Один мудрец говорил: все движется по кругу и возвращается на круги своя – и ветер, и воды, и светила небесные. И люди, разумеется, – возникают из ниоткуда и уходят в никуда.

В общем и целом все так, а по частностям с мудрецом не поспоришь: он умер и вследствие того к диспутам не способен, и никак ему не объяснить, что людей в его время на свете еще не было, не успели народиться.

Но древняя мудрость никак не объясняла, зачем Он привел меня в Надино, да еще в Великий День, за несколько часов до Начала.

Человеку в этот день, по моему разумению, надлежало находиться в Раю, на холме, заросшем кальварией.

Теперь я знал, что холм возник там не просто так, что он скрывает конфигурат невиданной силы, – тот, что должен окончательно разрушить старый мир и породить новый. А кто, как не Создатель этой чудо-пушки, управится с ней лучше всех?

Но мы в Надино. Лишь мы вдвоем, остальная команда на местах согласно штатному расписанию, все отработано, все отрепетировано, всяк знает маневр…

И я тоже должен быть совсем в другом месте.

Но мы в Надино, более того, шагаем к дому Питера Пэна. Наверное, правильнее так: к бывшему дому бывшего Пэна… Но суть от того не меняется. Шагаем.

Вокруг шикарное весеннее утро. Этих мест самым краем коснулась прошлогодняя Волна, и шрамы уже затянулись… Я понимаю, что почти забыл, как она выглядит – обычная нормальная весна. Когда на деревьях набухают почки, а не стручки «ведьминых гнезд». Когда из-под снега появляется побуревшая прошлогодняя трава, а не черная мутировавшая… Позабыл – и нормальная весна кажется какой-то неправильной. Не должен воздух врываться в легкие такой свежей струей, так пьянить. И малые птахи не должны так оглушительно и бесшабашно чирикать на ветвях деревьев. А самим деревьям не положено быть такими прямыми, стройными, без искривленных, чуть ли не завязанных в узлы стволов…

Последняя надежда, что мы, по непонятному совпадению, идем к какому-то другому дому, исчезает: впереди остался только один – стоящий на отшибе дом Пановых.

Цель похода ясна. С причинами – по-прежнему темный лес. Напрямую спрашивать мне не хочется: вижу, что Он не в том настроении, чтобы отвечать. Человек в последнее время все чаще и чаще игнорирует обращенные к нему вопросы (не только мои), печален и задумчив.

Он шагает по Надино все медленнее, порой останавливается, внимательно смотрит во все стороны – полное впечатление, что высматривает вдалеке кого-то. Впечатление ложное, Он может обнаружить кого угодно за много километров, не пользуясь зрением.

Ворота не просто не заперты, они гостеприимно распахнуты: заезжайте, заходите, всем будем рады! Впечатление несколько портят многочисленные отверстия от пуль, изрешетивших тонкий металл ворот и ограды. Здесь когда-то шел жестокий бой между «черными пантерами», прикатившими в Надино по душу Питера Пэна, и местными ментами, тоже жаждавшими познакомиться поближе с означенным персонажем.

Мы заходим.

Кроме следов от пуль, больше ничего не напоминает об эпичном побоище. У дома одиноко и уныло стоит ископаемый «сто десятый» «ВАЗ», словно собранный из разноцветных плашек конструктора «Лего»: передние крылья, передние двери, капот – все разного цвета.

Выглядит колымага сюрреалистично, однако еще в прошлом году ездила. Это «одноразка» – машина, приобретаемая за гроши для поездки в Зону в один конец и там бросаемая. Разноцветное детище ВАЗа до Зоны не доехало, помешали боевики китайской разведки, и Питер Пэн тогда драпанул из Надино на трофейной «Тойоте».

Дом стоит на вид целый и невредимый. Более того: оранжерея, лишившаяся стеклопакетов все в той же перестрелке, теперь восстановлена и полностью остеклена! Вновь можно выращивать цветы. Или заниматься сексом с любовником.

