Кровавый цветок

– Алло, – Жюль де Гранден успел схватить трубку телефона в кабинете до того, как звонок прекратился. – Да, кто это? Ну, конечно, мадемуазель, вы можете поговорить с доктором Троубриджем.

Он передал мне аппарат и предпринял третью неудачную попытку разжечь мерзкую французскую сигарету, которой возжелал задымить комнату.

– Да? – спросил я, приложив трубку к уху.

– Это мисс Острандер, доктор Троубридж, – сообщил мне хорошо поставленный голос, – сиделка миссис Эвандер.

– Да? – повторил я немного резко, раздраженный пустым звонком после тяжелого дня. – И что такое?

– Я… я не совсем понимаю, сэр, – растерянная женщина истерично рассмеялась. – Она ведет себя очень странно. Она… она… о, там это снова, сэр! Пожалуйста, немедленно приезжайте! Боюсь, она бредит!

И на этом повесила трубку, оставив меня в состоянии раздраженного недоумения.

– Поразительная женщина! – выругался я, готовясь проскользнуть в пальто. – Почему она не могла поговорить на тридцать секунд больше и не сказать, в чем там дело?

– Э, что такое, друг мой? – де Гранден отказался от своей попытки зажечь сигарету и посмотрел на меня одним из своих неподвижных, невозмутимых взглядов. – Вы озадачены, у вас проблемы. Могу я вам помочь?

– Возможно, – ответил я. – Моя пациентка, миссис Эвандер, страдает от угрозы лейкоза. Я назначил ей раствор Фоулера, триоксид мышьяка и постельный режим на прошлой неделе. Казалось, мы хорошо справляемся с ситуацией, но… – и я повторил сообщение мисс Острандер.

– А? «Там это снова», так она сказала? – задумчиво пробормотал де Гранден. – Что, интересно, было за «это»? Кашель, судороги, или… что можно сказать? Давайте поспешим, друг мой. Parbleu, она меня заинтриговала, эта мадемуазель Острандер со своим загадочным «там это снова»!

Свет из окон дома Эвандеров пробивался сквозь бурю, когда мы остановились перед широкой верандой. Полураздетый и ужасно напуганный слуга на цыпочках впустил нас наверх в спальню, где находилась хозяйка.

– Что случилось? – спросил я, входя к больной. Де Гранден следовал за мной по пятам.

Взгляд на пациентку успокоил меня. Она откинулась на кучку детских подушек, ее светлые волосы струились заблудившимися золотыми ручьями из-под кружевного спального чепца; ее рука, почти такая же белая, как и белье, тихонько покоилась на стеганом одеяле из Мадейры.

– Гмпф! – буркнул я, ужасно рассердившись на мисс Острандер. – И из-за этого вы вызвали меня в дождь?

Сиделка быстро поднесла указательный палец к губам и жестом указала в сторону гостиной.

– Доктор, – сказала она шепотом, когда мы стояли за дверью комнаты больной, – я знаю, вы будете считать меня глупой, но… но это было по-настоящему ужасно!

– Tiens, мадемуазель, – вмешался де Гранден, – умоляю вас быть более точной: сначала вы говорите моему другу Троубриджу, что что-то – мы не знаем, что – «снова»; теперь вы сообщаете нам, что это что-то – ужасно. Pardieu, у вас моя овца, – non, non, как вы говорите? – моя коза?

Несмотря на то, что девушка была изрядно удручена, она трагически рассмеялась и повернула к нему лицо.

– Прошлой ночью, – все еще шепотом продолжала она, – и накануне, как раз в двенадцать, где-то по соседству завыла собака. Я не могу определить звук, но это был один из таких долгих, дрожащих воплей, почти человеческих. Положительно, вы могли бы его спутать с криком маленького ребенка.

Де Гранден дернул за один, потом за другой кончик навощенных светлых усов.

– И эти стенания бодрствующей собаки, вновь начавшиеся, были столь ужасны, мадемуазель? – спросил он участливо.

– Нет! – взорвалась медсестра, подавляя ярость, и краска бросилась ей в лицо. – Это была миссис Эвандер, сэр. Прошлой ночью, когда животное начало завывать, она беспокойно пошевелилась во сне, затем снова заснула. Когда завыли во второй раз, уже ближе к дому, она присела и издала горлом странный рык. Потом заснула. Прошлой ночью животное выло еще громче и дольше, и миссис Эвандер казалась более обеспокоенной и отчетливо издавала странные звуки. Я думала, что собака раздражает ее, или что у нее может случиться кошмар, поэтому я дала ей выпить воды. Но когда я попыталась дать ее стакан, она зарычала на меня!

– Eh bien, это интересно, – прокомментировал де Гранден. – Вы говорите, она зарычала?

– Да, сэр. Она не проснулась, когда я коснулась ее плеча, – просто повернула голову ко мне, оскалила зубы и зарычала. Зарычала, как злобная собака.

– Да? А потом?

– Сегодня вечером собака завыла за несколько минут – за пять, или десять – до полуночи, и, похоже, ее голос был намного громче. У миссис Эвандер была такая же реакция, как и в последние две ночи, но внезапно она села в постели, повертела головой из стороны в сторону, оскалилась и зарычала. Затем она начала хватать воздух, как собака, раздраженная мухой. Я сделала все возможное, чтобы успокоить ее, но я побоялась подходить слишком близко, – я действительно боялась, – и тут собака снова завыла, прямо в соседнем дворе. И миссис Эвандер отбросила одеяло, встала на колени в постели и ответила ей!

– Ответила ей? – повторил я.

– Да, доктор, она откинула голову назад и зашлась заливистым лаем, как и та. Сначала звуки были низкими, но потом становились все громче и выше, пока слуги не услышали их. Джеймс, дворецкий, подошел к двери, чтобы понять, в чем дело. Бедняга, он чуть не сошел с ума, когда увидел ее.

– А потом?

– Тогда я позвонила вам. И когда я разговаривала с вами, собака вновь завыла, и миссис Эвандер ответила ей. Вот что я имела в виду, – обратилась она к де Грандену, – когда сказала: «там это снова». Мне пришлось повесить трубку, прежде чем я все объяснила вам, доктор Троубридж, – потому что она начала лезть из постели в окно, и мне пришлось бежать останавливать ее.

– Но почему вы не сказали мне об этом вчера или сегодня днем, когда я был здесь? – спросил я.

