу незабываемых ощущений, тоже куда-то канул. Его сменил другой: обивка такая же, черная кожа, но в видах общения с секретаршами абсолютно не функционален. При одном виде на него становится ясно, что секс в служебном помещении в рабочее время – кощунство, извращение и повод для дисциплинарного взыскания.

Знаменитый стол Эйнштейна из мореного дуба уцелел, но центральную часть столешницы теперь прикрывал тонкий пластик, имитировавший мореное дерево и почти идеально подобранный по фактуре и цвету. Но я его заметил, потому что хорошо помнил, что именно там прикрыто: коротенькое, из одной фразы, и малоцензурное заявление Питера Пэна об увольнении из рядов по собственному… Фломастера или маркера у меня тогда под рукой не случилось, заявление я написал перочинным ножом, не просто поцарапав полировку – глубоко взрезав дерево. Сколько же эпох и жизней назад все это происходило?

Сейчас за монументальным столом сидит полковник И. Р. Антипин, новый начальник объекта № 17 ЦАЯ, в просторечии Вивария. Он (не объект, полковник) тоже монументальный: осанистый, внушительный, багроволицый – тесный воротник мундира сдавливает бычью полковничью шею, как гаррота, и кажется, что тот находится в предпоследней стадии удушения, вот-вот отдаст концы, да все никак не отдает.

Известный мем «настоящий полковник» подходит к Антипину как нельзя лучше: полное впечатление, что он родился в семье потомственных, в десятом поколении, полковников, причем родился сразу с полковничьими звездами на плечах.

Короче, он жаба из жаб и прочим жабам командир и начальник.

У того же стола, но сбоку, примостился на краешке стула заместитель Антипина полковник Сало М. Е.

Вот этот на полковника ничем не похож. Если встретить Сало, к примеру, в бане – без полковничьего мундира и регалий, – легко можно принять за нормального человека. Он невысок и не объемист, узкоплеч, девичья какая-то фигурка, а не полковничья, право слово. Да и лицо типичного очкарика-ботаника…

Я знал обоих полковников давно, хоть и не очень близко. До перевода в Виварий оба служили в конкурирующей фирме, в НИИ им. Менеладзе, и среди прочего они отвечали там за взаимодействие с нашим филиалом (проще говоря, за мелкое вредительство и попытки межведомственного шпионажа).

Вот только зачем сейчас в оранжерее идет фильм с их участием? Не место и не время для комических дуэтов.

Вскоре я понял зачем…

Антипин сидел за столом абсолютно неподвижно: сфинкс, Будда, памятник самому себе.

Полковнику Сало, наоборот, спокойно не сиделось. Он ерзал на своем стуле, и порывался с него встать, и шлепался обратно, и совершал еще множество суетливых телодвижений, словно бы танцевал неведомый мне танец, исполняемый в положении сидя.

Сало, к бабке не ходи, нетерпеливо ждал чего-то или кого-то. И вскоре «кто-то» – незнакомый мне офицер – появился и принес «что-то»: предмет, задрапированный белой тканью. Поставил на стол перед полковниками и тут же удалился.

Физиономия Антипина – редчайший случай! – начала растягиваться в улыбке. Казалось, что багровые щеки сейчас лопнут, как два перезрелых томата, забрызгают все кровью… Танец Сала вступил в кульминационную фазу: амплитуда и частота движений увеличились, несколько раз узкоплечий полковник тянулся к ткани, прикрывавшей предмет, – и отдергивался, словно опасаясь обжечься.

У меня же форма натянувшего ткань предмета вызвала очень нехорошие предчувствия. И они оправдались, когда Антипин решительным движением сдернул тряпку.

На небольшом подносе стояла голова Безумного Шляпника. Дяди Вани, как я звал его одно время. Украшавший ее гриб-глаз-самоцвет поник на ножке, не светился. А белое, точно мраморное лицо Шляпника, напрочь лишенное мимики, даже в лучшие для него времена выглядело не то лицом покойника, не то гипсовым слепком с него…

Полковники напоминали двух записных гурманов, заполучивших на обед редчайшее, уникальное, в единственном экземпляре существующее блюдо. Глаза у обоих азартно поблескивали, рты плотоядно приоткрылись, разве что слюна не капала на мундиры. Казалось, сейчас выхватят ножи-вилки – и набросятся, и сожрут до последней крошки.