Вопросом: кто тут провел восстановительные работы? – не стоит задаваться. Маньячка-цветоводка Наталья Панова, в девичестве Натали «Горгона» Рихтер, кто же еще. Ключевое слово «маньячка».

Идем к наружной двери оранжереи, она не заперта, но внутрь мы попадаем не без труда: у самого входа подпирает створку последний сугроб, почерневший, скукожившийся.

Когда-то Питер Пэн устроил здесь натуральную бойню зеленым питомцам Натальи: секатор щелкал пулеметными очередями, сок растений лился, как кровь, и уцелели лишь две лианы, забравшиеся под самый потолок, да кальвария, густо покрывавшая небольшую альпийскую горку.

С тех пор здесь никто ничего не сажал, не выращивал. Лианы давно засохли, а живучая кальвария цветет и пахнет в самом прямом смысле – у покрывших горку мутировавших растений сейчас период первого цветения.

– Теперь ты понимаешь, Петр? – Он показывает на горку с кальварией.

Наверное, я вконец отупел, потому что ничего… Черт! Да ведь горка Натальи – точная копия той, что в Раю: та же форма, те же пропорции, только масштаб многократно уменьшен.

И все равно ничего не понимаю. Где оригинал? И где копия, здесь или в Раю? И зачем вообще она создана?

Вспоминаю, что уже видел похожий макет в Раю. Не совсем похожий, но принцип тот же… Там на одном из островов выкопан небольшой прудик, объемом, наверное, с две или три стандартные ванны. Большую часть прудишки занимает островок, в точности копирующий Спасский – тот остров невской дельты, где расположен Рай, в девичестве Юсуповский сад. И наше озеро на макете есть, и три вовсе крохотных островка в нем, и на одном, если хорошенько присмотреться, можно заметить микропрудик с микро-Спасским островком, а есть ли уж на нем свое озеро с островками, без лупы не разглядеть…

Мне чудится, что та ландшафтная «матрешка» как-то связана с двумя горками, но причинно-следственную связь нащупать не могу…

Человек объясняет:

– Та «чечевица», которую мы зовем «большой», на самом деле средняя.

Факт новый, мне неизвестный, но все-таки ничего не проясняющий.

– Ох, Петр… Прекрати насиловать свой мозг. У тебя становится такое страдальческое лицо… Все просто: та горка, что в Раю, – обманка. Настоящая здесь. «Большую чечевицу», единственную и неповторимую, я заложил здесь прошлым летом. И «пустышку» для «якоря»… Конспирация. Что знают двое, знает и свинья, а вас у меня целых двенадцать… Все просто, правда?

Он улыбается, в последнее время улыбка – крайне редкий гость на Его лице, да и сейчас она мимолетная, тревожная…

– Поэтому с нами нет «попрыгунчиков»… – начинаю соображать я. – Для нового конфигурата нужны новые «якоря»… Что помещено в здешнюю «пустышку»?

– Пока что ничего… Но если ты мне немного поможешь, мы это исправим. А пока прогуляйся по дому, по саду… В общем, позволь мне немного помедитировать в одиночестве.

Я послушно иду к двери, к другой – той, что ведет из оранжереи на цокольный этаж. И сбиваюсь с ноги от Его слов, сказанных в спину.

– Как ты некогда говорил о нашей большой горе? Хорошее, дескать, место для смерти? Знаешь, Петр, маленькая горка мне нравится больше…

Никогда не слышал, чтобы Он говорил таким голосом. Оборачиваюсь и понимаю: такого лица у Него я тоже не видел никогда.

– Иди, Петр… Не бери в голову. Минута слабости.

Электричество в доме есть, из чего следует, что кто-то все время регулярно и в срок оплачивал счета. Любопытно…

«Продуктовая пещера Аладдина» функционирует. Такое прозвище носил (давно, в лучшие времена ныне разоренного семейного гнездышка) громадный холодильник, занимающий около трети цокольного этажа.