– Мне это не понравилось, сэр. Все это казалось настолько сумасшедшим, настолько невозможным, особенно днем, что я боялась, что вы подумаете, что я спала на дежурстве и все это мне приснилось. Но теперь, когда Джеймс это увидел…

Снаружи в залитой дождем ночи вдруг раздался вопль, долгий, пульсирующий, печальный, как крик заброшенной души. «О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!» Он поднимался и падал, дрожал и почти замер, а затем снова зазвучал надрывно: «О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!»

– Слышите? – вскрикнула сиделка; ее голос был слабым от волнения и страха.

Снова: «O-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o!» – эхом раздался ответный вопль из спальни больной за дверью.

Изящное белое одеяло было отброшено назад. Миссис Эвандер, одетая только в свою креп-жоржетовую ночную сорочку и чепец, подползла к окну и отворила створку. Подул ветер, она наклонилась к подоконнику, занесла маленькую белую ногу на подоконник, готовясь к прыжку.

– Mon Dieu, хватайте ее! – вскричал де Гранден, и мы быстро проскочили через комнату, схватили ее за плечи и оттащили назад, – как раз тогда, когда она приготовилась выпрыгнуть во двор.

Мгновение она боролась, как тигрица, рычащая, царапавшаяся, даже щелкающая зубами, но мисс Острандер и я ее удержали, засунули в постель, завернули в простыню, наподобие смирительной рубашки, и сдерживали ее яростные метания.

Де Гранден наклонился к подоконнику, вглядываясь в бурную тьму. «Уходи, ты, проклятый Богом!» – услышал я, как он крикнул в ночь, затем закрыл окно, задвинул щеколду и вернулся в комнату.

– Ну как? – он подошел к волнующейся пациентке и наклонился, пристально оглядывая ее. – Полдозы морфина в руку, думаю так, друг мой Троубридж. Доза сильная для ненаркомана, но, – он пожал плечами, – нужно, чтобы она спала, бедняжка. Так будет лучше. Мадемуазель, – широко распахнутыми глазами он смотрел на мисс Острандер, – я не думаю, что в этот день ее будет что-то беспокоить, но я настоятельно рекомендую, чтобы в дальнейшем вы давали половину дозы кодеина, растворенной в восьмидесяти частях воды каждый вечер, не позднее половины десятого. Доктор Троубридж напишет рецепт. Друг мой Троубридж, – прервал он себя, – а где вообще муж госпожи, мсье Эвандер?

– Он отправился в Атланту в командировку, – сказала мисс Острандер. – Мы ожидаем, что он вернется завтра.

– Завтра? Zut, это слишком плохо! – воскликнул де Гранден. – Eh bien, с вами, американцами, так всегда. Дело превыше счастья, cordieu, бизнес превыше безопасности тех, кого вы любите! Мадемуазель, всегда поддерживайте связь с доктором Троубриджем, и когда этот мсье Эвандер вернется из командировки, скажите ему, что мы хотим видеть его сразу же, немедленно. Пойдемте, друг мой Троубридж. Bonne nuit, мадемуазель.

– Я спрашиваю вас, доктор Троубридж, – свирепствовал Найлс Эвандер в моем смотровом кабинете, – что вас заставило уложить мою жену в постель? Прошлым вечером я вернулся из поездки на юг и бросился домой, чтобы увидеть ее, прежде чем она заснет, а эта проклятая сиделка сказала, что дала ей снотворное и не может ее разбудить. Мне это не нравится, говорю я вам, и этого больше не будет! Я сказал сиделке, что, если она даст ей какой-нибудь допинг сегодня вечером, пускай убирается к черту! – он вызывающе посмотрел на меня.

Де Гранден, погруженный в глубины большого кресла с экземпляром меланхоличных «Кандагарских любовников» Гобино, резко поднял взгляд, затем посмотрел на свое запястье с часами.

– Четверть одиннадцатого, – объявил он в никуда, отложил элегантный сине-золотой том и поднялся со своего места.

Эвандер обернулся, пылая глазами.

– А вы – доктор де Гранден, – обвинил его он. – Я слышал о вас от сиделки. Это вы убедили Троубриджа прийти к моей жене в случае, который вас не касался. Я знаю все о вас, – продолжал он яростно, тогда как француз холодно смотрел на него. – Вы – какой-то шарлатан из Парижа, дилетант в криминологии, спиритизме и прочей гнили. Но, сэр, я хочу предупредить вас, чтобы ваши руки были подальше от моей жены. Американские врачи и американские методы достаточно хороши для меня!

– Ваш патриотизм весьма восхитителен, мсье, – пробормотал де Гранден с подозрительной мягкостью. – Если вы…

Его прервал телефонный звонок.

– Да? – резко спросил он, поднимая трубку и не сводя холодных глаз с лица Эвандера. – Да, мадемуазель Острандер… grand Dieu! Что? Как долго? О, как вы сказали? Dix million diables! Ну, конечно, мы едем, спешим, летим. Джентльмены, – он повесил трубку, затем повернулся к нам, торжественно поклонившись каждому из нас, его взгляд был таким же невыразительным, как глаза истукана. – Это была мадемуазель Острандер. Мадам Эвандер исчезла.

– Ушла? Исчезла? – эхом отозвался Эвандер, беспомощно смотря на де Грандена, потом на меня, и обратно. Он упал на ближайший стул, глядя прямо перед собой невидящими глазами, и пробормотал: – Великий Боже!

– Именно, мсье, – согласился де Гранден ровным, бесстрастным голосом. – Это именно то, что я сказал. В то же время… – он бросил на меня серьезный взгляд, – пойдемте, cher Троубридж. Я не сомневаюсь, что у мадемуазель Острандер будет, что нам рассказать. Мсье, – его глаза и голос снова стали холодными, тяжелыми, неподвижными, – если вы до сих пор не смогли разобраться, путешествовать ли вам в компании того, чью национальность и методы вы не одобряете, я предложу вам сопровождать нас.

Найлз Эвандер поднялся, и как лунатик последовал за нами к машине.

Вчерашний дождь превратился в снег, ветер сменился на северо-восточный; и мы медленно продвигались по пригородным дорогам. Была почти полночь, когда мы поднялись по ступеням на крыльцо дома Эвандеров и энергично нажали кнопку звонка.

