Прошло два месяца. Наивная вера Пелигии в то, что мужчина, голос и прикосновение которого разбудят ее от полуторатысячелетнего транса, окажется ее предначертанным супругом, нашла отклик в сердце Эллсворта Беннетта. Спустя три дня после ее извлечения из александрийского гроба они обвенчались в единственной греческой католической церкви, которая была в нашем городке. Природная рассудительность Беннетта продиктовала такой выбор, ибо служба и язык литургии, используемые современным папой, были по существу теми же, к которым его невеста была приучена в дни патриарха Кирилла.

Мы с де Гранденом присутствовали на церемонии и стали их свидетелями. Маленький француз едва не лопнул от смеха, когда величественный секретарь суда спросил у Беннетта, является ли совершеннолетней его невеста.

– Par la barbe de Saint Gris, друг мой Троубридж, – захихикал он мне в ухо, – я почти готов сказать ему ее истинный возраст!

И он выступил вперед, будто собираясь выполнить свою угрозу.

– Вернитесь, маленький глупец! – воскликнул я, удерживая его за рукав. – Иначе нам всем не поздоровится!

Он смеялся все сильнее, шокируя служащих суда.

Гроб, в котором лежала мертвая девушка, был передан в качестве находки Беннетта в Музей вместе с блестящими варварскими украшениями. Находка сопровождалась заявлением де Грандена – и таким образом история ее была должным образом заверена. Про Пелигию не было сказано ничего. А так как Эллсворт остался сиротой и не имел близких родственников, никто не любопытствовал по поводу появления его очаровательной жены. Их краткий медовый месяц был мечтой о счастье; их совместная жизнь в веселой маленькой пригородной вилле имела все шансы продолжаться в непрерывной радости. С того первого зловещего появления черной кошки в день пробуждения Пелигии, та больше не появлялась. И я склонялся к тому, что это было лишь кошачьей вылазкой, случившейся в тот день по странному совпадению, а не появлением гостя из могилы.

Мы с де Гранденом сидели за моим рабочим столом. В гостиной на фарфоре, серебре и хрустале мерцало искусственное освещение; из кухни сочились ароматы супа гамбо, жареного цыпленка и свежеиспеченного яблочного пирога. Также оттуда доносились проклятия Норы Макгиннис и ее нелестные замечания «о народ, которые опаздывать обед полчаса, после как он должен трижды быть подан».

Француз в десятый раз проконсультировался с серебряным диском крошечных часиков на своем запястье.

– Они опаздывают, друг мой Троубридж, – объявил он очевидное. – Мне это не нравится. Как-то нехорошо.

– Чушь, – усмехнулся я. – Эллсворт, видно, продырявил шину или что-то в этом роде и задерживается, пока ставит новую.

– Возможно, возможно, – подтвердил де Гранден, – но у меня есть malaise, несмотря на это. Пойдите к телефону, умоляю, я хочу убедиться, что они находятся в пути.

– Лишь бы командовать, – буркнул я, но пошел к аппарату, ибо уровень предчувствия моего друга поднимался, как ртуть термометра в августовский день.

– Дайте мне… – начал я, собираясь назвать номер Беннетта, но голос с центральной станции прервал меня:

– Вам звонок, – объявили мне на том конце линии.

– Доктор Троубридж? – прозвучал холодный безличный голос, привыкший к обсуждению трагедий по телефону.

– Да, – признался я, – но я просто пытался дозвониться…

– Думаю, что это важно, – прервали меня. – Вы знаете мистера Эллсворта Беннетта?

– Да! Что вы хотите сказать про него?

– Это из больницы неотложной помощи. Мистер и миссис Беннетт и их таксист были привезены к нам двадцать минут назад. Он на мгновение пришел в сознание, назвал вас, затем упал в обморок снова, и…

– Я скоро буду! – крикнул я, повесив трубку аппарата и вскакивая со своего стула.

– Троубридж, mon vieux, дурные вести? – спросил де Гранден, подскочив ко мне и глядя на меня в ожидании.

– Они только что попали в аварию… автомобильное столкновение… в больнице неотложной помощи сейчас… без сознания… – выпалил я, пробежал в столовую, уведомил Нору о причине задержки, промчался в прихожую за шляпой и пальто.

Де Гранден опередил меня и уже сидел в автомобиле, когда я спускался по крыльцу.

– Давайте, спешим, летим! – кричал он, пока я заводил мотор и мчался на бешеной скорости к больнице. – Sang du diable, я знал это, каждой костью моего тела я чувствовал его приход! О, поспешите, поспешите, друг мой, или мы опоздаем!

– Опоздаем? Почему это? – спросил я раздраженно. – Медсестра не сказала, что они серьезно травмированы.

– Поспешайте, поспешайте! – был его единственный ответ. Он наклонился вперед как жокей, пригибающийся к шее лошади, чтобы придать ей большую скорость.

Срезая углы, и даже пересекая тротуары, непрерывно гудя, мы мчались в зимней ночи, пока автомобиль не остановился в porte-cochère больницы, задыхаясь, как загнанный пони после бешеной скачки.

– Где они, plumes d’un canard! Где мсье и мадам Беннетт, скажите? – закричал де Гранден, вбегая в дверь больницы.

– Миссис Беннетт сейчас в операционной, – ответила ночная дежурная, нисколько не впечатленная его поспешностью. – Она была так…

– И где операционная, где она? – нетерпеливо потребовал он. – Быстрее, пожалуйста. Это очень важно, я – доктор де Гранден.