Мерзкое зрелище…

Шляпник был врагом и пытался меня убить (по крайней мере так я считал тогда, сейчас не уверен), и я пытался убить его (всерьез, без поддавков). А еще он обладал отмороженным чувством юмора и придумал для меня отвратительное прозвище «устрица».

Но почему-то я сейчас испытывал невыносимое омерзение от торжества полковников, а дядю Ваню мне было жалко…

Я отвел взгляд и некоторое время смотрел на горку с кальварией, где умирал и все никак не мог умереть Плащ. Цветы-мутанты действительно здесь жили впроголодь, а сейчас, щедро политые кровью, быстро, буквально на глазах, пошли в рост. Бутоны-фонарики налились, готовые вот-вот лопнуть.

Решив, что фильм «Полковники и мертвая голова» закончен, я вновь повернулся к экрану. Как бы не так… Антипин, Сало и поднос с содержимым действительно исчезли из кадра. Но сам кабинет остался… И происходило в нем что-то странное, скрытое от взора знаменитым столом. На мгновение мелькнула, приподнявшись над столешницей, встрепанная голова Антипина с выпученными глазами – и тотчас исчезла. Затем, еще быстрее, высунулась и исчезла чья-то нога, отчего-то босая и голая.

И чем же там эти некрофилы занялись? Реально групповым сексом с головой мертвеца?!

Бред… При всей моей нелюбви к Антипину и Салу – бред полнейший.

Пару минут я ломал голову, не в силах поверить в напрашивающийся вариант… И был прав, не веря, – в чем убедился, когда они показались из-за стола.

Или оно показалось…

Или он…

Поди пойми, как ЭТО обозвать и не ошибиться.

Словно окончательно сбрендивший хирург-экспериментатор Франкенштейн, не выходя из длительного запоя, сотворил очередного монстра: порубил на куски полковников Антипина и Сало, смешал куски, сшил-склеил на скорую руку, а сверху примастрячил голову дяди Вани вместе с ее неизменным украшением – оно выпрямилось, торчит уверенно и гордо, багрово светится.

Мастерство не пропьешь, даже если ты Франкенштейн: монстр получился корявенький, но относительно симметричный и способный уверенно передвигаться. Он низкий, приплюснутый, похож на паука или краба: для ходьбы задействованы все восемь конечностей – и бывшие руки, и бывшие ноги.

Но Шляпник не был бы Шляпником, если бы даже сейчас не дал волю своему извращенному чувству юмора.

Его голова с отростком возвышается сверху, примерно по центру «крабьего панциря», а вместо крабьей головы у монстра… нет, вместо головогруди… нет, что-то я запутался в анатомии членистоногих… Короче говоря, спереди у монстра объемистая задница, наверняка принадлежавшая недавно полковнику Антипину. Из ануса торчит, словно протискиваясь наружу… не угадали, не то самое, для выталкивания чего наружу эволюция сотворила анусы… На волю стремится – и, очевидно, навсегда застряла на полпути – крысиная мордочка полковника Сало. Его глаза бешено вращаются, но прокомментировать пикантную ситуацию Сало никак не может, его рот остался в недрах задницы непосредственного начальника.

Нацелившись на дверь жопоголовым органом, существо с достоинством покидает кабинет, его движения с каждым шагом все увереннее.

Мне кажется, что снаружи (из приемной? из коридора?) доносятся отголоски пальбы. И я не завидую стрелявшим. Фантазия у дяди Вани неистощимая, он и для них придумает что-нибудь этакое…

Занавес.

Мбару погибла последней.

Она провела свои последние часы и умерла так же, как и жила, – весело, беззаботно и отмороженно.

То, что она должна была делать в пресловутый Великий День, Мбару не сделала. Не по своей вине – до ее мест запущенная из Надино волна попросту не докатилась…

Но она уже настроилась как следует поразвлечься.

И развлеклась.

С размахом, масштабно. Опуская промежуточные этапы, перейдем к финалу: под занавес, уже на бис, последняя ученица Плаща учинила самую натуральную войнушку с армией какого-то африканского государства. Или по крайней мере с большей частью армии.