– Да, сэр, – ответила на мой вопрос мисс Острандер, – мистер Эвандер вчера вечером вернулся домой и решительно запретил мне дальше давать кодеин миссис Эвандер. Я сказала ему, что вы хотели его сразу же увидеть, что доктор де Гранден прописал наркотик, но он сказал…

– Терпение, пожалуйста, мадемуазель, – прервал ее де Гранден. – Мсье уже много сказал, очень много, и нам лично. Итак, пожалуйста: когда исчезла мадам?

– Прошлым вечером я уже дала ей назначенные препараты, – сиделка в замешательстве начала свой рассказ, – поэтому мне не нужно было звонить вам, чтобы рассказать о приказах мистера Эвандера. Я подумала, что, возможно, я смогу избежать неприятностей, притворившись, что повинуюсь ему, и дам ей кодеин потихоньку сегодня. Но около девяти часов он вошел в спальню, схватил коробку с порошками и положил ее в карман. Затем он сказал, что собирается ехать, чтобы решить все с вами. Я пыталась позвонить вам, но буря вывела провода из строя, и только сейчас я смогла дозвониться.

– А собака, мадемуазель, животное, которое выло под окном, оно проявлялось?

– Да! Прошлой ночью она снова выла, поэтому я испугалась. Казалось, она пыталась допрыгнуть до окна. Миссис Эвандер проспала все это, благодаря лекарству.

– А сегодня? – спросил де Гранден.

– Сегодня вечером! – сиделка вздрогнула. – Вой начался около половины девятого, всего через несколько минут после того, как мистер Эвандер уехал в город. Миссис Эвандер была ужасна. Она казалась одержимой. Я сражалась и боролась с ней, но это не произвело ни малейшего эффекта. Она была жестокой как маньяк. Я позвала Джеймса, чтобы помочь мне удержать ее в постели. Потом недолго она лежала спокойно, потому что тварь с улицы ушла, как мне показалось. Спустя некоторое время вой начался снова, громче и яростнее, и миссис Эвандер стала вдвое агрессивнее. Она боролась и билась так, что я начала терять над ней контроль, и снова позвала Джеймса. Он, должно быть, был где-то внизу, потому что не слышал моего крика. Я выбежала на лестницу, склонилась над балюстрадой, чтобы снова закричать, и когда прибежала назад – меня не было чуть больше минуты, – окно закрылось, и миссис Эвандер исчезла.

– И вы ничего не сделали? Не стали искать ее? – с жаром отрезал Эвандер.

– Напротив, сэр. Мы с Джеймсом выбежали на улицу, звали ее, обыскали всю территорию, но не смогли найти. Ветер сильно дул, снег быстро падал. Любые следы, которые она могла бы оставить, были сразу уничтожены.

Де Гранден обхватил свой маленький остроконечный подбородок большим и указательным пальцами правой руки и наклонил голову в тихой медитации. «Рога дьявола! – услышал я, как он бормотал про себя. – Это странно… эти крики, этот бред, попытка сбежать, теперь это исчезновение. Pardieu, тропа кажется ясной. Но почему? Mille cochons, почему?»

– Итак, – безучастно вздохнул Эвандер, – вы не можете ничего сделать? Позвоните в полицию, позвоните соседям, позвоните…

– Мсье, – срывающимся голосом перебил его де Гранден, – могу ли я узнать вашу профессию?

– Э? – Эвандер был ошеломлен. – Почему… э-э-э-э-э-э…

– Вот-вот. Доктор Троубридж и я – медики. Мы не пытаемся строить мосты или рыть туннели. Нам очень жаль. Вы, мсье, уже однажды попробовали свои силы в медицине, запретив применение препарата, который мы посчитали необходимым. Ваши результаты были самыми прискорбными. Пожалуйста, позвольте нам следовать нашей профессии по-своему. Сейчас то, чего мы больше всего не хотим, так это полиции. Позже, возможно. Теперь это было бы более чем губительно.

– Но…

– Нет, без возражений, мсье. Я убежден, что ваша жена, мадам Эвандер, не подвергается непосредственной опасности. Тем не менее, доктор Троубридж и я проведем поиски, насколько это практически возможно. А вы тем временем будете поддерживать связь с нами, если позволит буря. – Он сухо поклонился.

– Доброй ночи, мсье.

Мисс Острандер вопросительно посмотрела на него.

– Мне идти с вами, доктор? – спросила она.

– Mais non, – ответил он. – Вы, пожалуйста, оставайтесь здесь, ma nourice, и дожидайтесь возвращения домой мадам Эвандер.

– Вы думаете, она вернется?

– Несомненно. Если я не ошибаюсь, полагаю, она вернется к вам до утра.

– Скажите, – Эвандера, находившегося на взводе, прорвало: – что это делает вас таким уверенным в ее возвращении? Боже мой, приятель, вы понимаете, что она в этой завывающей метели только в ночной рубашке?

– Понимаю. Но я заявляю, что она вернется.

– Но на чем вы строите свои абсурдные…

– Мсье! – прервал его резко де Гранден. – Я – Жюль де Гранден. Когда я говорю, что она вернется, то имею в виду, что она вернется. И я не ошибаюсь.

– Откуда мы начнем поиск? – спросил я, когда мы влезли в мою машину.

Он уютно устроился в подушках и закурил сигарету.

– Нам ни к чему поиски, cher ami, – отвечал он. – Она вернется по доброй воле и согласию.

– Но, послушайте, Эвандер был прав, – рассуждал я. – Она ушла в бурю лишь в одной креп-жоржетовой ночной сорочке.

– Сомневаюсь, – ответил он небрежно.

– Вы сомневаетесь в этом? Почему?

– Если судить по некоторым безошибочным знакам, друг мой, мадам Эвандер, благодаря невежеству мужа, сейчас одета в меха.

– Меха? – повторил я.

– Совершенно верно. Езжайте, друг мой, жмите на газ. Сегодня ночью нас ждет сон, eh bien, а завтра… завтра будет другой день.

Когда на следующее утро я вошел в кабинет, он уже поднялся и ждал меня.

– Скажите, друг мой Троубридж, – попросил он, – на основании чего вы поставили мадам Эвандер диагноз «лейкемия»?

– Что ж, – ответил я, заглядывая в историю болезни, – медицинское обследование показало, что подмышечные лимфоузлы слегка увеличены, красные клетки крови уменьшены более чем на миллион на единицу, белые – около четырехсот тысяч. Пациентка жаловалась на слабость, утомление и общее недомогание.

