Жюль де Гранден уставился на Эллсворта Беннетта, Эллсворт Беннетт уставился на Жюля де Грандена, и в глазах каждого полыхал ужас, безнадежность, обреченность.

– Что делать, mon Dieu, что делать? – бормотал маленький француз, и его голос звучал почти как вопль. – Друг мой, вы совершили то, что я сказал? – он внимательно посмотрел на Эллсворта.

– Сходить к священнику? – отозвался тот. – Да. Он дал нам своего рода маленький амулет – он называется иконкой. Смотрите, вот она. – Порывшись в складках платья жены, он достал изображение героя, сражавшегося с драконом, на красном шелковом шнурочке. – Предполагается, что это – Святой Георгий, – объяснил он. – И отец Димитрий уверил нас, что никакое зло не коснется ее, пока она его носит. Боже небесный, если ты есть! – глядите, как это сработало! – он истерично расхохотался и указал на ожерелье с единственным камнем, который, казалось, сардонически подмигивал нам в такт дыханию Пелигии.

– Non, non, – бормотал француз, – новый амулет бесполезен против древнего зла. Мы должны сражаться с ним чем-то таким же древним. Но чем, nom d’un canard, чем?.. Отнесите ее наверх, друг мой, – сказал он Беннетту с отчаяньем. – Отнесите наверх и положите на мою постель. Глядите за ней и молитесь, если помните молитвы; молитесь, как вы делали это на коленях у своей матери. Тем временем я… Grand Dieu, я сделаю все, что смогу!

Беннетт отнес свою безжизненную жену наверх по лестнице, а маленький француз уселся у хирургического стола, поставил локти на его полированную поверхность, обхватил обеими руками подбородок, придав ему образ чаши, и уставился перед собой неподвижным взором. Наконец раздалось: «Parbleu, это рискованно, но мы попробуем!» Еще мгновение его пристальный взгляд дико блуждал по зале, быстро проходя по полу, стенам и потолку и, наконец, остановился на печатной сепии «Школы анатомии» Рембрандта.

– Не знаю, как это сработает, – бормотал он, быстро поднимаясь и снимая картину с крюка, – но, parbleu, должно! Идите, друг мой Троубридж, наверх и присмотрите за нашими друзьями. Я скоро приду, – сказал он мне, лихорадочно откручивая проволоку с крюка картины.

– Всё хорошо? – спросил я бодро, насколько мог, войдя в комнату, где Пелигия тихо лежала, словно в трансе.

– Я… я не знаю, – колебался Беннетт. – Я уложил ее спать, как вы сказали, но, даже не начав молиться, сам заснул. И пробудился буквально минуту назад. Я не думаю, что она… О… о-о-о! – его восклицание обернулось криком преступника под пытками. Голова его жены, покоящаяся на подушке, была бледнее белоснежного белья, и была отмечена смертью. Как часто я видел такие лица у пациентов за час-другой до смерти. Если я не очень ошибался, Пелигия Беннетт никогда не увидит утреннего солнца.

– Ха, кажется, я прибыл не слишком быстро, – донесся скрипучий голос де Грандена из-за двери.

– Друзья мои, – объявил он, пристально вглядываясь в каждого из нас своими глазками, расширенными от волнения, – этой ночью я буду сражаться с противником, силу которого не знаю. И, боюсь, мое оружие может оказаться слабым. Троубридж, дорогой мой старый друг… – его тонкая сильная рука быстро сжала мое плечо, – если произойдет так, что я не возвращусь, пусть напишут на моей могиле: «Он умер, служа своим друзьям».

– Но, друг мой дорогой, вы же не оставите нас… – начал было я, но был заглушен его криком: «Жрец Каку, слуга ложных богов, гонитель женщин, я обвиняю тебя! Явись из тьмы! Я, Жюль де Гранден, бросаю вызов тебе!»

Я мотнул головой и в изумлении протер глаза. Был ли это водоворот воющей январской метели сквозь приоткрытое окно, или трепетанье белой занавески в дальнем углу комнаты? Я вглядывался, и изумление уступило скептицизму, который сменился ужасом. В воздухе перед окном, как на темном экране кинематографа, спроецировался темный силуэт человека. Высокий, мертвецки бледный, словно был давно похороненным мертвецом, он был одет в какую-то серовато-зеленую хламиду, бритую голову его украшала торчащая вьющаяся борода. Его нечеловеческие глаза пылали ненавистью, исходящей из самых недр ада. Казалось, между полом и потолком на мгновенье он задержался яростным взглядом на маленьком французе, а потом уставился пылающими глазами в спящую на кровати женщину.