Питер Пэн этим чудом техники, возведенным по его самолично разработанному проекту, нешуточно гордился. Суперхолодильник комбинированный, газово-электрический (дабы не лишиться накопленных запасов из-за близняшек, любивших пошалить с электротехникой) – если отключалось электричество, после минутной паузы он начинал работать от объемистого газового баллона. Теперь, разумеется, все работает от сети. Но баллон стоит пустой, стрелка манометра застыла на нуле… Скорее всего во время Выплеска все сети накрылись медным тазом, а теперь восстановлены, а скоро накроются еще раз, теперь окончательно.

Есть ли внутри «Пещеры Аладдина» продукты, меня совершенно не интересует.

Вялый интерес вызывает кладовая с другим стратегическим запасом – она рядом с холодильной камерой, практически вплотную, за перегородкой.

Но в это хранилище так просто не попасть: дело не ограничилось проектом Питера Пэна, он сам освоил ремесло каменщика и возвел глухую кирпичную стену, отделившую небольшой закуток, и самая секретная комната дома не имеет ни входа, ни выхода.

Закуток доверху набит взрывчаткой – три с лишним тонны, Пэн не вел точные подсчеты, сколько поместилось, столько и напихал.

Ящики с тротиловыми шашками, мешки с аммоналом, пакеты с гранулотолом… Короче, все, что сумел за два года достать по своим каналам Панов-старший, лежало за кирпичной стенкой, возведенной Пановым-младшим.

Сейчас оба мертвы, а взрывчатка лежит целехонькая. И системы подрыва целы и работоспособны. Конечно же, и то, и другое я чувствую дистанционно, не расковыривая кирпичную стену.

Взорвать все взрывчатое изобилие я могу в одну секунду. Либо с задержкой в час – выбирай, Петр, какую из двух систем подрыва активизировать, и разноси свой бывший дом в клочки, на кирпичики. Наружу ничего не выведено – ни кнопки, ни кончика бикфордова шнура. По задумке, устроить большой бабах мог только человек, знающий об этом архитектурном и минно-взрывном изыске. И вдобавок имеющий способности аномала-электрокинетика. То есть Питер Пэн и больше никто.

Зачем он своими руками заложил этакую бомбу под собственное семейное гнездышко? Ответ прост: Хармонтский погром, навсегда впечатавшийся в память истеричного и впечатлительного юноши. Пэн постановил, что его семью никто и никогда не повесит на крыльце собственного дома, как повесили семью Дэниела Азарры по прозвищу Светлячок. Лучше уж устроить эффектное огненное погребение и своим, и чужим, а если придется уносить ноги, так пусть никто чужой не поселится в опустевшем доме, с такой любовью построенном.

Глупцом был этот Пэн… Суетился, месил раствор, таскал взрывчатку и не мог понять, что главная бомба, заложенная под семью, – он сам.

Впрочем, мне те давние проблемы глубоко безразличны… И взрывчатка, и «Пещера» – безразличны. Я всего лишь выполняю приказ и жду, когда Он закончит медитацию и позовет меня.

…Странно, но собранные здесь необходимые в хозяйстве мелочи, порой достаточно ценные, – все целы, все на своих местах. Цокольный этаж не тронут ни мародерами, ни кем-то еще.

Вдвойне странно, если учесть, что двери не заперты, а ворота так и вовсе распахнуты. Но меня тревожит не эта странность, а Его последние слова. Неясной тревогой и опасностью веяло от них… Даже обреченностью, если в отношении Его уместно такое слово.

Но оно неуместно. Пока рядом Петр, Его десница и меч в ней, – неуместно.

Даже без Аделины за плечом (она с нами отчего-то не отправилась) мне достанет сил, чтобы сокрушить любого врага… А не хватит – позаимствую у Человека, сам Он никогда не осквернит рук убийством.