– Гм, вполне возможно, – прокомментировал он. – Да, такие симптомы, несомненно, вероятны. Теперь…

Телефонный звонок прервал его замечания на полуслове.

– Ах? – синие глаза моего друга торжественно сверкнули, когда он выслушал голос по проводу. – Я так и думал. Да, и сразу, немедленно. Троубридж, старина, она вернулась. Мадемуазель Острандер сообщила мне о появлении мадам Эвандер. Давайте поспешим. Сегодня многое предстоит сделать.

– После того, как вы уехали прошлой ночью, – сказала нам мисс Острандер, – я легла в шезлонге в спальне и попыталась заснуть. Вскоре, как я полагаю, начались припадки, и я услышала слабый собачий вой, похожий на вой прошлых ночей. Утром, сразу после шести, я встала, чтобы выпить чашку чая с пирогом; слуги еще не проснулись. Когда я спустилась вниз, я обнаружила, что миссис Эвандер лежит на ковре посреди зала.

Она сделала паузу; кровь прилила к ее лицу, когда она продолжила:

– Она лежала на ковре из волчьей шкуры перед камином, сэр, и была почти обнажена. Ее спальный чепец и ночная сорочка валялись рядом на полу.

– О? – прокомментировал де Гранден. – И дальше…

– Я подняла ее на ноги и помогла подняться наверх, где и уложила в постель. Кажется, никаких дурных последствий после бури нет. Действительно, сегодня утром она выглядела намного лучше, и так спокойно спала, что я едва могла разбудить ее к завтраку, и когда я это сделала, она не стала есть. Просто заснула.

– О? – повторил де Гранден. – А вы обмыли ее, мадемуазель, прежде чем положили спать?

Девушка выглядела слегка испуганной.

– Нет, сэр, не совсем – я помыла ей руки. Они были в чем-то красном, особенно на кончиках пальцев, будто она что-то царапала, и осталась кровь под ногтями.

– Parbleu! – взорвался француз. – Я точно знал это, друг мой Троубридж. Жюль де Гранден никогда не ошибается! Мадемуазель, – он лихорадочно обернулся к сиделке, – вы, по счастливой случайности, не сохранили воду, в которой мыли руки мадам Эвандер?

– Почему… нет, я этого не сделала… но… о, понимаю… Да, думаю, возможно, осталось пятно на салфетке и маникюрные палочки, которыми я очищала ее ногти. У меня действительно было много времени на это…

– Bien, très bien! – воскликнул он. – Пожалуйста, дайте нам эти салфетки, эти палочки. Троубридж, вы заберете кровь с рук мадам для теста, и нам надобно поспешить в лабораторию. Cordieu, я сгораю от нетерпенья!

Час спустя мы столкнулись друг с другом в моем кабинете.

– Я не понимаю, – признался я. – По всем канонам профессии миссис Эвандер должна умереть после прошлой ночи, но нет сомнений, что ей лучше. Ее пульс стал стабильным, температура нормальной, и анализ крови дал хороший результат.

– Я прекрасно понимаю все, до определенного момента, – ответил он. – Кроме этого, все темно, как в пещере Эреба. Вот, я протестировал пятна с пальцев мадам. Что там… как вы думаете?

– Кровь? – рискнул я.

– Parbleu, да, но не человеческая. Mais non, это кровь собаки, друг мой.

– Собаки?

– Именно. Я сам очень боялся, что она может оказаться человеческой, но, grace à Dieu, это не так. Теперь, простите, я иду, чтобы провести небольшое расследование. Встретимся сегодня вечером в maison Эвандеров. Приходите, чтобы удивиться, друг мой. Parbleu, я удивлюсь, если я вас не удивлю!

Вчетвером мы – де Гранден, мисс Острандер, Найлз Эвандер и я – расположились в тускло освещенной комнате и смотрели поочередно то на кровать, где лежала хозяйка дома в наркотическом сне, то на еще горящие угли за каминной решеткой, то на лица друг друга. Трое из нас были взволнованы почти до истерики, а де Гранден от нетерпения и вовсе сидел как на иголках. Несколько раз он поднимался и подходил к кровати таким быстрым беззвучным шагом, что заставил меня вспоминать о кошке. Потом он бросился в гостиную, нервно закурил сигарету, сделал несколько быстрых затяжек, затем снова бесшумно скользнул в спальню больной. Никто из нас не говорил громче, чем шепотом, и наш разговор ограничивался несущественными фразами.

На протяжении всего времени ощущалась торжественная, напряженная атмосфера присутствия медицинских свидетелей в камере смертников, ожидающих прихода осужденных.

Подсознательно, я думаю, мы все понимали, чего ожидали, но мои нервы дрогнули, когда это появилось.

С внезапностью выстрела, без предварительного приготовления, прозвучал дикий вибрирующий вой зверя под окном спальни. Этот резкий, острый звук, казалось, расколол холодный воздух лунной ночи.

«Ооо-ооо-ооо-ооо-ооо!» – он поднялся среди зимней тишины, уменьшился до стона душераздирающей меланхолии, а затем внезапно взлетел, от стона до вопля, от вопля до воя отчаяния, страстного, как плач проклятого духа, дикий и жестокий, словно призывающий демонов ада.

– О! – непроизвольно воскликнула мисс Острандер.

– Да будет так! – напряженно сказал Жюль де Гранден; его шепот, казалось, произвел больший эффект, чем любой из возможных звуков.

«Ооо-ооо-ооо-ооо!» – снова раздался крик в воздухе, снова он поднялся до высоты невыносимой пронзительности и злобы, затем угас. И пока мы неподвижно сидели в темной комнате, до нас донесся новый зловещий скребущийся звук, усиленный холодной тишиной ночи. Кто-то, какая-то тварь, карабкалась по шпалерам у дома!

Скрач-скрап-скрач – подобно звукам от рук и ног, перебирающимся по перекладинам решетки. Две руки – худые, длинные, жилистые руки, – руки давно умершего, с окровавленными когтями, зацепились за подоконник. И лицо – Боже милосердный, какое лицо! – появилось из темноты ночи. Не человеческое и еще не совсем звериное, оно вместе с тем было гротескным, словно отвратительная карикатура на человека. Низкий узкий лоб с нависшей копной коротких бесцветных волос, напоминающих шерсть животного. Нос был вытянут по сравнению с человеческим и походил на остроконечную морду какого-то животного собачьего племени, за исключением того, что резко закруглялся на кончике, как клюв нечистой хищной птицы. Тонкие, жестокие губы хищно растягивались назад, обнажая двойной ряд зубов, похожих на клыки, которые жутко мерцали в тусклом отражении света. Пара круглых, злобных глаз, зеленеющих, как люминесценция гниющей туши в полночном болоте, глядела на нас через подоконник. На каждом из нас по очереди взгляд василиска на мгновение остановился, а затем уперся в спящую больную женщину, – так когти сокола вонзаются в голубя.

