Женщина-Змея
– Grand Dieu, друг мой Троубридж, осторожней!
Жюль де Гранден взволнованно вцепился в мой локоть левой рукой, а правой резко указал на фигуру, которая внезапно возникла из зарослей темных вечнозеленых растений у края дороги, и бросилась, словно гонимая ветром в зону света, залитую моими фарами.
– Pardieu, но ей удастся уничтожить себя, если она сделает это еще раз… – продолжал он, но тут же прервался и с криком выбросил обе ноги за борт машины и бросился вперед по шоссе, чтобы схватить женщину, чье внезапное появление чуть не занесло нас в кювет.
Его вмешательство не получилось слишком быстрым, потому что, пока он не догнал ее, таинственная женщина добежала до середины автодорожного моста и приготовилась к прыжку через парапет в стремительный поток пятьюдесятью футами ниже.
– Прекратите, мадемуазель! Перестаньте! – резко скомандовал он, схватил ее за плечи своими маленькими сильными руками и с силой оттащил назад на пыльные доски моста.
Она сражалась, как загнанная в угол дикая кошка.
– Отпусти меня! – бушевала она, борясь с объятиями маленького француза; затем, найдя свои усилия бесполезными, внезапно повернулась к нему и схватила его за щеки отчаянными, застывшими от страха пальцами. – Отпусти меня. Я хочу умереть, я должна умереть! Я хочу, говорю тебе! Отпусти меня! – кричала она.
Отпустив ее плечи, де Гранден схватил женщину за запястья и грубо потряс, как терьер может встряхивать крысу.
– Не шумите, мадемуазель! – коротко распорядился он. – Прекратите это дурацкое дело, или, parbleu… – он еще раз встряхнул ее, – я буду вынужден связать вас!
Я присоединил свои усилия к нему, схватил бушующую женщину за локти и заставил ее войти под двойные лучи света фар автомобиля.
Наклонившись, де Гранден поднял шляпу и водрузил на ее темную голову под явно щегольским углом; затем взглянул на незнакомку задумчиво при свете фар.
– Будете ли вы смирны, если мы отпустим вас, мадемуазель? – спросил он через несколько секунд молчаливого осмотра.
Молодая женщина угрюмо посмотрела на него, затем залилась резким безудержным смехом.
– Вы только отложили неизбежное, – объявила она, фатально пожав плечами. – Так или иначе, я убью себя, как только вы оставите меня в покое. Вы могли бы также избавить себя от неприятностей.
– Гм? – пробормотал француз. – Именно так, совершенно точно, мадемуазель, и поэтому мы постараемся не отказаться от вас. Nom d’un parapluie, разве мы убийцы? Мы не оставим вас наедине с вашей бедой. Скажите нам, где вы живете, и мы отвезем вас туда.
Она стояла перед нами с дрожащими ноздрями, вздымавшейся грудью, вспыхнувшими от гнева глазами. Уничижительная брань, казалось, была готова вырваться из ее губ. У нее было довольно красивое, породистое лицо; неестественно большие, темные глаза, кажущиеся еще большими из-за глубоких фиолетовых кругов под ними; смертельно-бледная кожа резко контрастировала с маленькими завитками темных волос, выбивающихся на щеки из-под полы широкой шляпы из итальянской соломки.
– Мадемуазель, – объявил де Гранден с поклоном, – вы прекрасны. У вас нет причин умирать. Поедемте с нами. Мы с доктором Троубриджем будем имеем честь сопровождать вас домой.
– Я миссис Кэндис, – просто ответила она, словно имя все объясняло.
– Мадам, – заверил ее де Гранден, формально поклонившись от пояса, как бы признавая знакомство, – это большая честь для нас. Я – Жюль де Гранден, а это – доктор Сэмюэл Троубридж. Окажите честь узнать…
– Но… но, – перебила девушка, не совсем веря, – вы имеете в виду, что не знаете, кто я?
– До недавнего времени нам было отказано в счастье быть знакомыми с вами, мадам, – ответил француз, снова поклонившись. – Теперь вы готовы сопровождать нас? – добавил он, поглядывая на машину.
Что-то вроде благодарности сверкнуло в глазах молодой женщины, когда она ответила:
– Я живу в Колледж-Гроув-парк. Вы можете отвезти меня туда, если хотите, но…
– Tiens, мадам, – прервал ее он, – но никаких «нет», пожалуйста.
Взяв ее за руку, он отвел ее к ожидавшей машине и помог сесть.
– Вы делаете это для меня, – прошептала наша пассажирка, когда я повернул на восток. – Я не думала, что есть кто-то, кто постарается не дать мне умереть.
Де Гранден бросил на нее быстрый взгляд.
– Почему? – спросил он с галльской прямотой.
– Потому что все, – все, кроме Айринга, – хотят видеть меня повешенной, а иногда и он смотрит на меня так странно. Я думаю, возможно, он тоже против меня!
– О? И почему это так? – спросил де Гранден.
– Из-за ребенка! – всхлипнула она. – Все думают, что я его убила – я, его мать! Все соседи смотрят на меня так, будто я чудовище, – отзывают своих детей, когда видят меня, не разговаривают со мной, когда я прохожу мимо. Даже Айринг, мой муж, начинает подозревать меня. Я боюсь, и поэтому хотела умереть – и сделала бы это, если бы вы меня не остановили.
Такое безнадежное горе было в ее голосе, когда она говорила, что де Гранден быстро наклонился вперед, взяв ее за руку.
– Расскажите нам вашу историю, мадам, – умолял он. – Вам станет легче, и, быть может, мы с моим другом Троубриджем постараемся помочь…
– Нет, вы не сможете, – резко сказала она. – Никто не может мне помочь на этом свете…
Это была длинная, душераздирающая история, поведанная молодой матерью, пока мы продвигались по пыльной летней дороге к милому небольшому пригороду, где она жила.
За десять дней до этого они с мужем были на вечеринке в Нью-Йорке, и около двух часов ночи вернулись в Колледж-Гроув. Айринг-младший, их десятимесячный ребенок, оставался под опекой служанки-негритянки, пока они ездили. И он, и его нянька крепко спали, когда родители тихо отперли входную дверь и на цыпочках заглянули в зал бунгало. Отпустив служанку, миссис Кэндис прокралась в маленькую сине-белую комнату, где спал ребенок, приподняла окно на несколько сантиметров, потому что прислуга неуклонно отвергала эффективность свежего воздуха, нагнувшись, поцеловала спящего ребенка, затем тихонько прошла в свою комнату через зал.
Уставшие до безумия, оба родителя скоро оказались в постели, но какое-то дурное предчувствие, казалось, открыло веки матери. Сидя в постели, внезапно она услышала слабое хныканье в детской, едва слышную возню во сне маленького мальчика. И, поторопившись, не накинув халат, без тапочек, она побежала босиком по комнате, открыла дверь детской и включила прикроватную лампу.
Ребенка не было. На маленькой белой подушке в его кроватке осталась вмятинка от его кудрявой головы; светлое одеяло хранило контуры тела, но, за исключением коричневого плюшевого медведя и черного кожаного котенка у подножия кроватки, детская была пуста.