Подавляющее превосходство в личном составе, в наземной и воздушной технике поначалу не давало никакого преимущества чернокожим воякам. Их вертолеты и самолеты падали на землю, танки и прочие наземные машины застывали грудами мертвого железа – надо понимать, Мбару превращала топливо в нечто, для двигателей несъедобное. Учитывая особенности ее характера, не исключу, что в баках неожиданно появлялась верблюжья моча и что-то еще в том же роде. Щадящий метод войны, а если кто-то из пилотов не успевал катапультироваться или вообще забывал взять парашют (случается с пилотами африканских стран), так разве Мбару за такое ответчица?

Попытки атаковать в пешем строю не стоило и рассматривать: взрывчатые вещества в составе патронов, снарядов, гранат и прочих боеприпасов внезапно стали просто веществами, а взрываться и даже вспыхивать не желали категорически.

Возможно, точку в игре смог бы поставить небольшой отряд спецназа – попросту, по старинке, ножами. Но для этого надо было подобраться к Мбару вплотную. А она куролесила в самом центре обширного города (местной столицы?) – лишь там высились приличные здания современного вида, большую же часть кварталов составляли либо откровенные трущобы, либо застройка самого что ни на есть эконом-класса.

Столица то была или нет, но с городом творилось неладное. Во многих местах он горел, немало домов превратились в руины, но не это главное. Гипотетическому спецназу не позволили бы добраться до Мбару городские жители. Если выражаться политкорректно, то вели они себя не совсем адекватно. А если сказать напрямик, то поголовно все сбрендили, шизанулись и поехали крышей.

Город охватила эпидемия массового безумия.

Пожары никто не тушил, завалы не разбирал. Не до того им было. Казалось, все тормоза в мозгах горожан слетели разом и бесповоротно. Абсолютно все: и божьи заповеди, и почтение к уголовным статьям, и общепринятая мораль, и личная этика, и банальный инстинкт самосохранения, и совесть вкупе со стыдливостью, и… Короче, все, что в обычной жизни удерживает людей от безумных поступков, – все полетело к чертям или кто там еще выступал в качестве антагонистов их пантеона.

Они грабили дома и магазины, они убивали, они насиловали, и все это творили походя, попросту, не делая из этого события. Совокуплялись (и насильно, и добровольно) на каждом углу, ничего и никого не стесняясь. Справляли какие-то культовые кровавые ритуалы с местным колоритом и элементами каннибализма в сопровождении немелодичной дикарской музыки и неэстетичных дикарских плясок. Самый массовый и кровопролитный ритуал происходил на главной площади – и в роли объекта поклонения и одновременно верховной жрицы выступала Мбару.

Городские силовики, сколько их там ни было, ничем не препятствовали безумству, напротив, радостно и охотно к нему присоединились. Положить конец празднику жизни попытались армейские части, срочно подтянутые из провинции, но столкнулись с вышеописанными проблемами.

Как Мбару сумела все это учинить, какими заклинаниями выпустила сидевших в людях демонов – загадка природы… Даже если бы она превратила всю воду в городском водопроводе в знаменитую «рыгаловку», а в воздухе распылила в нехилой концентрации наркотические вещества пополам с феромонами, не знаю, случился ли бы такой массовый сдвиг по фазе…

Зачем она сотворила все, что сотворила, тоже не знаю. Может, хотела проиллюстрировать и доказать тезис Плаща: те, кого мы зовем людьми, – лишь имаго, личинки человека настоящего? Весьма неприглядные личинки: в сравнении с ними копошащиеся в тухлом мясе опарыши – симпатичные и доброжелательные существа с ангельским характером.

Убили ее просто.

К тому времени малочисленные ВВС неизвестного мне африканского государства прекратили существование. Если у чернокожих жаб даже остались способные летать самолеты и вертолеты, то таились на дальних аэродромах тише воды ниже травы, в небо не совались.

По душу Мбару прилетел абсолютно штатский «Робинсон» – крохотный, на безобидную стрекозу похожий вертолетик. К армии и прочим силовикам он явно отношения не имел – ни армейского бортового номера, ни госсимволики, ни камуфляжной расцветки. И, разумеется, никакого штатного вооружения.

К летучему недоразумению Мбару отнеслась с соответствующим его виду пренебрежением – не поворачиваясь в ту сторону, отмахнулась небрежным жестом, как от докучливой мухи. Толпа почитателей восторженно взревела, ожидая короткого воздушного шоу с финалом в виде падения. До сих пор жесты Мбару исправно отправляли наземь грозные винтокрылые машины, чьи пилоны аж прогибались от всевозможных смертоносных игрушек.