Мисс Острандер издала задыхающийся всхлип и соскользнула с кресла без сознания. Мы с Эвандером сидели, скованные ужасом, не в силах нарушить жуткое молчание при его появлении. Но Жюль де Гранден вскочил со своего места и со свирепой кошачьей грацией подскочил к окну.

– Изыди, проклятый Богом! – вскричал он, осыпая градом ударов тонкой палочки лицо твари. – Назад, порождение сатаны! В свою конуру, адская собака! Я, Жюль де Гранден, приказываю тебе!

Внезапность атаки застала монстра врасплох. Он зарычал и сжался под градом ударов палки де Грандена, а затем, так же быстро, как и появился, исчез из нашего поля зрения.

– Sang de Dieu, sang du diable; sang des tous les saints de ciel! – ревел де Гранден, выпрыгивая из окна вслед за бегущим монстром. – Я достану тебя, мерзкий негодяй. Pardieu, monsieur loup-garou, я обязательно сокрушу тебя!

Бросившись к окну, я увидел высокое скелетообразное тело, огромными прыжками двигающееся по заснеженной земле, и за ним размахивающего своей палочкой Жюля де Грандена, выкрикивающего воинственные инвективы на смеси французского с английским. Боскет вечнозеленых кустарников заставил тварь остановиться. Повернувшись, она согнулась почти вдвое, растопырив когтистые мертвячьи лапы, как борец, ожидающий схватки, и в рыке ярости обнажила сверкающие клыки.

Де Гранден ничуть не замедлил шага. Надвигаясь на ожидающее чудовище, он сунул свободную руку в карман пиджака. В лунном свете блеснул синий металл. Затем восемь быстрых, безжалостных всплесков пламени пронзили тень, где скрывался монстр, восемь громких трещащих очередей эхом повторялись и повторялись в полночной тишине. Раздался голос Жюля де Грандена:

– Троубридж, mon vieux, ohé, друг мой Троубридж, быстро несите свет! Я бы посмотрел на то, что так хотелось бы увидеть!

В пятне окровавленного снега у ног де Грандена мы обнаружили пожилого человека, румяного, седовласого и, несомненно, в жизни достойного, даже добродетельного. Однако теперь он лежал на снегу голый, как в день, когда мать впервые увидела его. Восемь огнестрельных ранений показывали, где пули де Грандена нашли свое пристанище. Зимний холод усилил окоченение и заморозил лицо в маску смерти.

– Боже мой, – воскликнул Эвандер, наклонившись над безжизненным телом, – это же дядя Фридрих… дядя моей жены! Он исчез прямо перед тем, как я отправился на юг.

– Eh bien, – без эмоций, словно речь шла о чучеле, распластанном на снегу, произнес де Гранден, – теперь мы будем знать, где впредь искать вашего дядю, мсье. Кто-нибудь из вас заберет его? Pardieu, скорее я прикоснусь к гиене, чем к нему!

– А теперь, мсье, – де Гранден посмотрел на Эвандера через стол в гостиной, – меня интересует ваше заявление о том, что джентльмен, чья счастливая отправка в мир иной, успешно исполненная мною, осуществилась, был дядей вашей жены, и что он исчез перед вашей южной поездкой. Итак, расскажите мне все об этом дяде Фридрихе. Когда он исчез, и что привело к его исчезновению? Не опускайте ничего, прошу вас – пустяки, которые вы можете не учитывать, могут иметь огромное значение. Начинайте, мсье. Я слушаю.

Эвандер неуверенно ерзал в своем кресле, как маленький мальчик, изучающий катехизис.

– Он не был ее дядей, – ответил он. – Он был одноклассником ее отца в Германии, в Гейдельберге, много лет тому назад. Мистер Хоффмайстер – дядя Фридрих – иммигрировал в эту страну вскоре после того, как мой тесть вернулся, и много лет у них было совместное дело. Мистер Хоффмайстер жил в семье моей жены, и все дети называли его дядюшкой Фридрихом, и он был как родня. Моя теща умерла несколько лет назад, и вскоре умер ее муж. Мистер Хоффмайстер отказался от своей доли бизнеса и долгое время ездил в Германию. Там он был призван на войну, потом в двадцать первом году вернулся в Америку и с этого времени жил с нами. – Эвандер немного помолчал, как бы мысленно рассуждая о том, должен ли он продолжать, а затем задумчиво улыбнулся.

– По правде сказать, – продолжал он, – я не очень-то его любил. Были времена, когда мне не нравилось, как он смотрел на мою жену.

– Э-э, как это, сударь? – спросил де Гранден.

– Что ж, в подтверждение моих слов: я не раз видел, как его глаза были как-то странно прикованы к Эдит. Меня разозлило бы, если б это был молодой мужчина, но со стариком это было еще и отвратительно. Я собирался попросить его уехать, и тут он исчез и избавил меня от неприятностей.

– Да? – ободрил его де Гранден. – И что с его исчезновением?

– Старик всегда был энтузиастом-любителем ботаники, – ответил Эвандер. – Он привез с собой много экземпляров для своего гербария из Европы. С тех пор, как он возвратился, он много возился с растениями, и около месяца назад получил коробку с сухими цветами из Керовичей, Румыния, и они показались ему какими-то дикими.

– Керовичи? Mordieu! – воскликнул де Гранден. – Я сгораю от любопытства, мсье. Опишите эти цветы в деталях, если можете.

– Хм, – Эвандер подпер рукой подбородок и на некоторое время застыл в молчании. – В них не было ничего особенного, как я помню. По всей видимости, их было около дюжины, и они очень напоминали наши большеглазые ромашки, за исключением того, что их лепестки были красными. И они странно пахли. Несмотря на то, что были высушены, они источали какой-то болезненно-сладкий запах, но не совсем сладкий. Это была своего рода смесь духов и зловоний, если вам это что-то говорит.