– Я позвала мужа, – продолжала миссис Кэндис между глубокими сотрясающими сердце рыданиями, – и мы обыскали дом, а затем всё вокруг, но нашего маленького сына нигде не было. Дверь в детскую была заперта, а если бы и не была, то пальцы ребенка не могли бы отворить ее, даже если бы он сумел проползти так далеко. Окно было открыто на десять дюймов, и на нем не было москитной сетки, но ребенок не мог пролезть в него, потому что его одеяло закреплялось в изголовье и в ногах с помощью зажимов, чтобы он не сталкивал его ночью; а он не мог сам встать с постели. Но нашего ребенка нигде не было.
Мы искали его всю ночь и продолжали поиски на следующий день; но не было никаких намеков, никаких признаков, которые бы показали, как он покинул нас, не считая…
Она судорожно вздрогнула.
– Да? – подсказал де Гранден.
– Появился слух, что я его убила! Они говорят, что я покончила с моим маленьким ребенком, и они не будут приближаться ко мне и не позволят мне приблизиться к ним, и когда я иду по улице, матери бегут и забирают своих детей по домам, как если бы я переносила чуму!
– Mordieu, но это печально, это невыносимо, это нельзя перенести! – взорвался де Гранден. – Вы, несомненно, известили полицию, мадам?
– Полицию? – ее голос сделался тонким, высоким, словно приглушенный крик боли долго сдерживался в теле. – Это полиция и начала распускать слухи!
– Nom d’un coq! – воскликнул де Гранден с недоверчивым изумлением. – Вы могли бы разъяснить нам, что…
– Я могла бы разъяснить только то, что есть! – усмехнулась она. – Нет никакого понятия о том, как мой ребенок исчез. Никаких следов, никаких отпечатков пальцев, – мгновение она колебалась, глубоко вздохнула, потом продолжала: – Ничего. Когда полиция не смогла ничего найти, – никого, кто желал бы нам зла; или повода для кражи нашего ребенка, они сказали, что это могла сделать только я. Единственная причина, по которой меня не взяли под стражу сейчас, в ожидании суда за убийство, заключается в том, что они не смогли найти тело ребенка. Хотя они обыскали подвал и весь дом, и наша горничная говорит, что ребенок был жив и здоров за пятнадцать минут до того, как мои крики разбудили ее. Они не могли понять, как я успела убить его и спрятать маленькое тело за это время – это единственная причина, по которой они меня не арестовали! Теперь вы знаете, почему я хотела умереть, и почему я боролась с вами, когда вы меня спасли, – закончила она. – И почему я собираюсь убить себя при первом же случае, который у меня будет. Никто не остановит меня! – добавила она вызывающе.
Маленькие круглые глаза де Грандена сверкали, как у кошки в темноте, и на его маленьком заостренном лице было полузадумчивое, полумечтательное выражение, подобное тому, которое бывает когда пытаешься припомнить мелодию. Внезапно он наклонился вперед, глядя прямо в лицо молодой матери, покрытое слезами.
– Мадам, есть то, о чем вы нам не сказали? – он говорил настойчиво и медленно. – Дважды я заметил, что ваше повествование останавливалось, как плохо обученная лошадь перед препятствием. В подкорке вашего мозга сидит другая мысль, – мысль, которую вы не облекли в слова. Что вы еще не сказали, мадам?
Большие темные глаза девушки внезапно расширились, словно перед ними вспыхнул свет.
– Нет, нет! – почти закричала она.
– Мадам, – тон де Грандена был мягким, но голос неумолимым, – расскажите, пожалуйста, о том, о чем вы еще не говорили.
– Вы сочтете меня сумасшедшей!
– Мадам Кэндис, вы скажете мне? – снова мягкий, но властный тон.
– Я… я родилась в деревне, – пробормотала девушка, вздыхая между слогами, как бегун на исходе сил, или измученный пловец, сражающийся с прибоем. – Я родилась в деревне, и на следующий день после того, как ребенок исчез, я заметила кое-что внизу в дальнем конце нашего сада, чего я не видела с тех пор, как мы жили на ферме, и я ходила босиком по грунтовым дорогам.
Черты лица де Грандена резко заострились, словно предчувствие того, что она скажет, пришло к нему, но он упорствовал.
– Да? Вы увидели…
– Змея… след змеи, свежий и четкий, на мягкой земле на клумбе из роз… но не след какой-либо змеи, которую я когда-то видела… он был широкий, как след автомобильной шины!
– О? – голос маленького француза стал тише шепота, и в его маленьких голубых глазах мелькнуло быстрое понимание. – Вы думаете, возможно…
– Ради Бога, не говорите это! – закричала она. – Это ужасно, жить с этой мыслью; но если вы выразите это словами…
– Троубридж, друг мой, – резко прошептал де Гранден, – вон там ее дом. Помогите мне отнести ее туда. Она упала в обморок.
Молодой человек, на чьем лице сказались глубокие следы бессонных ночей и мучительных дней, вышел на наш дверной звонок.
– Стелла! – воскликнул он, увидев бледное лицо жены. Потом обратился к нам: – Я искал ее везде. Эта страшная беда… – он сделал паузу и всхлипнул. – Ее разум, вы знаете, господа…
– Гм, – уклончиво хмыкнул де Гранден, когда мы принесли ее на кушетку.
– Я ужасно беспокоюсь о тебе, дорогая, – сказал муж миссис Кэндис, как только ее лицо вновь начало розоветь. – Когда я не смог найти тебя в доме, я вышел на улицу, звал и звал, но…
– Я знаю, дорогой, – устало произнесла молодая жена. – Здесь было так жарко и душно, и я подумала, что немного погуляю, но это было слишком тяжело для меня, и эти добрые джентльмены привезли меня домой.
Молодой Кэндис с сомнением посмотрел на нас, как бы рассуждая, будет ли безопасно говорить перед нами; затем, внезапно решив, что нам следует доверять, он выпалил:
– У нас наконец есть новости, дорогая. Часть тайны проясняется. Ребенок жив, если этому можно верить – и у нас есть шанс найти его.
– О! – миссис Кэндис спрыгнула с дивана, как будто внезапно потрясенная электрическим током. – Что случилось, Айринг? Что это?
Вместо ответа он протянул лист желтой бумаги в клеточку, на которой школьники делают арифметику.
– Я обнаружил, что это заложено под дверью, когда пошел тебя искать, – ответил он.
Не спрашивая разрешения, де Гранден глядел через плечо матери, пока она читала сообщение, переданное ей мужем. Когда она закончила читать, он осторожно взял бумагу и передал ее мне. Слова были сформированы из букв, вырезанных из газеты и неровно приклеенных вместе, создавая своеобразное сумасшедшее сочетание маленьких букв и больших. Многие слова были написаны с чудовищными ошибками, но сообщение в целом могло быть легко расшифровано:
Мистеру И миссис Кэндис, эскв. вАш ребеНОК жив и здоРОв и Я хорошо об этом позабочусь но я не хочУ ждатЬ пока я буду бедным человеком И Я должен жить, и тебе лучше ДАтЬ мне деньгА или я перестаю делать пансионат себе и забыть его накормить но Я буду деРЖать его в хорошей Форме еще на одну недЕЛю Если вы хотите увидеть его ЖИВыМ, у вас будет двЕ тысячи $ наличными в следующий ВТОрник, ночь в двеНАдцаТЬ И выбросить его с автомобиля, когда вы едете у ПИка между харрисонвиль и Руплевиль Бросьте деньги, где вы видите свет в ЛЕСУ и не пытайтесь нападать на меня или у вас есть ПОлиЦия или ВЫ никогда не увидЕТЬ ребенка больше не из-за того, что я не чувствую себя несчастным человеком и не намерен дуРАКом если они пОЙмают меня я никогда не скаЗАть где он ПУСТЬ они избили меня, так что сЫн МЕРТВ. ИмеТЬ денНЬГИ говОРить без ДУраКов или вы никогда не увидить его живым
Дружески.