Ну а я Петр. Десница и меч. Такое уж мое служение…

Зов из оранжереи пока не звучит, я поднимаюсь наверх и вижу: поспешил, не все здесь осталось в целости и сохранности… Оружейный сейф вскрыт – грубо, газовым резаком, внутри пусто. Наверное, полиция потрудилась после завершения памятной битвы, изъяла все стволы. Но мне не жаль пропавшего оружия. Пропала бы взрывчатка – тоже бы не жалел. Для нынешнего Петра – детские игрушки. Пистолет с присосками и деревянная сабелька.

Сравнение с детскими игрушками вызывает улыбку.

И я улыбаюсь…

И в этот миг меня НАКРЫВАЕТ.

…улыбаюсь, я давно мечтал о таком подарке, пистолет – вау! класс! – совсем как у Робокопа, только стреляет присосками, но если убрать дурацкие резиновые нашлепки, приделать смазанные ядом иголки, то можно будет пойти в Зону, не опасаясь ни злых людей, ни бродящих там чудовищ, спасибо, мамочка, ты у меня лучшая, да, да, Петушок, ты тоже у меня лучший, ты самый мой единственный и ненаглядный, да, Пит, только медленно, не спеши, у меня это в первый раз, а ты знаешь, что у тебя девять прыщиков на заднице? а на моей ровно семь, магическое число, и это очень здорово, да только тебе кто-то наврал о любви и браке, девочка, это делается немного не так, Лия, и по обоюдному согласию, у людей по крайней мере, так что я не позволю тебе сдохнуть, Дракула, не мечтай и не надейся, не для того мы сюда плыли, и шли, и ползли по трупам врагов, чтобы ты так вот взял и сдох, будешь жить, Питер Пэн сказал, и давай считать: все, что случилось сегодня ночью, нам обоим приснилось, так будет проще, я был не совсем я, а ты была симпатичная и мохнатенькая… симпатичная и мохнатенькая… симпатичная и мохнатенькая… симпатичная и мохнатенькая… сим…

Вот дерьмо…

Железный сталкер Питер Пэн валяется, как куча навоза, лежит носом в пол, и по хрен ему, что какая-то тварь влезла в мозги и шарит там, как в своем кармане, перемешивает воспоминания, как суп большой поварешкой, и в котелке моем уже такая каша, такая окрошка, что мама не горюй, и если не пресечь немедленно, однозначно съеду с катушек, нельзя одновременно ощущать-вспоминать себя и пятилетним, и пятнадцатилетним, и хрен-еще-знает-каким, это прямой путь в палату с мягкими стенами…

Злость и отчасти страх перед психушкой поднимают меня на ноги. Понимаю, что ментальная атака уже завершилась, однако это не повод оставлять ее безнаказанной.

Я дома, в Надино. И атака шла отсюда, из нашей с Наткой супружеской спальни, – не знаю как, но я прекрасно это чувствую.

Спешу туда. Рука привычно нашаривает на поясе кобуру. Кобуры нет. И одежда чужая, не моя. В памяти зияет провал, это очевидно. Совсем не помню, что делал перед тем, как прихватило и рухнул на пол… Ладно, позже. Ликвидирую причину, а потом займусь следствиями, и прорехами в памяти, и прочим.

Дверь в спальню приоткрыта. Врываюсь, тут же прыжком ухожу с линии огня. Никто не стреляет, но я вскакиваю на ноги, готовый ко всему…

Натали. Лежит поперек супружеской кровати, одетая в камуфляжную униформу, странно, никогда не любила таких нарядов… Вернее, не совсем целиком лежит – ноги свесились на пол.

Рядом с ней на покрывале – пистолет, «Глок», моя любимая модель… И записка – крупные буквы на четвертушке бумаги.

Она… она… хватаю руку, пытаюсь обнаружить пульс, параллельно взгляд скользит по ее лицу, по телу в поисках пулевого отверстия и следов крови.