Пелигия вдруг вздохнула, ресницы ее затрепетали, глаза сфокусировались на стоящей перед ней фигуре. Ее тонкие руки с синими прожилками медленно поднялись из-под одеяла к парящему в конце комнаты фантому, тихо и принужденно, словно в гипнотическом трансе, она поднялась с кровати и двинулась вперед, не отрываясь от горящих на мертвенно-бледном лице глаз – без сомнения, жреца Себека, полностью материализовавшегося и стоящего у окна моей спальни.

– Назад! – крикнул де Гранден, отправляя ее обратно в кровать. Он обернулся к жрецу в зеленой египетской одежде с жесткой улыбкой и бросил ему вызов. – Мсье из ада! Много долгих лет тому назад ты решил положить свое заклятие и чары Себека, своего нечистого бога на эту женщину. Пока не появился ее защитник, способный в тяжелом бою сразиться с тобой. Готов ли ты сразиться? Или ты грязный трус, как я считаю?

Это было чудовищно, невозможно, такого не могло быть. Мой разум говорил мне, что человек из плоти и крови не мог сражаться с неосязаемым фантомом в надежде победить его. Однако здесь, в тишине моей спальни Жюль де Гранден отбросил в сторону жакет и жилет, согнулся и бросился вперед на материализовавшуюся из воздуха тварь. В три прыжка преодолев комнату, француз выхватил что-то из своего кармана и взмахнул над головой. С великим изумлением я узнал четырехфутовый кусок провода из мягкого металла с картины в моей операционной.

Руки фантома вытянулись вперед в попытке схватить моего маленького друга, лицо фантома озарилось дьявольской улыбкой – улыбкой сатаны при встрече с про́клятой душой. Но через секунду я понял, что сражение между призрачной тварью и его смертным противником не было безнадежным.

Де Гранден не предпринимал попыток сцепиться со жрецом Себека или накинуть на него петлю провода. Всё его внимание было направлено на то, чтобы увернуться от медного ножа с длинным лезвием, оружия жреца.

Вновь и вновь привидение пыталось нанести жесткие удары по лицу, шее и груди де Грандена. Всякий раз француз избегал его выпадов и наносил удары металлической проволокой по рукам, плечам и бритой голове призрачной твари. Я с восторгом заметил, что привидение корчилось при каждом соприкосновении с железом, будто оно было раскалено добела.

Не знаю, сколько продолжалось сражение. Де Гранден задыхался, как бегун на финише, потоки пота струились по его бледному лицу. Его противник не издавал никаких звуков, и даже его ноги в сандалиях не шаркали по ковру. Мы с Беннеттом стояли тихо, как два истукана, и только тяжелое дыхание маленького француза нарушало тишину комнаты. Наконец показалось, что призрачный противник становится легче, тоньше, бестелеснее. Если раньше он выглядел созданным из плоти и крови, то теперь через него просвечивались предметы мебели. Но он еще существовал в своем призрачном облике. Снова и снова француз стегал его железным бичом, увертываясь от ножа.

С возгласом «In nomine Domini!» де Гранден прыгал вперед и выбрасывал свой железный кнут. Одетый в зеленое жрец Себека ослабел и, словно пучок травы, брошенный в огонь, развеялся дымом и растворился в воздухе.

– Triomphe, закончено! – выдохнул де Гранден, прополз через комнату и повалился на постель Пелигии Беннетт. – Закончено, а я, mon Dieu, сломан! – и он разрыдался, как уставший ребенок, пряча лицо в покрывало.

– Это было великолепно, – сказал я, когда мы устроились в моем кабинете перед коробкой сигар и одной из немногих оставшихся в запасе бутылок коньяка. – Вы боролись с этим призраком голыми руками и одолели его, но я не понимаю, как. Быть может, объясните?

Он с наслаждением потянулся, запалил новую сигару и улыбнулся своей быстрой озорной улыбкой сквозь клубы дыма.

– Много ли вы читали о древнем Египте? – спросил он невпопад.

– Не очень-то, – признался я.

– Тогда вы, наверное, не знаете об отсутствии железа в их памятниках? Вы не знаете, что их саркофаги собраны с помощью клея и деревянных шпунтов. А металлические инструменты, найденные в их храмах, сделаны из меди и бронзы, но никак не из железа и стали.