В качестве подписи на записке стоял длинный змеевидный росчерк, напоминающий перевернутую букву S.
– Eh bien, друг мой Троубридж, – заметил де Гранден, взяв записку в свою руку, – я должен сказать…
Громовой стук в дверь прервал его, и через мгновение в комнату ввалился тяжеловесный мужчина с седыми волосами, в высоких грязных сапогах, вельветовых штанах и далеких не чистом голубом свитере.
– Вечдобр, мистер Кэндис, – приветствовал он, снимая свою потрепанную войлочную шляпу. – Добр, – коротко кивнул он миссис Кэндис. На нас с де Гранденом он обратил не больше внимания, как если бы мы не существовали. – Вы сказали, у вас записка от похитителя? Дайте глянуть.
– Хум, – прокомментировал он, осматривая лоскутное письмо шантажиста под ярким светом гостиной. – Хум-м. Когда получили?
– Я обнаружил его подсунутым под дверь за несколько минут до того, как позвонил вам, – ответил Кэндис. – Миссис Кэндис ушла, не сообщив мне, и я искал ее. Когда я не смог найти ее в доме, я отправился в сад – а когда вернулся, нашел эту записку, сложенную под дверью. Я…
– Хум, – большой человек прочистил горло. – Мисс Кэндис вышла, вышла она? Вы нашли эту записку в этой двери, когда возвращаетесь с поисков, да? Хум, хум-м. Да. Вижу.
– Это мистер Перкинсон, помощник местного детектива, – запоздало представил Кэндис, когда тот указал на меня с де Гранденом и махнул рукой. – Он работал над этим делом, и когда я нашел это письмо о выкупе, я подумал, что лучше всего сразу позвонить ему.
– О, – тихо пробормотал де Гранден и затем обратился к детективу: – Кажется, мсье, тот, кто отправил это письмо, был хитроумным злодеем. Он принял самые лучшие меры предосторожности, чтобы скрыть свой почерк; и тот факт, что он выбрал таких людей, как мсье и мадам Кэндис в качестве жертвы, говорит о его уме. Они не являются ни богатыми, ни бедными, но удобными bourgeois. Богатый человек наводнил бы деревню своими наемными детективами. Бедный человек не может заплатить выкуп. Этот злодей украл ребенка у людей среднего класса и потребовал выкуп, который родители могут себе позволить. Что это значит? Parbleu, я думаю, это указывает на то, что он имеет глубокое знание семейных дел и…
– Ты чертовски прав, док, – прервал его аргументацию помощник детектива Перкинсон. – Я скажу, что она знает дела этой семьи. Стелла Кэндис, – он положил большую, веснушчатую руку на сгорбленное плечо матери, – я арестовываю вас за похищение Айринга Кэндиса-младшего. Обязан предупредить, что теперь все может быть использовано против вас.
– Послушайте!.. – Айринг Кэндис сердито выступил вперед, его лицо покраснело, его глаза опасно сверкали.
– Вы невежественный, безмозглый дурак! – воскликнул я, встряв между офицером и его добычей.
К моему удивлению, Жюль де Гранден оставался совершенно спокойным.
– Твоя прозорливость отлична, мусью, – заверил офицер с ироническим поклоном. – Безусловно, мадам Кэндис предстанет перед судьей. Я не сомневаюсь…
– Будь я проклят, если он!.. – запротестовал муж, но миссис Кэндис уже поднялась.
– Не сопротивляйся ему, Айринг, – умоляла она. – Он жаждал арестовать меня с тех пор, как ребенок исчез, и ты только усугубишь ситуацию, если попытаешься вмешаться. Пусть он заберет меня мирно и…
– И завтра, parbleu, мы будем требовать вашего освобождения по акту habeas corpus! – вмешался де Гранден. – После этого мы будем свободны от препятствий и сможем уделить внимание важным вопросам.
– Спокойной ночи, дорогой, – Стелла Кэндис повернулась к мужу. – Я буду храброй, и вы можете увидеться с адвокатом утром, как сказал доктор де Гранден. Не волнуйся. Хорошо, мистер Перкинсон, я готова.
– Боже мой! – Айринг Кэндис опустился на стул, уперев локти в колени, спрятал в ладонях лицо и содрогнулся от рыданий. – Что мне делать? Что мне делать? Я не могу думать, что Стелла сделала это, но Перкинсон… возможно, в его подозрениях что-то есть. Странно, что я нашел эту записку после того, как жена вышла, и все же…
– Mordieu, друг мой, вовсе нет, – вмешался де Гранден. – Этот Перкинсон – великий простофиля. Nom d’un nom, все его мозги, спрятанные в полости зуба мошки, будут трещать, как сушеный горошек в турецком барабане!
– Но если Стелла не виновата, как мы будем искать нашего мальчика? Полиция убеждена, что это сделала она; мы не можем получить от них никакой помощи, а похититель будет…
– Мсье! – прервал его де Гранден, с оскорбленным достоинством в голосе. – Разве я не сказал, что возьму на себя это дело? Parbleu, этот похититель детей справедливо получит по заслугам, будь он человеком или не будь им – неважно. Я буду не я, если не поймаю этого похитителя маленьких детей.
– Как вы справитесь с этим? – безнадежно спросил потерявший сына отец. – Что вы можете сделать, чего полиция еще не сделала? Похититель наверняка заподозрит, если вы попытаетесь его поймать; и мы потеряем нашего маленького мальчика. О! – новые всхлипы перемежались словами: «О, мой маленький сын… мой маленький мальчик!»
– Мсье, – заверил его француз, – я Жюль де Гранден. То, за что я берусь, я совершаю. Allons, друг мой Троубридж, – обратился он ко мне, – еще многое предстоит сделать, и мало времени, чтобы сделать это, прежде чем мы наступим этому похитителю детей на пятки.
– Nom d’un moucheron, но это странно! – пробормотал себе под нос на следующее утро Жюль де Гранден, когда после завтрака закончил чтение «Джорнал». Это необычно, это экстраординарно, это ужасно, но я не сомневаюсь, что это имеет какую-то связь с исчезнувшим малышом.
– Э-э, что такое? – спросил я.
– Читайте, друг мой, – он сунул газету мне в руку. – Читайте и скажите мне, что вы думаете.
«ДЬЯВОЛ ДЖЕРСИ В НОВОМ ОБЛИЧЬЕ?» – кричал заголовок, на который указывал его ухоженный палец. Ниже, в шутливом газетном стиле, была короткая статья:
Всем известный и справедливо знаменитый Дьявол из Джерси этим летом принял новую форму? Уильям Йоханнес, фермер, живущий около Руплейвилля, думает именно так. В этом сезоне мало кто слышал об этом неуловимом призраке, и усталые журналисты подумывали о том, что он ушел в столь необходимый отпуск, когда внезапно позвонил Йоханнес, чтобы сообщить миру в целом и новостям «Джорнал» в частности, что он видел Дьявола.