Крови нет. Пульса тоже. Потом обнаруживается – неимоверно слабый и редкий.

Жива… У-уф…

Но лицо Натки… Исхудавшее, лет на тридцать постаревшее. Заострившимися чертами любимая женщина напоминает покойницу, лежащую в гробу.

Знакомая картина… Выплеск аномальной энергии – и не просто на пределе сил, а далеко за их пределами. Тут горсткой «энерджайзеров» не отделаешься, если дело закончится всего лишь месяцем в клинике, под капельницами, – считай, повезло.

Надо немедленно звонить Эйнштейну, пусть бригада медиков срочно выезжает из Тосно и во весь опор сюда, с сиреной и мигалкой… Да что же за чертовщина? Где мой телефон?!

Телефона нет, я ощупываю карманы Натки – тоже нет, оглядываюсь вокруг в поисках хоть какого-то мобильника, хоть чего-то, способного на звонок…

Бумажный квадратик рядом с пистолетом цепляет взгляд. Притягивает как магнитом… Внезапно понимаю, что должен прочитать записку. Немедленно. Отложить все и прочитать. Это главное. Это важнее всего.

Не разбираюсь с причинами своего порыва – беру и читаю.

Буквы крупные, почти печатные – писала Натка, сто пудов, ее скоропись почти нечитаемая, только сама и может разобрать свои каракули, а для других пишет так, крупно, тщательно вырисовывая буквы.

Текст такой:

УБЕЙ ЕГО. ЗАСТРЕЛИ. ЕСЛИ НЕ ПОЛУЧИТСЯ – ВЗОРВИ ВМЕСТЕ С НАМИ. ТАК БУДЕТ ЛУЧШЕ. ЛЮБЛЮ. Н.

И вот тогда-то я все окончательно вспоминаю. И кто я, и зачем я здесь, и что было со мной в последние месяцы…

Вспоминаю – и не могу поверить воспоминаниям.

Да и как поверить?!

Бред какой-то…

Плащ стоял все там же, у альпийской горки с кальварией, спиной ко мне.

– Петр, ты… – начал говорить Плащ, начал поворачиваться.

Я выстрелил, крайне сомневаясь, что из этого получится что-то путное… Видел в Апрашке, как его чуть ли не в упор расстреливали из УОКа, да не больно-то расстреляли. Даже три тонны взрывчатки… увеличивают шансы, спору нет… но все же не дают полной гарантии.

К моему изумлению, пуля ударила его в плечо, окончательно развернула, отшвырнула на альпийскую горку. Три следующие пули я всадил уже в лежащего.

Как просто…

Мать моя Зона, как просто и примитивно все завершилось…

Где финальный обмен патетическими монологами? Где долгая эффектная схватка один на один?

Пиф, паф, готов… Даже немного разочаровывает такая заурядная развязка…

Стрелял я по конечностям. По всем четырем… Плащ был нужен мне живым. Вернее, не мне, а людям с большими звездами на погонах, сидящим в высоких кабинетах. И людям в штатских костюмах, сидящим еще выше, Плащ тоже весьма интересен, особенно своим долголетием и фиксацией выбранного возраста. Когда имеешь в жизни все, что душа пожелает, стареть и умирать особенно обидно.

Бабуин, помнится, пригнал целую армию элитного спецназа на Садовую, рискнул всем, лишь бы заполучить Плаща, – и облажался, все проиграл. А я выиграл.

Надеюсь, что за такой трофей мне спишут все: и грехи Питера Пэна, и грехи примаса Петра. А если чем-то согрешу в будущем – и это спишут. Прямо сейчас, авансом. И повесят на грудь Звезду Героя, и тут же, после краткого перерыва на фуршет в узком правительственном кругу, повесят вторую Звезду, и отольют мой бронзовый бюст, и, как полагается, отправят на родину дважды Героя, в хармонтскую Зону.

На последнем, впрочем, не настаиваю. Бюст неплохо украсит наш сад в Надино.