– Pardieu, много говорит! – заверил его де Гранден. – И их сок, когда высушился, был похож на млечный сок?

– Да! Откуда вы знаете?

– Неважно. Продолжайте, пожалуйста. Ваш дядя Фридрих взял эти проклятые цветы и…

– И попробовал экспериментировать с ними, – сказал Эвандер. – Он положил их в миску с водой, и они возродились, будто были сорваны за час до того.

– Да, а его исчезновение – клянусь зеленым человечком! – его исчезновение?

– Это случилось незадолго до того, как я отправился на юг. Однажды вечером мы втроем пошли в театр, и дядя Фридрих сунул один из этих красных цветов себе в петлицу. Моя жена приколола цветочек к корсажу. Он попытался заставить меня приколоть один из них на пальто, но я так ненавидел этот запах, что не сделал этого.

– К счастью для вас, – пробормотал де Гранден так тихо, что рассказчик не услышал его.

– Дядя Фридрих был очень беспокойным и странным весь вечер, – продолжал Эвандер, – но в последнее время старик сделался несколько ребячливым, поэтому мы не обращали особого внимания на его действия. На следующее утро он исчез.

– А вы наводили справки?

– Нет, он часто уезжал ненадолго, не предупредив нас заранее, и, кроме того, я был очень доволен, когда узнал, что он уехал. Я не пытался его найти. Именно после этого здоровье моей жены ухудшилось, но мне пришлось совершить эту поездку для нашей фирмы, поэтому я позвонил доктору Троубриджу, – и вот вы здесь.

– Да, parbleu, мы здесь! – де Гранден решительно кивнул. – Послушайте внимательно, друзья мои. То, что я собираюсь сказать, это правда. Когда я впервые посетил мадам Эвандер с моим другом Троубриджем и услышал странную историю, которую рассказала мадемуазель Острандер, я был поражен. «Почему, – спросил себя я, – эта леди отвечает на вой собаки под окном? Parbleu, это очень любопытно!» Потом, когда мы втроем – мой друг Троубридж, мадемуазель Острандер и я, – говорили об этой странной болезни мадам, я своими ушами услышал зов собаки под окном и наблюдал реакцию мадам Эвандер. Я высунул голову из окна, но в буре не увидал ни одной собаки. Но увидел того, о ком подумал: нечто, похожее на человека, высокого, худого человека. Но собака выла под этим окном, и на это мгновение назад ответила мадам. Мне это не понравилось.

Я окликнул этого человека, но он исчез. Кроме того, я попросил мадемуазель Острандер каждую ночь давать пациентке опиат, чтобы вопли под окном не смогли разбудить мадам Эвандер. Eh bien, до сих пор, таким образом, все шло хорошо. Но приехали вы, мсье, и отменили мой приказ. Когда мадам находилась без воздействия наркотика, эта нечестивая тварь под ее окном снова завыла, и мадам исчезла. Вот так.

Обычный медицинский диагноз не годился для этого случая, поэтому я порылся в своей памяти в поисках необычного. И что я нашел в этом хранилище разума? В некоторых частях Европы – друзья мой, поверьте, я знаю, о чем говорю! – известны такие твари, как вервульфы или люди-волки. Во Франции мы знаем их как les loups-garoux, в Уэльсе их называют баг-вульфами или баги-вульфами, в античности греки знали их как ликантропов. Да. О них почти ничего не известно. Хорошо, пусть о них почти ничего не известно. Иногда говорят, что волк, превращаясь, становится человеком. Но чаще его знают как человека, который может или должен стать волком. Никто точно не знает. Но вот что известно: человек, который также является волком, в десять раз страшнее, чем волк, который остается только волком. Ночью он обращается и убивает свою добычу, которая чаще всего является его ближним, но иногда – его древним врагом, собакой. Днем он скрывает свою злостную сущность под оболочкой человеческого тела. Иногда он полностью обращается в тело волка, иногда – становится страшной смесью человека и зверя, но всегда воплощается в дьявольскую инкарнацию. Если он будет убит в облике волка, он сразу же возвратится в человеческое тело. Именно поэтому мы знаем, что убили оборотня, а не настоящего волка. Безусловно.

Сейчас некоторые становятся оборотнями с помощью сатаны, некоторые – в результате проклятия, некоторые – совершенно случайно. В Трансильвании, этой дьявольской земле, сама почва, похоже, способствует превращению человека в зверя. Есть источники, из которых можно выпить воды и превратиться в дикого зверя, и есть цветы – cordieu, разве я их не видел? – которые, если их носить ночью во время полнолуния, сотворят то же самое. Среди самых сильных из этих цветов ада – la fleur de sang, или кровавые цветы. Именно они – тот проклятый сорняк, что вы нам описали, мсье Эвандер, цветок, который ваш дядя Фридрих и ваша жена действительно носили в театре в ту ночь полнолуния. Когда вы упомянули деревню Керовичи, я сразу же вспомнил ее: это место находится на румынской стороне Трансильванских Альп, и там кровавые цветы встречаются в большем количестве, чем где-либо еще в мире. Сама горная почва кажется проклятой ликантропией.

Очень хорошо. Я не знал о цветах, когда начал заниматься этим делом, но я подозревал, что что-то злое наложило заклятие на мадам. У нее были все симптомы ликантропа для трансформации. А под ее окном, несомненно, раздавался волчий вой. «Он наложил на нее свое проклятие и теперь зовет ее», – сказал я себе, помолившись милосердному Господу. Когда мадам исчезла, я не удивился. Когда она вернулась после ночи в снегу, я был еще менее удивлен. Но кровь на ее руках обеспокоила меня. Была ли она человеческой? Неужели она бессознательно стала убийцей, или это, по счастью, кровь животного? Я не знал. Я взял ее на анализ и обнаружил, что это кровь собаки. «Хорошо, – сказал я себе. – Посмотрим, были ли растерзаны какие-нибудь собаки в этой местности».