Вскоре после восьми часов ночи Уильям, который клянется, что не пил ничего крепче «Явы» после ужина, был поражен, услышав неземной концерт визгов, доносящихся из стойла с его свиноматкой. Уильям, вооруженный надежной винтовкой, в спешке отправился посмотреть, кто беспокоит его призеров. Когда он приблизился к благовонным границам свиного жилища, он был поражен, услышав последний отчаянный визг, взывающий к помощи высоких небес, и увидев большую, коричневато-зеленую змею, длиной не менее 40 футов, проскользнувшую через решетку свинофермы. Он выстрелил в чудовище, но, по-видимому, неудачно, потому что та, извиваясь, упозла и быстро затерялась среди кустов.
Прибыв в свинарник, Уильям пришел в ужас, обнаружив, что трое из помета его шести поросят призерши кохинхинки исчезли, оставив свою мать, Мадам Хог, в состоянии нервного срыва.
В доказательство своей истории Уильям показал следы мародерствующего чудовища на мягком суглинке в лесу, прилегающем к его свинарнику. Существовали два четких извивающихся следа, шириной в шину автомобиля (не «форда»): один – туда, другой – обратно. Оба они были ясно видны на протяжении около двадцати футов, после чего терялись на покрытой листьями земле леса.
Уильям говорит, что сам обычно не против хорошо позабавиться, но когда дело доходит до кражи трех ценных поросят, ему не до шуток, и ему хочется, чтобы законодательный орган принял закон или что-то в этом роде.
– Хамф! – буркнул я, передавая ему газету. – Некоторые умники-разумники репортеры снова используют свое воображение. Этот «Джерси-дьявол» – постоянная шутка, де Гранден, как и ежегодная байка о морском змее в Каннах, понимаете ли. В газетах всегда бывает подобная глупая история в это время года.
– Действительно? – он поднял узкие черные брови. – Вот как? Тем не менее, друг мой, я хочу побеседовать с этим прекрасным мсье Йоханнесом. Вполне вероятно, что журналист – простой лжец, но мы не побили бы boche, упуская какие-нибудь возможности. Я проверю каждый шаг этого дела.
– Какого дела? – спросил я, отодвигая стул и разыскивая шляпу и трость.
– Ah bah, друг мой, – ответил он, – вы задаете слишком много вопросов ради того, чтобы послушать свой голос. Ожидайте, когда я вернусь.
– Троубридж, mon vieux, вот что я обнаружил, – сказал он, врываясь в мой кабинет через четыре часа. – Parbleu, но молодой человек из газеты оказал нам неоценимую услугу, хотя он этого не знал, когда писал свою историю о дьяволе из Нью-Джерси. Посмотрите, пожалуйста! – Рука, дрожащая от волнения, протянула мне немного смятую газету.
Развернув газету, я увидел то, что могло получиться в результате подгонки нового копыта для лошади, предпринятой кузнецом.
– Ну? – спросил я, с любопытством повернув это. – Что это, и что из этого следует?
– Что касается этой штуки, то я и не ожидал, что вы поймете, что это, – признался он, улыбнувшись одной из своих быстрых, детских улыбок. – Что касается его важности – кто скажет? Это, мой друг, кусок кожи большой змеи. Я нашел его после двухчасового лазанья на руках и коленях рядом со следами, оставленными змеем, который вчера вечером набросился на свиней мсье Йоханнеса. В настоящее время я не готов точно сказать, что это за рептилия. Но я думаю, это либо бирманский питон, либо африканский боа. Кроме того, если судить по размерам, я должен сказать, что ужас и изумление возложили увеличительные линзы на глаза мсье Йоханнесу, когда он увидел змею. Потому что она, скорее всего, двадцати-сорока футов в длину. Но добрый Бог знает, даже если так, что встретиться с ней будет достаточно страшно.
– Ну? – снова спросил я.
– Ну? – переспросил он с издевкой. – Ну – что? Что, по-вашему, это значит?
– Насколько я вижу, это ничего не значит, кроме…
– Dieu de Dieu, – нетерпеливо перебил он, – кроме того, что мадам Кэндис говорила истинную правду, когда сказала, что узнала следы змеи в саду, и что на севере есть такое чудовище.
– Почему, – пробормотал я, поразившись этому ужасному заявлению, – почему вы думаете, что маленький мальчик Кэндисов мог быть поглощен этим чудовищем? Это объясняет его исчезновение и без подсказок. Но как насчет выкупного письма, которое мы видели вчера вечером? Змея могла съесть ребенка, хотя я всегда знал, что процесс проглатывания довольно медленный. И я не могу понять, как она могла проглотить маленького мальчика, прежде чем миссис Кэндис дошла до детской. Но даже вы должны признать, что змея вряд ли могла бы подготовить и отправить это письмо, требуя две тысячи долларов за возвращение ребенка.
– Иногда, друг мой Троубридж, – заявил он торжественно, – я думаю, что вы – дурак. В других случаях я считаю, что вы просто тупица. Как, вы не можете смириться с тем, что огромный змей выкрал малыша и отправил письмо о выкупе?
– Нет, висеть мне на суку, не могу, – признался я.
– Morbleu… – начал он яростно, затем остановился, и одна из его быстрых улыбок стерла раздражение на его лице. – Простите меня, мой добрый, добрый друг, – взмолился он. – Я забыл, что у вас не было опыта в Sûreté. Послушайте меня: десять дней назад маленький мальчик исчез. Полиция была уведомлена, новости об его исчезновении стали общедоступными. Нет никакого намека на то, где он. У свински-невежественной полиции нет теории, достойной названия. Змей может быть ответственным за все это, n’est-ce-pas?
– Полагаю, что так, – признал я.
– Très bien. Теперь предположим, что какой-то злодей хотел озолотиться на страданиях тех, кто потерял ребенка, – что тогда? Выяснив их обстоятельства, что, как я подозреваю, было легко, он составляет это подлое письмо, которое мы прочитали прошлой ночью, и подкладывает его мсье и мадам Кэндис. Он знает, что они сделают всё и заплатят любую сумму в пределах своих средств, чтобы снова увидеть своего мальчика.
– Вы имеете в виду, что какой-то дьявол будет торговать чужим горем, издеваться над ними из-за двух тысяч долларов, зная все это время, что нарушает свои подлые обязательства и не вернет ребенка? – спросил я испуганно.
Его маленький, чувствительный рот сжался в мрачную прямую линию под аккуратными навощенными концами его маленьких усиков.
– Précisément, – кивнул он. – Такие вещи делались много раз. Мы в парижской Sûreté знакомы со многими подобными случаями.
– Но ради Бога… – начал было я.
– Вот именно, – ответил он. – Ради Бога, и ради тех двух бедняг, чей маленький человечек был украден. И ради всех других родителей, которых может постичь подобная судьба! Мой долг настигнуть этого злодея, – и, клянусь рожками дьявола, – если окажется, что он не знает местонахождение маленького мальчика, он будет молить о смерти, прежде чем я с ним сделаю это!