В «Глоке» оставался последний патрон, пятый.

Пистолет показался мне смутно знакомым – я проверил содержимое его магазина, прежде чем спуститься в оранжерею, и убедился: так и есть, тот самый, чей выстрел выплеснул на стенку гениальный мозг Эйнштейна. «Глок» с последними пятью патронами остался лежать в «бардачке» «одноразки», когда я поспешно уносил ноги из Надино.

Натали нашла его и пристроила к делу, но припасти к нему новых патронов не додумалась. Хотя как знать, может, значение имели только эти пять, несколько месяцев пролежавшие поблизости от мощнейшего конфигурата.

В любом случае последний патрон стоило поберечь.

Надо было подойти, стреножить потерявшего сознание Плаща, найти какое-то средство связи, вызвать подмогу…

Я застыл на месте. Казалось, и неподвижность его, и кровь, текущая из ран, – все гнусное притворство. Подойду, и мне не поздоровится. Широко, крестообразно раскинутые руки взметнутся, вцепятся в глотку, и…

Ты идиот, Питер Пэн!

Тугодум и тормоз!

Все способности, полученные зомбированным Петром-примасом от ублюдка в плаще, – при тебе, никуда не подевались.

Так что стоишь пнем, не пользуешься?!

Ясно ведь, что долго праздник не продлится, все быстро закончится, было такое уже, проходили.

И я воспользовался…

Плащ не притворялся. Действительно находился в коме. Но вроде коньки отбрасывать не собирался. И даже обильное кровотечение (первая же пуля пробила подключичную артерию) жизни всерьез не угрожало. Ублюдок регенерировал кровь, сбегавшую на альпийскую горку, почти так же быстро, как терял. Живуч… Интересно, надолго его хватит?

А вот Натали… С ней все хуже некуда, я почувствовал это из оранжереи, не поднимаясь. И машина-то с медбригадой не катит сюда, распугивая мигалкой и сиреной встречный и попутный транспорт.

Я метнулся к выходу. Если в состоянии Плаща наметятся перемены (не важно, к лучшему или к худшему), я их почувствую из спальни, врасплох меня не застать. Но самое главное и неотложное сейчас – Натали.

Она лежит как лежала, лишь одна рука чуть изменила положение. Дышит, но пульс стал еще реже и слабее, хотя, казалось, куда уж…

С другими Плащовыми учениками не связаться – наш коммуникатор, наш связующий центр немного забарахлил, валяется на альпийской горке в глубокой коме. Хотя не факт, что ученики согласились бы помочь… Разве что Мария, она такая, никому не откажет в помощи. Остальные скорее всего бросили бы все и рванули в Надино – Плаща спасать, а меня соответственно наказывать за предательство и отступничество…

Но в любом случае опция «Help» у меня отсутствует, придется справляться своими силами. Справлюсь. Пока дарованные бесовские умения меня не покинули, я с успехом заменю гору «энерджайзеров» с Эверест высотой и густой лес капельниц в придачу.

Беру Натку за руки, приступаю к целительству… Начнем с энергобаланса. Мама говорила, что все на свете болезни имеют первопричиной плохое питание. Так оно и есть, только «питание» стоит понимать в энергетическом смысле…

Проходит неизвестно сколько времени. Я смахиваю пот со лба. Дело сделано. Слаба и без сознания, и без недельки постельного режима не обойтись, но жизни больше ничего не угрожает. Пульс ровный, дыхание в пределах нормы. Ну, разве я не молодец? Мне кажется, Питер Пэн заслуживает диплом врача honoris causa, если я ничего не путаю в латыни… Выписывайте поскорей, в дополнение к бюсту дважды Героя, пока медицинские способности не рассосались.

И в этот момент какая-то малая часть меня, неусыпно надзиравшая за происходящим в оранжерее, докладывает: там что-то изменилось… Плащ по-прежнему без сознания, и состояние его лишь ухудшилось, но что-то происходит. И мне отсюда, из спальни, не понять что.