Сегодня днем я произвел расследование. Я обнаружил, что в последнее время здесь было убито много собак. Никакая собака, какой бы большой она ни была, не была в безопасности после наступления темноты. Тут я встретил человека, ivrogne – пьяницу, как вы их называете, – который смотрит под обутые ноги не с мудростью, но с завидной регулярностью. Он поклялся стать трезвенником. Pourquoi? Потому что три ночи тому назад, проходя через парк, он был ужасно напуган, – так, что подумал, что это алкогольный бред. Оно было похоже на человека, но и не на человека. У него был вытянутый нос, ужасные глаза и большие, сверкающие зубы, – и оно пыталось убить и сожрать его. Друзья мои, бывший пьяница по-своему описал то, что сегодня вечером пыталось войти в этот дом. То же самое. К счастью для бедного пьяницы, у него в руках был дорожный посох из ясеня, и когда он поднял его, защищаясь, нападающий убежал. «Ага, – сказал я себе, услышав это, – теперь мы знаем, что это действительно le loup-garoux». Поскольку печально известно, что ясень столь же невыносим для оборотня, как и цветок чеснока для вампира.

Что я делаю? Я иду в лес и нарезаю кучу ясеневых прутьев. Потом прихожу сюда. Сегодня вечером волк задумался о напарнике, который прошлой ночью рыскал с ним по снегу. Он одинок, и ему нужен безумный напарник. Возможно, этой ночью они устроят более интересную охоту, чем на собак. Хорошо, я готов. Когда мадам Эвандер, под действием наркотика, не ответила на его зов, он взбесился и пытался влезть в дом. Pardieu, он не знал, что Жюль де Гранден ждал его! Если бы я не оказался здесь, что-то ужасное случилось бы с мадемуазель Острандер. И вот теперь, – он развел худые руки, – этой ночью в мире стало одним чудовищем меньше.

Эвандер уставился на него в изумлении.

– Я не могу в это поверить, – пробормотал он, – но вы сделали свое дело. Бедный дядя Фридрих! Проклятый кровавый цветок! – Он замолчал, на его лице появилось выражение смешанного ужаса и отчаяния. – Моя жена! – выдохнул он. – Станет ли она прежней? Будет ли…

– Мсье, – мягко прервал его де Гранден, – она была такой. Сейчас только лекарство удерживает ее в человеческом обличье.

– О, – воскликнул Эвандер, слезы горя омывали его лицо, – спасите ее! Ради всего святого, спасите ее! Сделайте что-нибудь, чтобы вернуть ее мне!

– Вы не одобряете мои методы, – напомнил ему де Гранден.

Эвандер был похож на умоляющего ребенка.

– Прошу прощения, – хныкал он. – Я дам вам все, что вы попросите, только сохраните мне ее. Я не богат, но, думаю, смогу собрать пятьдесят тысяч долларов. Я дам их вам, если вы излечите ее!

Француз яростно расправил кончики своих усиков.

– Названный гонорар привлекателен, мсье, – заметил он.

– Я заплачу, заплачу! – истерично выпалил Эвандер. Затем, не в силах контролировать себя, он положил свои руки на стол, опустил на них голову и содрогнулся от рыданий.

– Хорошо, – согласился де Гранден, подмигнув мне. – Завтра вечером я возьмусь за дело вашей жены. Завтра вечером мы попытаемся излечить ее. Au revoir, мсье. Пойдемте, друг мой Троубридж, мы должны как следует отдохнуть до завтрашнего вечера.

На следующее утро де Гранден угрюмо молчал. К полудню он оделся и ушел без ланча, сказав, что мы должны встретиться вечером у Эвандеров.

Когда я приехал, он был уже там, и, поздоровавшись, сказал, что главные дела вскоре начнутся.

– Тем временем, Троубридж, mon vieux, я прошу вас помочь мне на кухне. Многое нужно сделать, а времени на это мало.

Открыв большой саквояж, он достал пучок тонких прутиков, которые начал раскалывать, словно для плетения корзин, пояснив, что они из ясеня. Когда было подготовлено приблизительно двадцать пять, он достал из глубины сумки несколько склянок и, взяв большой алюминиевый чайник, начал наполнять его.

– Слушайте внимательно, друг мой Троубридж, – сказал он, – вы должны помочь мне: следите за пропорциями, когда я буду отмерять, поскольку многое зависит от соблюдения формулы. Начнем.

Установив на стол аптекарские весы и мензурку, он вручил мне этот меморандум.

Когда он занялся склянками и мензуркой, я проверял дозы, которые он наливал в кастрюлю.

– Voilà, – объявил он, – готово!

Он быстро засунул ясеневые прутики в кастрюлю с кипящей водой и добавил туда иссоп, ясень, тополь и березовую лозу.

– А теперь, друг мой, если вы поможете мне, мы продолжим, – заявил он, вложив мне в руки большой лоток для отцеживания и следуя за мной в столовую с кастрюлей той смеси, что приготовил.

В столовой мы переместили мебель к стенам, и де Гранден поставил чайник с жидкостью на поднос, который я принес, собрал несколько щепок и развел небольшой огонь. Когда жидкость в чайнике начала кипеть, он встал на колени и начал циркулем с кусочком белого мела чертить круг размером около семи футов в диаметре. Внутри первого круга он нарисовал второй диаметром около трех футов, и в нем прорисовал звезду, состоящую из двух треугольников. В самом центре он изобразил странную фигуру, составленную из круга, увенчанного полумесяцем и поддерживаемого крестом.

– Это ступня Друида, или пентаграмма, – объяснил он, указывая на звезду. – Силы зла не могут проникнуть в нее, как изнутри, так и снаружи. А это, – он указал на центральную фигуру, – знак Меркурия. Это также знак Святых Ангелов, мой друг, и bon Dieu знает, как они понадобятся нам в эту ночь. Сравните, друг мой Троубридж, если хотите, диаграмму, которую я нарисовал, с образцом, который я более тщательно скопировал сегодня из оккультных книг. Засвидетельствуйте, что я все правильно сделал.

Он дал мне в руки диаграмму.

Быстро, работая, как одержимый, он поставил вокруг внешнего круга семь небольших серебряных ламп, на которых указывали семь маленьких колец на диаграмме, зажег фитили и, зажмурившись от яркого света, бросился в кухню и вернулся с отваренными ясеневыми прутьями. Пока он без передышки работал, раздался истерический вопль мисс Острандер, спускавшейся по лестнице:

– Доктор де Гранден, о, доктор де Гранден!