– Но…
– Ah bah, давайте не будем волноваться, друг мой. Завтра вечером назначено время. Я спешу, тороплюсь, я лечу в Нью-Йорк, где проконсультируюсь с некоторыми экспертами-мастерами. Клянусь брюхом кита Ионы, я устрою этому похитителю такой сюрприз, что он и не подозревает! Adieu, друг мой Троубридж. Я возвращусь, когда мои дела в Нью-Йорке будут завершены.
– Позаботьтесь об этом, друг мой, – попросил де Гранден следующим вечером, передавая мне маленький черный саквояж и забираясь в огромный автомобиль Кэндиса. – Отнеситесь к этой сумке с уважением, нежно, как к ребенку. И, что бы вы ни делали, не прикасайтесь к ее ручкам, а держите их по сторонам.
Сверившись с миниатюрными часами на запястье, он быстро кивнул Кэндису, сидевшему за рулем в лихорадочном возбуждении и нетерпении.
– Поехали, мсье, – скомандовал он, и мощный автомобиль тронулся на юг к маленькому итальянскому поселку Руплейвилль; двигатель набирал скорость с каждым оборотом колес. – Сосредоточьте свое внимание на своей стороне дороги, друг мой Троубридж, – велел он, толкнув меня под ребра острым локтем, – я же приклею глаза к своей. Прибавьте скорость, мсье Кэндис, – попросил он, когда машина вошла в длинный узкий участок дороги между двумя сегментами густых сосновых лесов. – Никогда наша рыба не клюнет на приманку, если мы поедем вдоль шоссе. Жмите на газ, умоляю вас!
Айринг Кэндис с мрачным лицом, с суженными глазами, пристально посмотрел на него и вжал ногой акселератор. Машина рванулась, как снаряд, и помчалась вперед по дороге между рядами черных сосен с ревом, подобным воющему зверю.
– Хорошо, отлично, превосходно! – похвалил француз. – При таком темпе мы должны… grand Dieu, есть свет!
Когда автомобиль взревел на повороте, внезапный желтый блеск сильного фонаря, подвешенного на дереве, показался на черном фоне леса.
– Вперед-вперед-вперед, pour l’amour de Dieu! – прокричал де Гранден в ухо водителя, когда Кэндис невольно сбавил скорость. В следующий миг де Гранден наклонился, выхватил с моих коленей черный чемоданчик и швырнул его в сторону мерцающего фонаря, как футболист, дающий боковой пас.
– А теперь медленно и осторожно, друг мой, – посоветовал он, подталкивая Кэндиса между лопаток, когда машина завершила поворот. – Езжайте, но постепенно тормозите, чтобы позволить нам высадиться, но держите moteur в стороне и не глушите. Мы должны убедить подлеца в том, что мы все еще продолжаем ехать.
В следующий момент он распахнул дверь машины, тихо сошел на проезжую часть с твердым покрытием и двинулся вперед, подкрадываясь к подлеску, граничащему с шоссе.
– У вас есть оружие? – прошептал я, присев рядом с ним в высоких сорняках, окаймляющих дорогу.
– Ш-ш-ш! – усмехнулся он, засовывая руку под куртку и доставая небольшую, покрытую тканью упаковку, похожую на складную стойку для нот.
Лихорадочно он порвал фланелевые обертки, достал тонкие стальные стержни и начал соединять их. Через мгновение у него оказалась странная конструкция – наподобие трезубца для ловли угрей, исключая то, что у нее было только два зубца. Левой рукой он разматывал прочную плетеную веревку конского волоса, с удавкой на конце; в правой – покручивал лассо.
– Allez vous en! – прорычал он, проползая дальше в подлесок.
Осторожно, перемещаясь так медленно, что казалось, мы почти не двигаемся, мы приблизились к покачающемуся фонарю. Ничто не намекало на присутствие человека в крошечном круге света, отбрасываемого лампой; ни одна фигура, ни одна тень не шевелилась среди высоких черных сосен.
– Дьявол! – воскликнул я в злой досаде. – Он ушел!
– Спокойно! – раздраженно ответил француз. – Он здесь. Он выжидает, чтобы убедиться, что нас не сопровождает полиция. Пригнитесь, мой друг, и будьте готовы – nom d’un bête! – встретиться с ним!
Словно тень от тени, украдкой, как ласка между стволами деревьев, мужчина, худощавый, как юноша, сгорбленный и узкогрудый, невероятно быстро скользнул вперед, схватил черную сумку де Грандена и бросился обратно под укрытие сосен, даже когда француз издал предупреждающий крик.
В следующий миг полуночная тишина леса была нарушена внезапным чиханием, еще одним и еще одним, и из тьмы показалась трясущаяся, спотыкающаяся фигура, слепо натыкающаяся на кустарники и деревья, ударяющие его по лицу ветками. Она останавливалась и всякий раз захлебывалась в мучительном тяжелом кашле или в безумном чихании.
– Ха, мсье похититель детей, вы ожидали монеты другого рода, n’est-ce-pas? – довольно вскрикнул де Гранден, прыгнул вперед, чтобы пнуть слепого, чихающего парня ловким движением ноги. – К нему, друг мой Троубридж! – крикнул он. – Бросайтесь на него, ткните лицом в землю, схватите его, свяжите его накрепко!
Я бросился вперед, чтобы сделать это, но резко затормозил, – холодный ужас схватил меня за горло.
– Осторожно, де Гранден! – закричал я. – Смотрите, ради бога…
– Ха? – резкое вопросительное восклицание француза было скорее выражением удовлетворенного ожидания, чем неожиданности. Казалось, чудовищная змея, поднявшаяся из хвои у наших ног, была именно тем, чего он ждал.
– Неужели вы, мсье le serpent? – воскликнул он, проскользнув назад между деревьями и выдвинув вперед свой двузубец, как опытный фехтовальщик рапиру. – Наконец-то мы вас встретили! – добавил он, двигаясь, словно в танце с разящим, как молния, зубцом.
– Sa-ha, мсье, попробуйте-ка справиться с этим? – потребовал де Гранден высоким тонким голосом, с почти истерическим торжеством.
И острые стальные зубья опустились на мягкую землю с каждой стороны шеи огромной змеи, пригвоздив ее злобную заостренную голову к земле.
– Eh bien, кажется, это слишком много для вас, mon ami, – спокойно заметил де Гранден, когда просунул петлю своей веревки под извивающейся головой, натянул ее и зашвырнул свободный конец веревки на висевшую низко ветку дерева.
– Поехали, – радостно объявил он, резко натягивая веревку и поднимая чудовище-рептилию над землей, пока та не оказалась подвешенной на суку со всеми своими четырьмя футами коричнево-пестрого тела, кончиком остроконечного хвоста касаясь корней сосны.
Отвратительная тварь мгновенно ударила по земле хвостом, а затем притянула сверкающее тело, толстое, как бедро человека, вверх, обернув его вокруг ветви, на которой была привязана, скорчилась в му́ке, затем длинной страшной волной скользнула к земле.