«Робинсон» продолжил лететь как летел.

Мбару встревожилась, повернулась в ту сторону, сосредоточенно выполняла какие-то пассы уже двумя руками…

«Робинсон» летел. Толпа ошарашенно молчала.

Потом вертолетик заложил вираж, дверь на его борту откатилась в сторону, наружу высунулся ствол… Даже в тот момент мне казалось, что Мбару ничего не грозит: наверное, эта стрекоталка летает на электротяге, но порох-то в патронах все равно не взорвется…

Стрелок знал свое дело туго. Первая же очередь сбила с Мбару жреческий головной убор – огромный, изображавший морду неведомого существа с носом-клювом и аж двумя ртами.

Пострадал не только двуротый бог или демон – одна из пуль зацепила-таки голову под ним. Пуля оказалась небольшого калибра, не сбила с ног, Мбару стояла еще несколько секунд, и фиолетовые дреды намокали от крови, а нижней части ее затылка уже не было…

Не знаю, как такое могло произойти. Разве что за штурвалом «Робинсона» или в кресле стрелка сидел кто-то, не уступавший нашему Светлячку в умении «гасить» чужие аномальные способности. Но это едва ли… Откуда бы взяться второму такому?

Плащ умирал…

И одновременно приходил в негодность созданный им «кинотеатр». Сейчас функционировали лишь два экрана из шести, и финал похождений Мбару я досмотрел на одном из них уже в крайне отвратном качестве.

Мбару погибла, и больше ничего интересного не происходило, но я все равно продолжал пялиться в наливающиеся белизной экраны, потому что до сих пор не видел своих дочерей – ни разу, ни в одном из репортажей они не мелькнули.

А я не сомневался: Плащ подготовил в Надино запасной (а на деле основной) командный пункт операции заранее, и трансляцию масштабных событий подготовил заранее, и не мог не организовать наблюдение за своими «принцессами». За моими дочерями, проще говоря. Не мог, слишком важным звеном плана они были. Я ждал, нетерпеливо ждал, что увижу Маришку и Аню, – и надеялся, что все у них в порядке.

Наверное, лишь это ожидание и надежда не позволяли мне прекратить и трансляцию, и затянувшуюся агонию – прикончив, добив Плаща каким-либо способом. Впрочем, я никогда и никому не обещал, что убью его быстро и безболезненно…

Дождался. Под самый конец, когда разглядеть что-либо на последнем действующем экране удавалось с огромным трудом. Но я сразу опознал близняшек, их походку ни с чьей и никогда не спутаешь, потому что… В общем, очень характерная походка.

Они были не в Раю и вообще не в Зоне – казалось, что бредут по заснеженному полю или лугу к стоявшим на дальнем плане деревьям, белым от инея. Но то были издержки качества изображения – ни деревья (нормальные, стройные, отнюдь не искореженные зонные мутанты), ни луг не замело весенним снегопадом, силуэт малышек тоже был белым, лишь немного отличался оттенком от фона.

Пейзаж показался смутно знакомым, но опознать место я не успел.

Раздался тонкий хрустальный звон, словно треснул бокал ажурного венецианского стекла. Экран стал прозрачным, каким и полагается быть стеклопакетам.

Я подошел к Плащу. Прижал два пальца к шее, хотя и без того почувствовал, «увидел» аномальным своим «зрением»: все, конец. Пальцы ощутили ожидаемое… То есть ничего, кроме остывающей плоти.

Щелк!

Тишина стояла мертвая. И негромкий, едва слышимый щелчок оглушил меня, как пистолетный выстрел. С секундным опозданием я сообразил: раскрылся цветок кальварии. Вон он, слева от головы Плаща, чуть покачивается на стебле, и глаз с креста уставился с немым осуждением…

Щелк!

Щелк!

Щелк!

Щелк!

Щелк!

Они лопались, раскрывались один за одним, и все пялились на меня, только на меня, ни один зрачок не глядел в сторону, и во всех читался вопрос: «Что же ты наделал, Петр? Что натворил?»

Я отвернулся, торопливо пошагал к двери, затем перешел на бег.

Щелк! Щелк! Щелк! Щелк! – неслось следом.