Миссис Эвандер лежала, извиваясь в судорогах, на кровати. Когда мы приблизились, она повернулась лицом к нам, и я замер как вкопанный, от этого зрелища. Красивое лицо молодой женщины искривилось в гримасе; мышцы, вместо того чтобы возвращаться в свое обычное состояние, казалось, неуклонно вытягиваются. Ее губы медленно увеличивались, пока почти вдвое не превысили нормальные размеры; ее нос удлинялся, становился все более острым и резко загибался в конце. Нежно-васильковые глаза, расширяясь, сделались круглыми и сверкали зловещим фосфоресцирующим зеленым цветом. Я смотрел и смотрел, не в силах поверить, и, когда она вынула из-под одеяла руки, я содрогнулся от ужаса. Изящные розово-белые ручки с хорошо ухоженными ноготками превращались в пару иссохших костлявых лап, увенчанных длинными окостеневшими когтями, острыми и изогнутыми, как когти какой-то хищной птицы. На моих глазах милая, хорошо сложенная женщина обращалась в грязную адскую ведьму, отвратительную, омерзительную пародию на самое себя.

– Быстрей, друг мой Троубридж, схватите и свяжите ее! – приказал де Гранден, сунув мне в руку охапку лозы и бросаясь на чудовищную тварь – ту, что лежала вместо Эдит Эвандер.

Ведьма сражалась с одержимостью волка. Ревущая, рычащая, скулящая и царапающаяся, она кусалась и сопротивлялась нашим усилиям. Но, наконец, мы крепко связали ее запястья и лодыжки жесткими веревками, едва сдерживая ее, спустились по лестнице и поместили в мистический круг де Грандена, нарисованный на полу столовой.

– Внутрь, друг мой Троубридж, быстрей! – приказал француз, опустив иссоп в кипящий чайник и запрыгивая в меловой круг. – Мадемуазель Острандер, мсье Эвандер! Ради ваших жизней, уходите из дома!

Муж и сиделка скрепя сердце покинули нас, и де Гранден начал поливать пол вокруг себя жидкостью из кипящего чайника.

Размахивая своим иссопом в виде креста над головой отвратительного оборотня, он произнес какое-то заклинание так быстро, что я не смог разобрать слова. А затем, ударив по ногам, рукам, сердцу и голове женщины-волка пучком веток, вытащил черную книжечку и начал твердым, чистым голосом читать: «Из глубины я призвал Тебя, Господи! Господь услышь мой голос…» И в конце он громко выкрикнул: «Я знаю, что жив мой искупитель… Я – воскресение и жизнь, – говорит Господь, – верующий в Меня, даже в смерти будет жить!»

Когда слова отзвучали в комнате, мне показалось, что из темных уголков поднялось большое облако теней, и, подобно вздымающемуся черному дыму, потянулось к кругу ламп, волнуя пламя, а затем внезапно отбросилось назад, испарилось и с шумом исчезло, как пар из кипящего чайника.

– Посмотрите, Троубридж, друг мой, – велел де Гранден, указывая на неподвижную фигуру, лежащую над знаком Меркурия у его ног.

Я наклонился вперед, подавляя отвращение, затем вздохнул со смешанным облегчением и изумлением. Спокойная, как спящий ребенок, Эдит Эвандер, освобожденная от всех отвратительных стигматов человека-волка, лежала перед нами. Ее стройные руки, все еще связанные жесткими веревками, скрестились на груди; ее нежные, тонкие черты словно и не были никогда изуродованы проклятием кровавого цветка.

Развязав веревки на запястьях и лодыжках, француз поднял спящую женщину на руки и отнес по лестнице в спальню.

– Позовите ее мужа и сиделку, друг мой, – сказал он со ступенек. – Они оба ей вскоре понадобятся.

– …Это… это снова она! – радостно воскликнул Эвандер, осторожно склоняясь над кроватью жены.

– Ну, конечно же, – согласился де Гранден. – Зло овладело ею, мсье, но силы добра оказались сильнее. Она навсегда освободилась из неволи.

– Завтра я приготовлю гонорар, – пообещал Эвандер. – Я не мог взять ипотечный кредит сегодня, в такой короткий срок, вы понимаете.

Смех замерцал в голубых глазках де Грандена, словно отражение лунного света на проточной воде.

– Друг мой, – ответил он, – вчера вечером я пошутил над вами. Parbleu, услышать, что вы согласны со мной и доверяете моим методам, было для меня достаточной платой. Мне не нужны ваши деньги. Вы можете отплатить Жюлю де Грандену за его услуги: продолжайте любить и лелеять свою жену, как вы это делали прошлой ночью, когда боялись, что ее потеряете. Я, morbleu, наполню глаза моих confrères ревностью, когда скажу им, что совершил этой ночью. Sang d’un poisson, я очень умен, мсье!

– Для меня все это непостижимо, де Гранден, – признался я, когда мы ехали домой. – И пусть меня повесят, если я смогу понять, как человек превращается в чудовище сразу, едва только поносит эти цветы. А женщина сопротивлялась влиянию твари неделю или больше.

– Да, – согласился он, – это странно. Я думаю, что это случилось потому, что оборотничество – это внешний и видимый знак силы зла для человека, уже погруженного в грех, а эта женщина была чистой сердцем. У нее было то, что мы могли бы назвать более высоким иммунитетом от вируса кровавого цветка.

– А разве не существует старинного поверья, что оборотня можно убить только серебряной пулей?

– Ah bah, – отвечал он со смехом. – Что знали старые легенды о могуществе современного огнестрельного оружия? Parbleu, если бы у доброго святого Георгия сегодня была военная винтовка, он мог бы убить дракона, не приближаясь больше, чем на милю! Когда я боролся с этим вервульфом, друг мой, у меня в руке было что-то более мощное, чем суеверие. Morbleu, но я сделал в нем дыру, достаточно большую, чтобы прогуляться в ней!

– Это напомнило мне, – добавил я, – о том, как мы будем объяснять это дело в полиции?

– Объяснять? – эхом отозвался он. – Nom d’un bouc, мы не будем ничего объяснять: я всем распорядился сегодня днем. Он похоронен под корнями ясеневого дерева, с огневой раной в сердце, чтобы удержать его в земле. Его греховное тело не восстанет снова, чтобы напасть на нас, я уверяю вас. Известно, что у них есть привычка к исчезновению. Отлично. На этот раз повторного появления не будет. Мы покончили, покончили с ним навсегда.

Мы проехали еще одну милю или около того в молчании, затем мой собеседник резко толкнул меня в бок.

– Это излечение леди-вервульф, друг мой, – признался он, – сухая работа. Как вы думаете, в подвале найдется целая бутылка бренди?