– Извините, друг мой, – сказал де Гранден с усмешкой, рассматривая борющегося змея. – Parbleu, извивайтесь, барахтайтесь и крутитесь, – это принесет вам небольшую пользу. Жюль де Гранден связал эти узлы, а он знает, как бороться с вашим братом, ползает ли он на животе, ходит ли он на ногах. Это напоминает мне… – тут он повернулся к барахтающемуся на земле человеку. – Похоже, это касается и вас, мсье. Будете ли вы рады подняться, если я попрошу моего доброго друга Троубриджа положить конец вашему стоянию на коленях и на локтях?
– Вы его взяли? – Кэндис стремительно поднялся, оттолкнул меня в сторону и схватил плечо нашего узника железной хваткой. – Где мой сын, черт? Скажи мне, или, Боже, я…
– Мистар, отпустите меня! – закричал пленник, извиваясь в руках Кэндиса. – Поверьте, я хорош человек. Я проходил по лесу и увидел, что кто-то оставил фонарь – хороший, новый фонарь, и подошел, чтобы взять его. Когда я попытался достать его с дерева, кто-то подошел и бросил сумочку, и я подумал, что, может быть, в ней есть деньги. Поэтому я забрал ее, а потом мои глаза…
– Ты лжешь! – Кэндис с пеной во рту снова встряхнул парня. Но де Гранден осторожно отвел его руку.
– Мягче, друг мой, – прошептал он. – Помните, нам надо вернуть вашего сына. Возможно, нам удастся только напугать его сейчас, но он будет молчать. В Харрисонвилле есть отделение gendarmerie. Отвезем его туда. Несомненно, офицеры заставят его признаться, и мадам Кэндис будет очищена перед всем миром. Поедемте.
– Хорошо, – неохотно согласился Кэндис. – Давайте поедем. Мы можем добраться туда через полчаса, если поспешим.
Огни полицейского отделения высветились в безлунной летней ночи, когда Кэндис остановился перед зданием и вытащил пленника из машины.
– Bon soir, messieurs les gendarmes, – поздоровался де Гранден, церемонно сняв мягкую войлочную шляпу на входе в караульную. – Мы сейчас прибыли из Руплейвилля, – он сделал паузу, затем жестом указал на низкорослого пленника, извивающегося в руках Кэндиса, – и привезли с собой похитителя маленького мальчика Кэндисов. Не меньше.
– О, так ли? – неуклюже ответил дежурный сержант. – Еще одного? Мы получили всевозможные материалы по этому делу: стопка писем высотой в фут; у нас около дюжины телефонных звонков в день, нам предлагают низкую цену за…
– Monsieur le sergent, – любезность де Грандена исчезла, как ночной мороз перед утренним солнцем, – если вы считаете, что мы спешили по сельской местности в полночь для нашего собственного развлечения, вы сильно ошибаетесь. Посмотрите на это!
Он сунул выкупное письмо под нос изумленного полицейского. И пока тот завершал чтение этого послания, он коротко рассказал о приключениях этой ночи.
– Да, похоже, у вас в самом деле есть кое-что, во что мы можем вонзить наши зубы, – усмехнулся сержант. – Где малыш?
Он бесцеремонно повернул заключенного.
– Говори, ты! Будет хуже, если не скажешь.
– Мистар, – пленник выразительно поднял свои узкие плечи, – я не знаю, о чем вы говорите. Я добрый человек, бедный, но добрый. Я ничего не знаю об этом дитё, о котором вы грите. Сегодня вечером я гуляю по лесу по дороге домой, и вижу, что кто-то оставил хороший новый фонарь. Я пошел за ним, потому что он нужен мне в моем доме, и эти жантльмены, которых вы видите здесь, приходят в быстром автомобиле, и – вжух! – что-то бросают в лес. Я думаю, что, может быть, это бутлегеры, бегущие из полиции, поэтому я иду посмотреть, что в сумке, и сразу что-то стреляет прямо в мое лицо – пуф! Это делает меня слепым, и, пока я бегаю, как рыба без воды, эти жантльмены здесь, они поднимаются и говорят: «Ты… ты украл дитё, мы убиваем тебя сейчас, если ты не скажешь нам, где он!» Я не знаю, почему они так говорят, мистар. Я бедный, добрый человек. Не крал я дитё, не крал я ничо. Это не я!
– Хамф! – сержант повернулся к де Грандену, пожав плечами. – Он, наверное, чертов лжец, как большинство из них; но его история достаточно простая. Мы просто засадим его на пару дней и дадим ему время подумать над этим. Надеюсь, он будет готов признать что-то к тому времени, когда мы его привлечем к ответственности.
– Но, мсье, разве вы не понимаете, насколько это абсурдно? – возразил де Гранден. – Пока злодей сидит в злодейской клетке, маленький мальчик, которого мы ищем, может умереть с голоду. Ваша задержка может означать его смерть!
– Не могу с этим ничего поделать, – покорно ответил молодой офицер. – У меня было больше опыта с такими ребятами, чем у вас. И если мы попробуем его измотать, он призовет всех святых в календаре засвидетельствовать его невиновность и станет кричать об ошибке, – мы ничего не сможем предпринять. Дайте ему время подумать об этом в прекрасной одиночной камере – вот способ взорвать этот снаряд.
– Morbleu! – Я подумал, что маленький француз взорвется от изумленного гнева. – У вас больше опыта, чем у меня, Жюля де Грандена из le Sûreté? Кровь дьявола! Кровь самого неблагородного кота! Мы увидим то, что увидим. Вы признаете свою неспособность заставить его исповедаться! Могу я попытаться? Parbleu, если я не смогу заставить его заговорить в течение десяти минут, я превращусь в монаха и буду жить в молитвах и на отвратительной репе всю оставшуюся жизнь!
– Гм… – сержант поглядел на сердитого маленького француза. – Обещаете не причинять ему вреда?
Де Гранден подошел на цыпочках и прошептал что-то в ухо полицейского, махая руками, как ветряная мельница под ураганом.
– Окей, – согласился офицер, широкая улыбка заполонила его лицо. – Я наслышан о том, как вы, ребята, работаете. Давай посмотрим, как вы раскручиваете такие штуки.
– Merci, – поблагодарил де Гранден, пересек помещение и остановился перед высокой чугунной печью, которая работала зимой.
В топке лежала скомканная бумажка и несколько щепочек светлого дерева. Де Гранден поджег их спичкой, шевеля танцующее пламя длинной чугунной кочергой.
– Поможете, друг мой Троубридж? – спросил он, вытаскивая из кармана крепкую веревку, и начал ловко привязывать пленника к стулу искусными узлами.
– Что вы хотите, чтобы я сделал? – спросил я удивленно.
– Стойте, и будьте готовы дать мне немного льда из холодильника, – тихо прошептал он мне на ухо; затем, по мере того, как кочерга медленно раскалилась от серого до красного, от красного до светло-оранжевого в огне, он схватил ручку и продвинулся медленным, угрожающим шагом к привязанному и беспомощному заключенному. Его маленькие круглые голубые глаза стали жесткими, как глаза милой домашней кошки вспыхивают от ярости, когда она увидит уличную собаку-дворняжку.
– Похититель маленьких детей, – объявил он голосом таким тихим, что было едва слышно, но тяжелым и беспощадным, как лезвие скальпеля. – Я собираюсь дать вам последний шанс сказать правду. Скажи, где малыш, которого ты украл?