Подхватываю «Глок» и бросаюсь к лестнице.

Стеклопакеты, остекляющие оранжерею, собраны в большие прямоугольные блоки, разделенные мощными опорными стойками, составляющими несущий каркас всей конструкции. Вертикальных блоков шесть – четыре на главной стене, по одному на боковых, примыкающих к дому.

Сейчас все эти блоки превратились в шесть экранов, на которых крутятся шесть фильмов. Такой вот странный кинотеатр, где зрителям недолго заполучить расходящееся косоглазие. Наверху, над головой, горизонтальные стеклопакеты остались просто стеклом.

Как Плащ сумел сотворить такое, не выходя из комы, мне сейчас не интересно.

Гораздо интереснее само кино, все шесть фильмов.

Потому что на экранах происходит то, что не должно бы происходить…

Часов нет, а чувство времени сбилось (начинаю потихоньку терять подаренные способности?), поднимаю взгляд и вижу: солнце в зените.

Около полудня. А я совсем забыл, какой сегодня день…

Нет, я помню, что пятница и 22 апреля, но тот факт, что засевшая в Раю банда называет эту пятницу Великим Днем, как-то вылетел из головы… Благо я отменил этот праздник жизни – четыре пули в инициатора и главного организатора, и всем спасибо, все свободны.

Но ученики самозваного учителя словно и не чувствуют (а они должны, обязаны почувствовать), что праздник отменен, что пушка, дающая сигнал к началу, не выстрелит – и не заряжена, и полудохлый канонир валяется как падаль на горке с кальварией…

По моему разумению, они сейчас должны, не мешкая, собраться на совещание, посвященное двум экстраординарным вопросам: куда подевался главарь и что делать дальше?!

Однако нет, они все на постах и делают, что должны, словно все идет по плану. А полдень в этом плане – час «Ч».

Я вижу Марианну Купер. Она вознеслась над громадной площадью, заполненной людьми, стоит на чем-то вроде купола, сотканного из сияющего света. Понятно… Удар ожидается не хилый, и она старается прикрыть от него, защитить как можно больше людей. Ну и заодно дарит собравшимся любовь, куда ж без этого.

Вижу Светлячка, в миру Дэниела Азарру. Вокруг тоже люди, но значительно меньше. Крайне неприятные типы вполне бандитского вида, но Светлячок, кажется, ими командует, и отморозки беспрекословно подчиняются тщедушному (особенно тщедушному на их фоне) мерцающему человечку.

Вижу Пабло. Он один, как всегда, он по жизни волк-одиночка. Фоном служат непонятные мне сооружения, явно не жилые. Гадать, что это, не приходится, я знаю задачу Пабло: проследить, чтобы Великий День не подпортили рванувшие ядерные арсеналы и атомные электростанции. То есть пусть рванут – так предусмотрено планом, в новом мире все равно не нужны, – но выплески энергии должны пойти на благие, в понимании Плаща, цели. На подпитку создающей новый мир волны…

Что происходит на следующем экране, я не успеваю разглядеть и понять.

Потому что «пушка», укрытая под горкой с кальварией (не заряженная, черт возьми, «пушка»!), стреляет-таки.

И в моей активной жизнедеятельности наступает незапланированный перерыв.

Проще говоря, выстрел меня напрочь вырубает.

Находиться рядом с выстрелившим орудием гораздо безопаснее, чем там, куда полетит снаряд. Факт неоспоримый, но есть нюанс: от размера пушки последствия для окружающих при ее выстреле зависят, и очень сильно.

Например, когда линкор ведет огонь из главного калибра, матросики предпочитают возле чудовищных стволов не мелькать, вообще на палубе не появляться. Сидят, забившись в орудийные башни и прочие корабельные помещения, и все равно огребают полный комплект болезненных последствий до легких контузий включительно. Размер имеет значение.