– Операционная на четвертом этаже, но туда нельзя, пока хирурги…

– Ah bah! – прервал он ее, забывая свою обычную любезность, и побежал по коридору. – Со мной, друг мой Троубридж!

Он беспрерывно жал на кнопку лифта.

– Хотя я очень боюсь, но, думаю, мы не опоздаем…

– Скажите, что за спешка такая? – спросил лифтер, открыв дверь и с негодованием взирая на маленького француза.

– Спешка потому, друг мой, что я дам вам одну пятидолларовую банкноту – в случае, если вы доставите нас на четвертый этаж немедленно! – ответил де Гранден, извлекая свежую зеленую купюру из бумажника.

Машина взвилась вверх как привязной аэростат, внезапно спущенный со своего каната, и остановилась на верхнем этаже с внезапностью выстрела полевой батареи. «Первая дверь направо в конце коридора», – указал лифтер левой рукой, в то время как правой засовывал в карман брюк вознаграждение от де Грандена.

Мы с головокружительной скоростью пронеслись вперед через широкий мрачный холл, задержавшись на миг у зловещей зеленой двери с надписями золотом: «Тишина!» и «Не входить!», и достигли сверкающей комнаты, где две медсестры и явно взволнованный молодой хирург стояли над лежащей фигурой Пелигии Беннетт.

– Ах! – hèlas – я так и думал! – почти возопил де Гранден, выскакивая вперед. Как раз, когда мы вбежали, одна из сестер склонилась и сняла какой-то яркий предмет с шеи ничего не сознающей пациентки. Это было ожерелье, один из кулонов которого был потерян в день поднятия нами Пелигии из гроба.

– Быстрей… верните его! Barbe de Saint Pierre, ВЕРНИТЕ! – вскричал француз, прыгнул через белый кафельный пол и выхватил ожерелье, свисающее с пальцев сестры.

Девушка вскрикнула от неожиданности и выпустила из рук золотую нитку бус, упавшую на мозаичный пол.

Раздался маленький взрыв, словно разорвалась электрическая лампочка, только мягче, и два кулона карнеола мигнули внезапно погашенными огнями. Соприкосновение с твердыми плитками пола раскрошило их, и они распались в гранатовую пыль, задымились и исчезли, не оставив следа.

Отпихнув сестру, де Гранден схватил искалеченное ожерелье и положил на шею девушки.

– Сэр, это произвол! Что вы здесь себе позволяете? – начал удивленный молодой хирург. – Эта пациентка находится в безнадежном положении и…

– Безнадежном? И это говорите мне вы? – отчеканил де Гранден. – Parbleu, вы не знаете, насколько безнадежно ее тяжелое положение, мсье!

Пока он говорил, мой друг сбросил пиджак и закатал манжеты сорочки. И продолжал, надевая операционный халат:

– Я – доктор Жюль де Гранден из Парижа, профессор Вены и Сорбонны, что может удостоверить мой друг доктор Троубридж, которого вы, несомненно, знаете. С вашего разрешения, или без него, я буду распоряжаться здесь!

Он властно обратился к медсестрам, приказывая им жестом принести стерильные резиновые перчатки.

– Боюсь, вы опоздали, – ответил доктор холодно. – Если вы посмотрите, то увидите…

– Grand ciel, я вижу! – выдохнул француз, испуганно глядя на бледное тело на столе.

Лицо Пелигии Беннетт сделалось болезненным, смертельно-серым, глазные яблоки вдавились во впадины, ноздри побелели и охладели. Из полуоткрытых губ раздавалось резкое чейнстоксовское дыхание.

– Mordieu, она отходит! – воскликнул он. – Ах, так?

Нагнувшись, он поднял с пола ожерелье, упавшее во время препирательств с хирургом, и положил на шею девушки. После этого он подобрал золотую застежку, сломанную медсестрой, и закрепил ее на ожерелье. Поскольку драгоценные камни ярко виднелись на бледной коже девушки, я сразу же заметил, что еще один из кулонов отсутствует.

Возвращение ожерелья подействовало как сильный стимулятор на пациента. Едва золото и камень снова коснулись ее плоти, ее дыхание восстановилось, и синеватая, смертельная бледность сменилась небольшим притоком крови.

– А теперь, мадемуазель, пожалуйста, приступим, – объявил де Гранден, подавая знак медсестрам. Схватив скальпель и зажим, он принялся за работу с такой скоростью и ловкостью, что вызвал у оскорбленного молодого доктора вздох восхищенного изумления.

«Никогда… никогда даже за пятьдесят тысяч франков я не стану выполнять такую операцию», – пробормотал де Гранден, когда сдернул перчатки и сбросил халат. Медсестре он приказал:

– Следите за ней постоянно, мадемуазель! Дело вашей жизни смотреть, чтобы ожерелье было постоянно на месте. Вы уже видели, какой эффект оказала его потеря, если не сказать больше, hein?

– Да, сэр, – ответила сестра, пристально глядя на него со смешанным чувством удивления и уважения. Хирургические сестры сразу признают главного мастера: представление, которое он дал этим вечером, останется навсегда в истории операционной больницы неотложной помощи.

– Я боялся чего-то вроде этого, – доверился он мне, когда мы медленно шли по коридору. – Весь вечер я предчувствовал что-то, а когда услышал о несчастном случае, испугался, что они по своему невежеству снимут ожерелье с шеи мадам. Grâce à Dieu, мы прибыли вовремя, пока худшее не случилось. Так что… – он прервался, пожав плечами. – Пойдемте, расспросим мсье Беннетта! Я не сомневаюсь, ему есть, что нам рассказать!