– Signor, – ответил заключенный, изворачиваясь и натягивая веревки, – я сказал вам только правду. Per l’amore della Madonna…
– Ah bah! – француз поднял светящуюся сталь на дюйм от лица парня. – Ты сказал правду? Что знает похититель детей? Nom d’un chat, что утка знает о вкусе коньяка?
Сделав еще один шаг, он внезапно схватил полотенце над умывальником, скрутил его в свободный узел и бросил на лицо заключенного, плотно прижимая его к глазам.
– Наблюдайте за ним, друзья мои, – сказал он, протягивая руку, чтобы взять кусочек льда, который я вынул из холодильника по его молчаливой команде, а затем разорвал воротник связанного человека.
Завороженные, мы смотрели на сцену перед нами. Де Гранден казался диким и непримиримым, как аллегорическая фигура Немезиды в классической греческой пьесе. Перед ним, дрожа, как будто от холода, несмотря на летнюю ночь, сидел побледневший связанный заключенный. Он был малорослым человеком, чуть ли не мальчиком по виду; его мелкие, правильные черты и тонко смоделированные миниатюрные руки и ноги придавали ему почти женственный облик. Его ужас был настолько очевиден, что меня почти тронул, но француз был беспощаден.
– Говорите, похититель детей, или расплачивайтесь! – резко воскликнул он, приблизив раскаленную кочергу на полдюйма к дрожащей шеи заключенного; затем выхватил кусочек льда и засунул его под одежду к сухой белой коже.
Изо рта пленника вырвался крик безнадежной тоски и боли. Он извивался и корчился в своих путах, как раненая змея в пламени, вонзая ногти в подлокотники, кусая губы, пока кровавая пена не выступила из рта.
– Santissima Madonna… caro Dio! – вскричал он, когда лед встретился с его телом.
– Отвечай, злодей! – велел де Гранден, приставив лед к шее заключенного. – Отвечай, или, pardieu, я выжгу твой лживый язык до самой глотки!
Связанный человек снова извивался и испускал кровавыми губами неистовые хриплые звуки испуга и боли.
– Nom d’un sacré singe, как он упрям, – пробормотал де Гранден. – Кажется, мне еще нужно сжечь его сердце.
Бросив кочергу в огонь снова, он разорвал грязную белую рубашку заключенного и обнажил его грудь.
– Mon dieu! – воскликнул он, когда одежда осталась в его руках.
– Боже мой! – воскликнул я с изумлением.
– Гсподь мой… женщина! – выдохнул сержант.
– Santa Madonna, Santissima Madre! – заключенная испустила сдавленный, булькающий крик, обмякла на сдерживающие ее веревки и свесила голову набок. Кровоточащие губы раскрылись, обнаженная белая грудь судорожно вздымалась.
– Быстрей, друг мой Троубридж, – резко велел де Гранден. – Пожалуйста, немного воды. Она без сознания.
Веки женщины затрепетали, когда я поспешил подчиниться команде де Грандена.
– Si, si, signori, – сказала она. – Я – женщина, и это я взяла малыша из дома Кэндисов.
На мгновение она остановилась, судорожно сглотнув, подняла одну из своих тонких рук, на которых де Гранден перерезал путы, к шее, в том месте, где француз прикладывал лед, а затем вздохнула с облегчением, не обнаружив следа от, по ее представлению, раскаленной кочерги.
– Я, – она проглотила всхлипывание, – я – Джоконда Витале. Я живу в Руплейвилле, рядом с железной дорогой. Люди Колледж-Гроув знают меня, как ту, кто работает каждый день, кто чистит, кто разжигает очаг, кто моет. Вы, синьор Кэндис, видели меня в вашем доме не один раз, но не замечали меня, как если бы я была стулом или столом.
В прошлом году мой муж, мой Антонио, умер. Это была инфлюэнца, сказал доктор; и он быстро ушел, как будто заснул после тяжелого рабочего дня. В жизни он был… как вы это называете? – заклинатель змей – в итальянском цирке, затем на Кони-Айленде. Мы зарабатывали много денег, пока он был жив, потому что он был известен со своими змеями – его называли «Королем змей» на рекламных щитах. Но я не любила их. Всех, кроме Беппо, – он был добрым змеем. Я его любила. Этого Беппо, питона, мой муж любил больше всех, и я тоже его любила. У него хорошее доброе сердце, как у собаки. У меня не хватило сил, чтобы продать его, как я продала всех остальных, когда мой Тонио умер. Я содержала его, но его трудно прокормить, потому что он много ест каждый месяц… – цыпленок, кролик, все, что он мог получить. Когда у меня не было денег, чтобы купить то, что он хочет, он отправлялся и получал это сам.
«Беппо, – говорила я ему, – у нас будет много неприятностей, если ты будешь продолжать», но он не обращал на меня никакого внимания. Нет. Signori, – она обвела нас своими большими, темными глазами, – когда мой муж умер, я осталась одна, – но не одна, потому что была еще любовь моего мужа и мои молитвы к la Madonna. Да.
Без моего мужа мне было тяжело. Я иду и работаю, работаю, работаю до тех пор, пока руки не истерла до костей. А ночью я сажусь и думаю, как бы с bambino должно быть хорошо. Да.
Вскоре он появился, мой прекрасный маленький мальчик. Его глаза голубые, как у моего мужа, который на небесах с благословенными святыми, – потому что Антонио родом был из Флоренции, а не темноглазый, как мы, сицилийцы. Santo Dio, как я его любила, как я поклонялась ему, потому что он был не только ребенком моего тела; он был моим мужем, вернувшимся ко мне снова! Я окрестила его Антонио, по имени его отца, который ушел к Богу, и каждую ночь, когда я возвращалась с работы, он улыбался мне и, кажется, говорил: «Madre mia, мой отец на небесах с благословенными, он видит всех нас и любит тебя, как и раньше на земле. Да, signori, это так.
Добрый Бог знает Свои пути, но женщинам это трудно понять. Мой малыш, знак моей любви, был взят у меня. Врач сказал, что он чем-то отравился, но я знаю, что это было потому, что он был слишком красив, чтобы оставаться на земле без святых ангелов и благословенных невинных людей, которые умерли, чтобы наш Господь мог выжить во времена царя Ирода.
Тогда у меня остался только Беппо. Он был хорошим змеем; но никакая, даже любимая змея моего дорогого мужчины, не может занять место малыша, который отошел к Богу. Беппо иногда сопровождает меня за двери, когда я выхожу на прогулку по ночам – в основном, когда он голоден, потому что так дорого его кормить. Но я говорю: «Беппо, возвращайся. Что люди скажут, если они увидят, как я иду со змеей? Они скажут, что у меня дурной глаз!»
Signor, – она повернулась прямо к Кэндису, – вы знаете, что значит иметь пустые руки. Я была такой. Я была сумасшедшей женщиной. Каждый раз, когда я вижу счастливую мать со своим ребенком, что-то внутри меня, кажется, говорит: «Джоконда, проклятая Богом, уйди!»
Вскоре я не смогла этого выносить. В доме синьора Кэндиса появился маленький мальчик такого же возраста, как и мой, если б тот дожил. Я смотрела на него каждый день, когда шла туда работать. Все время мое пустое сердце взывало к ребенку. Наконец, через неделю, может быть, две назад, я сошла с ума.