А рядом со мной бабахнуло, пусть и беззвучно, орудие всех времен и народов, Царь-пушка… нет, что там царь, Император и по совместительству Папа Римский всех пушек!

Короче, вырубило Питера Пэна конкретно. Без полученных в Раю сил и способностей вообще бы ласты склеил. А так ничего – полежал, очнулся, поднялся, вроде все на месте…

И вокруг все в порядке: над Надино голубое весеннее небо, солнце светит, птички щебечут, никаких признаков Армагеддона, конца света и прочих глобальных неурядиц.

Но судя по многоканальной прямой трансляции, конец света шел по плану… Неторопливо развивался – выстрел дал первый толчок, а сейчас «пушка» лишь задавала вектор наступления Зоны, – но развивался неумолимо, процесс подпитывал сам себя… А Надино оказалось в центре тайфуна, в зоне полного штиля и спокойствия.

Я ничего не понимал.

Он ведь сам сказал, что пушка не заряжена, «пустышка» отвечает своему названию и пуста, дословно: «Пока что ничего… Но если ты мне немного поможешь, мы это исправим».

И тут меня осенило… Сообразил, что имел в виду этот прохиндей. Какой артефакт надо было поместить в «пустышку» и как я мог в этом помочь… Биологический артефакт, мать твою! Его кровь, его гребаную кровь! И я, я все сотворил своими руками!!!

А он знал… Он все всегда знал наперед.

Я метнулся туда-сюда по оранжерее, не понимая, что можно и нужно сделать, как исправить, что натворил…

Подхватил какую-то кастрюльку – паршивая, с отбитой эмалью, она давно была разжалована Наткой из кухонной утвари и использовалась здесь, в оранжерее, в садоводческих работах.

Отбросив все опасения, подскочил к Плащу, бесцеремонно повернул, подсунул кастрюльку под обильно кровоточащую рану…

Делал и сам понимал – все это припарки мертвому, крови моими трудами натекло достаточно, и землю пропитала, и в «пустышку» попала, кто знает, сколько ее там надо, может, достаточно всего капли…

Ты идиот, Питер Пэн. И на бронзовом бюсте твоем надо написать «ИДИОТ» – здоровенными, за километр читаемыми буквами… И по причине своего идиотизма ты угрохал наш мир легко и просто, как бомжа застрелил на помойке. Четырьмя пулями в упор. Идиот, чё…

Но осталась пятая пуля.

Можно пустить ее в себя и отправиться прямиком в загробную жизнь, созданную по совету Шляпника, там мне будет неплохо, я все хорошенько продумал и предусмотрел, создавая…

«Глок» оказался в руке. Как-то сам собой, вроде не доставал его из кармана. «Глок» гипнотизировал: давай, Пэн, мертвые сраму не имут и о том, что умерли, не знают… Не дрейфь, спускай курок!

Но хотелось еще побарахтаться…

Если добить Плаща контрольным выстрелом (хрен с ними со всеми: со звездами Героя, с амнистией, с бронзовым бюстом), продолжится ли процесс без главного участника, пусть и бессознательного? Или…

– Или, – прозвучал вслух ответ на мой мысленный вопрос.

Оказалось, что старый лицедей меня обманул. Вся его кома была гнусным притворством… Хотя, может быть, все совпало случайно, больно уж мутными и неживыми показались мне глаза Плаща, когда он их открыл. И заговорил он не своим, мертвым голосом, я успел услышать только «Или», а потом рявкнул «Глок», и стены и стекла пустой оранжереи откликнулись эхом, заглушив остальное.

Клянусь, стрелял не я…

По крайней мере не принимал сознательное решение о выстреле.

Кажется…

Наверное, рефлекторно дернулся палец, у «Глока» очень мягкий спуск.

Не я… У меня был выбор, я мог попробовать найти другое решение…

Но выстрел прозвучал.

Пуля попала точно в сердце.