– Я слышал что-то об этом, – отвечал я, – но не понимаю значения этого. Что из того, что они не знали искусства создания стали, а использовали закаленную медь?

– Я сомневаюсь в этом, – сказал он. – Ремесла в древнем Египте были чрезвычайно развиты, и у них, конечно же, были средства для изготовления железа или даже стали, если бы они пожелали. Нет, друг мой, отсутствие железа происходит из-за другой причины, а не из-за невежества. Железо, как вы должны знать, является самым земным из всех металлов. Души, даже добрые, считают его противным. Что же касается злых душ, то они ненавидят его. Вы начинаете понимать?

– Нет, я бы не сказал так. Вы полагаете…

– Я полагаю, что Египет больше, чем какая-либо другая страна, был поглощен духовной стороной жизни. Человеческие дни они проводили в общении с душами покойных или с духами другого вида. Элементными духами, никогда не носившими одежду плоти.

Мумификация мертвецов совершалась не из ужаса перед гниением, но из веры в то, что физическое восстановление должно произойти через семьдесят веков – примерно через семь тысяч лет. В течение этого времени, соответственно их религии, тело лежит в могиле, а в конце этого периода душа, или ка, возвращает тело к жизни. Тем временем ка находится рядом с мумией. Вы теперь поняли, почему железо никогда не помещалось в их гробы?

– Чтобы не стеснять близостью железа души, находящейся рядом с телом?

– Вы верно сказали, друг мой. Были подтвержденные случаи, когда дома защищали от привидений небольшими преградами в виде железной проволоки, протянутой через дверь. В Ирландии маленький народец легко удерживали у дверей парой стальных ножниц, отверстых ко входу. Вот так и получилось, что я решил сражаться с Каку не чем иным, как железной проволокой. Eh bien, это было отчаянно, но подействовало.

Пламя его спички вспыхнуло, когда он зажег новую сигару. Он продолжил:

– Теперь то, что касается ожерелья из семи камней, в которое была вплетена судьба мадам Беннетт. Оно, друг мой, является талисманом и направленной наружу невидимой и духовной силой. В своей гипнотической команде спать до тех пор, пока ее не пробудят в более позднем возрасте, если она до конца не умрет в течение семи тысяч лет, жрец Каку внушил ей мысль, что если семь камней из ожерелья будут разрушены, ее вторая жизнь начнет уменьшаться. Эти семь камней стали ей постоянным напоминанием о мрачной судьбе – как, к примеру, завязанная вами ниточка на пальце, чтобы напомнить о покупке новых лезвий или зубного порошка, когда вы пройдете мимо аптеки. – Он с удовольствием усмехнулся своему бытовому примеру.

– Но как Каку мог знать о пробуждении Пелигии, как он смог возвратиться, чтобы сражаться за нее? – выпытывал я.

– Друг мой, Каку был мертв, – отвечал он серьезно, – но, подобно вашему мсье Джону Брауну, его душа идет, марширует, – или, по крайней мере, шла. А поскольку это была не добрая душа, жившая в телесных пределах с уродливой мыслью о ревности, ей не разрешили продолжить путь к совершенству, но приковали цепью к земле. В сознании Каку, даже после того, как он перестал обладать телом, остались мысль о его неразделенной любви к Пелигии и страх, что она будет разбужена ото сна мужчиной, которого полюбит.

Подобно пожарному, поднятому по тревоге, душа Каку пробудилась, как только Пелигия пришла в сознание. Сначала он явился под маской кошки, ибо кошки были знакомы в древнем Египте. Потом, в виде крокодила он едва не убил молодого Беннетта и его возлюбленную, когда они ехали отобедать с нами. Еще раз – как он сделал это, мы не знаем, – он поджег дом и едва не убил Пелигию, когда она спускалась по веревке, избежав огня.

Этой ночью он явился по зову ее тела, готового присоединиться к его блуждающей душе – но, слава Богу! мы помешали ему посредством простого железного провода, который погубил его дух.

– Так что же, вы хотите сказать, что Каку никогда не возвратится, чтобы снова извести Пелигию и Эллсворта?

– Да, – произнес он с волшебной улыбкой, – Каку никогда больше не возвратится. Parbleu, этой ночью железо буквально въелось в его душу! Вы видели, как я сражался с ним, видели, как тень его исчезла под лучами восходящего солнца. Делайте свои выводы. Тем временем… – он потянулся к зеленой бутылке с искрящимся коньяком, – давайте выпьем за ваше здоровье, и за отличное здоровье мсье и мадам Беннеттов!