Весь вечер я стояла за окном, где малыш спит, и смотрела на свет. Потом вошла его мать, наклонилась и поцеловала на ночь.
Мое сердце взорвалось от пустоты, что внутри. Я не могла стерпеть этого. Santa Madre, я этого не вынесла! Когда она погасила свет и подняла окно, я втащила лестницу с крыльца на кухню, поднялась в дом, тихонько взяла малыша с постели, поставила лестницу обратно и побежала домой.
Ах, как чудесно было снова держать ребенка на руках, чувствовать маленькую головку на груди, целовать его, когда он просыпается ночью! Я одичала от радости.
Но как я, бедная женщина, чей муж с благословенными святыми, буду воспитывать этого ребенка? Я могу продать Беппо, но сколько денег мне дадут? Немного. Возможно, сто долларов. Этого не будет. Нет, я не могу поступить так. Тогда я вспомнила, что синьор Кэндис богат. Его жене не нужно чистить полы или стирать одежду. Она тоже молода; у нее будут еще дети, чтобы порадовать дом, но для меня есть только маленький bambino, которого я украсть. Я сделаю богатого отца поддержкой своего ребенка, хотя он этого не узнает.
Итак, я делаю письмо, которое просит денег, и угрожать убить маленького, если он не заплатит. Я убью его? Dio mio, скорее бы я голодать сама, жить без хорошего красного вина, козьего молока и кусочка белого хлеба каждый день!
– Господи, – воскликнул испуганный отец. – Она кормила ребенка грудью?
Женщина не обратила на него внимания, но поспешила продолжить:
– Signori, я злая женщина. Я вижу это сейчас. Если я страдать, потому что добрый Бог забрал моего маленького мальчика на небеса, как еще страдать эта другая бедная мать, потому что смертная, грешная женщина, которая не имеет права, похищает у нее маленького сына? Да.
Вы пойти со мной, – она умоляюще посмотрела на каждого из нас по очереди большими, в слезах, глазами. – Я отвезти вас в свой дом и покажу, как хорошо я держу маленького человечка и как он протягивает руки и улыбается, когда увидит, что я входить.
Жюль де Гранден яростно кривил свои усы и теребил их, чтобы выглядеть свирепым, но голос, который он пытался сделать суровым, имел удивительно нежный тон. Он ответил:
– Отведите нас к себе домой; мы получим малыша, и если все так, как вы говорите, возможно, вы не будете слишком сильно страдать за свое преступление.
– А теперь, друзья мои, – начал де Гранден, когда маленький мальчик был отдан на руки его безумно счастливой матери, – я объясню вам мои умозаключения.
Когда я впервые услышал о следах, что мадам Кэндис увидела на земле в своем саду, я не знал, что думать. Размеры змеи, судя по всему, указывали, на то, что она не являются местной; я подумал, что она может ошибаться, даже… – он быстро, извиняясь, поклонился миссис Кэндис, – что она это вообразила.
Когда я увидел письмо с просьбой о выкупе, я подумал: «Конечно, это объяснение всего. Мы схватим этого злоумышленника с поличным, возможно, также с украденным ребенком. Во всяком случае, мы возьмем похитителя.
На следующее утро я прочитал статью, где прекрасный мсье Йоханнес потерял свиней и видел огромную змею. «Parbleu, – сказал я себе, – это нужно расследовать. Может быть, змея, чей след увидела мадам Кэндис, засунула свою отвратительную голову в комнату, где ее малыш спал, как самые злые змеи засовывают головы в гнезда птиц, и уползла с ребенком». Это была неприятная мысль, друзья мои; но мы должны видеть то, что видим.
Итак, я поговорил с мсье Йоханнесом и, конечно же, нашел доказательства существования настоящей большой змеи. «Что делать теперь?» – спросил я себя.
Кто-то, кто ничего не знает об обстоятельствах похищения, пытался обмануть мсье и мадам Кэндис на две тысячи долларов, – это я знаю. Я видел такие случаи. Он велел в своем письме, чтобы мы бросили деньги из автомобиля. «Ага, мсье похититель, – сказал я себе, – Жюль де Гранден бросит вам кое-что такое, чего вы не ожидаете».
Я поехал в Нью-Йорк, к знакомому мастеру, он сделал мне ранец, который должен был замаскировать большую газовую бомбу. В его верхней части сделано много крошечных отверстий, а внутри металлической коробки полно слезоточивого газа, накачанного при большом давлении. Ручка похожа на спусковой крючок, и в тот момент, когда кто-то схватывает ее, открываются отверстия в верхней части сумки, газ взрывается, ослепляя человека, который держит ручки. Помните, друг мой Троубридж, я предупреждал вас не прикасаться к этим ручкам?
Отлично. «Но какая связь у змеи с кражей ребенка?» – хочу я знать. Я не понимаю, но одна вещь заставляет меня остановиться и подумать. Было ли это совпадением, что следы появились в саду мадам Кэндис в ту ночь, когда ее маленький мальчик был украден? Возможно, так; возможно нет. Во всяком случае, Жюль де Гранден не спит, когда нужно бодрствовать. Я делаю также рогатину что-то вроде тех, которые используют бирманцы для поимки огромных змей в своей стране – змей, из кожи которые позже делают обувь для милых дам. Теперь я готов к встрече с людьми-похитителями или рептилиями – пожирателями детей.
Мы едем в лес, как написано в записке, мы выбрасываем сумку, а маленькая женщина с больным и пустым сердцем поймана благодаря моей умной бомбе.
Пока все идет хорошо, если бы прекрасный Беппо, который был самой ласковой змеей, не был уничтожен мною в порядке самообороны, поскольку я не знал его хороших качеств. Eh bien, Беппо не первый, кто умирает из-за недоразумений.
Друг мой Троубридж, я думаю, наша работа выполнена. Мы вернули маленького мальчика его родителям; мы оставили весьма одиозного Перкинсона, который подозревал, что мадам Кэндис убила своего сына, в больших дураках. Мы нашли похитителя. Пойдемте.
Он поклонился обществу, подошел к двери, затем резко остановился, с несколько заискивающей улыбкой на лице.
– Мсье Кэндис, – попросил он, – из благосклонности ко мне, – если вы даже не согласны с тем, что я сделал, – я бы попросил, чтобы вы были милосердны к бедной, скорбящей матери, когда настанет ее суд. Помните, хотя она и сильно согрешила против вас, украв вашего ребенка, ее искушение было также велико.
– Благосклонность, черт! – возразил Кэндис. – Судебного разбирательства не будет. Думаете, у меня нет сердца, чтобы преследовать ее по обвинению в том, что она рассказала нам в отделении? Нет! Насколько я могу судить, теперь она может освободиться.
– Eh bien, друг мой Троубридж, – сказал де Гранден, когда мы шли по тропинке в саду, – я чрезвычайно восхищаюсь мсье Кэндисом. Воистину, великое сердце Америки отражено в великих сердцах ее граждан.
Когда мы подошли к ожидающей нас машине, он усмехнулся.
– А великая жажда великой пустыни отражена в Жюле де Грандене, – признался он. – Поедемте, поспешим, друг мой, умоляю. Я бы выпил одну из ваших столь славных бутылок джина, прежде чем пожелать себе спокойной ночи.
